Затаив дыхание, Ника неслышно подошла к двери.

— Ника, это я, Саша, Турецкий.

— Ты приехал. Спасибо. Да, здравствуй. Вот, проходи, пожалуйста, садись, подожди, я уберу Кешкины игрушки. Спасибо тебе. Я сейчас, ящик отнесу.

— Да не надо ничего убирать, Никушка. Вот чемоданчик мой пристрой куда-нибудь. Все в полном порядке. Дай я лучше на тебя посмотрю, ведь сто лет не виделись. Ты все такая же красивая.

— Спасибо. Да. То есть... Я не о том...

— Знаешь что, если у тебя есть кофе, то я его с удовольствием выпью. Можно растворимый.

— Нет, у меня нет кофе. Ой, ну что я говорю! Конечно, я сейчас сварю! И у меня кекс есть, Аленка сама готовила. Очень хороший, с изюмом. И наверно еще свежий. Да ведь это только вчера было, конечно свежий. Почему ты смеешься? У меня очень дурацкий вид да?

— У тебя исключительный вид, Никушка. Идем на кухню. Я твой кофе помню еще, знаешь, с каких времен? С Сокольников. Мы с Лешкой были на втором курсе, а ты в девятом классе. Ты тогда как раз косы отрезала, и Алексей выпал в осадок. Он и -сейчас там пребывает.

— Где? — испуганно спросила Ника.

— В осадке. Барахтается, ножками перебирает, а вид делает независимый. Вот увидишь, он скоро выдохнется и бросится к твоим прекрасным ногам.

Ника с сомнением посмотрела на свои домашние тапочки.

— Ты так думаешь? Нет, Саша. Алеша меня больше не воспринимает. Я для него не существую, я для него антитело. А вчера... то есть это было уже сегодня, я ему еще раз дала повод...

— Стоп, Ника. Я знаю — если тебя не остановить, ты Бог знает чего нафантазируешь. Лешка очень встревожен этой историей, он просто перепуган. За тебя.

— Нет, Саша, не за меня. И даже не за Кешу. Он если и перепуган, то за себя. Потому что это создает заботу. Алеша больше всего не переносит забот. Я имею в виду заботы, от которых болит голова, а не руки и ноги.

Турецкий подумал, что Ника права. Его друг и одноклассник Алеша с годами превратился в эдакого плейбоя, живущего за счет богатеньких, не первой молодости бабенок. Но если говорить честно, то и он сам тоже предпочитает не иметь головной боли от забот. Вслух же он сказал дежурную, .ничего не значащую фразу:

— Я думаю, все устроится.

— Да. Нет. Вряд ли. Может быть... Хочешь еще кофе? Нет? Ну тогда...

— Сейчас ты мне расскажешь все то порядку. Как можно меньше эмоций, как можно больше фактического материала.-

— Я боюсь, что материала-то у меня как раз и нет. Пришли Жора с Аленой и Сеня с Милой. Привели этого Била... Внешность? Высокий блондин, спортивного вида, и сумка спортивная через плечо- Нет, не совсем спортивная, просто фирмы «адидас», размером с обувную коробку, но более плоская... А потом он там лежал, убитый.

— Ника, «убитый» — это уже суждение.

— Саша, у него голова была проломлена страшно, крутом крови — ужас. Правда уже засохшей. А шею как будто перерезали. Не ножом. Проволокой, может быть. И он был совсем... холодный.

— Ты что, его трогала?

Ника встала из-за стола.

— Пойдем в коридор, я тебе постараюсь объяснить. Я там не подметала. Там все как было... Вот. Он ушел как-то незаметно. Часов в девять, я думаю. Перед этим он звонил по телефону, несколько раз. Вероятно, никто не отвечал. Потом дозвонился. О чем говорил, слышно не было. И больше его никто не видел. Я проводила ребят, поднялась в лифте, со мной еще соседи ехали с седьмого этажа, подошла к двери, хотела ключ сунуть в замок, а дверь сама открылась. Я зажгла свет. Хотя мне казалось, что уходя я оставила свет в коридоре. И я чуть в обморок не грохнулась: лежит этот Бил. Я наклонилась над ним, нет, я опустилась на колени, вот так, на этом месте. Он так аккуратно лежал, руки вытянуты вдоль тела. Только голова вывернута не по-человечески. Я взяла его за руку, стала тормошить. Говорю: «Бил, Бил, что случилось?» А рука у него совсем холодная. Я тогда голову совеем от страха потеряла и побежала не помню куда, босоножки новые потеряла по дороге, мне трудно было бежать на высоком каблуке, я их сняла. Я хотела позвонить в милицию, но почему-то набрала Алешин номер. Остальное ты знаешь, да? Алеша приехал — и никого нет. И главное — как будто никогда и не было. Но только мне это не приснилось, честное слово, хотя я выпила очень много коньяку.

Турецкий открыл свой чемодан, вытащил специальную лампу и долго ползал и коридору,

— Ты душ принимала?

— Да, сегодня утром,— ответила Ника поспешно и потом удивилась: — А почему ты спрашиваешь?

— Раз принимала, это уже неважно. Ты; случайно, вчера не в чулках была? Или там в колготках.

— Нет, я босоножки одела прямо на босу ногу.

— Жаль.

— Да ведь тепло же вчера было, Саша. Какие там колготки. Хотя мне, правда, все равно было душно в овероле;

— Где-где?

Ника засмеялась:

— Не где, а в чем. В комбинезоне. Мне больше нравится называть это по-английски. По-русски нет подходящего слова. Все-таки комбинезон это рабочая одежда...

— Подожди, подожди, Никуша, ты хочешь сказать, что ты была в брюках? А ну тащи этот оверол сюда!

— Я его в грязное бросила, Саш...

— Слава Богу, что не выстирала! Тащи сюда на стол, давай клеенку... Вот так, хорошо. И пока я буду химичить — в прямом смысле слова,— постарайся выяснить у Алены личность этого Била, как его фамилия, чем он занимается и так далее.

— Ой, Саша... Я боюсь!

Нет, ты ничего не боишься, Ника. Сочини для себя историю, поверь в нее. Например: Лешка закатил тебе сцену ревности, а ты даже не знаешь, что это за тип был у тебя в гостях. Ну? Посиди, придумай что-нибудь другое. Если я тебе мешаю, могу пройтись по микрорайону Матвеевское.

— Нет, не уходи. Я постараюсь. Я уже стараюсь. Дай мне сигарету...

Ника сняла телефонную трубку. Несколько ничего не значащих фраз о головной боли, плохой погоде и напрасном стоянии в очереди за яйцами. И потом:

— Послушай, Аленка, мне сегодня мой бывший такую сцену ревности устроил! Ему, видно, наши соседки протрепались, что у нас вчера было сборище. Говорит — водишь всяких подозрительных тинов двухметрового роста, позоришься, еще заявят в, милицию, и тебя выселят, не забывай, что ты здесь не прописана. Я, в общем-то, не оправдывалась, не его, в конце концов дело, но я ведь и правда не знаю, кто он и что он... То есть как — аналогичный казус?

Ника долго молча слушала, погасила сигарету и тут же закурила другую. Турецкий тем временем прикрепил к столу штатив с очень яркой лампой и стал рассматривать Никин комбинезон через красно-оранжевое стекло. Удовлетворенно хмыкнул, после чего снял скальпелем кусочки чего-то невидимого, тщательно упаковал в целлофановый мешочек и убрал в чемодан нехитрое оборудование. Ника положила трубку и снова обмякла в безнадежности.

— Представление оказалось напрасным, Саша. Они вчетвером ехали в Аленином «форде» мимо стоянки такси около метро «Варшавская». Там стояла длинная очередь. Сеня предложил: «Давайте сшибем на бутылку». Жора крикнул в окно: «Есть кто в Матвеевку?» Из очереди выскочил здоровый парень с небольшой сумкой «адидас» в руке,- Вил то есть, сказал, что ему нужно на Веерную. В пути разговорились. Ребята стали его уговаривать, ну, что, мол, невеста для него есть подходящая. Он сказал, что ему надо сначала в одно место заехать, а потом он, может, зайдет. Потом посмотрел на часы, сказал, что есть у него в запасе минут десять и если у «невесты» есть телефон... В общем, остальное тебе известно. Кто он и откуда — они не выясняли.

— Та-ак... Это все очень хорошо, Ника... Теперь смотри внимательно. Вот ты вошла в квартиру. Я выключаю свет. Темно. Тебе не показалось что-либо странным? Вещи, мебель — не на своем месте?

— Понимаешь, сейчас еще не совсем темно. Тогда ведь был час ночи. Хотя... Вот видишь — стеклянная дверь в нишу, где спит Кешка...

К своему удивлению они обнаружили, что Кешка в этот момент бодрствовал, сосредоточенно рассматривая содержимое следственного чемодана.

— Что ли это твоя жена?

Он протянул Турецкому фотографию Ирины, обнаруженную среди криминалистических принадлежностей.

— Во-первых, почему ты не спишь? Во-вторых, где твое «здрасьте»? В-третьих, почему ты без спроса берешь чужие вещи? — строго спросила Ника.

— Мама! — заорал Кешка.— Я не могу так сразу все запомнить!

И добавил нормальным голосом:

— Здрастуй, дядя Саша.

— Здравствуй, друг Иннокентий. Эту девушку зовут Ира.

— Ну, она твоя жена?

— Почти.

— Почему у нее так много волос, а у мамы мало?

— Потому что твоей маме нравится короткая стрижка, и она ей очень идет.

— Ну, моя мама все равно лучше, чем твоя Ира.

— Несомненно. А теперь спокойной ночи.

Кешка нехотя отправился в кровать.

Закрыв за сыном стеклянную дверь ниши, Ника продолжала:

— От двери отражается свет с улицы. Тогда ничего не отражалось. Может, освещения просто не было. Не знаю. Но у меня осталось ощущение, что все-таки было темнее, чем обычно.

— Это все очень хорошо... Слушай, у тебя есть цветы? Ну, какой-нибудь букет или там горшок. А, вот же! Кажется, это георгины? Или пионы.

— Хризантемы, ведь скоро осень... Зачем тебе цветы, Саша?

— Эти твои соседи с седьмого этажа, с которыми ты ехала в лифтер в какой квартире живут?

— Прямо надо мной. Но что ты...

— Найди мне какой-нибудь лист бумаги завернуть цветочки. Я их тебе сейчас буду преподносить. Как я выгляжу для визитера — не очень? Галстуки я не ношу, поэтому ограничимся прической.

Турецкий достал расческу, пригладил волосы перед зеркалом в прихожей:

— Не Шварценегер, конечно, но вполне респектабельный советский молодой человек с букетом цветов для любимой девушки.

— Шварценегер тебе в подметки не годится. Я не шучу. Я же помню, как у нас все девчонки в школе были в тебя влюблены. Почти все...

— С тех пор прошло тринадцать лет, Ника. И все мои девчонки куда-то подевались. Так я пошел. Я скоро.

Турецкий вышел из квартиры, а Ника так и осталась стоять в коридоре, лицом к двери, прижав ладони к щекам, до тех пор, пока он не вернулся.

— Ну вот, теперь можно спокойно покурить. Идем на кухню... Вот так... Подведем итоги по делу о ценной пропаже из квартиры Вероники Славиной. Первое. Никакой пропажи не было. Второе. Так как не было предмета пропажи. Не перебивай. Третье. Вероника Славина, будучи не совсем в трезвом состоянии, в пятницу ночью вместо своей вошла в открытую дверь квартиры на пятом этаже, что было подтверждено соседями, ехавшими с ней в лифте. Я с цветочками в руках звоню к ним в дверь. «Здрасьте, здрасьте. Хочу Веронику поздравить с прошедшим. Ах, вот как? Она живет этажом ниже? Смотрите, запамятовал, а ведь был здесь пару недель тому назад... Да, действительно легко спутать: все одинаковое... Она и сама, говорите, перепутала этажи? Вместо шестого на пятом вышла? Когда же это было?.. Ах вчера... Немного от нее коньяком попахивало? Да, да, у нее была компания, справляли ее день рождения. Так что не мудрено, тем более около часу ночи. Извините за причиненное беспокойство, с совершеннейшим почтением и прочая, и прочая». Четвертое. Вы с Кешкой смело можете ходить по своему коридору и забыть о том, что на свете существовал — или существует — человек по имени Бил. Не думаю, что тебе надо объявлять кому бы то ни было о своем приключении. Лешку я беру на себя. Так же, как и официальную часть, то есть следствие по делу об убийстве — или покушении на таковое — гражданина Била, имевшем место в квартире на пятом этаже данного дома...

«Значит, я все-таки не совсем сумасшедшая. Значит, все это было. Слава Богу, что не здесь, спасибо Саше, что разобрался». Ника в который раз повторяла про себя одно и то же, пытаясь сосредоточиться на английском тексте пособия по программированию, перевод которого на русский язык она должна была закончить к понедельнику.

«Слава Богу, что они не прикончили ее там же, на месте». Турецкий уже два часа сидел на платформе Матвеевская, пропустив две электрички и не зная, что предпринять, чтобы спасти от смертельной опасности жену своего друга.