Глава четвертая
Жажда мести

То, что не разрешает закон, позволяют деньги. Чаще – большие, в редких случаях – очень большие.

Этот принцип уже успели усвоить все бизнесмены новой демократической России. Собственно, принцип не новый, он, как факт, существовал в России во все века, но лишь с появлением демократической формации стал всеобъемлющим.

Поэтому когда Султан Натоев приехал в Калужскую колонию в первый раз, он твердо знал, что надо просто поискать, поспрашивать местное население, с кем из руководства этого исправительного учреждения стоит иметь дело. А может, вовсе и не к руководству надо соваться со своим интересом, а к самому рядовому вертухаю? Словом, ситуация подскажет. И подсказала.

Вполне разумным и способным к деловому контакту оказался контрактник Рожков Петр Семенович. С ним Султан встретился возле поселкового магазина. Спросил, как у случайного прохожего, где тут можно устроиться на день-другой. Естественным был ответный вопрос: а что привело в эту глушь приличного человека?

Султан и выглядел весьма прилично – в хорошем, дорогом костюме, с аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой, солидный и вежливый. И машина у Натоева была большая, иномарка. От него так и пахло хорошими деньгами.

Рожков сразу сообразил, что приезжего явно интересует колония, точнее, кто-то из ее нынешних обитателей. Просто так прогуляться в эти комариные места желающих вряд ли найдется. Да и продукция, которую выдает промзона исправительной колонии, не особо в последнее время пользовалась спросом – мебель население предпочитало заграничную, из настоящего дерева, а не из прессованных опилок и стружки. Значит, и мебельного интереса у приезжего тоже не могло быть. Тогда что? Ведь если человеку что-то надо, отчего же не помочь? Это желание так и сквозило во взгляде облаченного в потертую камуфляжную форму контрактника.

Натоев сперва подробно выяснил, не имеет ли его уважаемый собеседник отношения к местной колонии, а когда узнал, что имеет, причем самое непосредственное, изобразил такую радость, что любой артист позавидовал бы подобному перевоплощению.

Уже после десяти минут знакомства Петр Семенович знал, что у приезжего в колонии находится земляк, можно сказать, родственник. На Кавказе, если хорошо покопаться, все люди – родственники, дальние или близкие – это неважно. Важнее было то, что Султан Магомедович – Натоев даже удостоверение свое предъявил, хотя Рожков и не настаивал на этом, – является исполнительным директором совместной российско-американской консалтинговой фирмы с длинным иностранным названием, и, значит, основной формой расчета в ней является валюта. Уж в этом-то Рожков разбирался и предложил приезжему свои услуги.

Оказалось, что и проблем-то было не бог весть сколько. Султан, уже за бутылкой хорошего коньяка, привезенного с собой, а распить который ему предложил Рожков в буфете небольшого, похожего на барак дома для приезжих, где имелось несколько тесных комнат – «номеров», рассказал трогательную историю о том, как «загремел» в колонию хороший мальчик Гена Зайцев. Описал он и картинку того, как поколотил он двоих наглецов, пьяных ментов в подземном переходе у Белорусской площади, когда те приставали к девушкам-чеченкам, студенткам медицинского вуза, чьи родители, уважаемые люди, давно живут в Москве и имеют крупный бизнес. Рожков смеялся, подогретый хорошим коньяком, когда представил себе, как покатились по цементному полу незадачливые приставалы, которых раскидал в стороны, словно котят, благородный молодой человек, и с готовностью подтвердил, что от этих блюстителей порядка лучше держаться в стороне. Потом на шум и крики сбежались коллеги тех наглецов, и парню пришлось туго. И ничье вмешательство не помогло. Оскорбленные, что им посмели дать отпор, менты стояли дружной, плотной стеной и предъявили суду столько «случайных» свидетелей того происшествия, что судья только руками замахал.

И вот теперь он, Султан, приехал сюда, чтобы помочь мальчику. И будет благодарен, можно даже сказать, очень благодарен тому человеку, который поможет ему встретиться, поговорить с осужденным, передать ему посылку от его родных и родителей спасенных им от унижения девушек. И ничего большего, ничего запретного – только то, что допускает порядок в колонии. Да и Петр Семенович, поди, и сам подскажет, что можно передать?

Они прекрасно поняли друг друга. Уже на другой день Натоев встретился с Зайцевым в помещении клуба, причем Рожков лично проконтролировал, чтобы никто не помешал доверительному разговору родственников. Да и зачем мешать, пусть себе болтают, куда приятнее ощущать прохладный шелест плотных американских купюр в кармане, которые так заманчиво похрустывают между пальцами.

Уезжал Натоев, исполненный благодарности к находчивому новому знакомому, договорившись о будущих своих приездах, и уверенный в том, что препятствий чинить ему здесь не будут, пока на посту вольнонаемный контрактник Рожков.

Выслушав отчет Ахмеда, Султан посоветовал ему сойтись с новыми знакомыми как можно ближе, благо его славянская внешность это позволяет. И не надо гордиться здесь тем, что твой род гораздо выше перед Богом, чем их, это может их рассердить. А ссоры теперь ни к чему.

На осторожный вопрос Ахмеда, зачем ему это нужно, Султан веско ответил:

– А ты среди них, наверное, самый молодой. Но ты прошел великую школу воспитания духа, такую, какая им и не снилась. Поэтому будь мудрый, слушай и все мотай на ус. Только мне одному теперь будешь рассказывать, понял? А если что, я договорюсь с одним местным начальником, он не даст тебя в обиду, можешь не сомневаться. Он за это станет хорошие деньги получать. А ты своими передачами, которые теперь к тебе станут приходить постоянно, обязательно делись с товарищами, будь щедр и не теряй достоинства.

Дав такой наказ Ахмеду, Султан уехал со спокойной, в общем, душой. А еще он увез с собой магнитофонную запись рассказа Ахмеда о его товарищах. Информация была чрезвычайно интересной и могла оказаться очень полезной в недалеком уже будущем. Но... решать это должен был тот, кто финансировал поездку Султана. Помимо Манербека Халметова, разумеется, который ничего не знал о главной миссии своего сотрудника, оказавшего ему такую хорошую, дружескую услугу.

После вторичного посещения колонии и новой беседы с Ахмедом, записанной также на магнитофон – маленький такой, удобный, японский, – Султан уже примерно представлял себе, на что и кого конкретно может распространяться месть друзей Зайцева. А когда Савин поделился своими мыслями по поводу плана «Ста объектов», тут уже и резидент, господин Юсуф, пришел к убеждению, что такая информация должна быть в обязательном порядке и в первую очередь доведена Султаном лично до самого Аймана аль-Завахири.

Натоев, зная, какую школу прошел Ахмед, предложил для начала все же поставить в известность Шамиля Басаева – что ни говори, а Зайцев его кадр. Но резидент возразил, что операции такого объема планируются не в Чечне. Кстати, там, на Северном Кавказе, и делать Султану сейчас нечего – после убийства президента Чечни Кадырова все спецслужбы, особенно служба безопасности, возглавляемая сыном покойного Ахмада-Хаджи, поставлена на ноги. «Воины Аллаха» ждут на свои головы новых, чрезвычайных репрессий, в их рядах заметна паника, а в таком состоянии серьезные операции не планируются, тем более не совершаются. Тут была логика, и Натоев с группой российских туристов вылетел в Арабские Эмираты, в Дубай, откуда люди аль-Завахири должны были переправить его в Эр-Рияд, в столицу Саудовской Аравии, к своему хозяину.

Возвращался он с прямым указанием господина аль-Завахири в дальнейшем не терять контактов с Зайцевым и его компанией. Неплохо было бы заодно также выяснить, насколько серьезные обвинения были выдвинуты против них, и вообще побольше узнать об их характерах – о семьях, занятиях, интересах, склонностях.

И вот, наконец, в Эр-Рияд было отправлено сообщение о том, что, по сведениям, поступившим из колонии, разговор о «Ста объектах» – не бредовая, а вполне реальная идея, основанная на конкретных документах, которыми якобы владеет бывший подполковник госбезопасности.

В ответ пришло категорическое указание не спускать глаз с этой группы заключенных и стараться, по возможности, облегчить им существование за колючей проволокой.

Господин аль-Завахири передал также через своего резидента в Москве, что идея со взрывом, которой бредит Савин, очень хороша. Громкая акция будет финансироваться отдельно, потому что тщательная подготовка ее обойдется, по всей видимости, недешево, но пусть этот вопрос не смущает. А до начала акции следует всех троих, и в первую очередь Савина, постоянно охранять, помогать ему. И глаз не спускать ни с него, ни с его возможного на воле окружения.

И тогда в поле зрения Натоева обозначился адвокат Гордеев. Его стараниями, как вскоре удалось узнать Султану, срок заключения Савина был сокращен на год. Таким образом, все трое должны были покинуть колонию почти одновременно. И это обстоятельство всех очень устраивало, не нужно было прилагать лишних усилий.

Натоеву удалось выяснить про Гордеева фактически все, что его интересовало. Он установил за ним круглосуточное наблюдение и уже через неделю знал, где работает, где живет, каков образ жизни и так далее, включая его привычки.

Узнал Султан и о том, что красавица жена Савина спуталась со старым товарищем своего мужа. Впрочем, этот «товарищ» выглядел вовсе не старым и внешне, во всяком случае, был гораздо моложе и крепче физически, нежели Савин, которого однажды, на зоне, показал ему издалека Ахмед. Наверное, по этой причине так расцвела за последний год своего пребывания в России, до отъезда в Китай, по месту службы нового мужа, Екатерина Юрьевна.

Зайцев, получив от Натоева сведения о ее замужестве и отъезде, ловко и умело донес их до «дяди Коли» раньше лагерного начальства. Эмоциональный взрыв, как они с Султаном и предвидели, произошел, после чего идея-фикс разжалованного чекиста утвердилась окончательно. Исполнитель практически был готов, оставалось лишь грамотно включить его в конкретное действие. Ну а уж за этим, уверен был Натоев, и косвенно подтвердил эту уверенность Андрей Злобин, дело не станет. Помощников на воле у них будет хоть отбавляй.

А чтобы заодно снять и с Гордеева постоянное наблюдение, из опасения, что он однажды заметит слежку, Натоев нашел хитрый и умный ход. Как раз незадолго до этого было возбуждено уголовное дело против одного из видных членов московской чеченской диаспоры, которого обвиняли в том, что он физическим путем устранил своего конкурента по бизнесу. Дело было сшито «белыми нитками», никто не сомневался, что Заурбека оправдают за отсутствием веских улик.

И вот обратились к Гордееву, о котором много слышали, и прочее, и прочее. Предложили солидный гонорар.

Адвокат подумал, прикинул факты, которые ему услужливо изложили, и дал свое согласие. Теперь он был постоянно, что называется, под «приглядом». Это был естественный и оправданный шаг со стороны родственников Заурбека Алиева, поскольку соратники погибшего конкурента вполне могли заиметь зуб против защитника их врага. А так у Гордеева имелся теперь постоянный телохранитель, которого обозначили как помощника. Он не лез в дела адвоката, не ходил за ним по пятам, не торчал перед глазами. Просто сидел в машине возле подъезда дома на Башиловке, где проживал Юрий Петрович, либо у подъезда юридической консультации на Таганке. Ездил следом за адвокатом, не мешая и не отвлекая внимания, но всегда мог в нужную минуту прийти на помощь. Впрочем, такой «минуты» ни разу не выпало, что Гордеева радовало и успокаивало. Тем более что и дело Заурбека Алиева было банальным. На него поступил «заказ». Следствие уже само располагало этим фактом, хотя и пыталось от него отмахнуться. А вся идея заключалась в том, чтоб не дать его выполнить. С чем адвокат Гордеев в принципе всегда справлялся с успехом. Зато постоянное наблюдение за Юрием Петровичем было максимально облегчено.

Совершенно естественно, что и выход Савина на свободу, и последующее сидение его вместе с адвокатом в ресторане не прошли мимо внимания Натоева.

Наблюдая исподволь за этой парой, сидевший неподалеку Султан убедился, что имеет, в лице Савина, дело с человеком, у которого даже невооруженным глазом заметны сильные психические отклонения. Это очень хорошо, думал он, с людьми, обуреваемыми опасными, маниакальными идеями, легче справляться и работать. Надо только поддерживать таких людей с изломанной, извращенной психикой в их убеждениях и проявлениях, не противоречить им в малом и жестко направлять, когда решаются серьезные вопросы.

Он не слышал, о чем говорили Савин с адвокатом, но, судя по темпераментному поведению бывшего подполковника и отдельным доносившимся словам, Султан понял, что речь у тех идет, видимо, снова о «Ста объектах», о которых неоднократно уже слышал в колонии Зайцев. Надо будет сказать Ахмеду, чтобы тот строго предупредил приятеля, нашел для этого удобную форму, и вместе со Злобиным последили за Савиным – своей пылкой несдержанностью тот способен навлечь на себя опасность и сорвать операцию.

А так, в общем, Султан остался доволен увиденным. Вероятно, думал он, и шеф порадуется. Деньги на подготовку акции были имамом Юсуфом уже получены, о чем резидент и сообщил Натоеву, как бы подгоняя того к более активным действиям.

Николай Анисимович Савин молча слонялся по пустой квартире, постоянно натыкаясь на вещи, которые в свое время были куплены или расставлены по комнатам им вместе с Катей, подлой супругой, предавшей его в те трудные минуты, когда он находился под жестоким прессом «системы». Такие вещи, разумеется, не прощаются. И самым лучшим выходом для него был бы такой, если бы ему предоставили возможность высказать все свои мысли и обиды вслух, но не в пустоту квартиры, а прямо в лицо конкретному человеку, которого, точнее, которую он не желал теперь даже и называть по имени. Однако этого лица перед ним не было, зато каждый предмет, каждый случайный шорох в соседней комнате напоминал о нем, отдаваясь острой болью в груди.

Он подумал, что, может быть, стоит напиться вдрызг, чтобы отрешиться от мыслей, но спиртное, найденное им в баре, которое там и осталось с момента ареста Савина, не лезло в горло.

Надо было чем-то заняться, хотя бы для начала оформлением пенсии по выслуге лет, о которой теперь предстояло хлопотать ему самому, толкаясь по очередям в собесах – никакой кадровик этого за него, изгнанного со службы, теперь не сделает. Но не было сил ехать на эту проклятую службу за справками.

Деньги на счете в банке, конечно, имелись – на так называемый черный день. А может, он уже пришел, этот самый «черный день»? Значит, надо отправляться в банк. И на это тоже ни сил, ни желания не было. И он сидел бездумно в кресле у темного экрана телевизора и ждал, когда с ним что-нибудь случится, и как-то посторонне копил в себе все нараставшую ненависть ко всему, что его окружало: к этим молчаливым укорам, словно пародировавшим то, что ему приходилось слышать в свой адрес в колонии: «Сам во всем виноват...», «Никто тебе не поможет...», «Никому ты больше не нужен, урод...»...

Иногда воспаленное воображение вдруг подыгрывало его мрачному настроению, и тогда перед глазами, будто наяву, вставали чудовищные, безобразные сцены измены жены. Хотелось орать, рвать в клочья чистые простыни на большой двуспальной кровати, одуряюще пахнувшие до сих пор давно забытыми ее духами.

На второй или третий день он наконец понял, что, сидя сиднем на одном месте, он попросту сойдет с ума. Пора было начать действовать. Начать мстить! Но прежде следовало привести себя в порядок.

И он взял себя в руки.

Съездил в банк, затем зашел в универсам, после чего возвратился домой, нагруженный пакетами с едой. Приготовил, включил телевизор, накрыл стол на одну персону и с тупым удовлетворением усталого человека уселся ужинать.

Впервые в этот вечер он хорошо и с удовольствием выпил. Даже мелькнула мысль позвонить кому-нибудь из своих бывших знакомых, женщине какой-нибудь, но, как ни старался, подходящей дамы, чтоб все бросила и примчалась к нему скоротать вечерок, а может, и остаться на ночь, так и не вспомнил. А ловить шлюх на улице – это было ниже его достоинства.

И, самое смешное, даже если бы он очень захотел сейчас привести бабу в постель, то вряд ли сумел бы это сделать – за годы жизни с Катей он как-то вообще отвык от мысли, что по улицам ходят женщины, которых можно запросто затащить в койку. У него и прежде не появлялась такая нужда. Катя вполне удовлетворяла его нечасто возникавшие желания. Спокойная от природы и, как он был уверен, от природы же безразличная к сексу, она не возражала, когда он лез к ней и, преодолевая несильное сопротивление, упрямо раздвигал ее изумительные ноги, а затем размеренно, без спешки, приступал к делу. Но, уже изливаясь в судорогах и с трудом сдерживая желание как-то разбудить, что ли, ее, сделать ей горячо, больно, хоть один раз заставить кричать, выть, стонать от страсти, он натыкался на ее какой-то посторонний, будто изучающий его взгляд. И все заканчивалось обыденно и просто. Он благодарно обцеловывал ее мягкие губы и отворачивался, тяжело и прерывисто дыша, а она шла в ванную комнату, под душ. И в этом вся страсть? Да не было у них никакой взаимной страсти, значит, нечего и думать об этом. Но взаимная любовь, как ему казалось, все-таки была. Или он принимал за нее их взаимное уважение? А что же тогда Игорь? Он-то чем взял?!

Нет, думать об этом сейчас было безумно больно и... стыдно.

Наутро он проснулся другим человеком. Видно, успокоился, переборол в себе и злость, и апатию и был готов к новой жизни, к новым действиям.

Первое, что надо было сделать – это съездить в Перловку, на дачу.

Эта дача принадлежала покойным родителям Кати и по наследству перешла к ней, об этом всегда помнил Николай Анисимович и не претендовал на «официальное» владение этим довольно-таки ветхим жилищем. Но он никак не ожидал, что Катя поступит по-своему, даже не посоветовавшись с ним.

Чужие люди, точнее, неизвестная пожилая женщина, которая открыла ему дверь дачи и с удивлением посмотрела на незнакомца, скоро поняла, что имеет дело с мужем бывшей хозяйки. Да, год назад она с мужем купила этот домик у Екатерины Юрьевны, и претензии ее бывшего супруга кажутся ей сегодня неуместными. Но она тут же узнала, что никаких претензий нет, а есть обыкновенная человеческая просьба.

Там, в сарае, остались некоторые вещи, которые принадлежат ему, Николаю Анисимовичу. Никакой ценности они собой не представляют, это обыкновенная папка с бумагами, некоторыми документами, которые он просто оставил здесь. И если новая хозяйка не возражает, он хотел бы забрать эти бумаги, а кроме них, он больше совершенно ни на что не претендует, готов даже расписку дать. Но этого уже не потребовалось, вполне приличная внешность Савина располагала к себе, и хозяйка поняла, что имеет дело с порядочным человеком.

Видя, что опасности никакой нет, женщина разрешила Савину забрать свои бумажки, сама же и сарайчик открыла, чтобы присмотреть за гостем. Тот быстро раскидал старый инструмент, сваленный в углу сарайчика, расчистил место, потом разгреб верхний слой земли, открыл железную крышку ящика, закопанного в земле, и достал оттуда толстую черную папку, перетянутую несколькими резинками. Бережно прижав папку к груди, Савин даже глаза на миг прикрыл оттого, что ничего не пропало. Как они тут ни искали, ничего найти не сумели. Патроны, мерзавцы, «нашли» какие-то, которые сами же и подбросили. Значит, наверняка толком ничего и не искали, установки определенной у них не было, вот они и сами не знали, что им надо.

С этой папкой, даже толком не попрощавшись с хозяйкой, которая с удивлением наблюдала за странным человеком, о коем она, в сущности, ничего не знала, Савин ушел обратно на железнодорожную станцию. И уже по пути сообразил, что выглядит нелепо с этой пыльной папкой, прижатой к груди. Он сунул ее в целлофановый пакет, который прихватил из дому – из тех, что ему вручили накануне в универсаме, куда он приходил за покупками. Вот так он выглядел обыкновенным человеком с продуктовым пакетом в руке.

В электричке он едва справился с одолевавшим его желанием поскорее снять резинки и залезть в папку, чтобы найти, увидеть, удостовериться, черт побери, что все в порядке, что те странички сохранились.

Но уже на подъезде к Москве он вдруг решил, что совершает крупную ошибку.

Ведь безвозвратно покинувших то ведомство, которому он отдал практически всю свою сознательную жизнь, не бывает, это всем известно. И если безвозвратно, то только на тот свет. Значит, не исключена возможность, что даже теперь за ним продолжают следить. Что-то такое, кажется, говорил ему и кто-то из ребят, не то Андрюша, не то Гена. Надо быть предельно осторожным, особенно теперь, когда со дня на день должна начаться уже совершенно конкретная подготовка к проведению в жизнь его замечательного плана. А еще это означает, что держать у себя дома эти материалы – почти безумство: даже толком спрятать негде.

Потом он вспомнил, как Андрей рассказывал на зоне, что у него в Подмосковье, в том доме, где он живет, на чердаке, куда никто не ходит, оборудована тайная лаборатория. Вот где самое место находиться этим материалам. Злобину, несмотря на его «горючий» темперамент, можно верить.

И Савин из ближайшего же телефона-автомата при Ярославском вокзале позвонил Злобину, в Мытищи. Тот оказался дома. И они быстро договорились срочно встретиться в Мытищах же, на вокзале.

И снова электричка, в обратную сторону. Жаль, сразу не подумал, можно было и не ехать в Москву.

Савин решил теперь соединить, как говорится, приятное с полезным. Не только найти хорошее убежище для своих документов, но и немного разобраться в них, достать нужные, а остальные спрятать подальше. А кроме того, Андрей же обещал помочь с устройством на работу. Вот, и этот вопрос надо обсудить.

Они еще не встречались после выхода из колонии и теперь смотрели друг на друга так, будто век не виделись. И, странное дело, Савину показалось, будто он действительно соскучился по своему соседу по нарам и постоянному собеседнику.

Стали обмениваться новостями. Невеселыми они были, в общем-то. О том, что Савина жена бросила, Андрей знал, но вот что она сбежала от него с его бывшим товарищем – это крепко задело. Злобин тут же нашел аналогию и со своей судьбой, в которой была такая же сука Лилька, был и мужик, который увел ее от Андрея. Ну пусть даже и не совсем так, но то, что все, без исключения, бабы – последние суки, за это они должны ответить...

А вот что у Андрюхи мать умерла, это была уже печальная новость для Савина, и тот искренне стал сочувствовать другу, хотя чего теперь утешать? Потерянного не вернешь. В сущности, оба они по-своему осиротели.

Андрей предложил по этому поводу немного выпить, Савин согласился. Посидели...

Потом Андрей стал рассказывать про своего товарища Олега Базанова, про то, что это его самый близкий друг, оставшийся еще с детства, и что ему он полностью доверяет, ну как себе самому. Сказал и о том, что не удержался и кое-что рассказал о своих, совместно с Савиным планах, и тот загорелся, обещал любую помощь. То есть он полностью разделяет то, о чем Андрей с дядей Колей обсуждали еще в колонии.

Николай Анисимович, выслушав Андрея, долго молчал, раздумывая, а потом сказал, что впредь его молодой друг должен быть предельно осторожен, зря языком с кем попало не трепать.

– Ты говоришь, он на Киевском вокзале электричеством заведует? – спросил Савин, чтобы подтвердить свои мысли.

– Замначальника!

– Сам-то он – электрик?

– Да, и толковый. Он и тебе, дядь Коль, любую работу по душе обеспечит. Так сам сказал, честно. А еще он интересовался, нет ли в твоих планах чего-нибудь по Киевскому вокзалу? Я так понял его интерес как желание присоединиться к нам. Ну в смысле чтоб совместно устроить фейерверк, о котором ты говорил.

– А в чем конкретно ты видишь его интерес?

– Ну... Он говорил, что в программах организаций, с которыми он связан, намечены разные радикальные акции, вроде блокирования аэропортов, международных трасс и другое, в том же роде. А когда я только намекнул, что у нас имеются варианты куда более громкие, ну типа того твоего плана, он с ходу загорелся. Говорит, что надо немедленно объединить усилия. И он сам, и вся его организация нам готова помогать. Это буквально его слова.

– Ты-то сам ему действительно веришь? Или все-таки есть сомнения?

– Старый друг, еще со школьных времен!

– Друзья со временем меняются, – возразил Савин, и его невольно кольнуло мелькнувшее воспоминание об Игоре. Но он отогнал эту неприятную мысль. – Скинхедами, говоришь, он тогда командовал?

– Было такое дело, до того, как я... загремел. Но с тех пор, говорил, пошел на повышение. С РНЕ дружит и с этими... что у нашего Ахмеда. Помнишь, он нам про них что-то говорил?.. С моджахедами России.

– Очень хорошо.

Савин подумал, что было бы неплохо познакомиться с товарищем Андрея, который обладает такими обширными связями в радикальных организациях и, по сути, командует скинхедами. Настоящую цену этим отморозкам Николай Анисимович, конечно, знал, но он также отчетливо понимал, что эта якобы необузданная сила, прекрасно «обуздывается», когда это требуется ее руководителям и особенно покровителям.

Андрей тут же стал звонить Олегу, дозвонился не без труда и пригласил заглянуть вечерком для интересного разговора. Тот пообещал.

После этого Савин стал листать свои документы. Злобин оставил его на кухне, а сам отправился вздремнуть, ему эти бумаги дяди Коли были неинтересны, кроме одной. Но ее Савин обещал показать обязательно. Так что торопиться не было смысла, впереди сколько угодно свободного времени. Относительно свободного, конечно, потому что Олежка Базанов обещал «подгрести» в конце дня.

И это, подумал Савин, очень кстати. И вообще, он был бы не прочь остаться у Злобина на ночь, потому что собственная удобная во всех отношениях квартира с некоторых пор ему словно осточертела.

Нужный документ оказался на месте.

Собственно, это были всего несколько бумажных листков – чертежные схемы и далеко не полный список тех зданий, куда были уложены заряды. Но последние сведения были приблизительные, например, указывалось: «В подвале». А подвал-то велик!

Савин смотрел на эти листки со странным чувством. Все, о чем он мечтал там, на зоне, было теперь перед глазами. И больше того, все его обещания страшно отомстить за великую несправедливость в отношении себя становились теперь реальностью. Стоило, что называется, только пошевелить пальцем и...

Нет, конечно, не в пальце дело, и самой этой работы, сложной подготовки, предстоит еще немало, но главное есть – вот этот план закладки. Тот парень Андрюхи интересовался Киевским вокзалом? Очень хорошо, именно этот вокзал и будет у него первым. А потом – Казанский! А потом?.. Много чего может быть впереди, но начинать, как говорят мудрые китайцы, все равно надо с первого шага.

Николай Анисимович вспомнил неожиданно, как тот судья... как же его? Марусев? Ну да, он самый!.. Как тот садист предоставил ему последнее слово.

Это Гордеев, кажется, говорил, что в Уголовно-процессуальном кодексе есть 293-я статья, которая так и называется – «Последнее слово подсудимого». И в соответствии с этой статьей больше никакие вопросы ему, Савину, не могут быть заданы и временем это его «слово» также не имеют права ограничить. Вот этим и следует обязательно воспользоваться. Ну и что? Кто слушал его, Савина? Кому были нужны его оправдания и возражения, его утверждение, что все следствие – от начала до конца – было самым подлым образом сфабриковано теми, кто лично его, Савина, ненавидит? Николай Анисимович замечал и нетерпеливые, и откровенно скучающие лица вокруг, видел, что никого абсолютно не трогают его искренние уверения, и понимал, что игра уже давно сделана по их собственным правилам. И ни от какого его «последнего слова» ничего ровным счетом не зависит – все это ложь и очередное издевательство над обвиняемым. И все находящиеся здесь прекрасно понимают это.

Может быть, подумал он, по-прежнему отдаваясь своим воспоминаниям, именно это озарение, что все решено, все безнадежно, и вызвало у него тот нервный срыв, когда в кассационной инстанции оставили приговор в силе.

Ну что ж, они не захотели прислушаться ни к его последнему слову там, ни к доводам адвоката, который честно отрабатывал свой хлеб? Тогда им придется сделать это здесь и теперь. Они сами добились этого. А он? Он теперь станет той карающей рукой, от взмаха которой им не убежать и не спрятаться...

Сказать, что он испытал от этой мысли восторг, было нельзя. Восторг от неотвратимой мести остался в мечтах, там, в колонии. А сейчас пришло холодное и по-своему жестокое понимание неотвратимости его миссии. Именно миссии, и никак иначе...

Базанов, как увидел Николай Анисимович, оказался гораздо умнее и осторожнее своего школьного приятеля. Видимо, это у него от опыта, которым даже в малой степени не обладал Андрей. Савин, уже после недолгого разговора с Олегом, решил для себя, что этому человеку можно и, пожалуй, даже нужно будет открыть некоторые свои планы. Не все, нет, но кое-что. Потому что всякие слова Злобина о помощи – это не более чем слова, а тут чувствовалась сила, заметно было, что этот человек, обладавший, скорее всего, немалой властью, твердый сторонник экстремизма.

И он продемонстрировал Олегу тот лист, на котором были изображены схемы некоторых заложений. В частности, на Киевском вокзале. Значение остальных схем знал только сам Николай Анисимович, но обсуждать этот вопрос посчитал сейчас лишним – рано. Не стал он показывать и список других закладок – всему своя очередь. Но уже сама по себе схема закладки взрывчатых веществ на Киевском вокзале заставила Олега посмотреть на Андрюшкиного гостя чуть ли не со священным трепетом. А ведь сперва показался вполне безобидным таким «старичком».

– И это... не туфта, нет? – с не исчезнувшим еще недоверием спросил он у Савина.

Тот пожал плечами, показывая, что считает вопрос неуместным.

– И что, вы полагаете, надо сделать, чтобы?..

– Чтобы рвануло? – со спокойной улыбкой спросил Савин. – Прежде всего, отыскать это место заложения. Я ж не знаю, перестраивали с тех пор Киевский вокзал или нет? Возводились там какие-то дополнительные сооружения или опять же нет? Менялась ли проводка, проводились ли новые кабельные линии? Вот все это придется тщательно изучить, а также проверить прямо на месте. Как это сделать, у меня имеются некоторые соображения. Но для того чтобы они нашли подтверждение, мне надо побывать там, все посмотреть, проверить, убедиться, даже, извините, мой молодой друг, провести подготовительные работы, которые не должны привлечь к себе никакого внимания посторонних. Вы представляете, что будет, если мы начнем отбойным молотком крушить какую-нибудь стену, чтобы найти выход нужного нам кабеля? Да нас же немедленно за Можай загонят!

– Не загонят, – спокойно ответил Базанов. – Сейчас на Киевском вокзале завершается реконструкция, но во многих помещениях еще не закончен капитальный ремонт, как вы, наверное, уже слышали. Так что бардак тот еще. И под это дело мы сумеем, я почти уверен, сварганить одну постороннюю бригаду, которая не будет сильно отсвечивать. Но перед ней мы сможем поставить конкретные задачи.

– Это уже интересно, – согласился Савин. – И как скоро мы сможем приступить к разработке?

– Во-первых, я должен быть абсолютно уверен, что вы сами к своей задумке относитесь всерьез. А во-вторых, не буду скрывать, что есть люди, которые, как вы и я, очень заинтересованы в организации подобного громкого дела. Но это уже моя задача – переговорить и получить поддержку. Впрочем, в поддержке я уверен.

– Вы имеете в виду «Российское национальное единство» или этих «молодых моджахедов»?

– Вам и это известно? – Базанов с усмешкой посмотрел на насупившегося Андрея Злобина, молча присутствовавшего при разговоре. – Ну и болтушка ты, Андрюха!

– А чего, я только дядь Коле, никому больше. И опять же для дела, сам видишь.

– Для дела или нет, другой разговор. А вообще меньше болтай. Для собственной же пользы.

Савин заметил, что сказано это было хотя и с шутливой интонацией, но Олег к самому факту отнесся серьезно.

– Ну уж мне-то вы теперь можете верить, – мягко завершил тему Николай Анисимович. – Кстати, наш Андрей тут обмолвился, что именно вы могли бы помочь нам с устройством на работу. Это так?

– Я думаю, что мне удастся устроить вас в наш электроцех. Это был бы самый лучший вариант. Тогда все дела, касающиеся поиска закладки, которые могут со стороны выглядеть как проверка кабельных сетей, будут конкретно сосредоточены в ваших же руках. Ну и кое-каких необходимых вам специалистов. Вы как с электричеством?

– Исключительно в бытовом смысле, – засмеялся Савин. – Электрочайник, пожалуй, починю, а на большее вряд ли смогу рассчитывать.

– Ладно, постараюсь придумать вам должность, – по-прежнему серьезно сказал Олег. – С Андрюхой-то попроще, он сызмальства дружит с техникой, изобретатель наш. Но он больше по телефонной части, – добавил с явным намеком, и Савин понял, о чем речь.

Рассказывал ему однажды в колонии Злобин, какие он бомбы монтировал в телефонные трубки, ну и соответственно что потом с ними делал. Сейчас он прекрасно понимал Андрея, а ведь на первых порах, там, не раз удивлялся, отчего это современная молодежь такая безрассудно холодная к другим людям? Свою собственную ненависть он оправдывал тем, что его вынудили к ней, насильно поставили в обстоятельства, из которых нет иного выхода. Но они-то, молодые? За что они всех ненавидят? Девка ушла к другому? Разве это серьезная причина? Тогда еще не знал Савин, что его жена уже спуталась с Игорем Самойловым, как последняя грязная тварь, а то, может, и пересмотрел бы свое отношение к «молодым»...

Они долго просидели на кухне в тот вечер. Олег, для поддержания разговора в «честной компании», сам сбегал в магазин и принес еще выпивки и закуски. Деньги у него были, и, когда Савин предложил ему свою помощь в «соучастии», с легкой улыбкой отказался.

А вернувшись, продолжил тему буквально с того, на чем они закончили. Заговорил о деньгах. О том, что их «предприятие» наверняка будет финансироваться в определенных кругах, и к этому надо быть готовым. Можно испытывать любые личные чувства, приводя в действие мощное взрывное устройство, но в том, что это будет расценено как теракт, нет никакого сомнения. А теракт должен иметь не только определенные последствия, но и веские причины для его проведения. Кто-то должен взять на себя и ответственность за него, выставить какие-то собственные требования, возможно, и политического характера, какие обычно выдвигают уважающие себя экстремистские организации. Иначе все это может быть расценено властями как очередная техногенная катастрофа, в которой окажется виноват кто угодно, любой разгильдяй, и массовая гибель людей практически потеряет всякий смысл. О требованиях пока говорить еще рано, их время придет, когда все будет готово к акции. И тогда сам взрыв с его возможными последствиями приобретет важное политическое звучание.

Слушал его Николай Анисимович и думал о том, что, окажись он в компании с этим человеком, к примеру, пяток лет назад, он бы и секунды не раздумывал, зная, что надо предпринять, чтобы оборвать эти бредовые речи. Но, странное дело, сейчас он спокойно слушал и соглашался с Базановым. Случайные жертвы или не случайные – для него-то, для Савина, какое они могли теперь иметь значение? Надо кому-то сделать свою политическую игру на этой катастрофе или нет – какая для него разница? Хотят – пусть делают, его собственного интереса в политике нет. У него один веский аргумент – месть! Причем не конкретная, потому что виновных в том, что ему сломали судьбу, не достать. Нет, правильнее сказать, нельзя достать напрямую, зато косвенно – еще как! Недаром говорят: отзовутся кошке мышкины слезки.

А этот лихой молодой человек, продолжал размышлять Николай Анисимович, глядя на Базанова, излагавшего свои убеждения веско и непререкаемо, как давно уже продуманные и усвоенные им, – крепкий орешек. И будет он, пожалуй, посильнее и Андрея Злобина, и Генки Зайцева, тоже парня с хорошим двойным дном. Между прочим, у Генки, или Ахмеда, как тот просил его называть между собой, тоже были свои соображения по поводу внешнего, так сказать, обрамления громкой акции. Надо будет, наверное, свести их вдвоем – Генку и этого Олега. Они вполне смогут найти общий язык, тем более что Зайцев казался Савину абсолютно надежным человеком, и он уже неоднократно высказывал свое желание самым конкретным образом участвовать в будущей операции. Так что отказываться и от его помощи Николай Анисимович не собирался. Но сейчас подумал, что неплохо бы и Генку устроить в тот же электроцех Киевского вокзала. Он же говорил, что в электротехнике, да и в тонкой электронике, «сечет» на все сто, вот и пусть старается.

И он предложил новую тему для разговора. Заговорили о Зайцеве.

От Андрея Базанов уже слышал и об этом парне, но теперь он не перебивал, хотелось узнать о нем мнение и такого опытного человека, как Савин. Оказалось, взгляды на Зайцева у Злобина с Николаем Анисимовичем полностью совпадали. Так появился и третий кандидат в будущую бригаду, которую собирался создать замначальника электроцеха Олег Базанов. Создать так, чтоб она была и в то же время никто не догадывался о ее существовании. Нелегкая задача, но если подумать и хорошо постараться, то выполнимая.

Возвращался утром в Москву Николай Анисимович хоть и не выспавшийся – почти целую ночь напролет проговорили, строя планы, – зато в целом довольный своим новым знакомством. Перспектива, взлелеянная, можно сказать, в злых мечтах, а теперь основательно продуманная им, становилась реальностью.

Зайцев поначалу никак не мог понять, зачем Савин со Злобиным решили привлечь к их общему делу каких-то посторонних людей. Было видно, что он очень недоволен этим. Сказал, что должен теперь хорошо сам подумать, посоветоваться.

Вот на этом мелком проколе его немедленно и поймал Савин. Это с кем же парень собирался советоваться? Кто такие?

Требование ответа – прямого и недвусмысленного – заставило Зайцева приоткрыть свои карты. Он уже рассказывал, еще в колонии, и не впрямую, а так, косвенно, о своих связях с исламистами, которые будут готовы оказать любую посильную помощь тем, кто проведет настоящий громкий теракт, от которого мир содрогнется. Мол, такая акция и в их интересах тоже. Но тогда это были просто слова, а теперь выстраивались в жесткую цепочку уже совершенно конкретные действия, и одной болтовней тут не обойдешься.

Генка, то есть Ахмед, поначалу обиделся. Ему показалось, что бывшие друзья ему не доверяют. Об этом он сообщил Султану, который предложил немедленно встретиться и обсудить неожиданно возникшие препятствия.

Имена Ибрагима Шагенова, известного как Антон Токарев, и Артема Степченко, которого в молодежной организации русских моджахедов знали как Абу Талиба, как, впрочем, и Харуна Иванова, одного из руководителей «Российского национального единства», были, оказывается, известны Натоеву. Султан спросил, какие проблемы эти люди вызывают у его подопечного? Что мог ответить Ахмед? Только то, что он незнаком с ними, а обсуждать с чужими важные темы, тем более подчиняться приказам посторонних людей, он не имеет права. Об этом его неоднократно ставили в известность руководители, в этом он клялся на Коране. Однако, если последует соответствующее указание, он, естественно, подчинится.

Для Натоева тут возник серьезный вопрос: как быть? И Басаев, и, что гораздо важнее, господин аль-Завахири делали, как ему было хорошо известно, серьезную ставку на Геннадия Зайцева. И, грубо говоря, светить его перед пусть даже и руководителями названных исламистской и националистической организаций в России без четкого указания сверху он не имел права. Вот когда прикажут, тогда и... но не раньше.

И Султан предложил Ахмеду настойчивости не проявлять, соглашаться, как и прежде, с предложениями Савина, помогать ему по мере сил, но не слишком афишировать свое участие. До того момента, пока не придет конкретное указание. А запрос на этот счет, посоветовавшись с резидентом, он отправит немедленно. С подробным отчетом о тех людях и организациях, которые, по словам того же Савина, подробно ознакомившего Зайцева со своими намеченными планами, готовы принять участие в акции.

Предложил он своему подопечному поближе познакомиться и с Олегом Базановым, чтобы составить представление о том, насколько серьезны и, главное, реальны его возможности. Было бы огромной потерей, если бы подготовка акции провалилась в самом начале. А от этих бритых экстремистов, которые в основном охотятся за выходцами из бывших республик Советского Союза, иностранными студентами и лицами «кавказской национальности», можно ожидать всего, чего угодно, любой пакости, кроме ответственного отношения к серьезным по-настоящему актам.

Вот это уже было конкретное для Ахмеда дело. Позвонив Николаю Анисимовичу, Зайцев сказал ему, что советовался и получил полное «добро». Поэтому готов приступить к подготовке акта при первой же команде. А о подробностях своего разговора он обещал рассказать при встрече. Савин отчасти успокоился и стал ожидать решения о своем трудоустройстве. Как и о трудоустройстве своих товарищей.

Это решение было принято довольно быстро. Олег Базанов сумел решить достаточно несложный, по его мнению, вопрос, просто муторный, связанный с возможными скандалами. Как бы за многократные нарушения трудовой дисциплины были уволены с работы один электрик и один подсобный рабочий. Но жалоб на несправедливость от них не последовало. С Базановым спорить – себе дороже, это многие уже узнали, что называется, на собственной шкуре. А их места заняли Савин со Злобиным. Так пришлось Николаю Анисимовичу переквалифицироваться в подсобные рабочие. Не велика должность, но он подчинялся лично заместителю начальника цеха, и лопатой или метлой шуровать ему особо не приходилось. В основном поднести что-то, помочь тому же электротехнику Злобину и так далее. Лишней работой Базанов новые кадры поначалу не загружал, для этого у него было вдосталь старых опытных работников.

А вот с Зайцевым оказалось немного сложнее. Брать к себе сразу троих только что освободившихся из колонии людей Олег не мог, просто из опасения, что это кому-то может показаться не случайным. Но, узнав, что Геннадий исповедует ислам, он договорился с бригадиром носильщиков на вокзале, и тот взял парня к себе. Сам татарин, бригадир подбирал себе и бригаду из мусульман.

Таким образом, хотя Зайцев оказался и не совсем рядом со своими товарищами, но был всегда, что называется, под рукой, и найти его на вокзале не составляло труда.

К операции приступили немедленно, едва появилась первая же возможность.

Основные реставрационные и ремонтные работы на вокзале уже практически закончились. Дебаркадер был готов, но продолжались отделочные работы в помещениях, которые предназначались для будущих авиапассажиров. Там же шел и монтаж всех подводящих сетей. Вот под этот «шумок» и включилась в работу небольшая бригада, на долю которой выпала доскональная проверка старых кабельных сетей и, отчасти, укладка новых.

По просьбе Савина Базанов послал в указанное место сперва пару рабочих с отбойными молотками, которые произвели вскрытие одной из стен вокруг электрощитовой коробки, не зная толком, зачем это было кому-то нужно. Потом рабочих перебросили в другое место, где они потрудились над подобной же задачей, а затем эта мини-бригада прекратила свое существование. Была, и нет ее. А на место рабочих с отбойными молотками, производившими немыслимый грохот и доставлявшими массу хлопот служащим вокзала и пассажирам, пришли электрики, которые стали копаться в бесчисленных проводах, концы которых были извлечены наружу. Эти разве что только пыль и грязь разносили на подошвах сапог, а шуму от них не было практически никакого, и все перестали обращать на них внимание.

А между тем именно теперь выполнялась самая главная задача. Злобин с Зайцевым, появлявшимся здесь, когда была не его смена таскать каталку с чемоданами приезжих, тщательно проверяли, изучали и «прозванивали» электрические провода в поисках того единственного кабеля, находившегося, если судить по начертанной в свое время Савину схеме, где-то здесь, в самой коробке либо рядом с нею, который и мог бы привести их к взрывчатке. Бесконечные косметические ремонты все изменили до неузнаваемости, а схемы электропроводки, которыми электрики пользовались сейчас, четкого и ясного ответа не давали. Значит, приходилось, в известном смысле, действовать, как говорится, методом «тыка». В плане того, что авось с каким-то концом повезет. И ведь повезло.

Конец нужного кабеля – двужильного, обрезиненного, явно еще довоенного производства – был обнаружен под днищем коробки, поставленной здесь уже где-то в семидесятых годах, когда менялась схема электропроводки. Видимо, прокладывая новые линии сетей, электрики не ликвидировали старые, а просто обрезали их, для верности обматывая концы изоляцией. И это был не простой электрический кабель, а детонирующий шнур, как определил опытный в этом деле Зайцев. Но даже и он понял это не сразу. Дело теперь оставалось за тем, чтобы проверить, насколько этот шнур, а по сути кабельная трубка, наполненная взрывчаткой, которая должна быть приведена в действие капсюлем-детонатором, электродетонатором либо зарядом того же взрывчатого вещества, еще способна сдетонировать и подорвать основной заряд, расположенный на глубине, под полом, где-то в пяти или шести метрах ниже его уровня.

И еще возник другой, связанный с этим, вопрос. Шнур-детонатор, который был замурован в стене, пролежал в ней более шестидесяти лет – это если исходить из тех сведений, которым обладал Савин. И за прошедшие годы со шнуром могло случиться все, что угодно – он мог отсыреть и оказаться уже негодным к употреблению. С ним могли случиться неприятности еще в момент его укладки – обрывы, порезы, да мало ли что? Делалось-то все второпях, уж это известно.

Но проверить, чтобы убедиться в его годности, можно было только одним способом. Точнее, двумя. Либо вскрыть всю кладку и добраться до заложенной взрывчатки, либо рискнуть и действовать «на авось», устроив показательный взрыв, в надежде, что он сработает.

Первый вариант отпадал категорически. Поиск и нахождение взрывчатки ни за что не прошли бы незамеченными сотрудниками того же вокзала, не говоря о милиции. Оставался второй вариант: действовать решительно.

Но сперва следовало убрать все следы. Что и было сделано. Под коробку электрощита заложили двухсотграммовую упаковку пластита, соединив ее с концом шнура-детонатора. Решили, что этого количества даже больше, чем требуется. А в качестве взрывателя был применен самодельный электродетонатор замедленного действия с часовым механизмом, который сделал Андрей Злобин. Зайцев отнесся к этой самодеятельности без большого уважения, он предпочел бы воспользовался тем, который предлагал достать ему Султан Натоев. Но электродетонатор промышленного производства надо было еще достать, вернее, привезти из Чечни, а время зря терять не хотелось.

После этого стену просто замазали, даже закрашивать не стали, смысла в этом не было, главный мусор убрали, а щиты оставили – то есть сделали все, чтоб бывшее рабочее место ничем не отличалось от других, подобных этому. То есть, по существу, теперь все было приготовлено для взрыва, оставалось только выбрать наиболее подходящее время, ну и надеяться на то, что детонирующий шнур не подведет.

Все они испытывали разные чувства, общим, объединяющим их, было одно – месть.

Николай Анисимович, мысленно окончательно разделавшись со своим прошлым и потеряв всякую надежду на возвращение жены, теперь занят был двумя заботами: пытался вдвоем со Злобиным отыскать замурованный в стене, под закрепленной много позже распределительной коробкой, конец детонирующего шнура и пил. Причем ему самому казалось даже странным, что одно не мешало другому.

Под видом проведения ремонтных работ они раздолбили в вокзальном помещении, возле перехода от железнодорожных касс к перронам, порядка двух квадратных метров капитальной стены. А дело было в том, что если судить по чертежу, имеющемуся у Савина, то прежний распределительный щит находился несколько в стороне от того места, где теперь была коробка, в которой сходились многочисленные жилы проводов, «утопленных» в монолите стены. И место той, старой, было указано приблизительно. Вот и приходилось в определенной степени действовать наудачу.

Посторонний народ, естественно, ни о чем не догадывался, списывая «временные неудобства» на постоянно текущий ремонт всего и вся.

Работать приходилось осторожно, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, особенно служащих вокзала и милиции, которая всюду совала свой нос. Но электричество – штука сложная, и ввести незнающего человека в заблуждение было делом нехитрым.

Однако дни шли. А вот вечерами, возвращаясь домой к своему одиночеству, к которому Савин начал уже привыкать, он особо остро чувствовал боль от подлой – иначе и не мыслил – измены жены. И видел следы этого святотатства буквально во всем – в аккуратно застланной широкой двуспальной их кровати, на которой в его отсутствие наверняка разыгрывались мерзкие, отвратительные сцены. И еще эта пепельница, на которой, как они тут ни старались, все равно сохранились темные слезы несмытого пепла. Или эти подозрительные пятна на полу – от чего они? Либо, наконец, половая тряпка, обнаруженная им в ванной, которая оказалась его собственными старыми трусами – будто они тут нарочно издевались над ним!

Приканчивая бутылку водки либо коньяка, в зависимости от настроения или мелкой закуски, приобретенной по пути домой в соседнем универсаме, Савин будто глохнул, но в ватной тишине ему начинали мерещиться ритмичное и все нарастающее скрипение кровати и так же усиливающиеся стоны и всхлипы Катерины, беснующейся от страсти там, в проклятой комнате, в их бывшей спальне. И Савин уже словно наяву наблюдал, с кем она там и что вытворяет. А мерзкие звуки, будто фантомы, становились твердыми на ощупь и своими острыми гранями впивались в мозг. И это уже было выше его сил.

Сморенный выпитым, он так и засыпал – в гостиной, на диване, где обосновался окончательно. А кровать? Он по утрам, растирая от неудобного лежания шею, подумывал, что надо будет вышвырнуть к чертовой матери это насквозь пропитанное его ненавистью ложе и купить широкую тахту. Вот тогда он сможет наконец обрести хоть мало-мальски покой.

Но времени, чтобы таким радикальным способом разделаться с прошлым, у него не было – рабочая дисциплина требовала жесткого распорядка, а опаздывать или «сачковать» он не любил, да и не умел. Тем более когда речь теперь шла о крупной акции, от которой многие должны будут содрогнуться. И поделом.

Николай Анисимович не сомневался в справедливости своей мести «им». В это короткое словечко он вкладывал свое продажное и подлое руководство, всех своих коллег, только делавших вид, что они его защищали, а на самом деле равнодушно взиравших на то, как над ним измывалась вся та вольнонаемная сволочь в колонии. Сюда же он вносил и «лучшего друга» Самойлова, мигом занявшего его место в еще не остывшей супружеской постели. И, разумеется, бывшую жену, эту тайную эротоманку и проститутку, которая всю жизнь играла с ним, изощренно и грязно лгала, изображая из себя фригидную дуру, холодную и равнодушную ко всему на свете, что касалось любовных отношений между близкими мужчиной и женщиной. Она просто ждала удобного момента, чтобы изменить ему. Вполне возможно, что и с Самойловым они давно договорились наставить ему рога, если уже не сделали этого раньше. А тут вдруг появились такие роскошные возможности! Вся квартира в вашем распоряжении! Супружеская постель! И вообще она, эта грязная сука, никогда не стонала и не билась от страсти в его объятиях! Она оставалась ледяной рыбой, даже наблюдая, как его иной раз просто трясло от страсти и безумного желания обладать ею. Вот это, пожалуй, было самым обидным, даже оскорбительным для Савина. Такие вещи не прощаются.

И Николай Анисимович пил, не хмелея и ожидая того момента, когда выпитое подействует и свалит его на диван.

Ему снились причудливые, какие-то фантастические и в то же время абсолютно реальные сны, в которых совершенно не было людей, но появлялось множество знакомых и незнакомых предметов быта. В разворачивающихся перед его глазами непонятных, но также реальных помещениях, напоминающих бесконечную череду выставочных залов, проплывали различные вещи. То это были странные ритуальные маски, то бесконечное, уходящее за горизонт поле, выложенное изделиями из драгоценных и поделочных камней, тускло сверкающих под приглушенным светом, то галерея зеркал, в которых ничего не отражалось, то различная мебель, но только миниатюрного размера, а то диковинные звери, непонятно, живые или созданные рукой неизвестного, но явно великого мастера. «Экспозиции», если их можно назвать этим словом, чередовались, появлялись новые, поражали невиданными гаммами цвета – от темного тона к светлому, причем каждая из них имела свой собственный цвет, а вместе они представляли все оттенки радуги, только приглушенные, будто размытая акварель. Видения были прекрасны сами по себе, но они вызывали у наблюдающего за ними Савина смутное беспокойство. Эта постоянная череда движущихся предметов начинала надоедать, хотелось остановить бесконечный, медленный поток, но ни сил не было, ни подсказок, как это сделать. Савин нервничал, ему казалось, что он просыпается и как бы наблюдает за собой, лежащим на диване в неудобной позе, со стороны. А «картинки» продолжали плыть в неизвестное, и рядом с лежащим на диване человеком не было никого, кто мог бы действительно разбудить его. И возникала безотчетная тоска, от которой он действительно просыпался и долго лежал, бездумно глядя в потолок, на отсветы уличных фонарей. А затем видения продолжались, будто поток их и не собирался прерываться. Если бы ему кто-то добросердечный объяснил, что дело у него стремительно приближается к «белой горячке», он бы не поверил. Он уверял себя, что самочувствие у него превосходное, а здоровье железное. И ему в этом смысле здорово помогло, что ни говори, пребывание в колонии и постоянный физический труд. Так что, назло им всем, он еще поживет и поглядит на дело рук своих. Последствия же его совершенно не трогали, не заботили, будто акция могла произойти без жертв. Он не думал об этом.

Странно, что и повторяющиеся сны, при всей их навязчивой тревожности, фактически не утомляли его. Надоедали в какой-то момент, раздражали, но на общее самочувствие не влияли. Он просыпался отдохнувшим, ну, может, не совсем свежим, и видел, что отлынивать от работы по причине нездоровья нет причины.

А что касается акции, то он окончательно решил для себя, что общество, по сути изгнавшее его по своей прихоти и отказавшее ему в элементарном человеческом понимании, не заслуживает никакого уважения. Зато примерного наказания заслуживает в полной мере. Так что сама подготовка к акту возмездия не воспринималась бывшим подполковником будто нечто исключительное. Это как в суде: слушается дело, выносится приговор, а за ним следует наказание – рутинно, но неотвратимо. Словом, как общество с ним, так и он с этим проклятым обществом, в котором отлично себя чувствуют Катерина с Самойловым. Но ничего, он им еще покажет...

Андрей Злобин был тоже заражен собственной идеей.

Находясь в колонии, он частенько подумывал о том, что справедливый и даже по-своему разумный, с его точки зрения, шаг ему не удался. И больше того, получилось с точностью до наоборот. Не Вадьку достала бомба, а погубила Лильку, которая если и была в чем-то перед Андреем виновата, то все равно заслуживала разве что показательной порки, но никак не смерти. А ведь какую интересную жизнь с ней можно было бы построить, если бы удалось тогда убрать с дороги Вадима! Эта неудача и в колонии томила, мучила душу, а теперь, после возвращения, когда он увидел как-то Вадима с девочкой, которую тот вел за руку в детский садик, сделалась вовсе мучительной.

Нет, не жалость к покойной Лильке его достала, а понимание совершившейся несправедливости. Ну зачем этот козел отдал телефонную трубку жене?! Он, видишь ты, отдал, а ты мучайся всякими угрызениями. И воспоминаниями... Но временами, когда накатывала непонятная тоска, на помощь приходил друг Олежка, и они ехали к бабам, у которых всегда были приготовлены для «милых мальчиков» и спиртное, и закуска, и любовь на выбор. Выбор, между прочим, был довольно широким. Базанов не разменивался на вокзальных шлюх, а имел в «загашнике» целый список вольных торговок любовью, которые работали в основном по элитным гостиницам, и некоторые даже владели иностранными языками. «Девушки» не были привередливыми, соглашались и на групповой секс, и на всяческие выкрутасы, словом, с ними было весело и всегда интересно. Уж во всяком случае, оторваться – не вопрос. Умел все же Олежка правильно поставить дело.

Группа бритоголовых подростков и достаточно уже взрослых парней, которую он возглавлял, не занималась пустяками – вроде мордобоя возле подъезда общежития, где проживают иностранные студенты из Африки. У Базанова были дела поважнее, после которых московская милиция объявляла очередные и заранее безуспешные рейды и спецоперации «по задержанию». Но умные люди, сидевшие наверху, были вовремя оповещены о подобных операциях местного значения, и все они кончались ничем.

Но ведь и сами акции не проводятся, как известно, спонтанно либо по наитию, им должна предшествовать определенная подготовка, которая требует времени и... денег. Да, самых обыкновенных денег, лучше в валюте, тогда и стимул повышается. А перед кем отчитываться руководителю, если громкая акция, к примеру на Даниловском рынке, удалась и «апельсинщики» потерпели сокрушительное фиаско, после которого к одной из московских диаспор, а точнее, конкретной этнической группировке появились все основания предъявить реальные требования? После чего «апельсинщики» вынуждены были подвинуться. Вот так делается у серьезных людей. А кто делает, тот и финансы распределяет. Поэтому у Олега Базанова всегда была в кармане приличная его положению сумма, и не только для расчета с хищными гаишниками – Олег любил быструю езду. Не на электричке же из Мытищ в Москву ездить, пусть даже это «голубой экспресс»!

Отправляясь вместе со своим другом на службу, на Киевский вокзал, Андрей, по обоюдному уговору, не афишировал своего близкого знакомства с Базановым и выходил из сверкающего «мерина» на площади Киевского вокзала. Пустячок, конечно, но и он вызывал зависть у Злобина, хотелось так же вот подкатывать к месту службы и, небрежно бросая ключи охраннику служебной стоянки, «разрешать» ему поставить машину на место. За это охранник, естественно, имел существенную прибавку к зарплате.

Олег не раз уже повторял, что, когда они проведут акцию, их положение круто изменится. Они завоюют право уже не просить, а предлагать. Ну а там недалеко и до приказов. В общем, все движется правильным путем, главное теперь только не сорваться, не проколоться на каком-нибудь пустяке, как это нередко случается у неопытных людей, у новичков.

Вот эта самая перспектива и была той целью, к которой двигался Андрей Злобин, ничуть не сомневающийся, что у них все получится. Недаром же ему до сих пор так здорово везло! Ну, может, не во всем, но в принципе.

А лабораторию свою, оборудованную на чердаке, он забросил – не было лишнего времени там возиться. Все забирала работа, ну и насыщенный отдых. Да, впрочем, пока и не наблюдалась острая необходимость во взрывающихся телефонных трубках. Правда, Олег говорил, что, как только завершится акция на Киевском вокзале, надо будет возобновить и этот «бизнес», но сейчас нужды в нем не было, все свое внимание они сосредоточили на поиске проклятого шнура, о котором говорил дядя Коля. Впрочем, все уже понимали, что окончание близко. Это в том случае, если чертеж Савина не содержит роковой ошибки. Или, что хуже, дезинформации, рассчитанной в свое время на сугубо вражеский интерес.

Они уже поговаривали, было дело, на эту тему, когда неожиданно выяснили, что новая коробка стоит не на старом месте, а где оно, то старое место, приходится теперь искать. Но дядя Коля стоял твердо. Человек, говорил он, который нарисовал ему эту схему, соврать не мог. Он был из тех, кого продолжала мучить совесть за содеянное. Но вслух, разумеется, он этого сказать не мог, а вот поделиться с товарищем, которого держал за честного человека, – это смог. Можно бы проверить, да только нет больше на белом свете того старого чекиста, вот какая штука...

Оставалось продолжать верить. И искать.

Ахмед в их поисках участия почти не принимал, на его плечи легла своеобразная охрана проводимых работ. Это если говорить о внешней стороне дела. А главным же для него оставался полный контроль за обстановкой и в первую очередь за своими товарищами «по несчастью». Султан, с которым в последние дни они стали встречаться для доклада ежедневно, постоянно предупреждал об осторожности.

Ахмед помнил – еще слишком свежа была память – о первых своих месяцах, проведенных за колючей проволокой. Кто он был для «них» там? Чуркой, черножопым, об которого каждая сволочь так и норовила ноги вытереть. И это он, которому с уважением пожимал руку сам шейх Айман аль-Завахири, отправлявший его с великой миссией в страну неверных, где не слышат слово Аллаха. Уж, может, что иное, но память не позволяла ему забыть те страшные оскорбления, те унижения, которым он подвергался. До той минуты, пока у проволоки не появился Султан Натоев. И положение резко изменилось. Из грязного изгоя Ахмед превратился в уважаемого человека. Опять это проклятое лицемерие!

Обретенных в колонии «друзей» Ахмед таковыми для себя не считал. Они были, скорее, вынужденными союзниками на пути исполнения его миссии. Но они искренно считали, что ведут его, руководят им, что он, так же как и они сами, до конца верен идее сокрушительной мести. Пока все можно было считать правильным, но дальше их пути и взгляды расходились.

Отец Ахмеда, старый Манербек, когда сын явился домой после освобождения, имел с ним серьезный мужской разговор. И суть его сводилась к тому, что отец гордился сыном и той судьбой, которую тот себе выбрал. Отдать кровь и всю свою жизнь без остатка за великое дело освобождения маленького, но гордого народа, несущего на себе тяжкие цепи рабства вот уже который век, – это подвиг, достойный быть запечатленным в памяти внуков. Конечно, очень жаль, что самому Манербеку, видно, уже никогда не придется поглядеть в глаза своим внукам – нет жены, нет и детей у Ахмеда, да, наверное, уже и не успеет он сыграть свадьбу, по обычаям предков, и оставить после себя потомство, хотя отцовское сердце разрывается от горькой печали. Но Аллах требует повиновения, и да будет так.

Ахмед понял, что отец глубоко страдает, но тем не менее благословляет его. И остатками своего трезвого, еще не до конца зашоренного ваххабитскими заморочками ума парень понимал, что и с отцом наверняка отлично поработали посланцы шейха. Но относился к этому спокойно и с пониманием своего долга, так, как и учили его толковые инструктора.

Судьба шахида не страшила его, хотя поначалу и не слишком радовала. Погибнуть ради идеи – это можно, это очень почетно, Аллах примет твою душу, сомнений тут нет никаких, на этот счет существует строгий договор между властями земными и небесными. Вопрос в другом – как погибнуть. Можно отдать свою жизнь, просто взорвав в толпе гранату на себе. А можно рвануть так, что содрогнется мир. Как это уже бывало и в России, и в Америке, и в Европе. Волна должна прокатиться широко, захватывая все новые территории, тогда от нее будет настоящая польза. Вот примерно как в случае с вариантом Савина. Это впечатляет по-настоящему. Ахмед, как человек, понимающий толк в подобных акциях, просчитал возможные последствия и пришел к выводу, что в данном случае риск оправдан.

Но тайная мыслишка, родившаяся у него еще в колонии, в минуты крайнего унижения, робко, хотя и с непонятной настойчивостью, подсказывала, что в этой конкретной акции погибать пока совершенно необязательно. Если все будет проделано на хорошем профессиональном уровне и урон будет нанесен весьма значительный, и себя можно будет сохранить для последующих, не менее великих дел.

Долг, обет вступал в незамысловатый, но несколько утомительный торг с жизненной реальностью, и неизвестно еще, на чьей стороне могла оказаться окончательная победа. Во всяком случае, почувствовав после трехлетнего заключения некоторый вкус к жизни, Ахмед, так и не превратившийся до конца в Геннадия Зайцева, готов был уже не слишком торопиться с выполнением обета. Нет, это совсем не означало, что он превращался в конформиста – этого, даже если он и захотел, ему не дали бы сделать ни его отец, ни Султан, связывающий его с теми людьми, которые являлись для него вестниками Аллаха. Он ни минуты не сомневался в своем высоком призвании, но... Это проклятое «но» в самый неожиданный и неподходящий момент могло подсунуть его сознанию яркую картинку того, как степенно прогуливается по своему поистине райскому саду шейх аль-Завахири в окружении стайки гурий. А все мысли и заботы этого жесткого и властного рыжебородого и наголо бритого человека заняты в этот час исключительно жестокими бедствиями, обрушившимися на голову правоверных мусульман. И он рассуждает о карах Аллаха так, будто сам знает, куда и на кого их обрушить в первую очередь.

Или отец. Он говорит о долге и призвании и горько сожалеет о том, что род Халметовых прервется, но почти не отвлекаясь от своих причитаний, не забывает отдать помощнику распоряжение сделать срочный заказ на модные нынче в Москве итальянские морепродукты. Его рестораны не должны терять лица на фоне отчаянной конкуренции.

Так где же истина? Противоречия возникают во всем, на каждом шагу, и кто их разрешит в душе молодого человека, не прожившего в своей, приготовленной для смертельного риска, жизни еще и трех десятков лет?

Натоев, словно чуя возникающие в душе Ахмеда сомнения, все чаще и настойчивее проводил с ним беседы, укрепляющие веру и моральный дух. Иногда его мучила отрыжка – слишком много потреблял острой и жирной мясной пищи. Обедая теперь постоянно в ресторане Манербека и нередко приводя туда своих приятелей, Султан искренно считал, что тем самым оказывает дому Халметовых высокое уважение, которое является как бы наградой уже само по себе, а деньги за съеденное и выпитое по сравнению с этим его постоянно демонстрируемым уважением ни в какое сравнение не идут – мелочь, пустяк, на который мужчины не должны обращать внимания. Главное, что род Манербека отныне будет прославлен бессмертным подвигом Ахмеда, и он, Султан, как посланец самого шейха, представляет на этом пути одно из важнейших звеньев.

Ахмед привычно слушал старшего товарища и отдавал должное его знаниям и связям. В конце концов, именно Натоев сумел облегчить ему жизнь в колонии. Неблагодарность Ахмед с детства считал одним из самых страшных пороков и, слушая, кивал, молча готовя себя на заклание. Хорошо постарались в свое время учителя и наставники в тайных лагерях, и незачем рассуждать о зомбировании. У современной науки есть масса способов, как раскрыть человеческую душу, вывернуть ее наизнанку и так запечатать навеки со всем тем, что в нее уже вложено.

Но данные матерью русское имя и фамилия привнесли все-таки в Ахмеда нечто такое, о чем даже и подозревать не могли его уверенные в собственной миссии наставники. И теперь это «нечто» пыталось слабо сопротивляться постороннему давлению. Он и не догадывался, что это у него протестовали гены, его русские корни, которые в конечном счете никакой тебе Кавказ не задавит, и когда-нибудь, где-нибудь, а все равно пробьются, выползут на свет божий. Дело только во времени.

Время же еще оставалось...

И, наконец, Олег Базанов. Свою миссию он представлял себе четко. Ему, как и всякому кондотьеру, во все времена и во всех странах профессионально осуществлявшему роль карающего меча, было по большому счету наплевать, о чем конкретно договаривались между собой братья из РНЕ с «русскими мусульманами», скажем. Он командовал орлами, или, если угодно, соколами, чьи острые, пронзительные взгляды всегда устремлены вслед убегающей в панике дичи. Объяснения не нужны. Нужны железный план и воля. Всего этого было в достатке.

История, рассказанная Савиным, давала простор для фантазии. Это была не охота уже, не погоня с известным финалом, а событие. И ради него следовало постараться.

Оформив сидельцев в свой цех, Олег затем поступил разумно. Их личных дел он в управление кадров не сдал. И на возможные вопросы руководства, хотя возникнуть они не должны были, заготовил четкий ответ: новички проходят свой испытательный срок. Вот посмотрим на качество их работы и тогда решим окончательно. Он же организовал и рабочий процесс, связанный с поиском места заложения взрывчатки, таким образом, чтобы он не отличался от всех прочих строительных работ. Но время тянулось, а результата все не было. Андрей с Генкой – это который Ахмед, все путал Олег, как надо называть полукровку, – нервничали, а вот Савин был спокоен, как слон. Черт возьми, уверенность, конечно, хорошее дело, но не вечно же!..

И вот настал тот миг, которого они все ждали. Пробив толщу бетона, Савин со Злобиным добрались до кирпичной кладки. То и была, собственно, основа сооружения, которую в разные времена то штукатурили, то облицовывали плиткой, то укрепляли снаружи новыми слоями бетона, который утолщал стену. Именно здесь, в кирпичной кладке, и бурили рабочие под строгим контролем НКВД в те горячие и тревожные октябрьские дни 1941 года, а вернее, ночи, узкие шурфы для закладки детонирующего кабеля. И вел он куда-то вниз, в основание стены, в подвальное помещение, где, вероятнее всего, затем и была заложена взрывчатка.

Базанов и остальные не без труда проникли в подвалы. Вообще-то на посещение их, даже по служебной необходимости, требовалось особое разрешение и десяток подписей руководящих лиц, отвечающих за безопасность важного государственного объекта. Обошлись без разрешения. Базанов по указанию Ахмеда устроил небольшой перебой с подачей энергии на ряд не самых ответственных вокзальных объектов, и, пока дежурные электромонтеры разбирались с причинами отключения электричества, сам Ахмед продемонстрировал свое умение обращаться со сложной защитной электроникой, и система сигнализации не отреагировала на несанкционированное проникновение на объект посторонних.

Однако разобраться в хитросплетении конструкций, опор и прочих сооружений не совсем понятного назначения можно было бы, лишь имея на руках рабочие чертежи. Но их не было. А если они и лежали где-то, то добраться до них было бы нелегкой проблемой. Поэтому, потолкавшись в полутьме, разгоняемой тусклым светом «дежурных» лампочек в заляпанных застарелой краской плафонах, и ничего так толком и не поняв, Савин со своими помощниками покинул помещение, после чего Ахмед восстановил систему защиты, как она и была. На всякий случай, мало ли. Вопрос со временем начала операции ими еще не был решен, и приходилось поневоле делать поправку на какую-нибудь Клавдию Ивановну, которая могла по собственной дурости обнаружить непорядок с подвальными дверями и поднять тревогу.

Значит, теперь уже, имея в руках конец детонирующего шнура – это был точно он, старый, довоенного производства, как определил тот же Зайцев, – можно было начинать, собственно, подготовку к самой операции.

Двое рабочих, которые поочередно отбойным молотком долбили стену, закончили свою работу и покинули площадку, так и не разобравшись, чем они тут занимались по наряду, подписанному замначальника электроцеха. А оставшиеся «ремонтники» резво принялись за дело. Андрей Злобин попытался «прозвонить» шнур, и ему показалось, что это удалось, хотя оставались и сомнения. Все-таки старое изделие, могло где-то оборваться, отсыреть за шестьдесят-то лет, будучи замурованным в кирпиче и бетоне. Что угодно могло случиться.

И тут Зайцев со Злобиным, как наиболее опытные и подготовленные люди, высказали предложение, которое, как показалось Савину, считавшему себя здесь старшим и принимающим окончательные решения по всем вопросам, было вполне резонным. И ко всему прочему снимало многие неожиданные проблемы, которые могли возникнуть.

Исходили из того, что шнур действительно вел к взрывателю, находившемуся в непосредственном контакте со взрывчаткой, как о том рассказывал Савину старый чекист. Опытным путем проверить этот было физически невозможно – пришлось бы разбирать полстены, а сделать это, не привлекая к себе внимания, нереально. Но можно было рискнуть. Если укрепить на стене возле выхода детонирующего шнура все ту же распределительную коробку, замазав и скрыв, естественно, те изъяны, которые пришлось сделать во время поиска выхода шнура, и замаскировав все снаружи, заложить туда достаточно мощный заряд взрывчатки, при взрыве шнур должен сдетонировать, а дальше пойдет по цепочке: взрыватель – основной заряд. По идее, должно сработать.

Они прикинули объем возможных разрушений и, надо сказать, немного даже оторопели – такого ожидаемого эффекта они себе не представляли. Выходило так, что взрыв, обрушивший эту опорную стену, должен был вызвать цепную реакцию и потащить за собой свод основного помещения, а за ним пристройки более позднего времени – кассовые помещения, накопитель для авиапассажиров и все с ним связанное и, наконец, вестибюль метрополитена. Человеческие жертвы при этом могли быть просто неисчислимыми. А обломки должны были перекрыть железнодорожные перроны до половины. Памятный сентябрьский теракт в Нью-Йорке больше всего подходил здесь для сравнения по своему масштабу.

Возможно, кому-то постороннему, присутствуй он здесь, на совете исполнителей своей мести, показалось бы странным то обстоятельство, что, обсуждая дальнейший план уже окончания операции, ни у одного из участников совета не возникло и сомнения в необходимости проведения этой варварской акции. И о жертвах тоже не шла речь. Говорили о целесообразности, то есть о более удобном выборе времени теракта. Походя обсудили даже гонорар, который был выплачен заинтересованной стороной участникам акции, пошутили по поводу того, что нынче, в этом паршивом мире, где решительно все продается и покупается, даже такое чувство, как личная месть, может стоить больших денег.

Вывод сделали однозначный – надо рискнуть. Удастся, – значит, слово мести прозвучит громко, и они – там, наверху, от которых зависит само существование простых людей, – будут обязаны хорошо задуматься, куда они ведут мир. Ну а сорвется по какой-то причине, придется готовить все заново, и не здесь, а, к примеру, на Казанском вокзале, где у Олега имелась своя твердая база еще с прошлых лет, когда он там работал в электромеханическом цехе. Правда, делать все заново придется еще более осторожно, но, известно, опыт учит.

Итак, акция произойдет в ближайшую пятницу, в районе одиннадцати утра. Пассажиропоток в это время довольно густой: по расписанию, один за другим прибывают два скорых поезда, значит, и жертв будет достаточно, чтобы об этом прокричать на весь мир.

Позже Зайцев сообщил об общем решении Натоеву, а тот немедленно передал известие посреднику, для пересылки в Эр-Рияд. Это означало, что подготовительный этап завершен и господам из благословенной Саудовской Аравии пора раскошеливаться. Как договаривались. Кому-то дорога идея, а для кого-то это – самая обыденная работа, которую требуется исполнять неукоснительно, если ты не хочешь остаться на бобах. Это в лучшем случае. А о худшем не хочется и думать, как представишь себе... а, велик Аллах и всемилостив.

Чтобы понаблюдать за взрывом и его последствиями, а также при этом не пострадать самим и не привлечь к себе внимания милиции, они разделили между собой посты. Зайцев со своей тележкой ушел в самый конец перрона. Савин наблюдал из сквера, который выходил к Большой Дорогомиловской улице – именно отсюда должен был просматриваться эпицентр взрыва. Злобин ушел к фонтану на площади, перед главным входом, чтобы увидеть, как завалится вся правая сторона вокзала, а за ней... Ну тут уж дело случая. А Базанов пошел вместе с Андреем, собираясь сразу после того, как акт совершится, быстро отправиться в свой цех, чтобы не вызвать ничьего подозрения – где, мол, был и чего делал. Одним словом, концы подчистить.

Взрыв прогремел точно в то время, какое было обозначено, но он не принес желаемого эффекта. Опоздал на полчаса один поезд, и соответственно задержался второй. Утренний час пик на вокзале уже закончился, и поток был более-менее густым, лишь когда приходила очередная электричка. Но в связи с задержкой скорого график прибытия поездов немного сбился.

Наблюдатели, с волнением ждавшие взрыва, услышали грохот и увидели, как из открытых дверей здания вокзала, с правой его стороны – по фасаду, ударили клубы пыли. И все, и больше ничего. Потом раздались крики. Так и предполагалось, вот только эффект был не тот.

Значит, не сработало? Не удалось? Странно, что никто из них не почувствовал облегчения. Выматерился вслух Савин, чем привлек к себе взгляды прохожих – приличный пожилой человек, а ругается, как последний хулиган. Но всеобщее внимание тотчас переключилось на здание вокзала, из которого не то валил дым, не то медленно вытекало облако густой пыли.

До боли сжал зубы Андрей Злобин и с гневом посмотрел на Олега, стоявшего с растерянным видом – это он, Базанов, настаивал на немедленном проведении акции, хотя Андрей все-таки сомневался в успехе, его беспокоил детонирующий шнур, который мог подвести, такая вероятность не исключалась. Вот так и случилось. И теперь придется начинать все сначала, если они – это менты, гэбисты и прочие – дадут такую возможность. Базанов, чувствуя долю своей вины, сказал, что сбегает к себе в цех, кое-что сделает и вернется, а они, «умельцы», должны за это время собраться у парапета набережной, куда он и подойдет.

Зайцев молча пережил неудачу, лишь побелели желваки скул. Ему предстояло теперь провести нелегкий и малоприятный разговор с Султаном, который будет, естественно, недоволен и, пожалуй, даже попробует угрожать, ссылаясь на авторитет наставников из Саудовской Аравии. Но Натоев – пешка, его и близко не допустили к шейху, в то время как Ахмед лично пожимал господину Айману руку.

Да, к сожалению, неудача. Кстати, и поезда не пришли. Так что «выстрел», получись он, как было задумано, мог прозвучать и вхолостую. Но ничего, на ошибках учатся. А Савин, уже знал Ахмед, не остановится, у него в запасе есть еще какие-то планы. Значит, ничего, по сути, не потеряно. Кроме времени. Ну и с личной безопасностью теперь будет посложнее, менты наконец очухаются и станут следить в оба, потому и действовать придется гораздо осторожнее. И Ахмед отправился к набережной, как договаривались.

Олег Базанов действовал оперативно. Он принес «личные дела» Савина и Злобина, отдал их и сказал, что испытательный срок закончился, в электрики они не прошли и им официально, то есть в письменном виде, отказано в приеме на работу. Письма уже направлены по их домашним адресам. Но документы выбрасывать не надо, они еще пригодятся в другом месте при новом устройстве на работу. Об этом он сам позаботится. Но позже, когда немного уляжется первая волна расследования происшествия. Ахмеду беспокоиться нечего, он пока может продолжать работать носильщиком, но, скорее всего, и ему придется перебраться, скажем, на Казанский вокзал, где у Олега почти все схвачено.

А Савину со Злобиным Базанов предложил немедленно исчезнуть. Лучше из Москвы. Такое предложение показалось им несколько туманным, и, пока они думали, как это сделать лучше, Олег предложил свой вариант, который всех сразу устроил.

Вообще-то вопрос о том, где спрятать новую команду, практически не стоял перед Базановым. Тем более что и решение об этом уже было принято в руководстве РНЕ. Сам Вадим Сидоров, выступавший в последнее время под странным для Базанова псевдонимом Харун Иванов, дал конкретное указание обратить на этот вопрос, то есть на проблему безопасности, самое пристальное внимание. Такими кадрами, оказавшимися в поле зрения организации практически случайно, нельзя разбрасываться. Он же предложил использовать для их временного укрытия, а также на тот срок, пока «исполнителей» не обеспечат новыми документами, тайную дачу в Подмосковье, где условия для проживания нескольких человек были созданы по высшему разряду.

Базанов обратил внимание шефа на то обстоятельство, что если Савин со Злобиным никаких подозрений у него не вызывают, то полукровка Зайцев-Халметов вызывает. У того парня словно двойное дно. А потому есть подозрение, что он может в определенной ситуации представить угрозу для организации.

Иванов пообещал заняться Зайцевым лично и вскоре, во время очередной встречи с Базановым, сообщил, что поручил своей службе безопасности «провентилировать» кандидатуру этого полурусского-получеченца. Получены данные на его родню, в первую очередь на отца – Манербека Халметова, крупного московского предпринимателя, который формально сохраняет полный нейтралитет во всех конфликтах, связанных с политикой Кремля в Чечне, ничем, кроме своих ресторанов, не интересуется, подозрительных знакомств не заводит. Но есть сведения, что тайную финансовую помощь ваххабитам он все же оказывает. А здесь и не может быть иначе: нейтралов, проживающих в Москве и вообще разбросанных по всей России, среди чеченцев нет и быть не может. Все они либо поддерживают новое правительство Алханова – Кадырова, либо финансируют боевиков Басаева.

Выяснили также, что сын Манербека – Ахмед принял русское имя и фамилию матери при обмене паспорта, скорее всего, по указанию своих шефов и наставников. И об этом стало недавно известно в «Союзе русских моджахедов», который возглавляет Артем Степченко, наоборот, сменивший свою славянскую фамилию на арабскую – Абу Талиб. Кто конкретно руководит действиями Ахмеда, узнать пока не удалось, но можно твердо предположить, что он выполняет задания исламистов. К нему в колонию не раз тайно приезжал связник, об этом узнал гонец, который побывал в колонии.

Для РНЕ этот факт серьезной опасности не представлял, продолжал развивать свои соображения Иванов. В определенные исторические моменты, как учили классики большевизма, временные союзы с параллельно действующими общественными движениями не только возможны, но и полезны для достижения требуемых целей. Возможность последующего размежевания предусматривается самой логикой развития. И необходимость дальнейшего сосуществования подскажет ситуация. Возможно, позже их придется просто раздавить, как соперников, та же логика и подскажет. С «русскими моджахедами» в настоящее время можно и нужно действовать в контакте. Но при этом с Зайцева ни в коем случае не спускать глаз. Фиксировать все его сторонние контакты.

Базанов запомнил. И почел за лучшее отправить на секретную базу и Ахмеда. Уж там-то он будет под приглядом.

А Зайцев, видимо не догадываясь, что он уже на крючке, согласился с Олегом.

Базанов велел «исполнителям» заехать в свои квартиры, собрать все самое необходимое как бы для дальней командировки, о чем и оповестить соседей – мол, завербовался в экспедицию, в Восточную Сибирь, до самой осени, – и отбыть по адресу, указанному Олегом на листе бумаги. Там они и будут жить, пока обстановка не изменится. Ахмед может тоже поселиться там со своими товарищами, но адрес этот не должен знать никто, ни одна живая душа. Это была словно клятва, которую они дали.

Зайцев успел перед отъездом встретиться с Султаном. Точнее, тот сам его достал и выглядел крайне раздосадованным. Ахмед сказал ему, что на этом дело не кончается, у них имеется в запасе не менее грандиозный план, который, конечно, потребует новой серьезной подготовки, но он не станет от этого менее громким. Натоев не слишком поверил, хотя предложение Ахмеда выдать неудачу за предупредительную акцию показалось ему наилучшим выходом из скверного положения, в котором он оказался, расточая свои обещания шефам. Деньги от арабских спонсоров были получены, но исполнителям не переданы, зато уже успели поучаствовать в удачной банковской операции, о чем рассказывать Султан, разумеется, никому не собирался. Так что предложение Зайцева пришлось как нельзя впору. Надо будет им немедленно воспользоваться.

Затем Натоев спросил о дальнейших планах Ахмеда и попытался выяснить, как его найти в случае острой нужды. Ахмед ушел от ответа, пообещав позвонить позже, когда все наладится. На том их разговор и закончился.

Но, держа в уме предложение Зайцева, Султан решил выдать его за свое собственное. Такой тактический ход, во-первых, оправдывал в глазах аль-Завахири неудачу со взрывом на Киевском вокзале, а во-вторых, открывал отличную перспективу для дальнейшего давления на мировое общественное мнение.

Так и появилось сообщение в Интернете. Исполнителей же «предупредительного теракта» в Москве уже не было.