Глава третья Охота на охотников
1
— Не нравится мне его активность, — сказал сидевший за рулем средних лет мужчина с остроскулым, невыразительным лицом, одетый в серую, удлиненную куртку, похожую больше на короткий плащ, и в матерчатой шапочке-бейсболке с длинным козырьком, повернутой задом наперед.
Его собеседник сидел на соседнем сиденье и курил, выпуская дым в приспущенное стекло окна. Этот был немного моложе, но с угрюмым, «украшенным» черной трехдневной модной небритостью лицом. Одет он был так же, отсутствовала лишь бейсболка на редковолосой голове. На заднем сиденье машины лежали костыли.
— А чего не нравится? Каждый делает свою работу, — отозвался небритый. — Мы — свою, он — свою. Может, я схожу?
— Не надо, я сам, — ответил водитель в бейсболке.
Он повернул шапочку козырьком теперь вперед и низко надвинул его на глаза. Затем, открыв дверь, обернулся и взял с заднего сиденья костыли. Примерил их и, поднявшись из машины, согнулся и, тяжело опираясь на костыли, медленно зашагал, приволакивая негнущуюся ногу. Типичный такой инвалид с достатком ниже среднего уровня.
Так же неторопливо проходя мимо стоянки автомобилей, расположенной у заднего фасада офиса фирмы, инвалид на минутку остановился возле синего «пежо», соединил костыли в одной руке и, низко опустив голову, стал шарить в кармане в поисках сигарет и зажигалки. Наконец достал и то, и другое, попытался прикурить, закрываясь от ветра обеими ладонями, сложенными ковшиком, но в этот момент из подмышки его выпал один костыль и стукнул по асфальту.
Охранник, сидевший перед экраном монитора и видевший происходящее у стоянки автомобилей, усмехнулся неловкости этого прохожего.
А тот прикурил-таки, а затем, опираясь на один костыль, присел за машиной, поднял упавший, выпрямился, сунул его себе под мышку и, прижав к телу локтем, одновременно той же рукой придерживая горстью сигарету у рта, неловко зашагал дальше, по-прежнему приволакивая ногу.
Он не представлял никакого интереса, и охранник взглянул на другой монитор, камера которого следила за происходящим перед главным фасадом офиса компании «Анализ», где, впрочем, тоже не было ничего особенного — там мимо здания текла обычная московская жизнь.
Инвалид прошел сотню шагов, когда к нему подъехали песочного цвета «Жигули», со знаком ручного управления на заднем стекле, и собеседник уступил инвалиду место за рулем. Усмехнувшись, сказал:
— Ловко ты. Прямо как настоящий, я бы и не усомнился.
— А нечего сомневаться, — ответил «инвалид», небрежно швыряя свои костыли на заднее сиденье и садясь за руль. — Значит, ты ведешь, а потом подключаюсь я. Посмотрим, какие планы у него еще на сегодня.
— Ладно, — ответил «небритый» и вышел из машины. Он сел в синюю «мазду», стоявшую на углу квартала, включил на передней панели экран слежения и подъехал поближе к стоянке, чтобы видеть, когда из офиса появится хозяин «пежо». Что и не замедлило произойти.
Турецкий вышел, покручивая на пальце связку ключей, обогнул свою машину, невежливо и сильно пнул ногой левое переднее колесо и, когда машина завопила истеричным тоном, немедленно оборвал ее крик с помощью брелка сигнализации. Усмехнулся, открыл дверцу и устроился за рулем.
Выезжая со стоянки и, скорее по привычке, оглядываясь, Александр Борисович успел заметить синюю «мазду», с похожей на которую у него уже было связано неприятное воспоминание. Решил, словно бы в шутку, проверить себя и резко свернул в первый же переулок. И тут же прижался к бортику тротуара. Уставился в зеркальце заднего обзора. А вот и она, синяя «мазда», осторожно выглянула из-за угла и тоже остановилась, словно в ожидании, выставив лишь «кончик носа».
— Нет, ребята, — сказал громко Турецкий, — так серьезные дела не делаются. Я уж не говорю о профессионализме. Ну как хотите!
Он резко развернул машину, заметив при этом, как «мазда» сразу взяла с места и уехала вперед, а сам отправился обратно к офису, на стоянку. Причем оставил машину не на крайней линии, возле тротуара, по которому ходят прохожие, а подогнал к самым дверям служебного подъезда.
Охранник, который несколько минут назад видел, как посетитель выходил из офиса к автомобильной стоянке, спросил, не случилось ли чего, на что Александр Борисович ответил, что хотел бы буквально на короткое время увидеть того, кто отвечает здесь за охрану. И снова достал свое служебное удостоверение.
Секьюрити вызвал по телефону заместителя начальника службы безопасности, исполняющего в настоящий момент должность покойного Порубова, и сказал, что с ним хотел бы срочно встретиться помощник генерального прокурора.
Виталий Никифорович Севастьянов, в недавнем прошлом полковник госбезопасности, знал уже о появлении в офисе Турецкого и о беседе того с исполнительным директором — служба такая. И когда он появился и представился, Александр Борисович взял его под локоть и немного отошел с ним в сторону.
— Дело личного порядка, Виталий Никифорович. У меня тут мелькнуло подозрение, и я хотел бы попросить вас о небольшой помощи.
— К вашим услугам, — ответил тот, прекрасно зная, каким расследованием занимается помощник генпрокурора.
— У вас ведь ведется постоянное наблюдение за автомобильной стоянкой, так? Если судить по видеокамерам, которые укреплены над входом. Я правильно понимаю?
— Правильно, а что случилось?
— Сейчас объясню. С некоторых пор, точнее, с той минуты, как мне было поручено известное вам дело… Я прав, вы ведь в курсе?
— В общем, да, — хмыкнул Севастьянов.
— Так вот, с того момента меня стала преследовать, буквально по пятам, неизвестная мне машина фирмы «Мазда». Синего цвета. У меня есть основания подозревать ее, можете мне поверить. Вот и сейчас едва отъехал от вашей стоянки, как обнаружил ее. Я спросил насчет наблюдения, это реально? Я мог бы вместе с вами посмотреть сейчас запись?
— Нет проблем, пойдемте.
Когда Турецкий объяснил охраннику, что его интересует, а тот увидел стоящего рядом и кивающего Севастьянова, реакция у него была неожиданной.
— Вы, наверное, насчет того инвалида интересуетесь, да?
— Какого? — вмиг насторожился Турецкий.
— Открути запись назад и покажи, — строго сказал Севастьянов.
Через несколько минут все трое с интересом наблюдали за «пассажами» инвалида в бейсболке с длинным козырьком, который как-то уж очень ловко закрывал практически все его лицо.
Турецкий попросил дважды прокрутить то место, где инвалид случайно роняет на тротуар костыль, а после нагибается, чтобы его поднять. При этом он совсем скрылся от наблюдающей камеры.
— Все мне понятно, — сказал Александр Борисович. — Я почти уверен, что в момент, когда он нагнулся и стал невидимым для наблюдателя, этот «инвалид» поставил мне на машину «маячок» либо прослушивающее устройство. Я попрошу вас быть свидетелем, Виталий Никифорович, а вас, молодой человек, — обратился он к охраннику, — записать на видео процесс того, как мы сейчас будем снимать это постороннее устройство с моей машины. Ваша запись мне потом понадобится в качестве вещественного доказательства.
— Зачем же сами? — возразил исполняющий обязанности начальника службы безопасности. — У нас для таких дел имеются собственные высококлассные специалисты. Я сейчас распоряжусь, и, если вы, Александр Борисович, не ошибаетесь, мы все сделаем в соответствии с законом. И снимем, и зафиксируем, и понятыми обеспечим.
Даже и искать ничего не надо было. «Маячок» был прикреплен на магнитной присоске прямо под задним бампером «пежо».
Но больше всего Турецкого порадовала та пауза, которую сделал, когда закуривал, опираясь на костыль, фальшивый, надо понимать, инвалид. Были краткие моменты, когда профиль человека виделся более-менее четко. А его внешний вид очень напоминал того убийцу в сером плаще, который якобы стрелял прямо от живота длинными очередями, и описание которого дали трое мальчишек из двора дома на Оранжевой улице.
А кстати об убийце. Надо бы поторопить экспертов-баллистиков с их актом экспертизы по обнаруженным на месте убийства гильзам и пулям, извлеченным из тел, напомнить Климову, что дело неправомерно затягивается, не самому же гнать на улицу Куусинена, где расположена Московская лаборатория судебной экспертизы! А заодно и медиков пора поторопить, за ними тоже акт экспертизы трупа. Неповоротливые какие-то стали… А может, это мы такие неповоротливые?
Но мысль снова переключилась на недавние события.
«Да, ребятки, — удовлетворенно подумал Александр Борисович о своем преследователе, — вот где вы прокололись по всем статьям. И чего вам теперь еще надо, не понимаю?»
Честно говоря, он действительно не понимал, какая необходимость была в том, чтобы следить за ним? Разве не ясно, что после дерзкого убийства будут рассмотрены и расследованы все имеющие право на существование версии покушения? И надо быть дураком либо абсолютно безграмотным человеком, чтобы этого не понимать.
«А может быть, — вдруг мелькнула шальная мысль, — вовсе они никакие и не профессионалы? Но тогда кто?»
Словом, поводов для серьезных размышлений хватало, и Турецкий, чтобы не отрывать людей от дела, забрал с собой необходимые материалы и уехал к себе на Большую Дмитровку.
И он, занятый своими размышлениями и не видя за спиной синей «мазды», уже как-то не обратил внимания, что следом за ним, то догоняя, то отставая на несколько машин, двигались неприметного, песочного цвета «Жигули» со знаком инвалида-водителя на заднем стекле.
2
Климов занимался свидетелями.
Вместе с Небылицыным они как приехали с утра пораньше на Оранжевую улицу, так, не давая себе ни минуты передышки, последовательно и методично обходили все квартиры в двух домах-высотках, стоящих под углом друг к другу, образуя ухоженный двор с детской площадкой и автостоянками, не мешающими людям.
Трое дружков-приятелей, давших в прошлый раз свои показания, где-то носились, и найти их удалось не сразу. А вот пенсионеры, обсуждавшие события на лавочках детской площадки, — эти как тогда не могли ничего толком сказать, так и сейчас готовы были фантазировать, однако ничего путного из их наблюдений извлечь было нельзя.
Повезло Жене Климову. В соседнем доме, расположенном много дальше от места происшествия, он нашел пожилого мужчину. Тот, по его словам, поздно возвращался по малой дорожке домой из магазина. Это недалеко, фактически тут же, прямо за углом. Вот он и услышал треск, который сразу-то даже и не принял за выстрелы. Звуки напомнили ему треск тракторного пускача — он сам когда-то работал в Сибири, на строительстве известного БАМа, на этой тяжелой технике, и звуки поэтому были все еще как бы на слуху. Оттого и удивился. И уставился по направлению этих звуков. Но увидел такое, отчего, показалось, даже сознание у него помутилось. Оно даже было и не происшествие, как здесь потом все говорили, а какая-то киношная, выдуманная картинка из какого-нибудь американского фильма.
Он увидел, как высокий мужчина в сером плаще и этой… модной среди мальчишек шапочке быстро шел, почти бежал по тротуару навстречу пожилому человеку и, буквально как в кино, палил в него из двух пистолетов сразу. С двух рук! А когда тот, пожилой, упал на дорогу, словно срубленный, громко, пронзительно закричала женщина, и тот, в плаще, даже не повернувшись к ней, можно сказать не глядя, перевел оба пистолета в ее сторону и выпустил еще несколько пуль. Женщина упала тоже — возле большого черного джипа. А мужчина в плаще, заметно прихрамывая, продолжал быстро идти по тротуару, вдоль проезжей части, не сбавляя шага, пока из двора, сзади него, не вылетели и не догнали его песочного, светлого такого цвета «Жигули». У них резко открылась задняя дверца — со стороны водителя — и стрелок очень как-то ловко нырнул в салон, хотя был длинный, в смысле высокого роста. И машина тут же умчалась дальше, а дверь хлопнула уже при повороте на улицу.
Картина была настолько неправдоподобной и в то же время невероятно притягательной, что он, Василий Митрофанович Ожерелов, не мог сдвинуться с места. Так и стоял как вкопанный, пока не набежал народ. А потом все стали кричать, куда-то звонить. Людям давали советы жильцы первого дома, повисшие на балконах нижних этажей. Стали переговариваться. Но как только появилась милиция, народ начал расходиться. Оно и понятно: кому охота терять свое свободное время на всякие разбирательства?
И тут словоохотливость Ожерелова получила свое обоснование, объяснение.
Дело в том, говорил Василий Митрофанович, что это все происходит от всеобщего недоверия к милиции. Если б, к примеру, народ твердо был уверен, что жулика, ограбившего давеча в подъезде соседку Егоровну, действительно найдут и вернут бедной бабке отнятое, то и разговор был бы другой. А то ведь никто и искать не станет, а сперва всю душу вымотают допросами да подозрениями, что ты сама, по старости лет, допустила оплошность, где-то потеряла кровные денежки, а теперь врешь, будто тебя ограбили. Это разве не пример? Вот опять же и с убийством. Приехали, покрутились, поспрошали, чего да как было, а народ-то сразу понял, что никому это дело не интересно, и разошелся, и милиция следом уехала. А которые еще оставались как бы в свидетелях, поняли, что никто того убийцу ловить и не станет. И раз так, значит, нечего и зря время терять, лучше пойти очередной сериал посмотреть по телевизору, как ловко те же милиционеры бандитов ловят. Хоть какое утешение.
Климову было очень неприятно слушать мнение о своей работе. Ведь это именно он был здесь, расспрашивал, пытаясь выяснить хоть какую-то правду о происшедшем событии, но видел отчужденные лица, которым было решительно все до фонаря. Он-то вроде старался, а у населения совсем иное впечатление сложилось. И теперь, когда обнаружилась такая удача, он крепко «ухватился» за пенсионера Ожерелова. И протокол допроса свидетеля оформил по всем правилам, чтобы подчеркнуть особую значительность его показаний.
А потом предъявил для опознания тот фоторобот, который был составлен со слов ребят. Но Василий Митрофанович в рисунке не признал высокого стрелка, лицо которого было изображено просто темным пятном. Он сразу, почти не думая, не вспоминая, сказал, что подлинный «убивец» на этого, которого нарисовали, ни капельки не похож. А вот как тот выглядел, Ожерелов готов был хоть сотню раз повторить, потому что хорошо его запомнил. Это, наверное, та память, сказал он, которая сработала уже помимо сознания, запечатлела человека, увиденного в первый раз, да еще в крайних обстоятельствах.
Он, похоже, умел излагать свои мысли, этот пенсионер — когда-то союзного значения, а теперь… эх, да что там говорить про это теперь!..
А еще он задумчиво добавил, что если бы сам оказался в положении того стрелка, то наверняка, чтобы избавиться от свидетеля, непременно шлепнул бы и его, старика. Терять-то тому все равно было уже нечего, если он мужчину так хладнокровно расстрелял, а потом и закричавшую женщину. Кстати, в последнем факте Ожерелова потрясло именно то, что в женщину тот стрелял как бы небрежно. Будто убирал из-под ног случайное препятствие. Так, не глядя, просто смахнул назойливую муху со стола и пошел себе дальше.
Наблюдение было неожиданным и оригинальным.
А почему же тогда он все-таки не убрал и Ожерелова? Да, видно, успел разглядеть выпученные от ужаса его глаза и понял, что свидетель из него — никакой. Вот и «помиловал», а так бы… Неизвестно, чем она могла закончиться, эта случайная встреча с киллером…
Долго потом, уже придя домой, размышлял по этому поводу пенсионер и пришел к твердому выводу, что это Бог его помиловал, а не тот киллер. И взгляд у этого очень высокого человека, никак не меньше ста восьмидесяти сантиметров роста, был какой-то безумный. И глаза белые. А нос острый, и скулы тоже скошенные. И даже круглую дыру рта, открытого, словно в беззвучном крике, — все это успел разглядеть Василий Митрофанович, несмотря на тень от козырька шапочки, надвинутой на лоб убийцы, и свое собственное, растерянное и будто бесплотное состояние.
Склонный к рисованию, Евгений Анатольевич, естественно, не мнил себя художником, но самый примитивный рисунок сделать все-таки мог. И он, по рассказу Ожерелова, несколькими штрихами набросал портрет киллера, как тот себе его представлял. Василий Митрофанович сделал несколько замечаний типа: «щеки еще поуже», а лоб, наоборот, «пошире», и «нос острее, ну как у Буратины».
— Ну, в общем, похоже, — подвел он итог.
Климов немедленно уговорил его помочь составить более точный портрет, который пойдет во все службы органов охраны правопорядка, для опознания преступника. Типа «их разыскивает милиция». Ожерелов согласился, но с условием, что его привезут и отвезут потом домой. Один он выходить на улицу теперь побаивался.
А и в самом деле, ну кто будет у нас защищать свидетеля? Это все разговоры, что вроде даже закон такой есть, а как до конкретного дела, все знают, чем нередко кончаются угрозы бандитов. Вот народ и предпочитает молчать, потому что знает: милиции расскажешь, а потом газетчики растрезвонят повсюду и все фамилии назовут — никакой совести, лишь бы сенсацию ухватить за хвост! И как дойдет дело до защиты свидетеля, так никого рядом нету, сам себя, выходит, охраняй!
Еще один факт заставил Климова пересмотреть и концепцию с автоматом. Киллер, по утверждению свидетеля, стрелял с двух рук — одновременно. В этом наверняка была какая-то своя тайна. И, возможно, именно здесь и спрятан ключик к отгадке личности преступника.
— Вы не слышали? — спросил Евгений. — По одним показаниям, убийца сперва окликнул генерала, а только потом открыл огонь.
— Нет, я сразу услышал треск, а что было до того, не знаю, врать не хочу. Но если, говорите, тот сперва позвал генерала, значит, они были знакомы? Только, возможно, раньше, давно. А теперь тот киллер не хотел ошибиться или боялся по ошибке пристрелить другого, я так думаю. Он же с обеих рук стрелял, значит, чтоб уж наверняка. Без этих, как у них там говорят? Вы знаете?
— Без контрольного выстрела?
— Во-во!
— Правильно, а я об этом как-то не подумал, — сознался Климов, прикидывая, где и на каких «перекрестках жизни» могли столкнуться генерал и его будущий убийца.
Возможно, убийца действительно выполнял заказ. Но при этом он мог и не быть профессиональным киллером либо отморозком, несмотря на то что с равнодушным спокойствием убрал и женщину, когда та закричала. В этом-то и могла крыться причина — только в ее крике. А ведь будь он отморозком, наверняка уложил бы на дороге еще и старика-пенсионера, который все-таки успел разглядеть его едва ли не в упор. И свое оружие оставил бы возле трупов, как это делают профессионалы, недвусмысленно подчеркивая, что исполняют исключительно заказ.
«А ведь это ход, — подумал он, — надо будет и его отработать, молодец, Василий Митрофанович…»
Небылицын отыскал мальчишек. Они играли в футбол в соседнем дворе. Не без труда удалось оторвать их от любимого дела.
Подошли ребята, мокрые, запыхавшиеся, поглядывая назад, где уже без них продолжала развиваться футбольная баталия.
Требовалось получить от них уже официальные показания, а для этого Владимир хотел отвезти парней в окружную прокуратуру и там уже поработать. И с показаниями, и с фотороботом преступника. Но его окликнул возбужденный не меньше футболистов Женя Климов и рассказал о своей удаче.
Однако больше всего обоих обрадовал тот факт, что мальчишки без особого труда признали в Женином рисунке образ того стрелка, который, по их мнению, стрелял из автомата от живота. Но с автоматом вопрос был уже ясен, а Небылицын согласился, что, если стрелять с двух стволов одновременно, у постороннего создастся впечатление, будто бьет автоматная очередь. На то же, между прочим, указывали и следы от пуль, которые оказались в разных местах — в стене дома, а также в телах генерала и его жены. А ведь между этими тремя объектами было немалое расстояние. И, что характерно, ни одного следа от пуль не нашли в корпусе джипа. Это указывало на то, что убийца отлично владел своим оружием, стрелял метко. Но именно внезапным изменением направления стрельбы и можно было объяснить такой разброс пуль.
Теперь, когда уже кое-что прояснилось, Климов с Небылицыным посоветовались и решили не усложнять себе жизни: такой свидетель, как Ожерелов, вполне мог заменить собой десяток обычных зевак, которые кое-что слышали и, возможно, что-то даже видели. В данном случае речь шла о мальчиках. Тащить их с собой в прокуратуру, а потом везти обратно, договариваться с родителями, поскольку допрос несовершеннолетних без присутствия их родителей запрещен законом. И проще всего было покончить со всеми формальностями прямо здесь, не откладывая дела в долгий ящик.
Небылицын, пообещав ребятам, что не будет их долго задерживать, отправился с ними к родителям одного из них — Феликса Акопяна, где и повторил те вопросы, которые были заданы юным свидетелям еще в первый день, по горячим следам, записал в протоколах их ответы, дал расписаться и заодно зафиксировал их показания по поводу фоторобота, выполненного следователем Климовым под наблюдением свидетеля Ожерелова.
Больше половины дня ушло, но результат все-таки появился. И хороший результат. Климов был уверен, что и Турецкий, и Грязнов будут довольны их с Владимиром успехами.
А пенсионер Василий Митрофанович Ожерелов был, в свою очередь, польщен, когда его привезли в качестве особо важного свидетеля в межрайонную прокуратуру, а затем он помогал местному художнику создавать максимально правдивый образ киллера. Такой, каким он запомнил его в тот момент, когда на него взглянул убийца и поразил стеклянным, отсутствующим взглядом своих светлых глаз и странным типом лица.
И снова нашел для себя оправдание пенсионер: а ведь не исключено, что тот мужчина вообще не видел его, что называется, в упор, потому что все сознание его было подчинено одной страшной идее — убить генерала. Но почему тогда пострадала женщина? А он, Ожерелов, не привлек его внимание? А потому, догадался наконец Василий Митрофанович, что он молчал. А женщина закричала. И тем самым привлекла к себе его внимание. Вот в чем, наверное, дело. И Василий Митрофанович поспешил поделиться своими мыслями со следователем Климовым — таким вежливым молодым человеком, с которым и просто разговаривать приятно, не то что помогать ему в расследовании. Вот теперь пенсионер мог бы со всей ответственностью заявить о своей причастности к «громкому делу», как назвал это убийство Евгений Анатольевич.
3
Вечером они все собрались в кабинете Турецкого, чтобы обсудить итоги прошедшего дня и наметить действия на завтра. Каждый, включая Турецкого и Грязнова, рассказал о своих успехах. Но, естественно, Вячеслав Иванович постарался мягко обойти в своем повествовании отдельные моменты длительной беседы с вдовой, а потом еще и с ее взрослыми детьми, ограничившись лишь необходимыми для расследования фактами. Но по мягкому тону Вячеслава, по его благодушию и скользившей на губах масленой улыбке Александр Борисович уловил, что рассказывается далеко не все, а предмет умолчания, скорее всего, лежит в области уже чистых эмоций, а вовсе не фактуры для следствия. Уж он-то, за столько лет, знал Славку как облупленного и прекрасно чувствовал причину, по которой в его рассказе иногда появлялась эта снисходительная и чуточку ироническая интонация сытого старого котяры.
Фоторобот убийцы в бейсболке лежал на столе. Уже завтра утром Небылицын отвезет этот рисунок в типографию ГУВД, откуда листы с отпечатанными снимками будут немедленно разосланы по всем московским милицейским подразделениям для розыска преступника.
Александр Борисович внимательно рассматривал немного странное лицо. Какая-то неясная мысль тревожила его, а вот какая? И неожиданно он вспомнил слова девочки, маленькой Насти, о том, что мама ее громко позвала щенка Рэмку. Турецкий тут же попытался представить себе, как бы это могло выглядеть наяву.
Вот выходит из машины генерал. К нему приближается неизвестный человек и окликает его, а затем начинает стрелять сразу из двух стволов. Жена генерала Настя видит это, выскакивает из машины с криком «Рэм»? Вопрос или утверждение? Или призыв? Но почему маленькой Настеньке показалось, будто ее мать позвала щенка? И вообще, можно ли верить слуху ребенка, оказавшегося в чрезвычайных обстоятельствах?
Подумал и согласился, что можно.
Что еще известно?
Грязнов, слушавший Санины размышления вслух, подсказал новую мысль. Оказывается, если верить, разумеется, словам Татьяны Григорьевны, Анастасия была в свое время студенткой у Виктора Альбертовича. Тот якобы читал какой-то курс в академии ФСБ, а она училась там. И он, в смысле — профессор, как бы отбил девушку у целой толпы ухажеров.
— Как же она мне об этом говорила? — задумался Грязнов. — А вот что-то вроде того, что она, то есть Анастасия, бросив всех своих обожателей, пустилась с ним во все тяжкие.
— И что из этого следует? — Турецкий поднял брови.
— А из этого следует, Саня, что, возможно, было бы неплохо прошерстить толпу тех обожателей. Я имею в виду, посмотреть списки студентов, а ну как среди них может оказаться твоя собачка?
— Славка, — нарочито спокойным тоном сказал Турецкий, — кто тебе подсказал эту чудовищную идею?
— Ты, а кто ж еще! Я ведь с сестрой Анастасии и ее ребенком не беседовал, я с ними вообще незнаком, зато успел близко познакомиться с брошенной генералом супругой, и скажу честно, что я на его месте никогда бы так некрасиво с нею не поступил. Женщина, по-моему, не заслуживала такого отношения к себе… А с другой стороны… Сколько ему было тогда? Где-то за полтинник перевалило? Мужик еще в силе, но уже чувствует приближение…
— Это ты на своем опыте? — усмехнулся Турецкий.
— Типун тебе! — комично испугался Грязнов.
— Значит, вдова тебя убедила в этом? — с тонкой иронией «догадался» Турецкий.
— Саня, — поморщился Грязнов и кивком показал на Небылицына с Климовым, — при детях! Фи!.. Но ты на всякий случай поинтересуйся у той, молодой Татьяны, не было ли у ее сестры в прошлом знакомых по имен Рэм. Обычно, как говорится, младшие в семье весьма охотно подсматривают и подслушивают за старшими, так что не исключено.
— Идея твоя гениальна еще и тем, что полностью вписывается в нашу схему — искать причину в прошлом, — назидательно сказал Турецкий, глядя на молодых помощников. — Спасибо, Славка, проработаем и этот вариант. А теперь конкретное задание для Володи. Есть такая фирма — «Московский транспорт». Ее дочернее предприятие называется «Новое синее такси», ты видел в городе наверняка. Офис — в Юго-Западном округе. На самих машинах указаны телефоны и вся прочая атрибутика. А у «Московского транспорта» имеется конкурент под названием «Дорожные перевозки». И у этих «Перевозок» — дочерняя фирма «Комфорт-такси». Последняя является монополистом в Шереметьеве. Далее, как я понял из некоторых намеков исполнительного директора «Анализа» господина Олейника, между «Синим такси» и «Комфортом» существуют крупные разногласия по поводу общего рынка услуг. В «Комфорте» даже директора их шлепнули, был такой Арнольд Фиштейн, фамилия его мелькала в прессе — в качестве жертвы заказного убийства. Или застрелили, или автомобиль его взорвали, точно не помню.
— Я тоже что-то читал. В сводках, кажется, — заметил Грязнов.
— Естественно, а как же иначе! Личность, говорят, была заметная… Значит, задача ставится следующая, Володя. «Синее такси» курирует со стороны «Анализа» некто Малышев, его координаты — здесь, — Турецкий протянул Небылицыну визитку с телефонами Ивана Сидоровича Малышева — бывшего помощника первого учредителя фирмы Льва Латвина. — Идеальным вариантом было бы, если бы ты узнал у него, по каким причинам этот Латвин продал свои акции некоему Джичоеву, предпринимателю из Махачкалы, а сам отбыл на постоянное место жительства в Израиль. Можно было бы и по нашим каналам поинтересоваться у самого Латвина, но это сложнее, да и вряд ли он захочет сотрудничать с Генеральной прокуратурой.
— А при чем здесь конфликт между «синими» — я их не раз видел на улицах — и «Комфортом»?
— А вот это он тебе и может рассказать. Конфликт, как заметил Олейник, давний, возможно, и зародился еще в те времена, когда у руля стоял Латвин. Между прочим, тот самый, который и принял на работу генерала Порубова. Тут, я чувствую, тоже далеко не все так гладко, как они нам живописуют. Пришел, радостно встретили, и началась совместная работа. Нет, братцы, так у нас нигде не бывает. А вот навязали сверху, а ты вынужден соглашаться и терпеть — вот это бывает. Что еще могу добавить к сказанному? Я разговаривал с Джичоевым по телефону. Хитрая лиса, которая ничего не знает. Приезжать сюда не собирается, но готов ответить на любые наши вопросы, если следователь приедет к нему в Махачкалу. Я вот подумывал, что, может, Славка, нам Женю туда откомандировать? Если они его не споят, это будет для нас очень большой удачей. Как ты считаешь?
Грязнов заразительно расхохотался, а Климов немного смутился от такого поворота событий. Но смех был необидным, и следователь успокоился. Даже оправдаться попробовал, что по части спиртного он — не очень.
— Вот это и опасно, — тоже смеясь, заметил Турецкий. — Это нам со Славкой не страшно, мы сами споим кого хочешь, а с молодыми проводить такие эксперименты жестоко. Ладно, оставим идею на будущее.
А Небылицын, чтобы не терять времени, тут же по городскому телефону созвонился с Малышевым и, представившись ему в качестве члена следственно-оперативной бригады Турецкого и сославшись затем на господина Олейника, быстро договорился о встрече прямо сегодня, в течение ближайшего часа, не откладывая дела в долгий ящик…
Этот Малышев, несмотря на то что своим внешним видом совершенно определенно напоминал обыкновенного, классического «братана», даже в чуть окарикатуренном его изображении, оказался не тупым и упертым парнем, зацикленном на спорте и «качалках», как абсолютное большинство представителей этой уже, к сожалению, не новой на Руси «профессии», а хитрым и осторожным чинушей. И его крупные размеры, наголо обритая большая голова с приплюснутыми, словно придавленными к круглому черепу ушами и «боксерским», проваленным носом, свидетельствовали, скорее, как быстро понял Небылицын, лишь о юношеском увлечении тяжелой атлетикой — не больше. Прежде чем ответить на каждый задаваемый ему вопрос, Иван Сидорович, шевеля губами, будто проворачивал его во рту, потом долго смотрел в глаза собеседнику, пытаясь понять, зачем его об этом спрашивают, и только потом интересовался: «А зачем это вам?» И похоже было, что такова привычная, отработанная форма его мимикрии.
Даже постоянные ссылки на Олейника, настоятельно советовавшего следователям «побеседовать с Иваном Сидоровичем», не успокаивали этого якобы тугодума. На самом же деле, интуитивно чувствовал Небылицын, этот «спортсмен» был себе на уме.
Итак, речь зашла о Латвине, первым помощником которого и работал в свое время Малышев.
— Почему Лев Борисович вдруг оставил свое детище?
Малышев, как уже было сказано, «пожевал вопрос» и спросил в свою очередь:
— А разве это важно для следствия?
— Речь идет не просто о смерти, но об убийстве начальника службы охраны, принятого на работу самим Латвиным, — сухо ответил Небылицын.
Чтобы не возиться сейчас с протоколом допроса свидетеля, в котором этот зануда наверняка отыщет для себя массу зацепок, чтобы не отвечать вообще либо отделываться малозначительными ответами, типа «не помню» и «не знаю», Владимир предложил сделать магнитофонную запись с определенным предварительным вступлением допрашивающего его сотрудника уголовного отдела милиции — ну как это делается нередко. Затем последует расшифровка и подписание каждого листа свидетелем. Здесь Малышев, видимо, не узрел для себя прямой опасности и согласился. С оговорками, конечно.
— Так как же насчет Латвина? Это же было при вас, мы проверяли, — слукавил Небылицын, говоря о проверке.
Хватило, между прочим, и ссылки на Олейника, которому, кстати, немедленно перезвонил Малышев, и тот подтвердил свое разрешение на допрос его в качестве свидетеля, так что теперь и крыть ему было нечем.
— Да, я что-то такое помню… — неуверенно ответил Малышев, с трудом наморщив гладкий и чистый лоб — не получались у него морщины, придающие индивидууму серьезный и значительный вид много размышляющего над жизнью человека.
— Поконкретнее, пожалуйста.
— Я не уверен, что это необходимо следствию, поскольку к Порубову вряд ли имеет отношение…
— Позвольте нам самим решать — имеет или не имеет. Ответьте прямо на поставленный вопрос.
— Прямо? Хм, а я и сам, может, хотел бы услышать прямой ответ. Вы бы у самого Латвина спросили, уж он-то наверняка знает.
— Как, вероятно, и его первый и самый доверенный помощник, коим были вы, уважаемый Иван Сидорович, — подлил маслица Небылицын.
Оказалось, вовремя. Малышев не то чтобы просиял, но исполнился новой значительности, что немедленно отразилось и на его осанке — выпрямился и гордо расправил крутые плечи тяжелоатлета.
— Что я могу сказать? Принести своими признаниями какой-либо вред Льву Борисовичу я вряд ли смогу… Да и сроки давности, как у вас говорят, наверняка уже все прошли. Это было с телевидением связано. Лев Борисович договорился о покупке спортивной редакции одного общероссийского канала. Я понимаю, для того, чтобы превратить его затем в самостоятельный спортивный канал для освещения спортивной жизни в стране и за рубежом. Идея была интересная и плодотворная. Мы провентилировали вопрос. Поступали предложения о сотрудничестве из Германии, Италии, Франции. Англичане заинтересовались. Ну и, конечно, американцы — те никак не могли упустить случая получить для себя выход на всю Россию. Словом, перспективная идея.
— Вы имеете в виду канал Народного телевидения России — НТР, да?
— Вот именно. Но в самый разгар обсуждения уже даже и не идеи, а конкретных пунктов договора вмешалась, так сказать, посторонняя рука.
— Чья же, если не секрет?
— Теперь уже, думаю, не секрет. Хотя я не уверен, что это так важно для вашего следствия. Я все-таки не вижу связи.
— Давайте, Иван Сидорович, мы позже обсудим с вами этот аспект?
— Я готов.
— Позже, не сейчас, пока следствие еще не имеет соответствующей информации.
— Ах, вы в этом смысле? Возможно, но я не думаю…
— Продолжим?
— Да, конечно. И тут, насколько я в курсе, в дело вмешалась… — Он задумался, картинно, будто Ленин на известном полотне, прижав ладонь ко лбу. Сказать: к высокому — было нельзя, потому что его голова вся, от переносицы до ямки на шее, с задней ее стороны, представлялась одним сплошным лбом.
— Вы говорили — рука, — подсказал Небылицын.
— Да, именно она, — значительно подтвердил Малышев. — Договоренность наша, если мне не изменяет память, была достигнута с генеральным директором канала, вы можете его помнить, был такой Владлен Кедров. Он позже был убит.
— Это было громкое убийство, и прежний президент заявил официально, что берет расследование этого преступления под свой личный контроль.
— Все правильно. Но только «контролировала», как позже выяснилось, расследование этого демонстративного убийства правая рука самого президента, генерал Коротков. Потому все так и закончилось. Ничем, в сущности.
— Что именно? Что вы имеете в виду?
— Ну как же! — словно бы удивился непониманию Малышев. — Кто, по слухам, совершает убийство, тот его и контролирует. Вполне по-нашему. И каких же вы хотели бы после этого результатов расследования?
— Но ведь, если и мне не изменяет память, именно эти люди, я имею в виду, из ближайшего окружения того президента, были вскоре все отправлены в отставку? Я говорю о госбезопасности. В том числе не только о директоре ФСБ Воронове, но и начальнике Службы безопасности самого президента Короткове, не так ли? А ранее точно так же обошлись и с Порубовым. Но при чем здесь Латвин?
— Спортивный канал тогда так и не отошел к конкуренту Латвина, некоему Леониду Треневу, которого, по определенным слухам, проталкивали Коротков с Вороновым. Вот после этого убийства Кедрова Льву Борисовичу и пришлось отойти от дел. Я не могу утверждать, что ему это предложили господа из госбезопасности, но он был чрезвычайно взволнован теми событиями. А тут подвернулся удачный вариант. Джичоев — очень богатый человек. И не только на Кавказе, можете мне поверить. Он, как все нувориши, нагл и беззастенчив, но у него есть гениальное качество — он не лезет в те проблемы, в которых не разбирается. Он даже Барканова слегка оттеснил, придумав ему важный пост в Совете Федерации, где тот должен как бы представлять интересы его республики, и тем самым отвел от конкретных дел, переложив всю ответственность на плечи прекрасно знающего дело Алексея Владимировича. Это, конечно, не совсем то, что было при Латвине, нет того размаха и блеска, зато есть уверенность в завтрашнем дне, что само по себе уже немало в наше время. Только я так и не понял, чем моя исповедь поможет вам в раскрытии убийства Порубова?
— А разве Порубов не мог быть тоже замешан в той истории? Давайте попробуем рассуждать логически?
— Я внимательно вас слушаю, — со значением кивнул Малышев.
— Порубов ведь уже работал на фирме, когда случилась та трагическая история с убийством Владлена Кедрова?
— Разумеется.
— Если предположить, что его, то есть Порубова, бывшие руководители собирались провернуть операцию с телевизионным каналом, то на чьей стороне должен был оказаться Виктор Альбертович, как вы себе представляете?
— Они — его коллеги, но Лев Борисович — работодатель. На его, значит.
— Но человек, с которым вел успешные переговоры ваш Латвин, был убит, и после этого Лев Борисович спешно продал свои акции. Разве это ни о чем не говорит?
— Кому-то, возможно, и говорит, но я не пользуюсь недомолвками и ничем не подкрепленными предположениями. Поэтому мой рассказ вряд ли будет вам полезен.
— Слушайте, Иван Сидорович, вы, как я вижу, основательно успели повариться в том котле, когда речь у вас на фирме шла о покупке канала на телевидении. Объясните мне, пожалуйста: вот вашей, вполне успешной к тому времени фирме, даже финансовой группе, зачем нужно было это телевидение? Ведь это одни заботы.
— Вы совершенно не представляете себе специфики, — гордо ответил Малышев, по которому было видно, что уж он-то представлял. — Спортивный канал — это большая коммерция. Это огромные деньги от рекламы. Все эти матчи, соревнования, в которых принимает участие практически вся мировая общественность, — это же колоссальный пиар! Это — наиболее броская реклама товаров! Это в конечном счете влияние на мозги избирателей! Тот, кто владеет спортивным каналом, сидит на гигантской куче денег, которая у него никогда не кончится. Отсюда и конкуренция.
— То есть вы предполагаете, что та же госбезопасность, в лице конкретных людей, имена которых здесь у нас прозвучали, захотела овладеть каналом, а когда получила отказ от генерального директора, попросту убрала этого человека?
— Вы слишком примитивно судите. Но, в общем, возможно, где-то и правы, хотя я не вижу основательных доказательств этой версии. И попрошу вас в дальнейшем на мою точку зрения в этом вопросе не ссылаться. Я не смогу подтвердить своих слов.
Последнюю фразу Малышев проговорил отчетливо прямо в микрофон стоявшего перед ним диктофона.
— Хорошо, мы учтем этот момент, — согласился Небылицын. — А скажите, именно в те дни не было никаких конфликтов между Латвиным и Порубовым? Вы же, как мне представляется, были все время рядом со Львом Борисовичем?
— Да, это так, но конфликтов между ними не было.
— И они спокойно попрощались, и Лев Борисович вылетел в Израиль? Чтобы больше сюда не возвращаться?
— Кто вам сказал? — удивился Малышев. — Лев Борисович бывал в Москве и в Санкт-Петербурге уже несколько раз. На свои деньги и с помощью израильского правительства он создал на своей новой родине спортивный канал, о котором мечтал здесь. И теперь с ним охотно сотрудничают некоторые наши, отечественные телевизионщики. Просто некоторое время назад новое руководство «Анализа» сделало ему предложение начать уже на новом уровне сотрудничество с фирмой, но Лев Борисович обещал только подумать. Зная эту его обтекаемую формулировку, рискну предположить, что никакого сотрудничества у нас с ним не будет. А лично мне он звонил, поздравлял с юбилеем, это было очень приятно. Возможно, он скоро опять появится в России.
— Значит, после той истории с телеканалом в отношениях между Порубовым и Латвиным ничего не нарушилось?
— Вы так настойчивы, будто пытаетесь доказать, что в смерти Порубова повинен Лев Борисович. Я не разделяю вашей точки зрения. — Он помолчал и добавил: — Значит, мы с вами договорились, что ни одного слова, помимо моей воли, вы в протокол нашей беседы не вставите? Я могу быть уверен?
— Всецело, — почти машинально ответил озабоченный Небылицын, понимавший, что ровным счетом ничего нужного и весомого он от этого «каменного» Малышева так и не получил, не сумел выбить.
Но Владимир даже и не подозревал, какую важную информацию на самом деле получил. Просто для нее еще не пришло время, и надо было спокойно ждать. А он горел нетерпением поскорее завершить расследование.
«Ничего, — скажет ему позже Турецкий, — так бывает. Для понимания определенной информации ты должен был и сам созреть…»
4
Александру Борисовичу не давал покоя Рэмка.
И вот, созвонившись с Татьяной Васильевой, в недавнем девичестве — Копыловой, он отправился к ней домой, чтобы заодно навестить и дочку Анастасии. Про ее мать ее лечащий врач, завотделением Надежда Ивановна Монахова, женщина с мягким голосом и твердым характером, сказала Турецкому, что дело, возможно, пойдет на поправку. Раны оказались не столь значительными, как представлялись поначалу, но сыграл свою роль шок, и она все еще не приходит в себя. Хотя и остается надежда, что болезнь удастся победить. Вот на это и надо рассчитывать. И еще она сообщила, что раненой женщиной занялся сам профессор Шквальский. Это «медицинское светило» являлось академиком Академии медицинских наук и считалось крупнейшим специалистом в области реабилитационной медицины. Словом, Анастасии повезло, если в данном случае уместно такое выражение.
Татьяна, которой он позвонил, согласилась принять гостя. Но именно гостем Александр Борисович быть не собирался. У него занозой сидел в голове крик Насти: «Рэм», что, кстати, снова подтвердили мальчишки, которых уже по всем правилам допросил Володя Небылицын. Она, уверяли теперь они — причем все трое, — закричала так, будто узнала того человека, который стрелял в ее мужа, а потом и в нее.
Таня, как младшая сестра, наверняка помнила то время, когда Настя собиралась выходить замуж. Возможно, она знала либо видела и прежних ухажеров своей старшей сестры. Младшие в этом смысле бывают весьма наблюдательны. Вряд ли, конечно, остались фотографии того времени, академия ФСБ — не та контора, которая позволяет своим студентам делать групповые снимки. Но — кто знает? Ведь они были молодыми, небось напропалую ухаживали друг за другом. Неспроста же прозвучала у вдовы Порубовой фраза о том, что студентка бросила всех своих обожателей, чтобы вместе с преподавателем пуститься во все тяжкие. Что она подразумевала под этим? Охмурить и выйти замуж?
Или это у нее было просто раздражение, вызванное той, заглохшей уже ненавистью к «изменщику»? Тем более что ей наверняка было известно, что женитьба была бы скорее формальным актом, нежели узаконенной процедурой, но дела это обстоятельство не меняло. А если и меняло, то лишь в том смысле, что все, принадлежавшее прежде Виктору Альбертовичу, теперь, после его смерти, по закону возвращалось его первой семье. Если не передумают Татьяна Григорьевна или ее дети, которым может понравиться идея оставить теперь «разлучницу» вместе с ее дочкой с носом, то есть без средств к существованию. Ведь наверняка Порубов, в его-то положении, не писал никаких завещаний.
Хотя, может быть, все, что он имел, уже официально принадлежит Анастасии Копыловой — пожилые люди в критических ситуациях ведут себя неадекватно. Почему бы и Виктору Альбертовичу не переписать все на свою дочку Настеньку? Она, к слову, чью фамилию носит, матери или отца? Это тоже интересный вопрос.
В общем, история, прошлое этой семьи, в скрытой глубине которой вполне могла уместиться и причина трагического поворота событий, была главным пунктом, на котором Александр Борисович собирался заострить свое внимание. И Таня — хотелось думать — могла ему в этом вопросе помочь. А больше — никто, поскольку уже известно, что родители у сестер «приказали долго жить».
Важно было узнать также, на каком факультете училась Копылова, как звали ее коллег — это, наверное, проще было спросить у Тани, чем снова беспокоить по столь мелкому вопросу «общего друга» Генриха. А вот когда вопросы приобретут наконец свою конкретику, тогда можно будет обратиться за помощью и к нему…
Таня внешне выглядела лучше, чем в первый раз, когда они встретились в Ясеневе. Наверное, известие о том, что Настя осталась жива и ее положение немного стабилизировалось, подействовало на молодую мать — она словно расцвела. И Турецкого встретила хоть и озабоченно, но с не исчезающей с лица улыбкой. Она одновременно делала сразу несколько дел: варила что-то на газовой плите, кормила на кухне Настеньку, которая, сидя на стуле, болтала ножками, гладила на углу стола высохшие распашонки и смотрела в телевизор с приглушенным звуком, где передавали какой-то очередной мексиканский или бразильский сериал.
Муж ее был на работе. Ребенок спал. Поэтому встретила она Турецкого и сразу приложила палец к губам — потише, не разбудите!
Александр Борисович прошел на кухню, присел на один из стульев и погладил Настеньку по макушке — девочка посмотрела на него снизу вверх веселыми глазами. Слава богу, подумал он, на ребенке не отразилось. И он стал рассказывать все, что узнал о здоровье Насти-старшей. О том, что у нее великолепный лечащий врач, что консультирует известный профессор, академическое светило, что она обязательно теперь выздоровеет, но произойдет это, видимо, нескоро, так что придется ждать. Ну а пока идет следствие и у него возникают некоторые вопросы, ответы на которые, разумеется, могла бы дать сама Настя. Однако, как утверждают врачи, речь может вернуться к ней еще нескоро, а время не терпит. И дело здесь, пояснил Турецкий, в том, что следствию, для того чтобы отыскать убийцу, приходится обращаться к прошлому семьи Порубова—Копыловой. А это дело непростое, ибо свидетелей того времени на примете у следователей не имеется. И вся надежда теперь остается на то, что Татьяна Андреевна, как младшая сестра Анастасии, возможно, что-то помнит и знает.
В это время из коридора на кухню, ковыляя на кривых, тонких ногах, пришлепал шоколадно-рыжий щенок. У него были большие, свисающие до полу уши, тонкий крысиный хвостик, шелковистая спинка и розовый толстый живот. Вероятно, это и был тот самый Рэм. Турецкий нагнулся, чтобы его погладить, но тут же почувствовал, как у него стремительно намокает носок. Это Рэм пристроился к его ноге.
Турецкий смущенно отпихнул щенка, стараясь не сделать ему больно. Таня всплеснула руками и кинулась подтирать тряпкой лужицу. Настенька засмеялась и, мигом соскочив со стула, принялась тискать щенка, отчего тот даже заскулил. Татьяна тут же прогнала девочку обратно на стул — доедать кашу, а щенка за шкирку вынесла в коридор. Словом, случился легкий семейный переполох, который закончился так же быстро, как начался.
Таня стала извиняться за щенка, оправдываясь, что он еще не научился исполнять свои надобности как положено. Александру Борисовичу она предложила снять носок, и она быстренько его простирнет и тут же погладит, высушит, благо и утюг горячий.
Турецкий остановил хлопоты, сказав, что ничего страшного не произошло, а носок сам высохнет. Но данный факт почему-то сразу объяснил ему, что никакую собачку, как говорила Настенька, ее мама конечно же не звала. Там был другой Рэм — и более страшный, которого она, вполне вероятно, вдруг узнала. Рэм — из ее прошлого. Кто же это мог быть?
На вопрос о студенческих годах старшей сестры Татьяна сразу не ответила, стала напряженно думать, словно вспоминать. Но Турецкий расценил ее длительное молчание не как забывчивость, а как некоторое замешательство. Что-то она знала и о чем-то, видимо, не хотела бы говорить. Но именно это ее молчание и подсказало Турецкому, что он, кажется, на верном пути. И он стал мягко объяснять, что, не зная прошлого Анастасии Андреевны, они не смогут отыскать и наказать убийцу ее мужа, человека, из-за которого пострадала и сама Настя.
Наконец, будто поддавшись уговорам гостя, она сказала, что, к сожалению, знает слишком мало, чтобы это представляло для него интерес, но если он настаивает…
Нет, она, естественно, ничего не знала о том, на каком факультете и чему конкретно учили Настю в академии. Понимала, что учебное заведение закрытое, разговоров о нем дома не вели. Ни о каких веселых студенческих компаниях речи, естественно, и близко не было. Но то, что у Насти были друзья-приятели, секрета не составляло. Один из них даже несколько раз провожал ее до дома. Родители как-то не очень весело шутили однажды, что быть профессиональной свадьбе. Таня, которой тогда исполнилось только четырнадцать лет, ничего в этих разговорах не понимала, но завидовала сестре.
Помнила она и того ухажера, который однажды даже появился в их доме.
— Как его звали, не помните? — мягко спросил Турецкий.
Татьяна помедлила с ответом, словно ее мучило что-то, и наконец сказала:
— Его звали Рэмом. Это был очень красивый молодой человек, он был немного постарше Насти, светловолосый, кудрявый, высокого роста. Они казались такой красивой парой. Настя ведь тоже немаленькая — сто семьдесят пять сантиметров — прямо как модель, по нынешним параметрам.
— Вы неохотно назвали его имя, — заметил Турецкий. — Отчего, Таня?
— Я подумала, что, раз Настя закричала «Рэм!», вы немедленно станете подозревать его. А я… — И Татьяна опустила глаза, при этом щеки ее заалели.
— Понятно, — улыбнулся Турецкий, — я подозреваю, что вы были сами влюблены в приятеля своей сестры, так?
Она кивнула и тут же взялась за утюг, проверила, насколько он горячий, и принялась неистово разглаживать очередную распашонку.
Между тем Настя доела свою кашу, выпила стакан молока, и ее спровадили в комнату, чтоб не мешала серьезному разговору с дядей-следователем.
— И где этот Рэм? И как его фамилия? — после длительной паузы вернулся к разговору Турецкий. — Вы о нем что-нибудь слышали?
— Фамилии не знаю, Закончил, как все, академию, получил назначение и уехал. А Настя? Сестренка диплом не получила. Вернее, учеба закончилась у нее гражданским браком, о котором вы знаете. Ну тут еще произошли события…
— Какие, если не секрет?
— Умерли родители. Отец, потом вскоре мама. Мы остались одни. Надо было как-то устраиваться. Вот тогда у нас в доме и появился Виктор Альбертович. Он уже знал о нашем горе, посочувствовал, помог материально, ну и пошло-поехало… А потом они сошлись с Настей, и она переехала к нему жить. Он ей большую квартиру купил на Оранжевой улице, в новом доме. На ее имя. А потом и нам с Петей помог на новом месте обосноваться, вот здесь уже. Мы же в коммуналке с родителями жили. Дом старый, давно уже снесли. Вот так все и получилось.
— У вас нет фотографий тех времен? Обычно ведь в семьях хранятся альбомы всякие, а?
— Может, что-то и осталось. В основном когда мы были маленькие. Школьные еще, наверное. В институте Настя не снималась, это я знаю точно, но вот летом, на даче…
— А где у вас дача?
— Это не у нас, это у Виктора Альбертовича. Мы с Петей там бывали, в гостях у них. В Малаховке, возле озера. Но посторонних там, на снимках, нет, — с некоторой даже язвительностью добавила она.
— Чего это вы? — снова улыбнулся Турецкий. — Неужто восприняли мой вопрос как какую-то провокацию?
— Да я не знаю, чего вы хотите… — вздохнула Таня.
— Хочу найти убийцу. Вот, кстати, этот тип вам никого не напоминает?
Александр Борисович достал из кармана фотографию с рисунка, сделанного в Экспертно-криминалистическом центре с помощью «пенсионера союзного значения» Ожерелова. Он положил фото на стол и подвинул к Тане.
Та недоверчиво взглянула на нее, затем взяла в руки, стала рассматривать внимательно, даже губы поджала. Но потом резко встряхнула головой и отрицательно покачала ею.
— Нет, я такого ни разу не видела. А если вы думаете, что это — Рэм, то ошибаетесь. Он был красивым, — мечтательно произнесла Таня. — А этот урод совсем даже близко на него не похож.
— Этот тоже высокий, где-то за сто восемьдесят. Хромает на левую ногу.
— Ну и что, мало их, длинных киллеров? — с вызовом ответила Татьяна. — Вы в телевизор поглядите!
— Некогда мне в него глядеть, милая моя, — с сожалением ответил Турецкий. — А фотографии ваши семейные вы мне все-таки покажите.
А потом он долго и внимательно рассматривал вставленные в прорези альбома черно-белые фотографии прошлых лет. «Познакомился» с родителями девочек, с их дядями и тетями, с самими девочками. На одном снимке Настя была особенно хороша. И не то чтобы очень уж броская и эффектная, но откровенно притягательна, чем-то по-своему невероятно красива. Таня ведь сейчас примерно в этом же возрасте, но она — другая, проще и как-то современнее, что ли. Хотя тоже с перчиком. Интересно, как это простой слесарь-инструментальщик Петя справляется с ней? А может… Да, чужая душа — потемки…
— Это в каком году снято, не помните? — спросил он у Тани.
Та посмотрела, пожала плечами, поскольку ни на самой фотографии, ни на ее обороте ничего не было написано, и сказала неуверенно:
— По-моему, это перед поступлением Насти в академию. Скорее всего. Школу здесь она, во всяком случае, уже закончила.
«Хороша девочка, — отметил про себя Александр Борисович. — И понятно, что за ней табуны могли бегать…»
— А почему она пошла именно в закрытую академию ФСБ?
— А у нас папа был военным. А в годы войны служил в особом отделе, может быть, поэтому.
«Все могло быть, — подумал Турецкий, — но если папа служил честно, то и дочке поступить в этот институт было наверняка проще, чем в какой-либо другой». Надо будет, решил он, проверить и этот факт. А Настину фотографию он забрал с собой, твердо пообещав вскоре вернуть ее. Уж такую-то девицу, без сомнения, вспомнят пожилые сотрудники академии, если им ее показать. Ну а за фотографией может и хвост «обожателей» объявиться.
А между прочим подумав о «хвосте», Турецкий вмиг перенесся в сегодняшнюю действительность — показалось даже потешным такое сравнение. Уж не тот ли это «хвост», который теперь и его преследует?
Он оглянулся и не увидел за своей спиной ничего подозрительного. Ну разве что светлые, неопределенного какого-то цвета «Жигули», резво поспешающие за ним.
— А мы проверим, — сказал он и тут же свернул в первый попавшийся переулок.
Проехал по нему целый квартал, свернул налево, прокатился по трамвайным путям и наконец снова выбрался на главную магистраль. Продолжая движение, стал оглядываться и присматриваться к следующим сзади машинам и… в проеме между движущимися рядами транспорта увидел синюю машину, похожую на ту приземистую «мазду». Похожую, но, может быть, совсем не ту? Но почему по его следам всегда движется именно такая синяя и приземистая машина? Это уже становилось навязчивым. Пора, значит, предпринимать и ответные меры.
Размышляя так, он поглядывал в сторону синей машины, двигавшейся почти параллельно с ним, но не обгонявшей его. И вот машина — она при более близком рассмотрении оказалась все-таки «маздой» — свернула на перекрестке налево и пропала из поля зрения. Значит, ошибся. Турецкий вздохнул с облегчением. Что это ему в последнее время повсюду мнятся преследователи?
Хотя если быть справедливым, то длинный мужик в бейсболке был все-таки реальностью. Как, впрочем, и тот киллер, который расстрелял семью Порубова. И два снятых из-под заднего бампера «маячка» слежения тоже оставались совершенно конкретными вещественными доказательствами деятельности его преследователей. Нет, подумал Турецкий, пора подключать Славку с его службой…
5
Агента, с которым иногда работал Небылицын, звали Красный. Не то чтобы красный цвет был отличительной чертой его характера, вовсе нет, и с носом, как у всех пьющих людей, у него был относительный порядок, и под красным знаменем он не выходил на митинги коммунистов. Просто фамилия была у него такая — Краснов. И законопослушностью этот Егор Кузьмич никогда не отличался, и много хлопот доставлял участковым в своем районе тем, что нередко устраивал в собственной квартире общественные попойки — шумные и, как правило, безобразные.
Краснова знали в ближайших отделениях милиции как человека не совсем пропащего, скорее склонного к излишествам, что случалось даже не очень и часто, зато громко, и тогда обеспокоенные соседи обрывали все телефоны в мольбах утихомирить гуляющую компанию.
Небылицын в свое время пригляделся в этому забулдыге и понял, что никакой он не забулдыга, а просто мается от безделья. Работы у него нет по душе, вот и бузотерит. Володя, то бишь майор милиции Владимир Афанасьевич, устроил Красного в таможенный терминал — на подсобные работы и тем самым обрел необходимого для себя помощника, когда дело касалось одной из самых преступных сторон таможенной деятельности. Красный, как оказалось, умел видеть, что происходит в терминале и вокруг него, будучи при этом совершенно как бы даже и незаинтересованным в наблюдении за событиями на таможне. И за это его особо ценил Небылицын, никому не открывая имени своего наблюдателя. А Красному понравилась опасная, в общем, игра, в которой он чувствовал себя всегда победителем. Да еще Владимир Афанасьевич отстегивал ему суммы, необходимые для «отдыха головы и тела». Чем не жизнь?
На этом таможенном терминале, как было известно Небылицыну, сошлись очень многие интересы, в том числе кардинально противоположные. Неоднократно он слышал и название фирмы «Дорожные перевозки», которые были связаны с таможенными службами. И теперь, когда майор получил от Турецкого прямое указание отработать противоречия между «Дорожными перевозками» и «Московским транспортом», он решил дать задание Красному «пошарить» на этот счет в терминале.
Они встретились на конспиративной квартире у Небылицына, которую тот снимал у старушки, в летнее время уезжавшей в деревню и не возвращавшейся до самой осени. Квартира располагалась в доме на улице академика Варги, прямо напротив Тропаревского лесопарка, очень удобно для скрытого посещения.
Зная особое пристрастие Красного, Небылицын приготовил для более откровенного разговора бутылочку «красненького», то есть темного итальянского вермута, который предпочитал его агент с изысканным вкусом. И вот так, сам — рюмочку, он — стаканчик, под виноград и финики, у них затеялся разговор об этих фирмах. Впрочем, Небылицына больше интересовали не они сами, а их дочерние организации — «Новое синее такси» и «Комфорт-такси», конкурирующие на рынке перевозки пассажиров.
— Ты, что ль, Афанасьич, про Фишку интересуешься? — почти с ходу спросил Красный, который оказался отчасти даже в курсе того, кто и каким образом приговорил директора «Комфорта». Это в милиции существуют вопросы и разночтения, а у них, у народа, мнение твердое. — Консультант убрал Фишку. Скинул, как говорится, с доски.
— Это какой же Консультант? — насторожился Небылицын.
— Ну ты даешь! — восхитился незнанию Красный. — За это с тебя еще флакон. — Он щелкнул пальцами по горлышку быстро убывающего вермута.
Возражений не последовало — тема определенно требовала своего развития. Красный сбегал и скоро вернулся с новой бутылкой красного «Чинзано». И выяснилась следующая история.
И «синие», и «комфортные», уже в силу специфики своей работы, были, так или иначе, «завязаны» на таможне. Говорили, что «крышевал» «синих» бывший генерал из КГБ-ФСБ по кличке Консультант. И у него якобы возникли серьезные разногласия с «Комфортом», директор которого Фишка — фамилию его не мог точно припомнить Красный — не то Финкельштейн, не то Финкельман, одним словом, Фишка, — заключил с руководством терминалов Шереметьевского аэропорта долгосрочный договор о пассажирских перевозках, основательно потеснив при этом в сторону солнцевскую братву, в свою очередь «державшую» и таксистов, и частников в своих руках. То есть этот Фишка отогнал солнцевских, да, говорили, еще и подольских тоже, от большого, жирного пирога. Ну, братва диктовала пассажирам свои цены, а другого способа добраться до Москвы, кроме как на автобусе, не было. А с автобусами — там тоже своя история, как ими распоряжалась братва. Но это другое дело.
Короче, Консультант устроил «стрелку» с Фишкой, но, говорят, они ни к чему не пришли. И тогда в один прекрасный день, точнее, ранним утром, когда Фишка вышел из дома, недалеко от метро «Профсоюзная», чтобы ехать в свой офис в Беляеве, его «мерседес» прямо как бы сам по себе с грохотом, от которого вылетели все стекла в двух соседних домах, взлетел на воздух. И, самое главное, видеокамеры, укрепленные над подъездами, ничего не показали. К дорогой машине никто не подходил и мину не подкладывал.
Вот о самом этом факте было уже известно Небылицыну. Но «грешили», насколько он помнил, на бандитов из солнцевской организованной преступной группировки, правда, прямых доказательств совершения преступления именно ими у следствия не было. Так и осталось дело «глухарем».
Почему солнцевские, было понятно — именно их оттеснил с рынка Фиштейн, использовав при этом, кстати, свои знакомства в ФСБ. Было неподтвержденное, правда, подозрение в том, что вообще фирму «Дорожные перевозки» «курировал» по своим каналам сам бывший директор ФСБ, вышедший на пенсию, а точнее, изгнанный, вероятно, «за непослушание» еще прошлым президентом, генерал армии Воронов. Или он просто имел там свои жизненно важные, как говорится, интересы?
Да, такие слухи одно время имели место. Но как бы, любопытно узнать, пошел Консультант, если имелся в виду Порубов, занимавший должность консультанта в «Анализе» и носивший, по некоторым сведениям, такую кличку, против своего прежнего начальника? Похоже на абсурд. Хотя, с другой стороны, что может быть более абсурдным, чем битвы политиканов?
Так это, получалось по рассказу Красного, убрав Фиштейна, Порубов тем самым наехал на Воронова? Да разве такое может быть? А если произошло, тогда почему эти двое всесильных в свое время людей, а третий среди них — Коротков, не встретились и не договорились между собой? Почему, говоря воровским языком, который им должен был быть известен уже по роду профессии, не забили «стрелку»? Нет, ничего нельзя было понять.
Однако если машина взлетела на воздух, а камеры слежения ничего не показали, значит, заряд был установлен мощный и был приведен в действие в точно определенное время с помощью радиосигнала. Обыкновенным бандитам такое вряд ли под силу, слишком много мороки, хотя «специалисты» для дел подобного рода у них наверняка имелись. Но вот же чисто сработано — никаких следов! А это уже рука высокого профессионала.
А откуда он может взяться? У того же Консультанта, если на него все-таки вешать это убийство? Значит, надо искать те тайные службы в системе госбезопасности, из которых мог бы брать нужные себе кадры генерал-полковник? Тут и в самом деле что-то есть. Да только никто, ни одна живая душа, причастная к спецслужбам, был уверен Небылицын, не откроет следствию тайн тех своих казематов, где куется «секретное оружие».
Но если все же подумать и покопаться?..
А между прочим, прикинул Небылицын, убийство и самого Порубова, то бишь Консультанта, также выглядит профессионально подготовленным и исполненным. И если бы тот киллер не ошибся — в каждой работе имеются свои недочеты, а он должен был, по идее, убить и супругу генерала, — то его, этого убийцу, тоже бы не нашли, настолько было все проделано четко и продуманно. И, что интересно, на глазах у многих людей, а те его фактически и не запомнили. Конечно, профи.
Небылицын еще ничего не знал о поисках Турецкого и видел только «чистую», профессиональную «работу».
А то, что с «маячком» засветился человек, похожий на того убийцу, то это вполне могло быть простое совпадение. Не станет же профессионал, в самом деле, такой чепухой заниматься, как слежка и установка подслушивающих и подсматривающих устройств! У них, у профи, всегда имеются специально подготовленные для подобных действий кадры. Так что зря Александр Борисович, при всем к нему уважении, «гонит волну». А слежка, как таковая, очень даже понятна. Это могут быть те же бандиты, которые убрали своего врага — Консультанта, а теперь хотят знать, в каком направлении движется расследование. Среди бандитов тоже далеко не все бараны, есть и толковые ребята.
Да взять хоть, к слову, того же Малышева — ведь дубарь дубарем, а мозгами «шурупит» и о своей заднице не устает беспокоиться, каждый пункт оговаривает.
Но версию по Фиштейну, высказанную начинавшим уже мягко хмелеть Красным, Небылицын для себя все же отметил и тут же дал задание своему агенту «проработать» поточнее этот вопрос, особенно в той его плоскости, которая лежала рядом с деятельностью Консультанта. И вообще, ему хотелось бы как можно больше знать об этом человеке.
— Так ведь его ж того… убрали. — Красный смахнул какую-то крошку со стола на пол.
— Вот именно поэтому.
— И вы не знаете кто?
— А ты знаешь?
— Я-то, может, и не знаю, но догадываюсь… Ребята говорят, что это все — генеральские, мол, разборки. Ну между ними, между бывшими. У каждого нынче как бы своя епархия, а интересы пересекаются, вот и результат. В бизнесе своих быть не может! — с пафосом произнес Красный явно чужую фразу. Но выглядел он так, будто только что сам ее придумал.
Перед тем как выпроводить изрядно захмелевшего агента — Небылицын уже пожалел, что расщедрился на вторую бутылку, — майор несколько раз повторил Красному те вопросы, ответы на которые хотел бы получить. Красный сосредоточенно кивал и обещал «подумать». Он был высокого мнения о себе и о своих способностях, этот Егор Краснов, и к работе относился, по его уверениям, с ответственностью. Во всяком случае, знал Небылицын, что после неоднократных дополнительных проверок приносимых им сведений подвергать их сомнению в дальнейшем не было нужды. Красный работал честно и фантазиями не увлекался.