42

Убийца сидел в кабине башенного крана. В мощный бинокль хорошо просматривался дом на соседнем участке. На застекленной веранде разговаривали двое. Мужчина в мягком пуловере и спортивных брюках и женщина в плаще. Женщина пришла минуту назад, когда убийца уже готов был выстрелить. Она не сняла плаща и не присела, значит, это ненадолго, можно немного подождать.

Убийца взглянул вниз: уже готовый фундамент, штабеля бетонных плит, горы песка и щебенки — недостроенная дача, которую, похоже, и не собираются достраивать. В кабине на всем толстый слой пыли, на крюке болтается корыто с застывшим раствором.

До цели метров пятьсот. Видно, как во дворе переговариваются охранники, они с автоматами и готовы к бою. А их хозяин совершенно спокойно беседует на веранде с женщиной в плаще…

— Меня не интересует, что ты обо мне думаешь, — говорил Родичев совершенно спокойно, сидя в кресле и потягивая минеральную воду. — Я просил у тебя самую малость, но ты и этого не сделала. Просить я больше не стану. Ты знаешь, что я не шучу.

— Но это невозможно. — Вера была напряжена до предела. Она пришла сюда с конкретной целью: раз и навсегда покончить со своей зависимостью от этого человека. Но упорно оттягивала решительный момент.

— Что невозможно? Он не сможет наскрести мне вшивый миллиард баксов?

— Не сможет, он не бог и не царь, но даже если бы мог, не пошел бы на это. — Она знала, как и зачем это сделает. По дороге сюда она продумала, что скажет и как будет себя вести. Это будет легко, убеждала она себя. Это не может быть трудно. Нужно только нажать на курок и не думать, что перед тобой человек, живой, из плоти и крови. Перед тобой бешеное животное, от которого нужно избавиться, это не страшно, это как раздавить мерзкого отвратительного паука.

— Мне плевать на его моральные принципы, и тебе тоже придется на них наплевать. — Родичев говорит, не повышая голоса, он знает, что последнее слово останется за ним, так было всегда, так будет и впредь.

— Но где он возьмет миллиард? — Вера еще пытается взывать если не к совести, то к здравому смыслу.

…Вообще-то убийца давно уже мог выстрелить, но женщина ему почему-то нравилась, да и заказа на нее не было. Низкие серые облака ходили у него прямо над головой. Дребезжал трос, ветром раскачивало корыто с раствором. Убийца ждал. Но разговор затягивался…

— Где он возьмет миллиард?

— Элементарно, — улыбается Родичев. — Кредит под гарантии правительства.

Она качает головой, она не верит, что такое вообще могло прийти в голову здравомыслящему человеку.

— Тебя это уже все равно не спасет. — Она сознательно идет на обострение, он должен забегать, раскричаться, пусть даже ударит ее. Так будет проще. Это сработает как повод. Причины есть, причин достаточно, но поднять пистолет на человека, который сидит в кресле и попивает минералку?

И он все-таки взрывается:

— Много ты понимаешь! Я не нуждаюсь в спасении, но у меня есть некоторые обязательства перед деловыми партнерами, которые нужно выполнять, и я их выполню, а ты мне в этом поможешь. Ты и твой замечательный муженек.

— Зачем тебе это нужно? Уезжай, для этого у тебя достаточно денег. Что тебя держит здесь? — это был последний шанс. Если он сейчас согласится, поймет, что так будет лучше для всех, можно будет просто повернуться и уйти. А он уедет куда-нибудь на другой конец мира, и они больше никогда не встретятся, не пересекутся.

Но он не согласился.

…Мужчина и женщина стоят лицом друг к другу, очевидно, спор достиг апогея. Мужчина жестикулирует, он возбужден и, очевидно, зол. Женщина стоит как вкопанная, за все время их свидания она не сдвинулась с места, не сменила позы, не вынула рук из карманов плаща. У нее бледное лицо и губы слегка дрожат. Убийца рассматривает ее с удовольствием, женщина красивая. Мужчина, сделав несколько быстрых шагов по комнате, снова останавливается перед ней, и из-за его широкой спины ее уже не видно.

Убийца смотрит вниз. По-прежнему все спокойно, никто не заметил человека в кабине крана. На участок забрела собака, выбрала подходящий угол фундамента, оросила его и с достоинством удалилась. Совсем стемнело, накрапывает нудный московский дождик, а двое на веранде продолжают спорить.

— Я не спрашивал у тебя совета. Но ты прекрасно знаешь, что у меня есть возможности, а теперь еще и желание раздавить и размазать по стенке не только твоего сладенького премьера, но и вашего хренового президента с его зятьями и их друзьями. Представляешь, премьер России — импотент, плясавший под дудку шлюхи-жены.

Она знает, что уговаривать бесполезно, что слова уже ничего не решают, но продолжает оттягивать и оттягивать конец. Пальцы в кармане онемели, рукоятка пистолета стала горячей и влажной. Она продолжает говорить уже неуверенно и равнодушно.

— Ты преувеличиваешь мое на него влияние, он даже слушать не станет. Если ты думаешь, что для него премьерство дороже жизни, — ошибаешься, не станет он трястись над своим креслом. Он просто уйдет в отставку, и никому от этого легче не станет, а в Кремль он еще вернется, возможно, не один раз, лет сорок у него еще есть на эти игры.

Ему кажется, что она сломалась, но он продолжает давить:

— Шлюхой ты была, шлюхой и осталась, и мыслишь ты, как шлюха. Раньше надо было думать, какой он у тебя честный и принципиальный, когда кувыркалась со своим сыщиком. У тебя был полный набор возможностей, чтобы эта сегодняшняя ситуация вообще не возникла. Но ты ими не воспользовалась, и за это придется платить. За все в жизни нужно платить. Что, думаешь, пожила среди вельмож, нахваталась благородства и жизнь вокруг от этого изменилась? Не изменилась. И вообще, надоело мне тебя уламывать. Делай что хочешь, но деньги мне нужны в течение трех дней.

Она начинает медленно считать в уме до десяти, чтобы унять дрожь в руках, чтобы собраться, она гонит от себя любые мысли, которые мешают сосредоточиться, но она слышала все, что он сказал, и твердо отвечает:

— Нет.

— Да, — говорит он, и это его последнее слово, больше он не намерен продолжать разговор. Сейчас он повернется и уйдет, и будет поздно.

Она медленно произносит про себя: шесть, семь, восемь…

— Нет.

…Мужчина плюхается в кресло, женщина разворачивается и уходит. На пороге комнаты она останавливается, поворачивает голову, делает резкое движение и что-то говорит на прощание. Дверь закрывается. Вот она уже на ступеньках крыльца, охранник идет проводить ее до ворот. Женщина садится в машину и отъезжает.

Убийца отложил бинокль. Мужчина-мишень по-прежнему спокойно и неподвижно сидит в кресле. Убийца пристраивает на плече базуку и наводит лазерный прицел на спинку кресла, в самую середину. Рука в тонкой кожаной перчатке ложится на спуск. Реактивный снаряд со свистом уходит к цели. От взрыва окна кабины башенного крана дребезжат, трос содрогается и начинает вибрировать. В доме дружно лопаются стекла, кумулятивный заряд, как сквозь масло, проходит сквозь стены, оставляя за собой ровную дыру 200 миллиметров в диаметре. Точно такая же дыра осталась в теле мишени. Охранники, еще не разобравшиеся, что произошло, палят из автоматов во все стороны. Убийца сбрасывает трос и соскальзывает по нему вниз — зачем тратить время и спускаться по ступеням? Базука и бинокль остались в кабине, они ему больше не нужны.

Убийца выбирается за забор, окружающий недостроенную дачу, и садится в машину с номерами немецкого посольства.

Турецкий и Меркулов, передавая друг другу пачку фотографий с дачи Родичева, рассматривали снимки того, что осталось от главы «Кремлевской команды».

— Да, — сказал Меркулов, — это была та еще командочка. В свое время бароны американской экономики также наживались на нелегальной торговле и также не платили государству налоги, но добытые деньги хотя бы оставляли в стране! Строя школы, больницы и новые заводы. Но наши, русские субчики все вывозят за рубеж, вывозят «живые» доллары, размещая их в западных банках и не пуская в отечественный бизнес.

— Правосудие свершилось, — заметил Грязнов, кивая на фотографии.

— Не правосудие, а возмездие, — поправил Турецкий.

— Как это ни прискорбно, но данный случай отправления правосудия тоже подлежит расследованию, — заметил Меркулов.

— Подлежит, конечно. Но тут можно сразу ставить крест — висяк. Работал профессионал, скорее всего иностранец, скорее всего нанятый бывшими деловыми партнерами Родичева.

— Большому кораблю — большая торпеда, — высказался Турецкий. — Отомстили конкретно.

Грязнов наклонился к самому уху Турецкого и сообщил почти шепотом:

— Там, между прочим, появлялась и твоя Качалова, ушла буквально минут за пять до того, как все случилось.

— Она не моя, — отрезал Турецкий, — и слышать о ней ничего не желаю.

Грязнов пожал плечами.

— Да, как-то слишком кроваво у нас все закончилось, и посадить некого. — Он с сожалением собрал фотографии обратно в папку. — Но, собственно, можно подводить итоги.

— Могу я все-таки узнать, почему вы, Александр Борисович, сами не пожелали побеседовать с Родичевой? — поинтересовался Меркулов, повернувшись к Турецкому и разглядывая его в упор.

— У нас генетическая несовместимость, — буркнул Турецкий. — Давай, Слава, рассказывай.

Грязнов откашлялся, с трудом подавив улыбку, вызванную термином «генетическая несовместимость».

— Расторгуев Виктор Андреевич официально занимался, а вернее, руководил борьбой с организованной преступностью, мафией и теневой экономикой — повторяю для тех, кто этого еще не запомнил. Но бороться с этими негативными проявлениями ему однажды надоело. Он, как пацан, — Грязнов многозначительно взглянул на Турецкого, — влюбился в Настю Родичеву и понял, что до того жил неправильно. Сколько он ни гробил свое драгоценное здоровье, уродуясь и отлавливая всяких там местных крестных пап, а их от этого меньше не становилось, ибо мафия бессмертна. Но Настя, со свойственными ей энергией и целеустремленностью, быстренько повернула его жизнь в новое русло, в чем не далее как вчера мне покаялась.

— И что, она вот так все тебе и выложила?

— У нее ломка, Александр Борисыч, ты, возможно, способен, как никто другой, понять, что это такое. — Грязнов посмотрел на серое, осунувшееся лицо товарища, который даже смотреть избегал в сторону сейфа и, сам того не замечая, жадно ловил табачный дым, плотно висевший в комнате (Меркулов в очередной раз не выдержал, забросил табачную диету, и они с Грязновым смолили наперегонки).

Турецкий надулся и отправил в рот очередную порцию жареных орешков.

— Не отвлекайся, рассказывай.

— Рассказываю: она его совсем заездила в сексуальном смысле этого слова, и когда у него от частых и продолжительных любовных приключений стали случаться регулярные приступы головной и разной другой боли, она предложила ему попробовать коки (которая не кока-кола, а которая — кокаин). Дурное дело нехитрое, он попробовал — понравилось. Ему вообще все нравилось. И дабы соответствовать морально и материально своей пассии, он встал на порочную стезю предательства.

— Кончай паясничать, — попросил Меркулов.

— А что делать, теперь, как говорится, с высоты накопленных знаний кажется мне, что проявили мы себя, товарищи-юристы, в этом расследовании не лучшим образом. Он нами вертел, как хотел, а мы бегали, как цуцики за кусочком колбаски.

— Победителей не судят, Слава, — заметил Меркулов.

— Тебе, конечно, можно философствовать, ты у нас как всегда самым умным оказался. Первым допер, кто есть ху.

— О чем это вы? — не понял Турецкий.

— Об Иванове Иване Францевиче. Костя его задолго до нас с тобой отсеял из кандидатов.

— Почему? Он ведь сорвался из Москвы, как настоящий Мефистофель.

— Это я его попросил, — скромно вздохнул Меркулов.

— Что значит попросил? — недоумевал Турецкий. — Что значит отсеял? Вы издеваетесь? Или, гоняясь за Мефистофелем по всей Европе, я что-то пропустил?

— Нет, как и предполагалось, мы действовали вполне согласованно. Но анализ поведения Иванова наводил на мысль, что Мефистофель это не он, Мефистофель на его месте так бы себя не вел. И в первую очередь это касалось моего с ним разговора относительно Снегирей, в котором он технично сдал мне Розанова с Козиным. Настоящий Мефистофель, зная, что они крутятся вокруг его оставшихся денег, постарался бы от них избавиться собственными силами или руками того же «Пятого уровня», но во втором случае он бы четко объяснил, что никакой бомбы у них нет, а есть у них миллионы Бакштейна (а Бакштейн ФСБ разрабатывался, и информация такая у Иванова быть могла). И тогда ни антитеррористы, ни Реддвей не стали бы носиться с ними как с писаной торбой: окажи они при задержании сопротивление — уложили бы на месте. Или вообще оставили в покое до лучших времен.

Кроме того, у Иванова реально и заранее была запланирована поездка в Брюссель на показательные учения спецподразделений НАТО, и об этом мог знать настоящий Мефистофель. Иванов в связи с последними событиями собирался свой визит отменить, но я уговорил его все же покинуть Москву, причем довольно загадочным образом. Давая возможность настоящему Мефистофелю этим воспользоваться.

— Но мне-то ты мог сообщить, — возмутился Турецкий. — Мы-то ждали Иванова. И Расторгуев остался бы жив.

— У меня не было стопроцентной уверенности, что нам нужен именно Расторгуев, а ты со своим пристальным вниманием просто спугнул бы его. Актер из тебя, надо признать, никудышный.

— Спасибо, польстил.

— Ладно, вернемся к нашим баранам, — прервал пикировку товарищей Грязнов. — Любовная связь Расторгуева с Родичевой зародилась довольно давно, еще на заре «Кремлевской команды». Вначале он зарабатывал на жизнь тем, что продавал секреты ФСБ мафии, причем не только российские, но и международные. Дальше — больше, он влился в коллектив единомышленников и со временем стал, по сути, вторым человеком в «Кремлевской команде». Организовал оперативную службу, систему собственной безопасности, систему перевозки денег. И при этом он продолжал оставаться на острие фээсбэшной борьбы с мафией, то есть самим собой. Кроме планов готовящихся операций он передал своим коллегам по «Кремлевской команде» фамилии всех внедренных в ее ряды агентов, которые и были зверски уничтожены.

— Тем не менее смерть Невзорова все же была случайной, в смысле незапланированной Мефистофелем, — сказал Меркулов.

— Да, Родичева подтверждает, что Розанов интересовался Снегирем по собственной инициативе, и она его никак не подталкивала к мысли, что его неплохо бы убить. Потом они поссорились, он ей надоел своей жадностью. Он хотел ее озолотить, сам не подозревая, что дальше уже некуда. А она впоследствии рассказала Расторгуеву о своих изысканиях в Дойчебанке, и он был страшно удивлен и очень зол.

— Да и вообще, это не в стиле Мефистофеля таким окольным путем осуществлять свои замыслы, — поддержал Турецкий. — Если Невзоров ему действительно мешал, он убрал бы его аккуратно, а поскольку наши засранцы извратились с погонями и перестрелками, ему пришлось изрядно поработать, чтобы все замять.

— Только не понятно, зачем, собственно, было заминать, если он-то был ни при чем? — справился Грязнов.

— Затем, что Невзоров был причем. Невзоров оказался при Фроловском, при Иванове, при Президенте, и главное — при «Кремлевской команде». И тут уже Иванов не меньше Расторгуева был заинтересован, чтобы расследование завершилось как можно быстрее и как можно банальнее. Наработки и контакты Невзорова должны были остаться в тени, иначе пришлось бы начинать все сначала, а они ведь потратили на разработку «Кремлевской команды» немало времени и думали (по крайней мере, Иванов так думал), что близки к ее уничтожению.

А Расторгуеву это только на руку, он боится, что Невзоров может до него докопаться. Он еще не знает, зачем тот шел на Лубянку, и не знает, кто его убил. Он проводит собственное расследование и натыкается на… Фроловского!

Предполагая, что рано или поздно мы до чего-нибудь докопаемся, он предусмотрительно подбрасывает нам папку, в которой выдает вполне вероятные фамилии: Фроловский, Иванов, Свиридов, каждый из которых личность многогранная и окруженная всяческой секретностью, пока бы мы с ними поочередно разбирались, он получал бы время для маневра. Но потом упал самолет, и ему уже пришлось воевать на два фронта.

Тут и подставка с Храпуновым не прошла, и Ожегов лезет, интересуется, и Розанов с Козиным вертятся вокруг денег, и Родичев волнуется и давит, все катится снежным комом.

— А ведь если бы он плюнул на свои миллиарды, мы бы до него никогда не добрались, — заметил Грязнов.

— Жадность города берет, — родил Турецкий сакраментальную фразу. — Но давай закончим с Настей, что у нее все-таки было с Розановым?

— Представь себе, все искренне, без всяких выкрутасов. Никто ее к нему в постель не посылал. Просто захотелось новых острых ощущений.

— Повезло ему…

— Ладно, мужики, по-моему, мы вполне заслужили наркомовские сто грамм. За то, что мы такие умные, а они такие жадные. — Грязнов метнулся к сейфу и извлек привычные две трети коньяку.

— Это без меня, — отрезал Турецкий. — У меня свидание… с женой.