Глава 4
ТУРЕЦКИЙ И МЕРКУЛОВ
1
Я спал всего два часа, и слава Богу. Мне приснилось Стратегическое управление. В виде какого-то диковинного зоопарка с экзотическими животными.
Нет, никаких имен я вам сейчас не назову. Я, конечно, слышал, что во сне порой людям приходят удивительные открытия — таблица Менделеева, например. Но здесь другой случай. Никто ко мне во сне с повинной не приходил и не винился. Не сказал: «Бери, мол, меня, Александр Борисович, с потрохами, давай-ка сюда свой протокол, а я тебе как есть все чистосердечно опишу». Нет, мне снились какие-то жуткие хищники, не то тигры, не то гиены, не то волки, и они рычали, визжали, устраивали буйные оргии, бросались на меня, пытаясь сожрать какую-нибудь часть моего тела, а я им не давался, отскакивал, стрелял из своего табельного пистолета, из дула которого почему-то вылетали хлебные мякиши, и отбивался от них невесть откуда взявшейся в моих руках длиннющей палкой. И все время знал, что все эти зверюги вкупе составляют таинственное и могущественное Стратегическое управление.
Помню, что успел только погрозить им: «Мол, выведу я вас на чистую воду все равно!» Так они тут же такой вой подняли, так дружно на меня кинулись, что только моя невероятная воля меня и спасла. Я изо всех сил напряг ее, волюшку мою родимую, и заставил-таки себя проснуться.
— Ты чего? — испуганно смотрела на меня Ирина.
Я поднял ладонь к глазам и с силой на них надавил:
— Я что, кричал?
— Ты? — переспросила она. — Да ты визжал, будто тебя резали.
— Что, серьезно?
— Дальше некуда!
— Да, — пробормотал я, — дальше некуда, действительно. Уволюсь я с этой работы, к чертовой матери.
— Кофе сделать?
— Будь добра. Уволюсь, ей-богу! Обратно в газету уйду…
— Не пугай меня, Турецкий. — Ира встала с постели и, шлепая по полу босыми ногами, отправилась в кухню.
— В каком смысле — не пугай? — остановил я ее вопросом у порога.
В дверях она повернулась ко мне и объяснила:
— Если ты еще раз повторишь, что уволишься, я начну в это верить. А я не хочу этого. Я знаю, чем все твои уходы кончаются.
— Ты не хочешь, чтобы я увольнялся?! — удивился я. — Тебе нравится, что твой муж постоянно рискует оставить тебя вдовой?
Сказал и чуть не прикусил себе язык. Что это со мной? В жизни не позволял себе подобных пошлостей. Супермен, твою мать… «Рискуешь» ты. Позер! Жлоб!..
— Я не хочу верить, что ты можешь уволиться, — сказала Ира. — И не хочу верить, что это вообще возможно. Если я в это поверю хотя бы на парочку процентов, я стану этого не просто хотеть, а жаждать. И тогда наша семья лишится покоя навсегда, потому что ты так не поступишь никогда.
— Ты что, стихи писать начала? — спросил я.
— Почему? — удивилась она.
— В рифму говорить стала. Но ты не волнуйся, ладно? А то ведь и до поэм недолго. Станешь профессиональной поэтессой, и тогда наша семья точно лишится покоя. Кофе хочу.
Она все-таки не уходила. В ее глазах я с тревогой прочитал что-то похожее на зарождавшуюся надежду.
— А помнишь, — спросила она, — ты мне рассказывал, как Слава Грязнов ушел из милиции и стал частным сыщиком?
— А помнишь, — зарычал я на нее, — я тебе говорил, что Слава Грязнов вернулся в милицию и является в настоящее время заместителем начальника МУРа?
— Саша…
— А помнишь, — продолжил я тем же тоном, — я говорил тебе, что хочу кофе?! А помнишь, ты мне сказала, что сделаешь мне кофе?! А помнишь?..
Но она уже вышла из спальни и изо всех сил хлопнула за собой дверью. Зря я с ней так. Нельзя так обращаться с беременными. Представь себе, Турецкий, что это ты беременный, а тебя в это время заставляют варить кому-то кофе…
— К черту! — громко заявил я вслух. — Чтобы я стал беременным, нужно, по крайней мере, чтобы кто-нибудь меня трахнул. Хотел бы я посмотреть, у кого это может получиться. Ха-ха!
Наскоро умывшись, я пришел на кухню и увидел за столом Таню Зеркалову. Кофе был разлит по чашкам, и Таня машинально подносила к губам то печенье, то чашку с кофе. Ирина у плиты поджаривала гренки — гости иногда приносят маленькие радости.
— Доброе утро, — не стесняясь своего обнаженного торса, я сел за стол и взялся за кофе.
— Здравствуй, Саша, — отрешенно ответила Таня.
Я выругался про себя. У человека отца убили, а ты ему — «доброе утро!». Дурак ты, Турецкий!
Я что-то пробурчал и преувеличенно серьезно взялся за свой завтрак. Ирина поставила перед нами большую тарелку с румяными гренками и, извинившись, вышла.
Несколько минут прошли в гробовом молчании, прерываемом только редкими прихлебываниями. Наконец Таня вздохнула и сказала:
— Саша… Если ты хочешь что-нибудь спросить, спроси.
— Ну… — замялся я. — Ты как? Нормально?
— Саша! — Взгляд ее был достаточно твердым. — Не жалей меня. Если ты и вправду хочешь о чем-то спросить — спрашивай. Если тебя интересует мое состояние, могу сказать только то, что оно очень и очень плохое. Мне будет легче, если ты будешь расспрашивать об отце.
Я старательно делал вид, что разглядываю свою чашку. Нет, она, конечно, права. Я ведь все-таки немного знаю ее. Ей действительно станет легче, если мы начнем обсуждать существо дела. Впрочем, сомневаюсь, что она сможет чем-то весомо мне помочь. Хотя попробовать можно.
— Таня, — осторожно начал я, — ты когда-нибудь слышала из уст Михаила Александровича такое словосочетание: Стратегическое управление?
Кажется, Турецкий, ты становишься маньяком. Далось тебе это управление.
Таня наморщила лоб.
— Нет, не припоминаю, — призналась она. — А это действительно важно?
— Понятия не имею, — виновато улыбнулся я. — Пока. Ну а дальше видно будет.
Все-таки ты большой мудрила, Турецкий. Так и жди, что станет известный партноменклатурщик — бывший управделами Совмина СССР — Смирнов делиться с дочкой смертельно опасными сведениями. Если, конечно, Киселев говорил правду. Или совершенно ненужными, если он бредил.
— Слушай, Таня, — сказал я, отправляя в рот гренку. — Тебе папа не говорил, что скоро в нашу страну вернется коммунизм?
— Соскучился? — Она хмуро подняла на меня глаза.
— Да не так чтобы уж, — пожал я плечами. — Ну как это сказать. Иногда, знаешь, кто-нибудь из старых партийных работников нет-нет да и ляпнет, что вот, мол, неплохо бы вернуться, так сказать, к семидесятилетнему эксперименту, и всякое такое.
— Папа был на пенсии, и ты это прекрасно знаешь, — ответила она. — Может, ты его еще и реваншистом назовешь?
— Что ты! — испугался я. — Просто… как это? Знаешь, собираются иногда старые боевые кони, вспоминают, так сказать, удалую молодость, сабельные атаки… Никогда не встречались у вас дома его… ну, скажем, бывшие сослуживцы?
Взглянув на нее и встретившись с ней взглядом, я чуть не поперхнулся. Таня Зеркалова смотрела на меня, словно на больного заработавшегося и чуть свихнувшегося совслужащего, которого вот-вот должны уволить за профнепригодность. Или забрать в психушку.
— Слушай, Турецкий, — тихо проговорила она, — ты о чем это все время толкуешь? Я что-то ничего в твоих словах не понимаю. Ты сам-то соображаешь, что говоришь?
— А что? — с невинным видом спросил я.
Она объяснила:
— Ты говоришь, что мой отец собрал вокруг себя пенсионеров-сослуживцев и создал что-то вроде марксистско-ленинского революционного кружка? Я правильно тебя понимаю?
Нужно отдать ей должное, она схватывала все на лету, хотя и не до конца понимала. Но она же, черт возьми, не слышала, что вчера ночью говорил мне Киселев.
— Это новая охота на ведьм? — гневно вопрошала тем временем Татьяна.
— А что, значит, собирались старички-то? — мгновенно насторожился я.
— Собирались! — выпалила она. — Чай пили! Ельцина ругали! А я им печенье подавала и улыбалась! Еще вопросы будут?
Да, что-то я, кажется, погорячился. Но при чем тут пенсионеры?
— Да не бери ты в голову, — посоветовал ей я. — Работа у меня такая. Все версии должен рассмотреть, промять и проанализировать. Так что не обижайся, ладно?
Она моментально сникла, будто из нее воздух выпустили, и снова сгорбилась за столом, глядя прямо перед собой. Я заторопился.
— Ну, мне пора.
2
Славка Грязнов, или, прошу покорно, Вячеслав Иванович Грязнов, сыщик-ищейка милостью Божьей, всю сознательную оперативную жизнь проработал в МУРе. Правда, был недавно у него некий период, когда он уходил в так называемые частные сыщики и его агентство «Глория» (а в миру — «Слава») одно время даже гремело и пожинало все лавры, которые может обрести частное сыскное агентство. И ему совсем не улыбалось возвращаться в уголовный розыск. «Не знаю, что должно произойти, чтобы я вернулся», — признался он как-то мне. И я его понимал. Ответственности, понимаешь, поменьше (в смысле меньше начальников, перед которыми нужно постоянно объяснять каждый свой шаг, а также просить на все разрешения), а вот денег соответственно больше. Такое оно — счастье: делай свою любимую работу, ничего не бери в голову и получай за это деньги. И никакой головной боли, кроме ответственности перед клиентом. Но без последнего не обойдешься, должны же быть хоть какие-то раздражители.
И ни за что бы Грязнов не вернулся на государственную службу, если бы не сложное переплетение обстоятельств, разных по значимости, но одинаковых по результату: соединившись, они создали такой вулканический эффект, что Грязнову ничего другого не оставалось, как вернуться в родные до боли стены Московского уголовного розыска.
Когда прошлой осенью погибла Александра Ивановна Романова, начальник МУРа и Славина крестная мать (в фигуральном смысле), Грязнов недели две не мог ни за что взяться. Это было странно только для него. Он и не подозревал, что в его душе жило столько любви, почтения и благоговения к Шурочке. Простая и хитрая, умная и добродушная, жестокая и мягкосердечная одновременно, навсегда осталась в памяти Славки, как, впрочем, она осталась в памяти всех, кто ее знал, — в моей, в частности, тоже.
Потом начались трудности с оружием. Вышли какие-то совершенно нелепые указы и инструкции с утомительным перечислением условий, при которых частный сыщик имеет право на ношение оружия. Грязнову-то наплевать, с его связями можно было не беспокоиться о подобной ерунде, но он привык быть законопослушным.
— Они охренели, Турецкий, просто охренели! — кричал он мне в лицо, имея в виду тех, кто издает законы. — У любого бандюги, кого ни возьми, целый арсенал, ему наплевать на то, что оружие запрещено носить с собой. Он пульнет в тебя — и в кабак, лососину жрать с девкой. А попробуй ты его ранить и, не дай Бог, в милицию сдать — сразу вопросы, а откуда, мол, у вас пистолет, а есть ли, мол, у вас на него разрешение?! Сами не знают, чего творят!
Но это ладно. Не такой Грязнов человек, чтобы теряться перед подобными мелочами. Дело в другом. Все чаще и чаще стал жаловаться он на то, что чувствует себя оперативной проституткой. Дело вроде интересное, перспективное, а выполнять его душа не лежит, уж очень клиент неприятен. Нет, не потому, что у него, у клиента, красный пиджак от Юдашкина или там «мерседес» шестисотой модели, который он сменил на прошлой неделе только потому, что у предыдущего такого же пепельница засорилась. Грязнов далек от ханжества, ему, как Верещагину из «Белого солнца пустыни», за державу обидно!
Все больше и больше среди его клиентов стали встречаться такие, с которыми при других обстоятельствах он не то чтобы за руку здороваться — в одном поле срать бы не сел. А тут приходилось скрепя сердце не только разговоры разговаривать, но еще и отчитываться по полной программе. Не всегда, конечно. Но частенько. И это его убивало.
И когда он как-то пришел ко мне в три часа ночи с бутылкой водки и сказал, что ему только что звонил новый начальник МУРа (в прошлом тоже ученик Романовой) и предложил стать его первым заместителем по оперативной работе, я не очень удивился.
— Поздравляю, — сказал я.
— Я еще ничего не решил, — вскинул он голову.
— Не вешай мне лапшу на уши, Слава, — ответил я. — Если б ты ничего не решил, ты бы не приперся сюда в три часа ночи с бутылкой водки.
— Если б я решил принять предложение, — упрямо покачал он головой, — я бы перед тобой и Меркуловым уже хвостом крутил: все же кураторы милицейские — гадость всегда сотворить можете. Нет. Я к тебе советоваться пришел. Можешь ты посоветовать своему, так сказать, другу, как ему быть?
— Когда ты должен дать ответ? — спросил я.
Он посмотрел на часы.
— В девять утра.
— Времени вагон, — кивнул я. — Открывай бутылку, а я пока закуску приготовлю.
Ирина спала, и мы тогда тихо сидели на кухне до утра. Одной бутылки оказалось мало, и мы приговорили вторую, которая стояла у меня в холодильнике. А утром, пьяный в дымину, он поехал давать свой ответ министру внутренних дел. Его выслушали, поблагодарили за согласие, похвалили за осознание им гражданского долга и настоятельно посоветовали ехать немедленно домой и хорошенько выспаться, а к шести вечера быть на работе свежим и отдохнувшим. Он все так и сделал, кроме самой малости. Вместо того чтобы ехать к себе домой, он снова приехал ко мне, завалился на диван и тут же захрапел. У меня тогда выдался короткий отпуск, и я целый день мог находиться дома. Я и маялся, ожидая его пробуждения. В половине пятого он проснулся и стал приводить себя в порядок: мыться, бриться моей бритвой и так далее. По ходу он рассказывал о своей утренней встрече с новым начальством — хитрым министром внутренних дел. Я выслушал его и ахнул:
— Что же ты ничего не сказал мне, когда приехал?! А если бы ты не проснулся ко времени? Я же не знал, что тебя нужно будить!
Он посмотрел на меня странным взглядом, и я понял, что сморозил глупость.
— Я проснулся, — коротко сказал мне Вячеслав Иванович Грязнов, — заместителем начальника Московского уголовного розыска.
3
Едва я вошел к себе в кабинет, меня улыбкой встретила молодая следователь Лиля Федотова, член моей следственной группы. Она не новичок в следствии, работает уже почти четыре года в прокуратуре. Улыбка у нее ослепительная, что и говорить, да и сама она бабенка не только видная, но и очень себе на уме. Для следователя у меня неплохо развита интуиция, ну а для мужчины с репутацией Казановы она развита просто гениально — без ложной скромности. Так вот, интуиция мне подсказывает, что эта дамочка серьезно нацелилась заполучить меня себе в кроватку. Цель, что и говорить, благородная, но покуда я держусь от нее подальше. Хотя мог бы… Впрочем, все, хватит, Турецкий. Все эти мысли, тем более в начале рабочего дня, нужно пресекать в корне.
Внезапно я понял, что она мне что-то говорит и теперь наслаждается моментом, принимая мои размышления за замешательство мужчины, который общается с красивой женщиной, а она — яркая блондинка, как раз в моем духе, и фигурка у нее хоть куда.
— Простите, вы что-то сказали? — переспросил я ее.
Если та улыбка была ослепительной, то от следующей можно было не только ослепнуть, но и оглохнуть. Что удивительно, потому что она не произнесла ни звука, пока дьявольски улыбалась.
— Я сказала, что Константин Дмитриевич просил вас зайти к нему, как только вы появитесь, — повторила она.
— Ага, — сказал я. — Спасибо.
Я кинул на стол свою папку, развернулся и пошел к выходу. У двери я остановился, чтобы сказать Лиле:
— Простите…
— Да, Александр Борисович? — Ну и взгляд у этой девушки! Хоть на ходу начинай раздеваться…
— Вы не могли бы носить на работу юбки подлиннее? — чуть запинаясь, попросил я ее. — Я как-то видел на вас очень симпатичную юбку чуть ниже колен. Очень вам идет.
— А мини — не идет? — насмешливо смотрела она на меня. — У меня что, Александр Борисович, некрасивые ноги?!
Ща-ас я спеси-то тебе поубавлю, милая моя…
— Да нет, ноги-то красивые, — вздохнул я как можно горестнее. — Юбки некрасивые. Сколько я видел на вас этих мини — все неудачные. Извините.
И, не дав ей опомниться, вышел из кабинета. Пусть переживает, ей это только на пользу. Неизвестно, из-за чего женщины могут расстраиваться больше, — из-за несовершенства фигуры или из-за обвинения в недостатке вкуса.
Настроение почему-то поднялось необычайно, и я бодрой походкой направился к Константину Дмитриевичу Меркулову, заместителю Генерального прокурора России по следствию и по совместительству моему близкому другу. К слову, между мною и Костей — еще два начальника, но мы предпочитаем общаться, минуя эти две инстанции. Благо закон позволяет.
Вот, кстати, была у него в жизни ситуация, похожая на грязновскую. Нет, в частные сыщики Костя не подавался, но в свое время был уволен бывшим и. о. генпрокурора. Этот последний товарищ столько дров наломал, пока полунаходился в своей должности, что судьба Меркулова — всего лишь крохотный эпизодик в череде «славных» деяний этого и. о. — исполнявшего обязанности Генерального прокурора Российской Федерации.
Меркулова, наверное, было за что увольнять, и это сделал бы любой дурак. Дурак и сделал. Умный Костю одновременно ругал бы и холил, проклинал бы и лелеял, что, кстати, делали все генеральные до и после исполнявшего обязанности. Да и что ждать от человека, который воюет не с преступниками, а со смешными куклами, пусть они и похожи на государственных мужей.
Когда нынешний генеральный стал наконец генеральным, я понял, что возвращение Кости — вопрос всего лишь времени. И не ошибся. Это оказалось вопросом нескольких недель. Генеральный вызвал его из отпуска с курорта и устроил самый настоящий разнос: почему, мол, не являешься на работу? Или что-то в этом роде. Костя не стал с ним спорить. Зачем с начальством спорить? Бесполезно. Просто через час уже был в своем кабинете и позвонил мне. Потом мы встретились, обнялись, он налил мне коньяку, и мы выпили. А позже он почти без перехода приказал и мне приступать к своим обязанностям. Не знаю, кто из нас был больше рад его возвращению. Меня распирало от чувств, а Костя никогда особо счастливым не выглядел. Так или иначе, мы снова стали работать вместе. Он — замом генерального, я — «важняком».
Настроение Константина Дмитриевича было, мягко говоря, неважным.
— Вызывал? — дежурно спросил я у Меркулова, и тот кивнул: проходи, мол, садись.
Я сел напротив него, зная, по какому поводу сюда вызван. Но пусть сам скажет.
— Догадываешься, зачем вызвал? — спросил он.
Все-таки хочет, чтобы я сам сказал про это.
— Убийство Смирнова и Киселева, — уверенно произнес я.
Он кивнул.
— Час назад меня вызывал генеральный, — сообщил Меркулов. — Дело поручено Турецкому. Вопросы есть?
Вопросов не было. Я и не сомневался, что дело будет поручено именно мне, хотя, честно сказать, чистота следствия была некоторым образом нарушена — в эпизоде с Киселевым, да и со Смирновым, я выступал как свидетель. Но, кроме Грязнова, об этом пока никто не знает.
— Вопросов нет, — сказал я. — К тебе, во всяком случае. А так в этом деле вопросов — пруд пруди.
Он кивнул.
— У меня с утра уже был Грязнов, — сказал Меркулов. — Так что я в курсе первых шагов следствия.
— Уже?! — ахнул я. — Ну, молодец, Славка! На ходу подметки рвет!
Так же серьезно глядя на меня, Меркулов продолжил:
— Я в курсе, что ты тоже был на месте и даже провел свое расследование. Не позвонив мне, самостоятельно пополз по горячим следам. Как тебя занесло туда?
Я пожал плечами и ответил ему фразой из кинофильма «Белое солнце пустыни»:
— Стреляли.
Потом не стал томить и рассказал про Таню Зеркалову.
— Понятно, — протянул он. — Ну, и что ты можешь сказать по существу дела?
— Только по существу? — уточнил я. Несмотря на абсурдность этого вопроса, у меня были основания его задать.
Меркулов, досконально изучивший меня, испытующе смотрел.
— Рассказывай, Саня, — почти ласково приказал он.
Мне ничего не оставалось делать, как начинать рассказывать.
— И Смирнов, и Киселев были убиты одним и тем же способом: им обоим снесли верхнюю половину черепа. Причем если рядом с телом Смирнова никакого оружия обнаружено не было, то около убитого Киселева находилось его ружье. Хорошее, надо сказать, ружье. Винчестер.
— Он имел на него разрешение? — поинтересовался Меркулов.
— Понятия не имею, — признался я. — Пока. Хотя уверен, что это чей-нибудь подарок: маршалам нередко делают такие подарки.
— Дальше, — проговорил Меркулов.
— Мы с Грязновым считаем, что кто-то хочет всучить нам версию, что, мол, Киселев убил Смирнова и застрелился сам. Но мы ему не верим, этому кому-то.
— Ты абсолютно уверен? — на всякий, видимо, случай спросил Меркулов. — Что не было никакого самоубийства? Точно?
— Абсолютно точно, — заверил я его. — К тому же… — сказал и осекся.
— Что? — быстро спросил Меркулов.
Я помолчал, собираясь с мыслями. Нелегко, ох нелегко это было сделать — начинать рассказывать обо всем том, что незадолго до своей смерти мне рассказал безумный маршал. Впрочем, чего это я? Почему — безумный? А если хоть на минуту допустить, что он был в полном здравии? Что все, что он рассказал, — чистая правда? Но если в это поверить, так недолго и самому безумным стать. Конечно, я на своей работе и не такого навидался. Но, с другой стороны…
— Ну? — твердо смотрело на меня начальство.
Вздохнув, я стал рассказывать.
Меркулов слушал очень внимательно и так же внимательно смотрел на меня, не сводя глаз. Сначала я почему-то запинался, но потом речь моя пошла плавнее, и закончил я свой рассказ вполне пристойно. Костя ни разу не перебил. Слушал как рождественскую сказку. А после того как я закончил, помолчал, переваривая услышанное, и сказал:
— Ну что ж. Выноси постановление о возбуждении дела и принимай его к своему производству.
Что и требовалось доказать.
4
Я вернулся в свой кабинет. Дело принято к производству. Пришла пора героических будней. Впереди меня ждала обычная работа: подвиги и свершения.
Первое, что я сделал, это позвонил домой.
— Алло! — Ирина подняла трубку.
— Ирина? — сказал я. — Турецкий на связи. Помните такого?
— Саша, у меня молоко на плите…
— Таня дома?
— Наверное, дома. У себя.
— Ушла?
— У нее папа умер, Турецкий. Знаешь, сколько дел нужно переделать?
— Ладно, извини, что побеспокоил. Как там наша дочка?
— Если ты немедленно не положишь трубку, она останется без молока. У тебя все?
— Все.
Я положил трубку, не дожидаясь коротких гудков. Подняв глаза на Лилю Федотову, я увидел, что она смотрит на меня и улыбается.
— Вы чего?
— А там вас тоже какая-то Таня дожидается, — сообщила мне она. — Перед дверью. Татьяна Зеркалова. Не видели? Пожилая такая.
— Сама ты пожилая! — возмутился я. — Зови ее сюда немедленно! Не видел я ее там.
А сам думаю: если Таня в глазах Лили выглядит пожилой, то и я кажусь ей стариком.
Она выглянула за дверь и вернулась.
— Ушла, — сообщила она.
— Слушайте, Лиля, посмотрите вокруг, нет ли ее где. Может, и не ушла еще. Очень нужно.
— Слушаюсь!
Она развернулась на каблучках и скрылась за дверью.
Итак, если это не вульгарная разборка между двумя старыми маразматическими придурками (как это может показаться на первый взгляд), один из которых прикончил другого, а потом наложил руки и на себя, то это дело вполне может оказаться делом, результаты которого имеют серьезное значение. Для государства и общества, как напыщенно это ни звучит. Ограблением и разбоем тут и не пахнет, потому что на первый взгляд все в квартирах обоих убитых осталось на своих местах и ничего, кажется, не пропало, впрочем, это обстоятельство нужно еще уточнить. Таня может нам здесь помочь более других. Но даже если что-то и пропало, все равно с трудом верится, что убийство совершено из корыстных побуждений. Даже, можно сказать, совсем не верится.
Неужели и вправду можно поверить в таинственно-загадочное Стратегическое управление? Что-то ни разу в своей практике я и слыхом не слыхивал о существовании подобной структуры в нашем постсоветском государстве!
Хотя, возразил я самому себе, у меня что ни день, то фрагмент из авантюрного романа, разве не так? Во всяком случае, не скучно, хотя порой эти хитросплетения событий и комбинации фигурантов так достают меня, следователя, что хочется спрятаться куда-нибудь и носу не показывать. В какую-нибудь пещеру… И такой пещерой время от времени для меня, чего греха таить, становится, извините за пошлость, какая-нибудь бабская юбка. Или водка с хорошей закуской. Тоже бы не помешало…
Тихо-тихо-тихо, господин Турецкий, что-то вы очень уж разошлись и отвлеклись от существа следственного дела, которое вам поручено раскрутить. Что за пошлые мысли в разгар рабочего дня?
Куда это, в конце концов, запропастилась сексапильная следователь Лиля Федотова?!
5
Да, этого можно было ожидать. Что-то в этом смысле можно было предположить. Если события начинают течь, говорил в свое время один мой хороший знакомый, о котором речь еще впереди, того и жди, что потолок на тебя обвалится. Ну что ж, события «начали течь» и выходить из-под контроля.
Пришла юрист второго класса Лиля Федотова и за руку приволокла за собой потерпевшую Таню Зеркалову.
— Под лестницей нашла, — доложила мне Лиля. — Забилась в самое темное место и ревет, как будто ей пятнадцать суток грозит. Но тихо-тихо так ревет, чтоб никто не услышал и не прогнал, значит.
Лицо Тани действительно было опухшим от слез, нос сморщился, будто она вот-вот снова начнет плакать, глаза сузились в щелочку. Что могло случиться?
И тут я сделал ошибку.
— Присядь, Таня, — ласково попросил я ее. — Лиля, принесите стакан водя для Тани, пожалуйста.
Лучше бы я на нее наорал. Потому что, с готовностью кивнув и сев на предложенный стул, Таня снова заплакала: тихо, беззвучно, только слезы свободно лились из глаз, которые были широко раскрыты и смотрели в одну точку. Я беспомощно посмотрел на Лилю.
Она заставила Таню взять в руки стакан воды и сделать глоток.
Наконец та пришла в себя и посмотрела на меня более-менее осмысленным взглядом.
— Что, Таня? — спросил я.
Вообще-то, кажется, я чего-то не улавливал. Была во всем этом странность какая-то, дискомфорт. Понятно, что она плачет, у нее отца убили, причем способ лишить жизни эти подонки, кто бы они ни были, выбрали ужасный. Дел у нее куча, но она приходит ко мне. Она приходит ко мне, но не дожидается и почему-то уходит. А потом забирается под лестницу и начинает плакать, если верить Лиле, а не верить ей у меня нет оснований. И чем я могу объяснить такое поведение Зеркаловой?
Она вперила в меня свои покрасневшие очи и сказала только два слова:
— Володя пропал.
— Что?!
— Нет его. Ни дома, нигде.
Тут надо кое-что объяснить. По-моему, я не все еще рассказал про эту Таню. Володя — это Володя Аничкин, ее второй муж. Я так и не понял, откуда он взялся и почему она поменяла первого мужа на второго, чужая душа, сами понимаете, потемки, причем глухие. Но как бы там ни было, у нее появился второй муж, это ее личное дело, тем более что говорят: любовь там была немереная. Я в мужиках ничего не понимаю, так что не могу сказать, что именно Зеркалова нашла в Аничкине, но мне на это, честно говоря, наплевать с высокой горки. Дело не в этом.
Остается добавить, что по роду своей службы Владимир Аничкин является офицером службы безопасности, то есть ФСБ.
— Ты уверена, что он в Москве? — спросил я.
Она кивнула.
— Он пропал, — сказала она. — Понимаешь, пропал!
— Спокойно, — твердо проговорил я. — Офицеры ФСБ не пропадают. Они исчезают. Ты уверена, что у него нет никакой творческой, скажем так, командировки?
Она покачала головой:
— Не знаю.
— Ну вот видишь! — обрадовался я. — А ты панику разводишь.
Она снова подняла на меня глаза и, глядя мне в переносицу, заговорила.
— Слушай, Саша, я не понимаю, что происходит. — Голос у нее был такой, что я старался не смотреть в сторону Лили Федотовой, заинтересованный взгляд которой я ощущал на себе почти физически. — Я приезжаю из Швейцарии, приезжаю домой, а там никого нет. Мне почему-то не хочется сидеть в пустой квартире, и я решаю ехать к папе. Приезжаю к нему, а там… Ты знаешь. Утром прихожу домой, а Володи по-прежнему нет, и я замечаю то, что не заметила, когда приехала в первый раз: всюду пыль, в холодильнике все прокисло и пропало. Володи нет уже давно, это ясно. Если бы он действительно куда-нибудь уехал, он оставил бы мне записку, я в этом уверена. Но он не оставил.
— Может, у него не было такой возможности? — предположил я.
Она покачала головой:
— Дело не в записке. Он оставил бы что-нибудь другое. Знак какой-нибудь, я бы поняла. У нас много эзотерических уловок.
— Каких уловок? — переспросила Лиля.
— Эзотерических, — повторил я вместо Тани. — То есть для посвященных. Узнает только тот, кто знает.
— Я поняла, — кажется, обиделась следователь.
— Ну вот, — продолжила Таня. — Я ничего не могу понять. И я пришла сюда, к тебе. А тебя… — она запнулась. — А тебя — не-е-е-е-ет!!!!!! — И она зарыдала в голос, никого уже особо не стесняясь.
Я посмотрел на Лилю. Та посмотрела на меня и вдруг стала корчить мне рожи. Невероятным усилием я привел в движение свои мозговые извилины и понял, что мой симпатичный помощник изо всех сил старается не расхохотаться. Что это ее так рассмешило? — озадачился я и услышал чуть ли не стон, который издала Лиля. Повторное движение моих мозговых извилин помогло понять, что причина этому неожиданному веселью более чем проста и прозаична. Рассмешила Федотову моя напрочь обалдевшая физиономия. И, видимо, понять ее было можно. Хотя наедине надо будет сделать выволочку: смеяться над боссом в присутствии посторонних у нас не позволяется.
Я быстренько взял себя в руки.
— Ну хорошо, хорошо, — стал я успокаивать Таню. — Ну нет меня, а плакать-то зачем? Куда я денусь, вот он я!
Таня уже достала платок и стала вытирать нос, хлюпая и всхлипывая.
— Я знаю, это мелочь, — срывающимся голосом проговорила она, — но именно из-за этого мне и стало как-то особенно горько. Вот, подумала я, и так столько горя, а Турецкий ходит где-то, и ему дела до меня не-е-е-е-е-ет! — И она снова зарыдала.
— Успокойся, Танечка, успокойся, — растерянно гладил я ее по голове, чувствуя себя совершеннейшим болваном.
Бедная женщина, подумал я. Она изо всех сил старалась быть сильной, достойно перенести все свои беды и невзгоды, а пустая мелочь вывела ее из себя, стала той самой последней каплей, которая переполнила чашу терпения. И она не выдержала. Ну что ж. Это бывает.
— Таня, скажи мне, — рука моя продолжала делать кругообразные движения вокруг ее головы. — Ты звонила кому-нибудь насчет Володи? На работу ему, например?
Она уже почти успокоилась. Не поднимая глаз, покачала головой.
— Ну так что же ты?! — облегченно воскликнул я. — Давай сейчас же и позвоним. И спросим!
— Нет! — резко подняла она голову. — Я не буду звонить. Лучше ты, Саша. Прошу тебя.
— Но почему?! — не понимал я.
— Я боюсь, — прошептала Таня, глядя мне прямо в глаза. — Понимаешь? Боюсь… Я знаю, я почему-то знаю, что они мне ничего не скажут. Или скажут, что его убили. Я чувствую, что с ним что-то случилось, что-то страшное. И я боюсь им звонить.
— Им? — Я не был уверен, что правильно понял Татьяну, и потому был вынужден выделить это слово.
— Да, — кивнула она. — Им. Саша, я хочу, чтобы ты поговорил со своим другом, этим, ну Грязновым, помнишь?
— Почему с ним? — заинтересовался я.
— Мне кто-то когда-то сказал, что он теперь держит частное агентство. Это то, что мне нужно. Пусть поищет. Деньги не проблема. Получит столько, сколько скажет.
— У тебя устаревшие сведения, Таня.
— Как? — не поняла она. — Почему?
— Грязнов вернулся в уголовный розыск и стал замначальника МУРа.
— Да? — удивилась она. — Странно… А зачем?
Я вздохнул.
— Это сложно объяснить в двух словах, Таня. Вот что. Конечно, я ему позвоню. И все расскажу. Мы вместе займемся этим.
О, черт, кто же меня за язык тянул?! Хотя… Если подумать поглубже, это нормально. Ты боишься, Турецкий, что у тебя не будет времени на поиски Аничкина, потому что ты будешь занят делом Смирнова. Но ведь они все-таки родственники, и никто тебя не осудит, если ты по ходу будешь интересоваться делом пропавшего Аничк…
Стоп!
Дурак ты, Турецкий. У тебя только что появилась первая ниточка, вернее, узелок, за который можно осторожненько потянуть и вытянуть на солнышко всю эту загадочную историю с двумя убийствами и одним таинственным Стратегическим управлением.
— Таня! — посмотрел я на Зеркалову. — Я, пожалуй, возьмусь за поиски твоего пропавшего мужа!
— Спасибо, Саша, — сказала она. — Большое спасибо!
