Глава 16
Битва за Скамандер
Каллиадес прислонился к влажному стволу дерева и вгляделся в темноту, в ту сторону, где была Троя. Дождливая ночь была такой темной, словно ему завязали глаза. Он снова повернулся туда, где мог разглядеть лишь сотни воинов, хмуро сидящих вокруг потрескивающих костров.
Они что есть духу скакали из Дардании, и всего полдня пути отделяли их от Золотого города, но безлунная ночь вынудила их остановиться. Все они были расстроены и злы, и утешало их только то, что до рассвета у стен Трои не будет сражений.
Каллиадес был воином с четырнадцати лет. Он побывал в сотнях битв, страдал перед боем от переполненного мочевого пузыря и пересохшего рта, видел страдания друзей, медленно умиравших от раны в живот или гангрены. И то же самое переживал каждый на этой лесной поляне. Однако все они, до последнего человека, отчаянно ждали первого проблеска рассвета, чтобы сесть на лошадей, поскакать к Трое и бросить вызов микенской армии. Многие из них погибнут.
Может быть, они погибнут все.
Посланец от Приама появился у Каприза Парнио усталым и грязным. Банокл и Каллиадес поехали вниз, туда, где на другой стороне расселины ждал гонец. Банокл приказал ему пересечь ущелье, и человек этот с сомнением посмотрел на единственный узкий пролет моста, который успели возвести рабочие Халкея. Но он был Царским Орлом и высоко держал голову, уверенно шагая по узкому мосту. Только когда гонец ступил на твердую землю, они смогли разглядеть страх в его глазах и пот на лбу.
— Командующий, — обратился гонец к Баноклу, и тот сердито нахмурился, — на Трою напали! Агамемнон привел сотни кораблей в бухту Геракла. Дворец Радость царя захвачен, царевич Парис мертв. Наша пехота пытается остановить их у реки Скамандер. Царь Приам приказывает тебе скакать на помощь городу.
Каллиадес посмотрел на друга и увидел на его лице возбуждение.
— Мы отправимся немедленно, — ответил Банокл, не пытаясь скрыть своего восторга. — Оставим здесь небольшой отряд и возьмем моих фракийцев.
— Только не фракийцев, — сказал посланник, понизив голос, так как уже начали собираться и троянские, и фракийские воины. — Царь желает, чтобы на защиту города пришли только верные троянские воины. Он сказал, что фракийцы должны защищать здесь крепость Дарданию.
Каллиадес фыркнул. Неужели все в Трое забыли, что они с Баноклом раньше были микенскими воинами, всего несколько лет назад?
Каллиадес приказал, чтобы посланцу дали поесть и напиться, а после обратился к Баноклу:
— Сказать «отправимся немедленно» легко, но как это сделать? Человек может пройти по мосту, но мы не можем переправить по нему лошадей. А если ехать в обход, на это уйдет лишний день.
Коренастый Халкей, маячивший неподалеку, откуда было все слышно, двинулся к ним и нетерпеливо проговорил:
— Это простая задача и решить ее легко. Мои рабочие положат ряд крепких досок крест-накрест вдоль всего моста, на расстоянии шага высокого человека. Потом лошадям можно будет завязать глаза и провести их гуськом через мост. Это предельно просто, — повторил он.
— А твое сооружение выдержит вес лошадей? — с сомнением спросил Банокл.
— Конечно, — раздраженно ответил строитель. — Оно выдержит любой вес, который я решу на него нагрузить.
Каллиадес посмотрел на небо.
— Сколько времени все это займет?
— Тем меньше, чем раньше я перестану отвечать на глупые вопросы.
Рыжеволосый строитель повернулся и принялся забрасывать распоряжениями своих рабочих. Через несколько мгновений одни из них уже пилили доски, а другие бежали, чтобы принести еще дерева.
Каллиадес и Банокл вернулись туда, где спокойно ждал Тудхалияс со своими людьми, одетыми для верховой езды.
— Вы будете защищать вместе с нами Трою? — спросил Каллиадес, хотя догадывался, каков будет ответ хетта.
Тудхалияс с сожалением покачал головой.
— Нет, мой друг. И ты бы не захотел, чтобы я ее защищал. Если я и мои люди будем драться за Трою, мой отец никогда не согласится прийти на помощь городу. При сложившихся обстоятельствах мне лучше вернуться домой и рассказать, в каком вы находитесь положении, — тогда, может быть, император пошлет свою армию.
— Приам предпочел бы помощь трехсот человек сейчас, а не хеттскую армию, которая в будущем разобьет лагерь у его ворот, — сказал Каллиадес. — Это может показаться скорее угрозой, чем помощью союзника.
Тудхалияс улыбнулся.
— Может, ты и прав. Война делает друзей врагами и врагов друзьями, верно, микенец?
С этими словами он повернулся, сел на коня, и хеттские воины двинулись на север.
Банокл откашлялся и сплюнул.
— Скатертью дорога, — сказал он. — Мне никогда не нравились эти коровьи сыны.
Каллиадес вздохнул.
— Эти три сотни коровьих сынов очень бы нам пригодились, — ответил он. — А теперь остались только ты, я и наши пятьдесят воинов конницы.
— Я поеду с вами, командир, с моей полусотней, — раздался чей-то голос.
Предводитель фракийцев Хиллас, Хозяин Западных Гор, шагал по ущелью к ним. Его волосы и борода были заплетены в косы, а лицо расписано голубыми полосками, как было принято в племени киконов.
— Примам говорит, что фракийские воины должны остаться здесь и защищать Дарданию, — нехотя сказал Банокл. — Не знаю, почему. Любой из твоих киконов стоит двух его проклятых Орлов.
Хиллас засмеялся.
— Все мы знаем, что если Троя падет, Дардания будет потеряна. И тогда киконы никогда не получат обратно своей земли. Я дал клятву верности царю Приаму и хочу сражаться за него в Трое. Мои люди поедут с тобой, желают нас видеть там или нет. Приам не откажется от нашей помощи, когда мы встанем перед ним с головами микенцев, насаженными на копья.
Теперь, в темном от дождя лесу Каллиадес перестал ждать наступления рассвета и вернулся к лагерному костру, у которого лежал на спине Банокл, облаченный в доспехи.
— Мы будем в Трое завтра, — со счастливым видом сказал Банокл. — Примем хороший бой, убьем сотни вражеских ублюдков, а потом я пойду домой, повидаюсь с Рыжей и выпью несколько кувшинов вина.
— Идеальный день, — заметил Каллиадес.
Банокл поднял голову и посмотрел на него; блики костра отсвечивали на светлых волосах и бороде Банокла.
— Что с тобой такое? — спросил он.
Каллиадес лег рядом с ним на мокрую траву.
— Все в порядке, — ответил он и понял, что так и есть.
Он замерз, промок и был голоден, завтра ему предстояла битва с превосходящим по численности врагом, но он редко чувствовал себя таким довольным. Он улыбнулся.
— Думаю, мы слишком много времени провели вместе, Банокл. Я с каждым днем становлюсь все больше похож на тебя.
В свете костра он увидел, как друг нахмурился и открыл было рот, чтобы ответить, но привязанные лошади вдруг затопали и заржали. Несколько воинов устало поднялись на ноги и отправились их успокоить.
— Это снова тот проклятущий черный коняга. От него сплошное беспокойство. Не знаю, зачем мы взяли его с собой.
— Нет, знаешь, — терпеливо проговорил Каллиадес. — Ты сам слышал, как Гектор сказал, что этого коня надо с честью вернуть обратно, как героя Трои. Мы не могли оставить троянского героя с Воллином и его фракийцами.
Маленький отряд из Дардании в придачу к собственным верховым вел с собой последних двенадцать золотых лошадей Геликаона — три из них были жеребыми кобылами — и огромного жеребца, перепрыгнувшего через пропасть с царицей Халисией и ее сыном на спине.
— Мы должны как-то его назвать, — задумчиво сказал Банокл. — Мы не можем все время называть его «тот большой проклятущий конь». У него должно быть имя.
— И как ты предлагаешь его назвать?
— Ослиная задница.
Люди, сидевшие вокруг костра и прислушивавшиеся к его словам, тихо засмеялись.
— Ты всех своих коней называешь Ослиной задницей, Банокл, — сказал конник, сидевший рядом.
— Только хороших! — негодующе ответил Банокл.
— Назовем его Героем, — предложил Каллиадес.
— Пусть будет Герой, — согласился Банокл. — Хорошее имя. Может, теперь, получив имя, он будет доставлять меньше неприятностей.
Он неловко шевельнулся и, удовлетворенно крякнув, вытащил из-под себя сучок.
— Клянусь Аресом, какой это все-таки был прыжок, а! Ты бы сумел сделать такой прыжок, как ты думаешь?
Каллиадес покачал головой.
— Я бы не стал и пытаться.
— Хотел бы я это видеть, — вслух подумал Банокл. — Вот, должно быть, было зрелище! С царицей и мальчиком на спине.
Он помолчал.
— Так обидно, что она умерла. Царица, я имею в виду. После этакого прыжка!
Каллиадес подумал, что Банокл сильно изменился за последние годы. Когда они впервые сражались вместе, он говорил только о выпивке, траханье и битвах, в которых сражался. Больше всего он хвастался тем, что может помочиться на дерево выше любого другого мужчины. Но последние годы смягчили его, и Каллиадес знал, что в этом виноват его брак с Рыжей. Банокл обожал жену и не скрывал этого. Теперь он стремился, как часто твердил Каллиадесу, выиграть войну, уйти в почетную отставку из Троянской конницы и поселиться вместе с Рыжей в маленьком сельском домике. Каллиадес не мог представить себе Банокла землепашцем, но никогда ему об этом не говорил.
Когда погибла жрица Пирия, Банокл был искренне опечален. Он редко о ней говорил, хотя однажды, когда о ней упомянул Каллиадес, Банокл коротко бросил:
— Она погибла в битве, спасая жизнь подруги, верно? Так поступил бы любой стоящий воин.
И больше ничего не сказал.
Таков был Банокл Одноухий, говоривший с уважением о мертвой женщине, с которой даже не был знаком.
— Командующий!
Крик воина вырвал Каллиадеса из раздумий.
— Светает! Мы можем ехать!
Родосец Эхос ненавидел кровь.
Смешанная с грязью на плоской равнине Скамандера, она была скользкой и предательской. А еще она высыхала на рукояти меча, прилипая, как лошадиный клей, и оружие становилось трудно держать.
Ветеран, пятнадцать лет прослуживший в отряде троянских скамандерийцев, Эхос сражался далеко на юге в Ликии, далеко на востоке в Зелии и в снежных северных горах Фракии, но никогда не думал, что встретится с вражеской армией у стен Золотого города.
Мелькнул меч, нацеленный ему в лицо. Качнувшись вправо, Эхос нанес ужасный рубящий удар двумя руками; меч отскочил от края вражеского щита и врезался в щеку противника. Воин рухнул, и Эхос перешагнул через него.
При первых лучах рассвета скамандерийцы атаковали микенскую фалангу к югу от реки. Микенские ветераны были тяжело вооружены и стояли плотным строем. Никто из них не дрогнул, и все долгое утро они шаг за шагом оттесняли троянские войска обратно к берегу реки. Скамандерийцы сражались справа, отряд Гераклиона — слева.
«Проклятые гераклионцы отступили первыми, — подумал Эхос, — и сражение было бы проиграно, если бы не почти самоубийственная атака конницы».
Сотня всадников, последние оставшиеся в городе воины Троянской конницы, во главе с огромным человеком на громадном боевом коне врезались во фланг микенской фаланги. Эхос и другие окруженные защитники Трои разразились приветственными криками, узнав Антифона, толстого сына царя. Одна сторона фаланги была прорвана, и в прорыв ворвалась троянская пехота, рубя и полосуя. С этого момента бой превратился в рукопашную резню. Троянцы снова продвигались вперед, шаг за шагом по кровавой земле.
Микенский воин дико замахнулся на Эхоса, потерял равновесие, поскользнувшись на крови и грязи, и Эхос увернулся от клинка, отразив его щитом. Панцирь микенца доходил до самого горла, поэтому троянец упал на одно колено и воткнул меч в пах врага под нижней кромкой щита.
Микенец упал, шлем слетел с его головы. Эхос, снова вскочив, рубанул его поперек лба, разбрызгав мозги. Потом перешагнул через труп.
Он рискнул бросить взгляд вправо, туда, где сражался его младший брат Борос. Эхос не увидел его, но трудно было отличить одного покрытого кровью воина от другого. Эхос беспокоился за брата. Тот получил рану в голову в одной из стычек во Фракии и почти ослеп на левый глаз. Борос никому об этом не сказал, боясь потерять место. Поэтому Эхос нашел ему башенный щит. Это был старинный щит, и остальные воины смеялись над Боросом, но такой щит прикрывал левый бок лучше любого круглого. Эхос гадал, жив ли еще мальчик.
Перед ним возник залитый кровью человек, фессалиец, судя по его причудливым доспехам. Эхос отразил щитом удар и вонзил меч фессалийцу в шею.
«Причудливые доспехи, а защиты для шеи нет», — подумал он, когда человек рухнул; кровь хлестала из горла умирающего.
Человек с огромной раной на бедре упал перед Эхосом в грязь, и Эхос воткнул меч ему в лицо. Тот содрогнулся и затих.
К Эхосу подбежал огромный микенец; он оказался быстрым, могучим и удивительно быстрым. Их клинки сталкивались снова и снова, и Эхосу пришлось отступить. Микенец высокомерно ухмыльнулся, напал снова — и Эхос нанес сильный ответный удар, ранив его в щеку. Теперь наступал Эхос, но микенец отбивал каждый его удар. Внезапно микенец шагнул вперед, их клинки столкнулись, а потом противник ударил Эхоса в лицо свободной рукой. Эхос крякнул и попятился, спотыкаясь в грязи.
Микенец замахнулся, целя мечом в голову, Эхос уклонился и вонзил меч ему в живот. Когда вражеский воин упал, Эхос помедлил, переводя дыхание, потом перешагнул через мертвое тело.
Он понял, что меч его становится тупым. Он всегда носил за спиной запасной, но сегодня уже использовал его. Он должен был сделать передышку, чтобы наточить клинок. В конце концов он мог столкнуться с Ахиллом Убийцей. Все знали, что Ахилл где-то здесь. Ищи в самой гуще боя, говорили люди, там и найдешь Ахилла.
«Как и Гектора, — подумал Эхос. — И сейчас мы могли бы сражаться вместе с ним».
Военачальник Тирсит сказал, что Гектор прибудет через пять дней. Вместе с Троянской конницей. И тогда эти свиньи-микенцы не успеют опомниться, как умрут.
Перед Эхосом сбросили с коня троянского всадника, которого, как он знал, звали Олганос. Кровь текла из его ран, он казался оглушенным. К нему побежали двое вражеских воинов, и Эхос, перепрыгнув через убитого коня, ринулся на одного из них. Его меч вонзился подмышку этого человека и сломался. Эхос нырнул вперед и подхватил меч упавшего, потом прокатился по земле и встал. Второй воин воткнул меч в грудь Олганоса, прежде чем Эхос смог вколотить свой меч в череп врага. Олганос упал в грязь лицом и больше не шевелился.
Эхос перешагнул через тела.
Сквозь шум битвы и вопли умирающих он услышал стук копыт. Перед ним сейчас не было вражеских воинов, поэтому он рискнул обернуться, чтобы посмотреть в сторону реки.
Через равнину к ним галопом мчался отряд всадников, возглавляемый высоким воином с золотыми волосами и бородой; вот отряд прогремел копытами по временным мосткам. Высокий воин размахивал двумя мечами и орал боевой клич. За ним Эхос увидел Троянскую конницу и раскрашенных фракийцев.
«Подкрепление, — подумал Эхос. — Проклятье, в самое время!»
Он снова повернулся туда, где шел бой — как раз вовремя, чтобы мельком увидеть смертельный удар, который разнес его шею.
Позже, после полудня, Банокл сидел на южном берегу Скамандера, смывая кровь и грязь с волос и бороды. Вода сочилась под его доспехи и приятно холодила горячее тело. Банокл не был ранен, если не считать царапины на руке от случайной стрелы. Зато он устал и был голоден.
Река покраснела от крови, в воде плавали мертвые люди и лошади, их быстро уносило к бухте.
На другом берегу Банокл видел Каллиадеса: тот ходил среди раненых, добивая мечом вражеских воинов, подзывая носильщиков-помощников лекарей к троянцам и их союзникам. Мальчишки бегали среди раненых и мертвых, собирая стрелы, брошенные мечи и щиты. В небе собирались птицы-падальщики.
Неподалеку шесть человек пытались вытащить из реки дохлую лошадь. Банокл сердито встал.
— Сперва наших людей, вы, ублюдки! — крикнул он. — А не проклятых лошадей!
Воины поспешили послушаться, и он снова тяжело сел.
У него болела спина, обрубок уха нестерпимо чесался.
«Я становлюсь слишком стар для этого», — подумал он.
На него упала большая тень, и он поднял глаза.
— Хорошая работа, Банокл, — сказал царский сын Антифон.
Несмотря на свою грузность, он, похоже, тоже не был ранен.
— Ты явился как раз вовремя, слава богу войны Аресу! Враги уже с трудом оборонялись, и ваша атака была последней соломинкой, сломавшей спину ослика.
— Хорош ослик, — фыркнул Банокл. — Микенские пехотинцы — лучшие воины в мире.
— Тем не менее, командующий, сегодня лучшими оказались вы.
— Я больше не командующий, — со счастливым видом ответил Банокл. — Мне приказали оставить моих фракийцев в Дардании.
— Однако некоторые все равно приехали с тобой, — сказал царевич; в его голосе слышался смех.
Банокл пожал плечами.
— Значит, я не очень хороший командующий. Увольте меня.
Антифон засмеялся, услышав это, его рокочущий басовитый смех далеко разнесся над полем сражения.
— Для меня ты герой, Банокл, — сказал он. — Будь это в моей власти, я бы выполнил любое твое желание. Но, боюсь, царь может смотреть на вещи по-другому.
— Царь?
— Нам приказано немедленно явиться во дворец царя Приама — тебе и мне. Поэтому найди коня и поехали.
Антифон повернулся.
— Только не я, — упрямо сказал Банокл, не двигаясь с места. — Сперва я повидаюсь с женой.
Антифон снова обернулся к нему.
— А, да, помню. Ты женат на Рыжей толстушке, шлю… бывшей шлюхе.
— Верно, — гордо сказал Банокл. — Она хорошая жена. Она хватится меня и будет гадать, где я, раз тут была битва.
— Цари главнее жен, — сказал толстяк нетерпеливо. — Пошли.
— А как же Каллиадес?
— Клянусь Аидом, человек! — раздраженно взорвался Антифон. — Кто такой Каллиадес?
— Мой дру… Мой помощник. Он там, — Банокл показал в сторону поля боя.
— Ты сможешь послать за своим помощником, когда поговоришь с Приамом. А теперь пойдем со мной, пока я тебя не задержал и не привел к царю в цепях.
Они медленно ехали к городу, Банокл жадно смотрел на улицу Горшечников, где стоял его маленький белый дом. Он гадал, дома ли сейчас ожидающая его Рыжая.
У дворца Приама они с Антифоном спешились и вошли в мегарон. Банокл с интересом осмотрелся. Он не был тут со времен осады дворца, когда они с Каллиадесом находились в числе осаждающих. Банокл с грустью вспомнил битву на лестнице, великого непобедимого Аргуриоса, отгонявшего микенских захватчиков с безжалостной силой и сноровкой.
Банокл потер шрам, оставшийся на руке там, где ее пронзил меч Аргуриоса. Он вспомнил появление Гектора, божественного в своей мощи, и стену щитов в том месте, которое захватчики собирались сделать своим последним оплотом. Потом их невероятное отступление к кораблям и вопли Коланоса.
Банокл мрачно улыбнулся. Этот день нелегко было забыть.
Когда царь спустился по лестнице, Банокл прищурился. В последний раз он видел Приама на параде в конце лета. Тот махал рукой войскам из своей золотой колесницы и выглядел сильным и могучим. Перемены в нем были почти ошеломляющими. Приам стал хрупким стариком, опиравшимся одной рукой на руку своего помощника, второй — на деревянный посох. Лицо его было белым, как папирус, шаги — неверными.
Его помощник, Полидорос, помог ему дойти до трона, и царь устало уселся, глядя на выложенный каменными плитами пол. За его спиной встал тощий человек — Банокл знал, что это советник Полит. Шесть Царских Орлов заняли места по обеим сторонам трона.
В конце концов Приам поднял глаза и заговорил надтреснутым голосом:
— Итак, это великий Банокл, герой, который никогда не терпит поражений и каждой своей атакой меняет ход битвы. Ты не опускаешься на колени перед царем, командующий Банокл?
Банокл шагнул вперед.
— Меня учили воинскому делу в Микенах, царь Приам. В микенских землях мы не опускаемся на колени перед своими царями. Мы доказываем им верность каждым своим поступком.
Царь тонко улыбнулся.
— Может, это не совсем мудро — напоминать мне о том, что раньше ты сражался в этом мегароне, собираясь меня убить. Если бы не герой Аргуриос, тебя бы прикончили на месте заодно с твоими товарищами.
— Что ж, — сказал Банокл, — дело в том, что Аргуриос был микенцем, как тебе известно…
— Хватит! — голос царя прогремел, внезапно исполнившись силы. — Ты здесь не для того, чтобы вступать со мной в спор, воин! А теперь вот что, — Приам подался вперед. — Мой сын Гектор назначил тебя командующим фракийцев потому, что ты собрал верную армию во время отступления через Фракию. Мне это казалось ошибкой — ставить во главе армии дурака. Но теперь оказалось, что Гектор был прав и ты — удачливый дурак.
Банокл открыл рот, чтобы заговорить, но Приам не дал ему этого сделать:
— Умолкни и слушай, воин! Мой командующий Тирсит, идиот, сегодня позволил убить себя в битве. Поэтому мне нужен новый командующий для отряда скамандерийцев. Я всегда предпочту удачливого дурака неудачливому гению. Поэтому ты снова командующий, Банокл, командующий самой прекрасной пехотой в мире.
— Да, но мне кажется… — начал Банокл.
Царь сердито встал. Ярость заставила его помолодеть, и Банокл снова видел перед собой того могучего человека, которым некогда был Приам.
— Если ты опять начнешь со мной спорить, командующий Банокл, я заставлю своих Орлов убить тебя на месте!
Наступила тишина, потом Банокл мягко спросил:
— А как же Каллиадес?
Царь нахмурился.
— Каллиадес? Мне знакомо это имя. Ах, да, высокий воин, который принял командование микенскими захватчиками, после того как схватили Коланоса. А что с ним?
— Он мой друг.
Антифон торопливо вмешался:
— Он помощник командующего, отец.
— Тогда он и дальше будет его помощником. А теперь, — Приам повернулся к сыну, — докладывай, Антифон.
— Враг был вынужден вернуться к возведению вала, который они сооружают в начале прохода, отец. По нашим расчетам, они потеряли не меньше тысячи людей за два дня сражения на равнине.
— А наши потери?
— Немного меньше. Может, семь сотен погибших, и две сотни ранены так тяжело, что не скоро смогут снова сражаться, если вообще когда-нибудь смогут. На краю нижнего города устроена лечебница, в казармах илионцев. Многие наши целители и лекари перебрались туда из Дома змей.
— А отряд илионцев?
Антифон пожал плечами.
— Они воины и будут отдыхать там, где смогут.
Приам посмотрел мимо сына.
— И где же командующий Лукан? Здесь нет никого от гераклионцев.
— Гераклионцы все еще на поле. Я подумал, что лучше оставить одного командующего у Скамандера, на тот случай, если нынче вечером нас снова атакуют.
— Ты ожидаешь такой атаки?
— Нет.
Приам кивнул.
— Мой Гектор будет здесь через три дня. Нам надо лишь продержаться до тех пор. Когда появятся главные силы Троянской конницы, поджавших хвосты шакалов прогонят обратно в море.
Банокл увидел, как Антифон и Полит переглянулись. Приам тоже увидел это и подался вперед на троне.
— Я знаю, вы думаете, что я старый дурак, сыновья мои. Но моя вера в Гектора никогда не оказывалась напрасной. Троянская конница всегда одерживает победу. Он победил у Кадеша и победит здесь. Агамемнон и его союзники будут отогнаны обратно к теснине. Потом мы снова захватим проход, вернем Радость царя, и тогда враг окажется заперт в бухте Геракла. С одной стороны от него будет Гектор, с другой — наши корабли. Мы вычистим врагов, как блох из собачьей шерсти.
— Однако сейчас наш флот заперт в бухте Геракла, а корабли Агамемнона удерживают Геллеспонт, — заметил Антифон. — Флот Дардании тяжко пострадал в морской битве у Карпеи. И мы не знаем, где Геликаон.
Приам нетерпеливо отмахнулся, отметая это замечание.
— Когда «Ксантос» вернется, Эней справится с вражескими судами. Все боятся его метателей огня. Он уничтожит флот, как уничтожил флот на Имбросе, а потом прорвет блокаду Геллеспонта.
Антифон покачал головой.
— Мы не можем знать наверняка, что золотой корабль вообще пережил зиму, — возразил он. — О нем ничего не было слышно с тех пор, как год пришел к повороту. Мы не можем полагаться на Геликаона.
Он помолчал.
— Ты слишком многого ожидаешь от двух людей, даже таких героев, как Гектор и Геликаон.
Царь набросился на него:
— Два таких человека, как они, стоят тысячи таких, как вы! Я вас презираю, всех вас, спорщиков и пораженцев. Моя Гекуба предостерегала меня против таких, как вы. Помни прорицание, говорила она. Троя победит и будет стоять вечно.
Он снова устало откинулся на спинку трона и, казалось, на некоторое время глубоко задумался. Молчание все тянулось, и Банокл переступил с ноги на ногу — ему не терпелось уйти.
Когда Приам, наконец, заговорил, голос его стал резким и ворчливым.
— Где Андромаха? Приведите ее ко мне. Сегодня я ее еще не видел.
Полит впервые заговорил. Положив руку на плечо отца, он сказал очень ласково:
— Ее здесь нет, отец. Она на борту «Ксантоса» с Энеем. — Он бросил сердитый взгляд на Антифона и сказал: — Пойдем, отец, тебе нужно отдохнуть.
— Мне нужно выпить вина, — ответил старик, но неуверенно встал и позволил проводить себя обратно к каменной лестнице.
Антифон со вздохом сказал, повернувшись к Баноклу:
— Клянусь богом войны Аресом, надеюсь, Гектор скоро появится.
Наконец-то освободившись, Банокл поспешил выйти из мегарона, сел на ожидавшую его лошадь и галопом поскакал по городу. Для него открыли Скейские ворота, теперь запертые и днем и ночью, и он во весь опор помчался к улице Горшечников.
Сердце его было полно счастья. Он уже выбросил из головы все проблемы этого дня, забыл о тяжести командования и об ожидающих его завтра битвах — ему не терпелось увидеть Рыжую.
Банокл слетел с лошади, едва подскакав к своему дому, и только тут заметил, что вокруг маленького белого домика собралась толпа.
Его сосед, горшечник по имени Аластор, побежал к нему с бледным лицом.
— Банокл, друг мой…
Банокл схватил соседа спереди за тунику и огляделся, видя вокруг встревоженные лица, покрасневшие глаза женщин, следы слез на их щеках.
— Что случилось? — прогремел он и встряхнул Аластора. — Что, во имя Аида, происходит?!
— Твоя жена… — запинаясь, пробормотал тот.
Банокл отшвырнул его в сторону и ринулся в дом. Посреди главной комнаты на белой льняной простыне лежала Рыжая. Тело ее было обмыто и облачено в белое платье, но никто не смог скрыть голубого оттенка ее лица и темных синяков на шее.
Банокл упал с ней рядом, разум его отказывался верить в происходящее, мысли беспорядочно метались.
— Рыжая, — он взял ее за плечи и осторожно потряс. — Рыжая!
Но тело ее под его дрожащими руками было окоченевшим и холодным.
Банокл встал с белым от ярости лицом, и люди, толпившиеся вокруг, нервно отодвинулись.
— Что случилось? Ты, горшечник! Что произошло?
Банокл зловеще двинулся к перепуганному человеку.
— Это старый пекарь, друг мой, — ответил Аластор. — Тот, который делал ее любимые медовые пироги. Он задушил ее, Банокл, а потом перерезал себе ножом горло. Он вон там, — он показал в сторону двора. — Он сказал своей дочери, что любит Рыжую и не может без нее жить. Он собирался покинуть город и хотел, чтобы Рыжая отправилась с ним, но она отказалась. Он просил ее снова и снова, но она смеялась над ним…
Но Банокл уже не слушал. С мучительным ревом он бросился на мощеный двор и нашел там маленькое тело Кренио, лежащее на земле; в одной руке покойный крепко сжимал платье Рыжей, в другой — нож. Кровь пропитала землю вокруг его головы.
Банокл вырвал платье из его руки и неистово отшвырнул в сторону. Потом вытащил свой кинжал и вонзил в грудь пекаря. Что-то бессвязно вопя, со струящимися по лицу слезами, он втыкал кинжал в тело мертвеца снова и снова.
