24

В самолете Турецкого сморило, не успели они набрать высоту. Поскольку время для сна было неурочным, он просыпался каждые пять минут, но открывать глаза не хотелось, во всем теле ощущалась легкая расслабленность, почти блаженство. Останься он в Москве, перелистывал бы какие-нибудь бумажки вроде следственных материалов, ломал голову, да что там говорить, пусть даже уговаривал бы со Славкой бутылочку коньяка. Все равно не было бы ему покоя, напрягает человека Москва, не дает расслабиться ни умственно, ни физически.

Впрочем, мысли о работе преследовали его и тут, сквозь приятную дрему все время пробивались слабые тревожные сигналы.

Свидетелей убийства на Лубянке он вызвать к себе так и не успел. А с убийством Гвоздя Славе теперь придется разбираться одному. Меркулов срочно приказал вылетать в Мюнхен, поскольку международная комиссия по расследованию причин аварии завершила свою работу, и Турецкому следовало присутствовать при оглашении результатов, чтобы по возможности лично поговорить с экспертами.

Разговор с Костей насчет выделения дела Невзорова и данного расследования в совместное производство не состоялся, но Турецкий решил использовать свое пребывание в Германии на полную катушку и поговорить вживую с этим мюнхенским Снегирем, чтобы прояснить наконец, в каких отношениях с покойным Невзоровым он состоял? Выяснение этого вопроса было для Турецкого не менее, а возможно, и более важным, чем официальная цель визита.

Если верить папке, Снегирь и Невзоров — одно и то же лицо, но тогда, спрашивается, что за второй Снегирь в торгпредстве? И какой Снегирь имел доступ к счету, живой или мертвый? А если предположить, что мертвый, куда уходят деньги? Он что, дал предсмертные распоряжения, или доступ имеет еще кто-то? Или заполучил после смерти владельца? Опять же Ожегов настаивал, что Невзоров, мол, имел дело с большими деньгами, и его слова сбрасывать со счетов нельзя. К тому же Невзоров каким-то образом был связан с Фроловским, а Фроловский и деньги — близнецы-братья. Как партия и Ленин.

Турецкий уже десятки раз мысленно собирал эту мозаику, но пока ничего не получалось. Картинки мутные, множества фрагментов не хватает — раскладывай, как хочешь, все равно ни один вариант не отсеешь и не предпочтешь остальным. Без Реддвея и пол-литры не разобраться.

Реддвею он звонил за три часа до вылета — предупредить, чтобы подготовился, оказал достойный прием. Чувствовал себя Турецкий при том разговоре немного виноватым: обещал писать-звонить, но ничего подобного, разумеется, не делал, у нас такие слова произносят как «до свидания», а они воспринимают все всерьез. Поэтому приличествующие фразы он опустил все до одной и, поздоровавшись, спросил его в лоб:

— Что ты делаешь сегодня вечером?

— Иду на премьеру.

— Какую? Куда? — Турецкий весьма удивился: кроме многочисленных ресторанов и пивных, ходить в Гармише некуда, но в пивных премьер не дают.

— «Турецкий возвращается-2».

— Займи мне место в партере, а лучше в буфете.

Но в аэропорту в Мюнхене Турецкого постигло жестокое разочарование: никто его не встречал — ни сам Реддвей, ни кто-либо из знакомых сотрудников «Пятого уровня», никто даже не стоял с табличкой «мистер-герр Турецкий». Сделав несколько кругов по залу ожидания, он плюнул на все, обругал себя сентиментальным придурком, скрепя сердце раскошелился на такси и поехал в Гармиш. По дороге он обдумывал тост поязвительнее для обещанной премьеры за всемирно известное американское гостеприимство.

В Гармише творилось нечто невообразимое: на контрольно-пропускном пункте «Пятого уровня» ворота открыты, охраны нет, свет не горит. Он постоял посреди двора, не зная, что вообразить. Их что, расформировали, пока я летел? Рука Москвы?

Турецкий вошел в совершенно темный коридор, пытаясь нащупать у входа выключатель, и вдруг был ослеплен ярчайшей вспышкой и оглушен грохотом взрыва. Свет тут же зажегся сам собой. Он стоял посреди холла, обсыпанный с головы до ног конфетти, с дорожной сумкой в руке, и три десятка человек хохотали над ним как сумасшедшие. Во двор въехала машина, шедшая сзади от самого аэропорта, он сразу ее заприметил, но не придал значения, а выходит — вели. Из машины вылезла счастливо ухмыляющаяся парочка — парень с квадратным подбородком и таким же квадратным лбом и симпатичная стройная девушка, они еще целовались в зале прилетов, и очень натурально у них это получалось. А Реддвей уже шел к нему, улыбаясь, как майская роза, выставив вперед свою медвежью лапу.

Пьянку закатили весьма основательную, в особенности учитывая то обстоятельство, что треть коллектива спиртного в рот не брала. Было это похоже на юбилей известного спортсмена в разгар сезона, впрочем, сравнение чисто умозрительное, на подобных спортивных мероприятиях Турецкий никогда не присутствовал. Ему таки дали произнести тост за хваленое американское гостеприимство, но душевный запал пропал — тост вышел сладеньким, Турецкий запил его стограммовой стопкой виски и потащил Реддвея покурить в его кабинет.

На этот раз в подарок Реддвею, собирателю совковых раритетов, он привез найденные у отчима в подвале дачи валенки с калошами 48-го размера, тяжелые, как гири, и заспиртованный в банке, иначе не долежал бы, зельц с волосами.

Когда американец налюбовался экспонатами, Турецкий в двух словах изложил ему ситуацию со своим нынешним расследованием, в последний момент решив отложить серьезный разговор со всеми деталями до утра. Чего, в самом деле, мозги надрывать на ночь глядя? Реддвей тем не менее проявил живой интерес:

— Твоих двух героев здесь вся полиция ищет. Я так понимаю: это они устроили стрельбу на пивоваренной фабрике при монастыре. Имеются пять человек мертвых в разной степени — русские мафиози примчались отобрать у твоих двоих деньги.

— Погоди, как это — в разной степени?

— Четверо — уже трупы, и один в тяжелом состоянии. Этих двоих засняли камеры наблюдения в той пивной, которую они с братьями русскими разгромили. Есть отпечатки пальцев, но по картотеке они не проходят.

— А это точно те двое? — недоверчиво переспросил Турецкий.

— Из тела Бакштейна извлекли пулю, раз. Из тела полицейского извлекли пулю — два.

— Какого полицейского?

— Радом с местом катастрофы обнаружен труп полицейского, он ехал к месту аварии, а эти молодчики выманили его из машины и застрелили, а машину использовали, чтобы скрыться. Да, так вот, из тела полицейского — два. И наконец, из трупов на пивзаводе тоже много чего извлекли — это три. И везде наследил один и тот же пистолет. Убедительно?

— Вполне, только один маленький вопросик: калибр?

«Если 7,62 — можно отправлять пули в Москву на баллистическую экспертизу», — подумал Турецкий, но Реддвей его разочаровал:

— Тридцать восьмой.

— То есть наш девять миллиметров, жаль.

— Почему жаль? — удивился Реддвей.

— Да я их тут примерял еще на одно дело, ну да ладно, не все еще потеряно. А что с тем счетом?

— Деньги уходят. Из двадцати трех миллионов осталось десять.

— Куда?

— Пока неизвестно.

— А как насчет владельца?

— Глухо, как в танке. — Реддвей заулыбался: — Правильно я сказал?