— Саша, Саша! Я тебе не сказала... Вчера звонила Александра Ивановна Романова. Просила тебя позвонить в любое время. И Меркулов тоже. Но сказал, что ничего срочного.

Турецкий с трудом открыл глаза. В комнату глядело серое московское утро.

Ну и лето. То жарища, то дождище,— пробормотал он.

— Саша, проснись же, Романова просила тебя позвонить, по-моему, случилось .что-то неприятное.— Голос у Ирины был встревоженный.

— Ирка, у меня такая профессия идиотическая, кроме неприятностей ожидать нечего. Который час?

Он пошарил по тумбочке рукой.

— Ну вот, часы пропали.

— Они у тебя на руке. Но на них три часа семь минут. А мои остались в ванной. Кто пойдет?

— Никто.

Турецкий поднял с пола телефон, поставил себе на живот и набрал «100»: «...сковское время семь часов сорок одна минута».

— У нас есть сигареты?

— Да. Две.

— Пачки?

— Нет, две сигареты. Давай бросим курить, Саша. Тройная польза: материальная, здоровье и не будем тратить время и силы на поиски.

— Давай. А еще перестанем есть, пить и мыться, будем ходить пешком и в набедренных повязках...

— Саша...

— ...и наше правительство уже. успешно действует в этом направлении.

— Хорошее у тебя настроение с утра. Давай разломим сигаретку пополам...

До начала рабочего дня в прокуратуре оставался еще час, но зампрокурора Москвы по кадрам Амелин уже бегал по коридорам с папками под мышкой. Не поздоровавшись, начал с ходу, как будто ожидал этой встречи:

— Почему вас не было вчера на работе, Турецкий? Попрошу написать объяснительную записку.

— Доброе утро, товарищ зампрокурора по кадрам,— ответил Турецкий и, повернувшись к Амелину спиной, открыл свой кабинет и захлопнул за собой дверь.

— В таком случае будете объясняться с самим Эдуардом Антоновичем! — донесся до него амелинскии фальцет из коридора.

— Матери со вчерашнего утра дома нет, Александр Борисович,— сонным голосом ответил один из сыновей Романовой,— там у них что-то страшное случилось.

Дежурный на Петровке ответил приблизительно то же самое, но в переложении на язык правоохранительных органов:

— Начальник московского уголовного розыска полковник Романова с бригадой выехала на место совершения особо опасного преступления, товарищ Турецкий... Ее заместителя подполковника Красниковского еще нет, товарищ Турецкий... Начальник отдела майор Грязнов и его группа взяли отгул за сверхурочные...

Турецкий, занялся просмотром входящей почты,-скопившейся за несколько дней. Результаты экспертиз по разным делам, письмо из контрольно-ревизионного управления о назначении документальной ревизии, заявление родственников заключенного об исключении из описи имущества — обычная почтовая рутина. И— «Лично А. Турецкому». Без обратного адреса, почтовый штемпель аэропорта Шереметьево. Он разорвал конверт, сразу посмотрел на подпись: «Алексей». Сначала обрадовался — слава Богу, объявился, стал читать и встревожился не на шутку:

«Сашка, друг. Бывают в жизни минуты, когда только старому другу можешь излить душу. Да честно говоря, надеюсь еще на твое понимание, твой такт и теплое отношение к Нике. Вчера позвонил ей, хотел сам все сказать, но не застал, врать не буду — даже обрадовался. Мать сказала, что Вероника с Иннокентием живет у подруги. Значит, с ней все в порядке, и наши страхи относительно какого-то там убийства оказались напрасными.

Не буду тянуть резину. Я встретил женщину, с которой бы я хотел связать свою жизнь. Дело не только в том, как я к ней отношусь. Она меня делает счастливым — в любое время, в любом месте — от постели до кухни. Она дает мне понять, что Ален Делон в свои лучшие годы выглядел по сравнению со мной замухрышкой. И самое главное, что я с этим согласен. Я бы мог описывать наши отношения бесконечно, но я понимаю, что это бестактно, да и просто неинтересно другим.

У меня одна просьба: объясни при случае все Веронике. Я появлюсь где-то через недельку. В Токио предстоят очень интересные соревнования. Специалисты ждут кучу рекордов. Я рад: впервые буду освещать такую помпезчину.

Жму руку, твой Алексей.»

Турецкий методически разорвал письмо на тоненькие ленты и бросил их в мусорную корзинку. Алексей имел право находить кого угодно, воображать себя Аленом Делоном или Бриджит Бардо в ее лучшие годы, и они с Никой в разводе в конце концов, но поручать такое дело кому-то другому было обыкновенной трусостью. Ника надеется, хотя и скрывает эти надежды от самой себя, на возврат к совместной с Алешкой жизни, и он, Турецкий, должен разрушить эти надежды.

Но он вдруг спохватился, вытащил разорванное письмо из мусора и стал склеивать полоски, с трудом находя нужную.

За этим занятием и застала его секретарь следственной части Клава. Она тихонько приоткрыла дверь и замерла- на пороге. То ли от отсутствия привычной косметики, то ли от бессонной ночи, а может, от слабого света пасмурного утра, она выглядела неожиданно юной и даже какой-то домашней.

— Привет, Клава, заходи, садись.

— Привет, Саш. Только ты меня близко не рассматривай, мне сегодня не до красоты... Ой, чтой-то я вас на «ты»...

— Валяй, Клава, я первый начал. Считай, что выпили на брудершафт. Ты мне хочешь что-то сказать?

— Да. Боюсь только очень. Вы... ты меня не выдашь?

— Никому и никогда. Клянусь.

— Ты наверно не знаешь, что секретарша Зимарина, Вера Степановна то есть, моя золовка.

— Это что такое? Я всегда путаю.

— Сестра моего мужа. Никто не знает. У ней фамилия другая. Она меня сюда устроила. Ну, это к делу не относится. Я сегодня с раннего утра следствие проводила, мне вся эта история с Геной Бабаянцем в сердце запала... Так вот она сказала, что в понедельник никуда не отлучалась и никакой Бабаянц не звонил. То есть теперь она понимает, что он и не мог звонить, но у ней все звонки записаны в блокнот, это она ведет запись для порядка. И никакие незнакомые люди в этот день вообще не звонили, я имею в виду, если кто-то подделал Гении голос. Она на обед не выходила, ела бутерброд со свеклой, который взяла из дому.

— А если кто-то от имени Бабаянца звонил по персональному аппарату? Ты уже высказывала подобное предположение.

— Высказывать-то высказывала, но сдуру. Золовка сказала, что персоналка с пятницы до вторника была отключена. Меняли линию.

— Значит, твоя Вера Степановна может сказать, кто в этот день звонил Зимарину?

— Она и сказала. Перед тем, как Зимарин меня вызвал, чтобы сообщить о звонке Бабаянца, к нему в кабинет приходил Амелин, Зимарин на него орал... А потом как выскочит из кабинета — «черти что, черти что, пригласите секретаря следственной части», это меня то есть.

— Значит, кто-то звонил Амелину.

— Похоже. Но на этом мое следствие и закончилось.

— Клава, почему ты решила расследовать этот случай? Ты просто боялась за себя? Что тебе не поверят, если начнется разборка?

— Это поначалу я испугалась. А потом мне все это так не понравилось...

— Ни о чем не беспокойся. Я сам буду говорить с Зимариным. Попроси Веру Степановну записать меня к нему на прием с самого утра. О нашем разговоре никому ни слова. Сама-то Вера Степановна тебя не продаст?

— Ой, что вы! Она нашего Мухомора не переваривает. А особенно его жену, красавицу эту.— Клавдия поджала губы.

— Что у нее за дела с Валерией...— Турецкий запнулся, покраснел, но продолжил: — ...с Валерией Казимировной?

— Да она Верку гоняет по своим личным делам в нерабочее время. То на рынок, то к каким-то типам за шубой... Сейчас ей понадобилось учиться играть на пианине, так она Верке велела найти учительницу с рекомендациями. Она еще когда с первым мужем жила где-то за Полярным кругом, в городе Караул, я потому и запомнила этот город, название смешное. Она там тоже все собиралась музицировать, от скуки загибалась. Но выучилась только «Танец маленьких лебедей». Мне это все Верка рассказывала, она потихоньку письма Валерии где-то умудрилась прочитать. А сама-то Валерия злющая, как змея, и жадная до ужаса. Верка ей как-то яйца достала, крупные такие, а она выбрала из трех десятков пять штук поменьше и говорит. «Беги обратно, поменяй»... Ну чего это я несу, Саш... Так я пошла.

Он не подозревал, что Валерия не первый раз замужем, ему очень хотелось узнать поподробнее о ее прежней жизни, но перед Клавой свой интерес показывать не хотел и поэтому сказал довольно строго:

— У меня к тебе просьба: попробуй разыскать Романову или Красниковского.

— Да Красниковский у Амелина сейчас сидит!

— У нас в прокуратуре?! Попроси его зайти ко мне, когда освободится.

«Та-ак. Значит, жаловаться пришел. Значит, уже известно о нашей вчерашней вылазке. То-то Амелин потребовал объяснительную. Очередная междоусобица милиции с прокуратурой». Турецкий положил перед собой чистый лист бумаги, надо было составить план работы на день. Он вывел крупными буквами: «Вероника Славина». Зажег настольную лампу — и все предметы в кабинете утратили четкость очертаний, отодвинулись, почти исчезли. Тишина стала почти ощутимой на ощупь. Он почувствовал, что теряет связь с реальным миром. Так уже когда-то было, он старался припомнить — когда же, закрыл глаза. Белые стены, тихие голоса: «пульс очень слабый, кислород, пульса почти нет, еще кислород...» Это было много лет назад, в больнице... Нет, в тюрьме, это каземат, подземелье. Но он никогда не сидел в тюрьме. От сумы и тюрьмы не зарекайся. Кто это сказал? И кто это курит вирджинский табак в камере? Это следователь. Нет, не он, это другой следователь, его допрашивают, сейчас будут пытать, заливать в пах горячий бетон... Надо им всем сказать, что Ника не забирала у Била сумку, его тогда выпустят...

— Спать надо ночью, Сашуля.

Он открыл глаза и увидел перед собой Красниковского.

— Это что — новая пассия, Сашуля? Да проснись же! Красниковский держал в одной руке сигарету, в другой — лист со словами «Вероника Славина».

— Красивая девочка хоть?

Нет, он еще не совсем проснулся, не вышел из своего странного забытья, потому что потом никогда так и не мог понять, почему он вдруг невнятно залепетал, стараясь что-то объяснить:

— Да, красивая, за ней идет охота, только это никому не известно, то есть неизвестно то, что она ни при чем. Она ничего от этого Била не брала, это только я знаю. Только сейчас догадался,— спохватился он.— Я записался на прием к Зимарину... Но это уже из другой оперы.

Он потер виски, окончательно пришел в себя.

— Ну вы со Славкой молодцы,— сказал вполне доброжелательно Красниковский,— надо же раскопать такое кладбище! Так ты меня хотел видеть?

Вообще-то Турецкий хотел узнать, где Романова и зачем он ей понадобился, но вместо этого у него вырвалось:

— Почему так быстро вчера свернули осмотр места происшествия?

Красниковский ответил сразу, как будто ждал этого вопроса:

— Меня отозвал министр. Пуго. Дал срочное персональное поручение. А долдоны из областного главка охамели совсем. Через полчаса, как я уехал, тоже смотались. Такая версия тебя устраивает?

— Ты не знаешь, почему меня Романова разыскивала? Что там за происшествие случилось такое? Слушай, Артур, дай сигаретку. Если есть лишняя, конечно.

Подполковник достал пачку «Кента».

— Что значит лишняя, Сашуля? Для тебя и последней не жаль. Кстати, если хочешь, могу сказать адресок, по которому хоть сейчас можешь получить штатские сигареты. Скажешь, что от меня. И берут недорого — полтинник за блок.

— Спасибо, Артур. У меня с собой только десятка. Так все-таки, куда подевалась Александра Ивановна?

— А, да. Шурочка на каком-то убийстве второй день загорает. Я не в курсе подробностей. Ну, если это все, тогда приветик. Вот я тебе оставлю парочку сигарет.

Меркулова на работе еще не было, хотя рабочий день в республиканской прокуратуре начинался на час раньше, чем в московской. Турецкий набрал номер его домашнего телефона.

— Ты что, Костя, заболел?

— Нет, вполне здоров. Просто надоело ходить на работу.

«Надоело ходить на работу». Это что-то новое у Меркулова. Прежде он просто горел на этой самой работе. Ему-то самому, Турецкому то есть, надоело ходить на работу уже давно. Что-то тут не так. Но Меркулов не дал времени для размышлений.

— Если серьезно, то я эти дни работаю дома. С санкции прокурора. Наш новый российский генеральный поручил мне подготовить справку для Ельцина. Борису Николаевичу не нравятся кое-какие рокировки в армии, ГБ и в МВД. От среднего звена этих органов получены сведения: некоторые части подтягиваются, к Москве под видом уборки урожая.

— Интересно. А может и правда для уборки? Или это лично против Ельцина брошена целая армия...

— Ирония здесь ни к чему. Давай, Саша, задавай вопросы.

— Тогда вопрос первый. Удалось узнать настоящую фамилию Бардина? — спросил Турецкий вполне по-деловому, но его удивила озабоченность Меркулова идиотическими слухами.

— Да. Бардаков. Неблагозвучная, не правда ли?

— Значит, не Дробот... Тогда все остальные вопросы отпадают.

— Погоди, погоди. Не снимай всех вопросов. Дело в том, что с именем товарища Бардина, в прошлом сотрудника КГБ, связано кое-что. В частности, есть сведения, на этой неделе Бардин принимал участие в двух загадочных операциях. Он приложил руку к вывозу во Владивосток, а оттуда в Токио золота. И сколько ты думаешь вывезено? Не ломай голову, все равно не догадаешься. Триста тонн. Для чего, спрашивается, это делается? Ребята из РСФСР считают: ЦК и ГБ хотят дестабилизировать обстановку в стране и мире. В первую очередь на токийской и других биржах. И еще деталька. Ельцинская команда застукала Бардина на перекачке партийных вкладов в швейцарские банки. Называют цифру в сто миллиардов фунтов стерлингов! Кручину, это управделами ЦК КПСС, связывает давняя дружба с твоим Бардиным. Разгадкой этого кроссворда я сейчас и занимаюсь, а для этого нужен домашний уют. Кстати, ты читал «Слово к народу», опубликованное в «Советской России»? Там великие писатели земли русской зовут народ к топору. А «Приглашение в окопы» в тридцать втором номере «Огонька»? Автор называет членов возможного военного заговора. Крючков, Язов, Варенников. Как бы действительно чего не накаркал этот журналист! Один мой сотрудник уверяет, что сам видел в Магадане пустующие лагеря для зэков. И еще информация к размышлению. В Лефортовской только закончен ремонт. Теперь там можно поместить тысячу политических. Не для депутатов ли российского парламента чекисты готовят тепленькие места?

— Я все это читал, Костя. Но сейчас пишут и более того — печатают такую ересь, что не знаешь кого слушать.

Помолчали.

— Теперь, Костя, проза жизни. Откуда в святом семействе Бардиных это ожерелье?

— Это длинноватая история. Теперешняя жена его, Галушко Нинель, женщина упрямая. Еще до знакомства с Бардиным была она на соревнованиях в Мюнхене и увидела в витрине магазина красивую книгу. На обложке изображена была сановная дама. На шее герцогини изображено было ожерелье необычайной красоты с буквой «N» в орнаменте. Нелька выложила на прилавок всю свою скудную валютную мелочь. Увезла эту книженцию, в Москву, повесила вырезанный из книжки портрет дамы с ожерельем над своей кроватью, чтоб любоваться. И когда Бардин предложил ей руку и сердце, то потребовала от жениха свадебный подарок — точно такое же ожерелье.

— Он за эту вещицу заплатил триста тысяч рублей. Заметь, было все это до нынешней чехарды с деньгами, когда сотни тысяч чего-то еще стоили. Но почему Бардин так испугался, когда я спросил его об ожерелье?

— Все очень банально. Бардин испугался ответственности. Если бы он сказал, что завязан в деле ювелирной фабрики, постоянным клиентом которой был наряду с Галиной Брежневой, то что? Ты бы его наградил медалью «За доблестный труд»?

— Свалил мне дело об убийстве жены Бардина, из него вырос такой хвост, что мне до его конца теперь не добраться, а сам иронизируешь.

— Я тебе очень сочувствую, я тебе очень даже благодарен, что ты помог мне разобраться с Бардиным. И извини, что заставил тебя заниматься в твое рабочее и нерабочее время своими личными делами.

Меркулов оборвал фразу, слышно было, как чиркнула спичка. Турецкий подождал, пока Меркулов раскурит сигарету, но тот молчал.

— Костя, ты не возражаешь, если я к тебе заеду при первой возможности?

Турецкий даже отдаленно не мог предполагать, при каких обстоятельствах эта возможность очень скоро возникнет... Он вытащил из пепельницы два бычка, обжег пальцы и кончик носа, прикуривая. Каждого хватило на одну затяжку. Он растер в пепельнице почти сгоревший фильтр сигареты, и в двери снова выросла фигура Красниковского:

— Между прочим, имеются нашинские, ровно десять рублей за блок. Я специально для тебя договорился.

Турецкому представилось, как он вынимает из блока пачку «Столичных» и закуривает целую сигарету. Искушение было слишком сильным, и он сказал:

— Я, пожалуй, двину. Давай адрес... Тьфу, я же к Зимарину иду на прием!

— Да он только после обеда будет! Я сам его жду. За сорок минут обернешься...

Прежде чем «двинуть», Турецкий позвонил домой:

— Ирка, живем. Через час привезу блок сигарет.