Следователь из Москвы оказалась крепким орешком. На какие только ухищрения не пускался Глазурин, чтобы затащить Светлану в постель. Не получалось. Вроде бы и темперамент у нее есть, и по каким-то проскальзывающим репликам можно догадаться, что к сексу она не равнодушна. А вот не удавалось Леонарду достичь своей заветной цели, из-за чего он чувствовал себя если и не обманутым, то по крайней мере обделенным.

У него имелся единственный способ привлечь внимание Перовой. Заключался он в том, что Леонард говорил, будто постоянно разбирает и систематизирует свой архив, свою фонотеку, постепенно находя все новые записи, которые могут заинтересовать следователей. Чтобы передать кассеты, он встречался со Светланой, это был хороший повод. Однако записи – не бездонная бочка, рано или поздно им должен прийти конец. Леонард и так уже приносил сомнительные материалы для прослушивания. Вряд ли следователям интересно знать, как Аристарх Васильевич ругает директора филармонии за то, что в арендуемых у того помещениях затеяли перепланировку. А более значимых записей уже не осталось. Есть только одна-единственная приманка: ключ от находившегося в комнате отдыха губернатора сейфа.

Когда Глазурин говорил московским следователям, что в комнате отдыха стоит сейф со сложной системой кодов, он лукавил. На самом деле это был простой несгораемый шкафчик с добротным, оригинальным замком, не более того. Что называется, неладно скроен, да крепко сшит. Он запирался тремя толстыми штырями, после чего дверка превращалась в монолит. Кодов не было, имея ключ, его мог открыть любой. А кроме губернатора, ключ имелся и у его помощника.

Строго говоря, у Леонарда был дубликат ключа, и оказался он у Глазурина случайно. Случайным можно считать и его знакомство с зубным техником с редкой, но хорошо всем знакомой со школьных лет фамилией Чацкий. Этот Чацкий одно время был соседом Леонарда по лестничной площадке, а позже куда-то переехал. Однажды зубной техник рассказал ему, что из легкоплавкого металла для зубных коронок проще пареной репы сделать копию какого-либо предмета. Он продемонстрировал это: на глазах у зашедшего к нему в поликлинику Глазурина сделал пятирублевую монету. Сначала оттиск из гипса, получившуюся форму залил расплавленным металлом, отполировал, отшлифовал. Монетка получилась почти как настоящая, разве что немного полегче. Тогда Леонард возьми да попроси, мол, сделай мне копию ключа от сейфа.

О том, чтобы принести оригинал в поликлинику, и речи не было. Даже на работе трудно улучить момент, чтобы ненадолго взять этот ключ в руки. Чацкий научил Глазурина, как нужно сделать оттиск ключа на воске. С этим заданием Леонард хорошо справился. После чего зубной техник через несколько дней вручил ему дубликат.

В работе новый ключ никогда не участвовал, был только на тренировке. Подвернулась Леонарду возможность проверить его качество, чем он и воспользовался. Вставил ключ в скважину, повернул два раза по часовой стрелке, потянув дверцу на себя, убедился, что сейф открыт, после чего мигом запер его, не заглядывая внутрь. С тех пор он до сейфа не дотрагивался.

Глазурин знал, что из всех несгораемых шкафов Аристарх Васильевич предпочитает тот, который в комнате отдыха. Там губернатор мог хранить документы, ни при каких обстоятельствах не предназначенные для чужих глаз. Стало быть, если и существует так называемый секретный план соответствующих структур, он может находиться только в нем, и нигде больше.

– Чтобы провести обыск, нужно иметь разрешение Генеральной прокуратуры и суда, – сказала Перова.

– Но ведь тогда о нем нужно предупредить самого губернатора.

– Разумеется.

Помощник губернатора хмыкнул:

– Не слишком гуманно. Такое известие может доконать больного человека.

– Что же вы, Леонард, предлагаете?

– Залезть к нему в сейф, не афишируя этого.

– Секретарша же будет знать.

– Если ее официально предупредить, чтобы помалкивала, она и не скажет Сокольскому.

Светлана задумалась.

– На мой взгляд, можно было бы даже сделать обыск, – сказал Глазурин. – Разве в этом есть что-то предосудительное? Ведь идет следствие, нужно использовать все возможности для сбора документов.

– Если бы имелась стопроцентная уверенность в том, что этот план действительно хранится в сейфе, тогда можно и вскрыть его. Атак... – Перова развела руками. – В общем, нечего нам заниматься самодеятельностью. Я должна посоветоваться с Александром Борисовичем.

Когда ближе к вечеру Светлана встретилась с Турецким и передала содержание разговора с помощником прокурора, Александр Борисович точно так же неопределенно развел руками:

– Боюсь, этот план сейчас мало что даст, даже если мы обнаружим его в сейфе. Ведь почти известно, кто отравил Ширинбекова и Самощенко, завтра я буду допрашивать Углову. Сомневаюсь, чтобы это был конкретный план с указанием фамилий. Он может представлять для следствия ценность, если удастся выяснить, чьей рукой он написан. Если писал Корсарин, то все это мимо цели.

– А вдруг Плотников знает, кто его писал. Нужно на всякий случай позвонить.

– Правильно, Светочка, сейчас мы это дельце и обтяпаем.

Он разыскал в электронной записной книжке номер телефона, в свое время предусмотрительно взятый у Криницкого. Трубку снял мужчина с таким низким голосом, что, казалось, он может говорить с другим городом, не прибегая к помощи телефона. Его бас рокотал, разрывая барабанные перепонки.

– Владимир Матвеевич, моя фамилия Турецкий, зовут Александр Борисович, я следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России. В Красносибирске наша комплексная бригада заканчивает следствие по делу об отравлении небезызвестных Ширинбекова и Самощенко. Ваш телефон мне сообщил Ричард Викторович Криницкий, сделал это в высшей степени деликатно, надеюсь, вы на него не будете в обиде.

– Тоже надеюсь, – громыхнуло в ответ.

– Владимир Матвеевич, я хотел бы с вами встретиться, чтобы уточнить одну маленькую деталь. Не слишком существенную, но которая может сыграть определенную роль. И конечно, есть большое желание обойтись без лишней бюрократической части: повестки, пропуска.

– Вы где находитесь?

– В гостинице «Ермак-Хилтон».

– Так я к вам подскочу.

– Чтобы не затруднять, могу и я к вам.

– Жена в командировке. А я не люблю затруднять себя развешиванием одежды по шкафам. У меня все попросту висит на спинках стульев, валяется на диване. Гостей принять неудобно. Так что лучше я к вам.

Сначала донесся его голос. Выйдя из лифта, Плотников спросил у дежурной: «Шестьсот восьмой где?» И хотя дверь номера была закрыта, да вдобавок находится достаточно далеко от лифта, Александр Борисович услышал этот рокот и вышел навстречу гостю.

Плотников – человек богатырского сложения, во внешности царит «совковость»: шляпа, очки в роговой оправе, из нагрудного кармана пиджака выглядывают авторучка и расческа, которой он, сняв шляпу, сразу воспользовался, зачесал жидкие волосы.

Еще раз уточнив, что интересует следствие, Александр Борисович спросил:

– Каким образом этот план попал вам в руки?

– Сокольский показал. Вот, говорит, какую цидульку изобрели наши партийные деятели.

– И вы ее прочитали?

– Пробежал глазами.

– Что-нибудь запомнилось?

– Там большой конкретики не было. Общая лабуда: информационная блокада, выдвижение технических кандидатов. Ну, временное устранение Самощенко, был такой пункт.

– Для чего Аристарх Васильевич дал вам посмотреть этот план?

– Я же консультант губернатора, – простодушно ответил Плотников. – Однако в данном случае он показал мне эту цидульку как курьез. По-моему, Аристарх Васильевич скептически смотрел на такую затею. Уж очень она смахивала на пионерские приключения. Прямо Васек Трубачев и его товарищи. Там было предписано следить за всеми передвижениями Самощенко, готовить специальных людей для устранения субъекта.

– Имелось в виду убийство?

– Нет. Временное устранение, то есть отравление и, как следствие, влияние на внешний вид. В негативном смысле. И чем сильнее – тем лучше, вплоть до уродства. Последний пункт предписывал потом как можно чаще показывать его по телевидению. То есть нужно было сделать так, чтобы людям стало неприятно на него смотреть, – пояснил Владимир Матвеевич. – Кто же за такого Квазимодо голосовать станет? Это имелось в виду Турецкий, закурив, перевел дух. От услышанного голова шла кругом. Только наивный человек вроде Плотникова может сравнить подобное злодейство с пионерскими приключениями. На самом деле «неделимцы» ведут себя, словно чикагские гангстеры в тридцатые годы двадцатого века. Хотят устранить соперника любым способом. Для них не существует ни моральных устоев, ни юридических рамок. Они уверены в своей полной безнаказанности.

– Владимир Матвеевич, как выглядел этот план? Я имею в виду, он напечатан на принтере, на машинке, написан от руки?

– Точно помню, от руки. Шариковой ручкой, почерк разборчивый.

– Кто писал, конечно, не знаете?

– Конечно нет. Не интересовался.

– Что потом сделал Сокольский с этим планом?

– Понятия не имею.

– При вас он не скомкал его, не выбросил с презрительным выражением лица в мусорную корзину?

– Нет, с собой унес. Думаю, оставил, положил куда-нибудь на всякий случай.

Поблагодарив Плотникова за помощь, Александр Борисович дал понять, что больше его не задерживает. Тот поднялся с большой неохотой, взявшись за плащ, пробасил:

– Обидно, что мы затронули такую мрачную тему. Я тут захватил бутылочку коньяка. Так вы теперь не захотите выпить со мной. Подумаете, что он отравлен.

– Нет, почему же, – сказал Турецкий. – У меня в номере и рюмки есть.