С утра коленовский участковый младший лейтенант Алексей Барышников находился в лучезарном настроении. Накануне он договорился с соседкой, фельдшерицей Катькой, что в обед та придет к нему в охотничий домик. Есть такая развалюха за Косой сопкой, иной раз Катька и Алексей проводят там времечко. А где им еще встречаться? Не на виду же у всей деревни. У Катьки имеется законный муж, правда, алкаш законченный, только нервы ей портит. Уж развелись бы скорее. Хотя развод это тоже палка о двух концах. Глядишь, тогда Катьке приспичит выйти замуж за Барышникова, а ему это нужно, как дырка в голове. Неохота ему залезать в семейное ярмо, молод еще, погулять вволю надобно.

Матримониальные размышления участкового были прерваны звонкими криками появившейся возле его дома большой ватаги мальчишек.

Алексей высунулся в окно:

– Чего нужно, мелюзга?

Мальчишки загалдели все разом, и постепенно их отдельные выкрики сложились в сообщение о том, что у дома дяди Севы Филенкова стреляли. После расспросов милиционера выяснилось, что никто из мальчишек выстрелов не слышал, их слышал только старик Гаврилов. Только у него очень болят ноги, слабое зрение, поэтому он послал за участковым своего внука Артема. По пути тот сообщал про выстрелы всем попавшимся ровесникам, в результате к Барышникову прибежала целая толпа гонцов.

Младший лейтенант скептически отнесся к тревожной новости. Однако на сигнал населения следует реагировать. Без формы, накинув старую куртку, в которой обычно относил всякую дрянь в компостную кучу, сопровождаемый мальчишками Алексей отправился на другой конец деревни.

Опираясь на сучковатую палку, старик Гаврилов стоял возле своего дома, напротив филенковского.

– Ты, дед, ходишь плохо, видишь плохо. Может, ты и слышишь плохо? Может, тебе выстрелы почудились?

– Ты что! Слышу я хорошо, – ответил Василий Иванович, не обижаясь на бестактное замечание участкового. – Выстрел был.

– Сколько раз стреляли?

– Один.

Алексей отвесил подзатыльник подвернувшемуся под руку пацану:

– Один выстрел. А вы раскудахтались – стрельба, стрельба!

Младший лейтенант, показывая всем своим видом, какую ненужную работу он вынужден выполнять по прихоти вздорных односельчан, прошел на участок Филенковых. Калитка была чисто символически закрыта на крючок. Он просунул руку между штакетинами и откинул его.

Дверь дома была открыта, однако внутри никого не было. Тут у Барышникова зародились первые, пока еще нетвердые подозрения, что дело нечистое.

– Лешка, в сарае посмотри! – закричал Гаврилов, когда участковый вышел из дома. – Там вроде бы стреляли.

Сказав «а», нужно сказать и «б». Младший лейтенант прошествовал в сарай, который одновременно служил Филенкову гаражом. Дверь была не заперта. Барышников медленно потянул ее на себя и остолбенел – на земляном полу лежал Филенков с окровавленной головой.

Посчитав сообщение ребятни вздором, Барышников пришел сюда без радиотелефона. Теперь, строго-настрого приказав старому Гаврилову и пацанам стоять возле калитки и никого не пропускать на участок, он побежал домой за телефоном. Через пять минут вся деревня знала, что Филенков погиб, а на пульт дежурного ГУВД среди каждодневной бытовухи – неосторожный водитель сбил пешехода, пьяная приемщица химчистки подралась с заказчиком, компания подростков разбила стеклянную витрину газетного киоска – поступило тревожное сообщение: «Огнестрел».

Машины с оперативниками прибыли на место происшествия на удивление быстро. В первой были пять человек: водитель, судебный медик, криминалист и два следователя, как оказалось, московские. Из второй вместе с милиционерами вышел проводник служебно-розыскной собаки. Его овчарка вызвала неподдельное восхищение у деревенских жителей.

Первым делом Барышников по-хозяйски продемонстрировал приезжим труп. Филенков лежал на спине, в правой руке у него был пистолет, в правом виске – пулевое отверстие.

Участковый, который до приезда опергруппы пытался выяснить у односельчан все, что можно, узнал мало. Филенков приехал в Коленовку на своей «Ниве» примерно в половине восьмого, и больше никто ничего не видел. Минут через тридцать Гаврилов услышал выстрел.

Предсмертной записки не было ни в доме, ни в машине, и вообще ничто не говорило о подготовке к уходу в мир иной. Складывалось полное впечатление, что это произошло внезапно. Экспромтом же такие поступки совершаются редко.

Выяснилось, что Всеволод Николаевич был заядлым курильщиком. У него и сигареты при себе были. Однако в это утро он не курил ни в дачном домике, ни в сарае. Окурок валялся только в пепельнице машины. Очевидно, это первая сигарета, закурил, скажем, еще в городе, трогаясь в путь. Для курильщика это самый кайф. А на участке-то? Неужели в преддверии неминуемой смерти человек не сосредоточится, не задумается, не подымит хотя бы машинально? Сигареты лежали чуть ли не в каждом кармане, зажигалки тоже. Да, есть тут какая-то странность.

Турецкий попросил выяснить, на кого зарегистрирован пистолет. Это оказался табельный «Макаров» покойного.

Приехала милицейская «Волга» с фотографом-криминалистом, вместе с ним прибыли Романова и Грязнов.

– Слава, посмотри сам, а потом сравним наши выводы, – предложил Турецкий.

В сопровождении участкового Вячеслав Иванович внимательно осмотрел дом, участок, сарай. Он тоже обратил внимание на подозрительную внезапность гибели подполковника. Мелкие признаки, за которые мог зацепиться только опытный глаз, подсказывали: нет, не готовился бедняга к самоубийству.

– И покурить перед смертью следовало, – сказал Грязнов, – и записку оставить. И вообще, если на то пошло, кто станет стреляться в унылом сарае, если рядом хороший дом? Кто станет выбирать антисанитарные условия?

– Вот и я про то же толкую, – согласился Александр Борисович. – По-моему, тут попахивает уголовным делом.

Он приказал Романовой и Яковлеву остаться в деревне и выяснить у жителей, какие подозрительные события, по их мнению, происходили сегодня утром, во время, предшествовавшее гибели подполковника или произошедшее вслед за ним. Вместе с ними остался майор Горяинов, тот самый, который помог следователям выйти на Криницкого. Сам Александр Борисович намеревался вернуться в город, чтобы поговорить с ближайшими сотрудниками Филенкова. Однако в это время возле дома притормозил красный «жигуленок» – приехала жена погибшего.

Она была по-настоящему красива, эта молодая светловолосая женщина с прекрасной фигурой. Трагическое известие застало ее на работе, и привез ее сюда сотрудник, о наряде задумываться не приходилось. А он оказался слишком красив для подобной обстановки. Филенкова была одета в брючный костюм сиреневого цвета, светлые туфли в тон и расстегнутый белый плащ. Выглядела она королевой, которая от скуки решила навестить своих подданных. Звали же ее Клавдией, что искренне поразило Турецкого – уж очень не подходило ей это имя. Будь она Сюзанной или Вирджинией, это не вызвало бы удивления даже у деревенского люда. На худой конец ее можно называть Мальвиной.

Она с воплем упала на труп мужа, заплакала, запричитала, одежда в два счета перепачкалась. Ее пришлось долго успокаивать. Спустя некоторое время Филенкову привели в чувство, отвели в дом, где она с отрешенным видом закурила. Александр Борисович уловил тот момент, когда ей захочется поговорить о муже, пусть хоть что-то, лишь бы о нем. Он стал расспрашивать, как Всеволод Николаевич провел вчерашний вечер, что рассказывал, с кем разговаривал. Ничего подозрительного в его поведении Клавдия не заметила, настроение как настроение, скорее хорошее, чем плохое. С кем муж разговаривал по телефону, она не знала. Но такого, чтобы после какого-то звонка он вдруг занервничал или что-то изменил в своем поведении, не было. Утром уехал на полчаса раньше обычного, сказал, что ему нужно на задержание.

– Вот об этом постарайтесь вспомнить поподробнее, – сказал Турецкий. – Перед уходом вы заметили в его поведении что-нибудь странное? Не попрощался ли муж со значением, мол, видимся в последний раз? Не было ли в его действиях избыточной пылкости? Например, он пристально посмотрел в глаза и долго не размыкал объятий. Я почему об этом спрашиваю? Печальный опыт показывает, что при добровольном уходе из жизни буквально каждое движение может служить символом и поддаваться позже расшифровке.

– Необычности не почувствовала, – ответила Клавдия. – Все было очень привычно. Сын еще спал, Сева в его комнату не заходил, не заглядывал. Я проводила его в коридоре, напомнила, чтобы он не забыл взять документы и деньги.

– Такое случалось?

– Редко, но бывало. В этот раз ничего не забыл. Как всегда, при расставании поцеловались, и он ушел.

Они помолчали.

– Вы знаете, сколько денег было при себе у Всеволода Николаевича?

– Приблизительно.

– В бумажнике обнаружили три тысячи с копейками и пятьдесят долларов.

– Да, так оно и есть. Эти доллары Сева называл «автомобильными». Всегда при себе возил, тратил только в случае непредвиденных происшествий с машиной. Однажды, например, на полпути прогорел глушитель. Пришлось тут же купить и поставить новый.

– Документы тоже остались, обручальное кольцо. То есть это не убийство с целью ограбления? – спросил Александр Борисович. – Я так говорю «убийство», потому что по некоторым признакам факт самоубийства вызывает у следствия огромные сомнения. Так вот, что-нибудь украдено?

– Кажется, ничего не пропало, – сказала Клавдия и горько усмехнулась: – Даже пистолет остался. Сева рассказывал, что милиционеров часто убивают, чтобы завладеть их оружием.

– Часы ваш муж носил?

– Да. А их разве нет? Я не обратила внимания.

– Часов нет.

– У Севы очень хорошие часы – «Омега», швейцарские, с ручным подзаводом. Значит, их украли?

– Получается. А деньги оставили. Скорее всего, часы сняли для отвода глаз, чтобы навести следствие на ограбление. Клавдия Потаповна, я очень сочувствую вашему горю. Мы попытаемся досконально разобраться во всем происшедшем. Возможно, появятся какие-то вопросы, и мы позвоним.

– Да, да, я отвечу.

– И наши телефоны я вам напишу. Вдруг припомнится что-нибудь существенное, что поможет следствию. Бывает, такая малость оказывается полезной, на какую поначалу не обращаешь внимания. Кстати, нам желательно иметь фотографию Всеволода Николаевича, – вспомнил Турецкий. – Она может понадобиться свидетелям. На даче есть какие-нибудь снимки?

– У меня при себе есть, – сказала Филенкова. Она достала бумажник и вынула фотографию мужа. Это был стандартный черно-белый снимок, такие вклеивают в паспорта. Качество хорошее, узнать по такому человека легко.

– Так я с вашего позволения возьму его. Потом вам вернут.

– Не обязательно. У меня таких много.

В дальнем правом углу филенковского участка имелась еще одна калитка. Ей пользовались, когда шли в лес. Как назло, ведущая туда тропинка была выложена кирпичами, что мешало разобрать следы. Хозяин заходил в будочку туалета, может, он бродил по участку, разглядывал молодые яблони и терн, на которых едва заметно начинают проклевываться почки. Собака след взять не смогла. Видимо, опытный преступник знал, какими ядохимикатами можно обезоружить ее обоняние.

Если и были следы постороннего человека, то возле входа в сарай, где произошло убийство. Высказывалось предположение, что преступник, подойдя к сараю, окликнул Всеволода Николаевича, а когда тот обернулся, застрелил его. Потом занялся инсценировкой самоубийства, оставив рядом с трупом следы. Это была одна из версий. Экспертиза подтвердит или опровергнет ее.

Труп Филенкова сфотографировали, обвели контур места, где он лежал, после чего положили на носилки и, накрыв простыней, увезли. Оперативники произвели осмотр «Нивы» и сарая. Никаких подозрительных, странных вещей, чье присутствие показалось бы здесь неуместным, не обнаружили.

Горяинов опечатал дверь сарая.

На обратном пути в машине Александр Борисович принялся философствовать, пытаясь объяснить Грязнову свои деревенские ощущения.

– Все люди разделяются на овец и хищных волков, – говорил он. – Одни выполняют приказы других людей, даже в ущерб себе. Других хлебом не корми, а дай возможность приказывать, повелевать. Овец, в принципе, больше. Они слепо следуют за своими вождями, верят любой несуразице, которую те несут, легко поддаются внушению. Однако существует и еще одна разновидность – это волки в овечьей шкуре. Их истинная природа проявляется лишь тогда, когда они отбрасывают сдерживающие факторы, мешавшие им уподобиться хищным зверям. Правда, при всех условиях они всегда опасаются возмездия. Как правило, таких людей можно считать и палачами и жертвами.

Вячеслав Иванович понял, что его друг подозревает, будто погибший подполковник на каком-то этапе принимал участие в подготовке покушения на Ширинбекова и Самощенко, а теперь убран как нежелательный свидетель. Однако Грязнов не был бы Грязновым, если бы не снизил пафос услышанных слов шуткой:

– Не знаю, что тебя навело на эти мысли. Вроде бы мы овец в деревне не видели. Только кур да индюков.

– Сам ты индюк! – беззлобно выругался Турецкий.