Меркулов, поднявшись к себе в квартиру, выглянул в окно и увидел внизу стоявших у подъезда Турецкого с Грязновым. Они что-то обсуждали, жестикулируя при этом. Долго стояли, видно, говорили о чем-то серьезном, не о пустяках. Хотел было помахать им рукой, окликнуть, но передумал, а вместо этого сказал жене Леле, что сыт, ужинать не будет и ему надо срочно сделать один очень важный служебный звонок.

Он удалился в свой кабинет, сел к телефону и позвонил в справочную службу. Назвал пароль, и ему немедленно выдали номер домашнего телефона Степанцова.

Потом посмотрел на часы — звонить еще не поздно, десяти нет. Константин Дмитриевич по старой московской привычке полагал, что звонить, если ты заранее не условился, после десяти вечера в семейный дом крайне неприлично. К сожалению, многое, что считалось прежде неприличным, стало позже нормальным явлением, и если бы это касалось одних телефонных беспокойств!

— Константин Дмитриевич? — удивился Степанцов. — Вот не ожидал! Что-нибудь важное случилось?

— Мне Турецкий доложил о вашей просьбе, что ли, не знаю, как назвать это предложение… Я не поздно, извините, ради бога?

— Да какое поздно? Вечерняя жизнь только начинается, звонками одолевают.

— И чего хотят от вас? — словно не понимая, спросил Меркулов.

— Да чего? Одного. Активной реакции. Демонстрации каких-то решительных действий, сами понимаете…

— И кто предлагает, если не секрет?

— Доброжелатели в основном. Те, кто по десять лет не звонили, а тут, видишь ли, вспомнили, что есть такой юрист, бывший сокурсник… сослуживец… Сочувствуют. И поголовно все советуют плюнуть и растереть, понимаете ли. Собака, мол, лает, а наш караван-то идет… Я вот и подумываю, а не прекратить ли нам, в самом деле, эту ненужную возню? Потому, собственно, и звонил Александру Борисовичу. А вы, Константин Дмитриевич, со мной не согласны? Или как мне прикажете трактовать ваш звонок, коллега?

— Ну, если вы считаете, что защита чести и достоинства человека — это, в общем, мышиная возня, тогда, наверное, вы абсолютно правы. Но у меня тут возникло одно затруднение личного, так сказать, порядка. Если позволите и у вас есть несколько свободных минут, я хотел бы обсудить коротенькую информацию. Но предупреждаю заранее, все, что будет между нами сейчас сказано, должно немедленно умереть. И никаких ссылок, никаких намеков либо там подтекстов, этаких, знаете, вопросов с подковырками быть категорически не должно. Иначе мы можем очень крепко навредить.

— Господи, да кому, Константин Дмитриевич? Вы так таинственно и издалека начали, что у меня легкий мандраж в коленках приключился, — меленько, с заметной опаской, засмеялся Степанцов.

— А вы присядьте на стул либо в кресло. Что там у вас под рукой?

— Полагаете, надо? — уже серьезно спросил Степанцов.

— Вы один, надеюсь?

— Сейчас, только дверь прикрою… Ну, внимательно слушаю, — сказал Степанцов после короткой паузы. — Уж не томите, выкладывайте, что у вас? Какие проблемы? Полагаю, не такие, которые двое взрослых и опытных юристов не смогли бы успешно разрешить?

Он снова пробовал шутить. Ничего, сейчас охота пропадет…

— Ответьте мне, Кирилл Валентинович, на один коротенький вопрос так же коротко — да или нет, а потом я вам объясню смысл своего вопроса, идет?

— Слушаю.

— Вы в последнее время — ну, месяц, два, может, полгода — бывали в каких-нибудь, мягко говоря, сомнительных местах, где вас могли видеть и запечатлеть, так сказать, на память?

— Понимаете… — тянул с ответом Степанцов, — я бы разбил ваш вопрос на два: бывал ли? Бесспорно, да, и не раз. Но вот термин «сомнительное» я бы, пожалуй, исключил вообще. В сомнительных местах я никогда не бываю, Константин Дмитриевич.

— Хорошо, уточню вопрос. Предположим, место, в котором вы оказались, было вовсе и не сомнительным на первый взгляд, но вот ситуация сложилась двусмысленная.

— Ну, пример, пожалуйста, если вас не затруднит?

— А если я вам поясню одним анекдотом, до которых большой любитель и мастер их рассказывать, кстати, Александр Борисович?

— С удовольствием послушаю, — оживился Степанцов. — Пристойный, полагаю, анекдотец-то?

— Вполне, — усмехнулся Меркулов, — правда, я не очень умею их подавать. Не помню, с чем связана игра слов, но суть в двух вопросах и двух ответах на них. Вопрос: «Что вы скажете по поводу того, что ваша Танечка ходит к попу?» Ответ: «Танечка у нас верующая, и очень хорошо, что батюшка проводит с нею постоянные душеспасительные беседы». Другой вопрос: «А что вы скажете, когда узнаете, что поп ходит к вашей Танечке?» Ответ: «О, это совсем другое дело!» Может, тут чего-то не хватает, не помню, но смысл таков. Вот я и хочу вам сказать: первый вариант сомнений у нас с вами не вызывает, а как быть со вторым? Ну, к примеру, пошел человек в баню — разве это плохо? Наоборот, очень полезно для здоровья!

— А при чем здесь баня? — сразу насторожился Степанцов. — Что вы хотите сказать?

— Ровным счетом ничего, кроме того, что это может быть не баня, а, скажем, загородный ресторан, еще какое-нибудь место, которое иногда называют «злачным». Что, не припоминаете ничего, что мы могли бы обсудить?

— Нет, — категорическим тоном ответил Степанцов. — Подозревать меня — это, скажу вам… Константин Дмитриевич, просто… нелепо, извините. Это ведь все равно что пересказать содержание того пасквиля, вы не находите?

— В том-то и дело, что не нахожу, — печально заметил Меркулов. — Ну, рад за вас.

— И это все, ради чего вы звонили? — прямо-таки изумился Степанцов.

— Нет, не все, разумеется. Поскольку расследование началось с официального поручения генерального прокурора, то вы, как юрист, знаете, что его прекращение должно также основываться на официальном документе — вашем письменном заявлении: И если вы настаиваете на прекращении, милости прошу прислать свое заявление. Можно на имя генерального, можно и на мое. Всего вам доброго. Еще раз извините за поздний звонок.

— Погодите, а для чего анекдот? Смысла не уловил.

— Да какой там смысл? Так, анекдот перед сном — чтоб крепче спалось. Но если вам вдруг что-то припомнится, придет в голову, не забудьте моих предостережений, ибо все вами высказанное на сей счет может быть немедленно использовано против вас же.

— За предостережение — спасибо, но… хорошо, я, пожалуй, поразмышляю над вашими словами, хотя… вряд ли. Нет, не думаю. Тогда уж я, наверное, и с заявлением не буду торопиться, ваши слова относительно… чести там, достоинства… они искренние, спасибо. Доброй и вам ночи.

— Доброй! — воскликнул Константин Дмитриевич коротким гудкам в телефонной трубке и шмякнул ее на место. Аппарат был еще советских времен, с диском, а не современными кнопками, в которые без очков и пальцем-то не попадешь, и все в нем было, вообще, сделано по-старому, солидно, на совесть — словно специально для таких вот ситуаций: швырнул со злости, а не разбил.

Степанцов же был в полной растерянности. Любого вопроса мог ожидать он от Меркулова, но не такого. «Сомнительные места»? А с какой стати? Ах, ну да, ведь в статье упоминалось о том, что он якобы посещал модные в недалеком прошлом сауны со специфической обслугой. Ну, было, конечно, может, пару-тройку раз. Но когда — уже и не упомнить. Да и вряд ли смог бы он тогда отказаться от участия в тех компаниях, когда собирались избранные, можно сказать, партийная элита. Дело настолько прошлое, что вряд ли сегодня кто-то об этом помнит что-то конкретное. А обвинения вообще — пустое место, напрасная трата времени. Так что и сам факт публикации подобного обвинения он спокойно относил в разряд банальных завистливых сплетен. Правда, когда они появляются, вот как сейчас, не вовремя, возникает и опасный резонанс. Но от такого обвинения можно, в конце концов, отмахнуться, потребовать представить неопровержимые доказательства, которых не может быть, как теперь говорят, по определению. Фальшивки — это сколько угодно, но для этого имеются опытные эксперты…

Неужели Меркулов не верит ему? Но почему вдруг? Нет, этого быть не может, не должно…

И тут словно осенило. А не мог ли какую-нибудь гадость в этом смысле подбросить ему Федор? Ведь он так настойчиво призывал его в сауну, в бассейн, где наверняка плескались те девицы. Ну, то, что Федор — известный провокатор, ни для кого из тех, кто его знает, не секрет. Работа всю жизнь была такая. Спровоцировать человека, подставить, привязать его к себе и доить, как корову, самая их забота…

Но ведь Федор просил о помощи! И Кирилл, кстати, не забыл просьбы, нашел возможность уже на другой день встретиться с Аликом, студенческим еще товарищем, а ныне заместителем министра по природным ресурсам, который как раз и занимается вопросами нарушителей природоохранного закона. Степанцов попросил того о чисто дружеской услуге — не разрушать домов в поселке Новотроицкое, что на Клязьминском водохранилище. Тот откровенно рассмеялся и сказал, что ему и в голову не пришла бы такая дикая, сумасбродная мысль. Смысл же их «операции», как он сказал, был в том, чтобы припугнуть малость совершенно оборзевшую публику, постараться ввести ее в границы хотя бы примерной законности, ну, может, убрать там две-три бани, что вообще возле уреза воды выстроены, чтоб заодно и окрестных жителей утихомирить. А жестких репрессий не будет, да и какой сумасшедший их сегодня позволит?

Степанцов и успокоился — не о чем, значит, волноваться. Даже позвонил Кулагину и сказал, что все устроилось, никого сносить не будут. А потом он же помнил, что у Кулагина баня прямо в доме, в подвальном этаже, значит, ничего ему лично и не грозит. Поэтому уж от Федора он никак не мог ожидать каких-нибудь гадостей в свой адрес. Но тогда почему именно про баню упомянул Меркулов?

Кириллу Валентиновичу были памятны «банные похождения», как их назвали в прессе, своих коллег, не забывал он и чем те дела закончились. Не расстреляли, не казнили, но опозорили на весь божий свет, а это другое дело, хотя стыд, говорят, не дым, глаза не выест. По-прежнему живут люди в свое удовольствие, еще и приличные посты занимают, и кто теперь вспоминает о том, что было когда-то? Да никому это неинтересно…

Проще всего было, конечно, набраться решимости и позвонить Федору. Но едва появлялась эта мысль, почему-то начинало безумно болеть сердце, словно Кирилл действительно совершил страшное преступление, за которое его хотят казнить. И дело всего лишь за тем, когда появится палач.

И вдруг пришло в голову: вот оно откуда название взялось — «Требуется палач»! Совесть, что ли, должна человека замучить? Но при чем здесь совесть, если ты не виноват и твердо в этом уверен? В чем же тогда причина? В предупреждении Меркулова?

А кому нужно это его, Степанцова, письменное обращение в Генеральную прокуратуру? Одно дело — действительно попросить защитить свою честь и достоинство, что он, собственно, и сделал, а совсем другое — официально заявить, что, мол, меня устраивает сложившееся положение. Не стану я судиться с каким-то подонком, прощаю его, потому что Бог велел прощать врагов своих. Или он не велел, а рекомендовал? Но такой гуманизм в наше время в самом деле хуже воровства. Тут Меркулову в логике не откажешь…

Вот поэтому и не станет он писать никаких прошений, пусть все идет своим чередом. Турецкий, похоже, не шибко старается, хотя и говорит, что уже нашел анонимщика. Ну и пусть его! Нашел? Значит, ему и допрашивать. Так что, может, дело и уладится либо просто сойдет на нет, когда они сами поймут, что возиться ним — только зря свое дорогое время растрачивать.

И снова не давала покоя мысль: почему Меркулов упомянул в первую очередь все-таки именно баню? Особенно в контексте «злачного места»? Нет, этот вопрос, видно, так и не даст ему сегодня спокойно заснуть…