Сидя в самолете, гудящем и ворчащем подобно какому-нибудь морскому чудовищу, Вячеслав Иванович Грязнов смотрел в иллюминатор на белоснежные сугробы облаков и думал. Черная кожаная папка с ксерокопиями материалов, которые он собирался показать молодому Сулейману, лежала у него на коленях. Станет ли Сулейман смотреть эти листки? Захочет ли он помочь? И какое, вообще, право имеет Грязнов уговаривать его?

Вячеслав Иванович давно уже не задумывался об «этических вопросах бытия». И не потому, что ему на них было плевать. Да и не потому, что ему надоело о них думать. Просто он считал этические вопросы вне своей компетенции. «Если хочешь узнать, что такое добро, а что такое зло, иди к священнику. А мы должны просто работать», — любил он когда-то говаривать, обращаясь к своим молодым сотрудникам. Но со временем эта реплика стала казаться Грязнову слишком пафосной и наивной. Мы живем в таком странном и сложном мире, что подчас работнику угро приходится брать на себя и функции священника. Хорошего в этом было мало.

Грязнов вспомнил строки одного поэта, с которым он в ранней молодости был знаком и которого впоследствии выперли за рубеж, поскольку он не вписывался в реалии советского общества и, по определению боссов из КГБ, «разлагал это общество изнутри». Строки были такие:

Самое забавное, что писал это интеллигент — по определению человек ума, а не действия, который и призван «взвешивать зло в коромысле», вместо того чтобы вступать с ним в схватку. Интеллигент ясно выразил свою позицию. А он, Вячеслав Иванович Грязнов, сыщик с многолетним стажем, свою высказать никак не мог.

Проблема в том, что Грязнов не доверял своим мыслям по этому вопросу, поскольку за долгие годы работы в уголовном розыcке понял, что грань между добром и злом бывает чудовищно размыта. Он не доверял людям, которые при каждом удобном случае высказывают свое этическое кредо. Ибо люди, которые выставляют наружу то, что должно лежать в самых тайных глубинах души, как правило, болваны, лицемеры или лжецы.

В душе самого Грязнова разговор с Табеевым-старшим отложился горьким осадком. Он вспомнил свои слова о необходимости бороться со злом и с грустной иронией подумал: «Надо же, не сыщик, а прямо Бэтмен какой-то».

С такими вот невеселыми мыслями Грязнов и задремал.

Проснулся он лишь перед самой посадкой.

Они сидели в залитом солнцем скверике и смотрели на резвящихся детей. Дети были одеты в яркие, разноцветные курточки. Мамы сидели неподалеку на выкрашенных синей краской скамейках и тихонько переговаривались друг с другом, не забывая зорко следить за своими малышами.

— Им есть что обсудить, — с улыбкой заметил Сулейман, кивнул в сторону мамаш. — Общие проблемы связывают прочнее любой веревки. Я бы тоже не отказался погулять в парке со своими сыном, вот только сына у меня пока нет.

— Значит, хочется? — весело прищурился Грязнов.

Сулейман кивнул:

— Давно.

— В чем же дело? — удивился Грязнов. — Роди!

Сулейман усмехнулся:

— Легко сказать — роди. Сначала нужно найти женщину, которая сможет быть матерью моего ребенка.

Грязнов покосился на парня и улыбнулся:

— У тебя что, очень жесткие требования на этот счет?

— Ну… — Табеев-младший пожал широкими плечами. — Требования не требования, но нормальную женщину сейчас найти нелегко. Так же, впрочем, как и нормального мужчину. Девчонки курят, ширяются по подъездам, загорают на пляжах голышом, показывая свои прелести всем желающим. А стриптиз-бары, а публичные дома? Разве это хорошо?

— А ты, я смотрю, пуританин.

— Не пуританин, — вновь покачал головой Сулейман. — Просто я считаю, что женщина должна быть женщиной. А на шалав, прыгающих на коленки к каждому, кто хорошо заплатит, я уже насмотрелся. Как говорится, «спасибо — не надо».

Две мамаши поднялись со скамейки и, кликнув своих малышей, медленно побрели по аллее. Детишки бросили своих компаньонов по играм и понеслись за мамами, шлепая по асфальту подошвами кроссовок. Трязнов посмотрел им вслед.

— Значит, говоришь, им есть что обсудить, — задумчиво сказал он. Повернулся к Табееву и добавил: — Нам с тобой тоже есть что обсудить, Сулейман. И проблема у нас с тобой одна на двоих. И пожалуй что пришло время поговорить об этом серьезно, без намеков и ссылок на Эзопа.

— Пожалуйста, — просто ответил Табеев. — Я же сказал, что мне нечего скрывать. Спрашивайте, и я отвечу.

Грязнов потер ладонью рыжеватую щетину на подбородке. «Черт, забыл побриться. Старею, наверное», — с неудовольствием подумал он, а вслух сказал:

— Тэк-с, погоди, соображу, с чего начать…

— Можете начинать с чего угодно. Мне все равно.

— Тогда расскажи о своих немецких знакомых. Тех, с которыми ты проводил свободное время за беседами на тему ислама.

Рассказ Сулеймана был долгим и подробным. Грязнов слушал его, не перебивая, и, лишь когда тот закончил, сказал:

— Так, значит, ни в одной из их «операций» ты не участвовал. А в подготовке?

— В подготовке тоже. Они мне не доверяли полностью, я ведь был для них новичком. А значит, в какой-то мере чужаком. К тому же я не проявлял излишнего энтузиазма, как это делали другие новички. Я просто сидел и слушал их проповеди. А потом они извинялись и говорили: «Сулейман, у нас конфиденциальный разговор, иди пока покури». Это означало, что проповедь окончена, пора переходить к конкретным действиям.

— А ты никогда не проявлял желания поучаствовать в этих действиях?

— Я же говорю — нет. Честно говоря, мне не было особо интересно то, что они говорили. Просто… Понимаете, они так уверены в своих идеях и так яростно их проповедуют, что… Черт, не знаю даже, как объяснить. В общем, это очень заразительно, как на концерте какого-нибудь рок-идола. Пока они говорят, все это кажется таким важным и актуальным. А потом выйдешь на улицу, посмотришь по сторонам, и думаешь — какого хрена? Все ведь вроде в порядке. Жратва и выпивка в магазинах есть. Церкви, мечети и синагоги работают. Хочешь высказать свое мнение — иди на митинг. Книжки на развалах продают; хочешь, покупай Томаса Манна, хочешь — Толстого, а хочешь — Шри Ауробиндо. Как говорится, каждому по способностям и потребностям.

— А ты читал Манна? — с любопытством спросил Грязнов.

— Читал. И Генриха и Томаса. — Сулейман усмехнулся. — Вы что думаете, раз спортсмен, значит, с дыркой в голове? Совсем нет. Читать я любил всегда. Вот только читаю как гоголевский Петрушка: почти ничего не запоминаю, но сам процесс меня сильно увлекает. Глупо, наверно, да?

— Почему? Нет. У меня та же беда, — сказал Грязнов и улыбнулся. — Запоминаю только уголовные дела и фамилии рецидивистов. Это издержки нашей профессии и нашей жизни. Послушай, Сулейман, а ты помнишь фамилии всех ребят, с которыми беседовал… э-э… об очищении ислама?

— Всех. А что? Вам нужен полный список?

— Да хотелось бы. Возможно, через этих ребятишек удастся выйти на рыбу.

— Крупную рыбу… — эхом отозвался Сулейман. Он сдвинул черные брови на переносице. — Видел я там одну рыбу. Из тех, за которыми охотятся все службы мира и никак не могут поймать.

— Это кто ж такой?

— Зовут Осама. Или — Усама, как хотите. Фамилию знаете сами. Рифат в шутку называл его «большим Беном».

Грязнов открыл рот.

— То есть… Погоди… Ты, что же, видел его собственными глазами?

— Да ват как вас сейчас.

— Черт, дружище, что же ты раньше-то молчал? Это ведь… — Грязнов не нашелся что сказать, лишь повертел в воздухе растопыренной ладонью.

— А что толку? — пожал плечами Сулейман. — Он ведь все равно улетел. Ищи-свищи его теперь. Марат сказал, что он не задерживается в одном месте больше суток.

— И о чем же он говорил?

— Да все о том же. О врагах ислама, о том, как с ними нужно бороться. Подробности его борьбы вы знаете и без меня. Достаточно посмотреть новости по телевизору. По большому счету, все это такая муть… — Сулейман запрокинул худощавое лицо и посмотрел на проплывающие по небу облака. — Вот что действительно имеет значение, — негромко сказал он. — Это небо, эти деревья. Детишки, играющие на лужайке. — Он вновь посмотрел на Грязнова. — Звучит сентиментально? правда, гражданин начальник? Но после того как меня поперли из футбола, да еще после тюрьмы, я на многое научился смотреть иначе.

— Благодари судьбу, что так легко отвертелся, — со скрытым недовольством заметил Грязнов. — Попался бы ты мне тогда, отмотал бы свой срок на полную катушку. Человек должен отвечать за свои поступки.

— Разумеется, — кивнул Сулейман. — Между прочим, я был готов ответить.

— Ладно, — поморщился Грязнов. — Замнем для ясности. И хватит лирики, пока мы не стали говорить стихами. Давай ближе к делу. Я тебе уже говорил, что мы хотим с твоей помощью накрыть лагерь подготовки террористов-смертников.

— Говорили, гражданин начальник. Вы хотите сделать из меня Володю Шарапова. — Сулейман изобразил на лице звериный оскал и процитировал: — «Сдается мне, что никакой ты не шофер, Володя, а стукачок из МУРа. Но ты не бойся, мы тебя небольно зарежем, чик и все». А потом, гражданин начальник, вы скажете: «А теперь Горбатый!» И получите грамоту от руководства за успешное проведение операции. Я правильно все описал?

— Хорошо цитируешь, — похвалил Грязнов. — Похоже.

— Ага, — кивнул Сулейман. — Под ножом абрека я еще лучше запою. «Оскара» можно будет давать.

Грязнов помолчал. Он был расстроен поведением парня, но не хотел подавать вида.

— Значит, ты отказываешься? — как можно более холодно спросил Грязнов.

— Отказываюсь? — Сулейман усмехнулся и покачал головой. — Нет. Я как раз согласен. Кто-то ведь должен покончить с этой мразью. И потом… здесь меня все равно ничего не держит.

— А как же работа, друзья? — спросил Грязнов.

Сулейман небрежно махнул рукой:

— Работа мне не нравится, а друзей у меня здесь нет.

Усмешка Сулеймана стала невеселой. Все, что он сказал Грязнову про свою жизнь, было абсолютной правдой. Тренировать детей ему не нравилось. Паршивая работа. Вернее сказать, ему не нравилась не сама работа, а то, что он, Сулейман Табеев, не очень-то ей соответствовал. Тренер ведь в большой степени педагог, а разве мог Сулейман учить детей правильно жить, когда и в своей-то жизни толком не разобрался? Он завидовал своим коллегам-тренерам, тому, с какой легкостью они забивают детям головы разной чепухой. Они выдают жизненные правила пачками на-гора, не понимая, что никаких правил нет.

Друзей Сулейман тоже не приобрел. После казанской истории с арестом он стал сторониться людей и, боясь новых разочарований, предпочитал не входить с ними в близкий контакт. Сегодняшний друг мог оказаться завтра злейшим врагом. А если даже не окажется, все равно ему на тебя наплевать. У него в жизни хватает. и своего дерьма. А раз так, значит, не стоит грузить ближнего своими проблемами.

Ну а что касается женщин… Тут тоже все не так радужно, как хотелось бы. Нынешние женщины — это всего лишь товар, который можно заполучить в свое временное или постоянное пользование, заплатив нужную цену (чаще всего не слишком большую).

— Все мои друзья остались в Дюссельдорфе и Казани, — сказал Сулейман. — И возвращаться к ним у меня нет никакого желания. — Он глянул на Грязнова и добавил: — Хотя вернуться, судя по всему, придется. Вы не сказали, куда я должен буду отправиться.

— Не сказал, — согласился Грязнов. — Потому что не знаю. Нам не удалось установить точное месторасположение лагеря. НадЬюсь, что твои немецкие друзья, сами того не подозревая, — помогут нам выйти на него. Мы в свою очередь тоже ведем оперативную работу…

— Ясное дело, ведете, — кивнул Сулейман. — Только как же я с ними встречусь? Я здесь, а они вон где.

— Встречу мы тебе организуем.

— И что я им скажу?

— Что хочешь бороться с кяфирами. Что пожил дома, посмотрел на то, чем они здесь занимаются. Расскажешь им про разврат, который царит в наших городах. Про женщин, которые не годятся в матери. В общем, расскажи им то же самое, о чем рассказывал мне, только сгусти немного краски. Подбавь черного цвета. Жаль, что ты не сфотографировался вместе с «большим Беном». Сгодилось бы для легенды.

Не сфотографировался? Сулейман вдруг вспомнил парня с видеокамерой, который крутился в гостиной в момент, когда в ней был «большой Бен». Кажется, он снимал не переставая. Наверняка Сулейман тоже раз или два попал в объектив камеры.

— Постойте-ка… — Сулейман наморщил высокий, чистый лоб. — Помню, в комнате был один парень… с видеокамерой. Он все снимал. Марат даже предлагал мне потом посмотреть кассету, но я тогда был не в настроении.

— Ты на ней есть?

— Должен быть. Мы даже обменялись с «большим Беном» парой реплик.

— Прекрасно! — сказал Грязнов. — Осталось только найти Марата. Сегодня же свяжусь с немецкими коллегами.

«То есть — с Турецким, — добавил про себя Грязнов. — На сегодняшний пень он самый главный мой немецкий коллега».