16
Защищать капитана Храпунова Гордееву не хотелось. Для многих адвокатов по большому счету безразлично, виновен их подзащитный или нет. Во-первых, деньги: кому-то они все равно достанутся; во-вторых, слава: чем безнадежнее дело, тем значимее выигрыш, ну и, наконец, опыт. Денег на этом деле было не заработать, славы тоже, опыт, конечно, вещь немаловажная, но главное, ознакомившись с материалами дела, Гордеев был уверен, что Храпунов все-таки виновен.
Правда, первая же встреча с подзащитным несколько поколебала эту уверенность. Храпунов слово в слово повторил свое чистосердечное признание и сам предположил, что оправдать его не сможет даже самый гениальный адвокат. Да ему этого не особенно и хочется. Он, мол, совершил преступление, значит, должен быть наказан.
Гордеев уже знал, что убийство Невзорова раскручивал Саша Турецкий и что в какой-то момент он был отстранен. Знал он теперь и что завершал дело и передавал его в суд генерал Попов, замначальника Следственного управления ФСБ.
Все было гладко и стройно, но Гордеева неприятно удивила одна маленькая деталь: Храпунов пересказывал свое заявление дословно, тупо глядя перед собой, не испытывая никаких эмоций, кроме облегчения в конце рассказа. Как ребенок, которого долго третировали, заставляя выучить стишок. Вот он встал на табурет, отбарабанил и слез, испытывая восторг от того, что пытка наконец закончилась. Да и рассказывал Храпунов об обстоятельствах дела совсем не так, как излагал на бумаге. Складывалось впечатление, что писал он показания не сам, а под чью-то диктовку.
Попытки разговорить его ни к чему не привели: либо он не доверял Гордееву, либо опасался, что их разговор прослушивается.
Пользуясь старыми связями в прокуратуре и МУРе, Гордеев сумел добыть личное дело и несколько старых рапортов Храпунова. Он был прав. Капитан оказался родом из глухого Нечерноземья и, очевидно, когда в школе изучали правила пунктуации, пас коров, поэтому его рапорты отнюдь не пестрели знаками препинания. Точки он, конечно, ставил, а вот запятые у него попадались крайне редко, разве что при перечислении однородных членов предложения. Двоеточия, тире и дефисы были вообще экзотикой. Признание же хоть и было приближено к разговорной речи, но написано абсолютно грамотно.
При следующей встрече в следственном изоляторе в Лефортове Гордеев поставил вопрос прямо:
— Кто написал за вас признание?
Храпунов остался безучастен.
— Сам.
Гордеев протянул ему лист бумаги и ручку.
— Я вам продиктую сейчас пару предложений, а вы их напишете, хорошо?
— Графическая экспертиза? Зря. — Он пожал плечами и покорно приготовился писать.
— «Старший урядник — бравый престарелый казак с нашивками за сверхсрочную службу — скомандовал «строиться».
«У нас, как я уже говорил, еще и по сию пору царствует в литературе какое-то жалкое, детское благоволение к авторам: мы в литературе высоко чтим «табель о рангах» и боимся говорить вслух правду о высоких персонах».
Храпунов писал быстро и небрежно. Почерковедческая экспертиза бы, наверное, подтвердила, что его показания и данный отрывок писал один и тот же человек, но Гордеева, разумеется, интересовал не почерк. Как он и ожидал, Храпунов умудрился пропустить все знаки препинания, кроме концевых точек.
Разумеется, выводов из увиденного вслух Гордеев делать не стал. Подобного рода умозрительные заключения не смогут быть доказательствами в суде. Если Храпунова действительно квалифицированно подставляют, пусть они будут уверены, что он, Гордеев, забрел в очередной тупик.
Для очистки совести адвокат попробовал еще раз разговорить подзащитного, но тот снова не проявил заинтересованности в собственной судьбе. Значит, нужно искать за стенами Лефортова. Ибо если что-то нечисто с признанием, значит, просто не может быть все гладко и с фактической стороной. Значит, нужно искать свидетелей, которых еще не нашли и не обработали гэбэшники.
И Гордеев таки нашел то, что искал.
На заседание суда (а дело на первой инстанции слушала судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда) он пришел в черном: черный костюм, черный галстук, черные ботинки и черный кейс. Прокурор воспринял это как знак траура по заранее проигранному делу и одобрительно хмыкнул: человек, способный честно признать свое поражение, несомненно достоин уважения.
Но на самом деле траур был не по проигранной защите, а по самому подзащитному. Сейчас Гордеев уже совершенно точно знал, что признание высосано из пальца от первой до последней буквы, что Невзорова Храпунов не убивал, и даже мог это вполне аргументированно доказать. И он несомненно это докажет, ибо справедливость прежде всего. Но вот для Храпунова это оправдание и снятие обвинений наверняка будут равносильны смертному приговору, причем приведенному в исполнение без всяких отсрочек. Те, кто его подставлял, просто не позволят ему жить, зная, что он знает.
Храпунова ввели в зал. Он был совершенно спокоен, уселся, положив руки на железную решетку, отделявшую скамью подсудимых от зала, на Гордеева даже не взглянул. Серая неприметная внешность: не похож ни на служаку-милиционера, ни на киллера. Абсолютно растворим в толпе, и главное — никаких эмоций. Ни страха, ни раскаяния, ни озлобленности или досады — как будто все это происходит не с ним.
Появились судьи, которые почти наверняка еще до начала заседания готовы были вынести смертный приговор. Зал, в котором и было-то человек шесть, помимо основных действующих лиц, встал. И снова сел. Судебный процесс начался. Прокурор в спринтерском темпе допрашивал свидетелей, которые единодушно подтверждали, что Храпунов — злодей и злодейства свои совершал прямо у них на глазах. Причем глаза у всех были добрые, честные и широко раскрытые.
К тому моменту как за дело взялся адвокат, у судей и немногочисленных зрителей сложилось откровенно негативное впечатление о Храпунове-убийце.
До сих пор Гордеев хранил гробовое молчание, даже не пытаясь дополнительными вопросами свидетелям поколебать линию обвинения. Во-первых, свидетелей наверняка хорошо обработали, а во-вторых, большинство из них, скорее всего, действительно свято верят, что в той толпе у «Детского мира» они видели именно Храпунова.
Первым адвокат вызвал санитара морга при институте Склифосовского Перетятько Виталия. Внешний вид свидетеля: испитое лицо, покрытое сеточкой склеротических прожилок, мятоватый пиджак и явно трясущиеся руки, не вызывал к себе особого доверия судей. Но Гордеев на это и не надеялся. То, что этот хронический алкоголик вообще согласился прийти в суд, уже было большой удачей.
— Расскажите, при каких обстоятельствах вы впервые встретили обвиняемого, — начал допрос Гордеев.
Свидетель шумно сглотнул, потянулся к графину, стоящему на судейском столе, но потом вдруг передумал и заговорил довольно красивым зычным голосом:
— Он пришел ко мне на работу… это, в морг, и сказал, что разыскивает, это, без вести пропавшего дядю, который, это, страдал расстройствами памяти и, это, ушел из дома неделю назад и не вернулся. — Перетятько умолк и, видимо, пересилив отвращение, выпил все-таки воды.
Гордеев не торопил.
— Ну, это, он посмотрел неопознанные трупы за ту неделю и, это, выбрал одного.
— И что, он попросил похоронить дядю за счет государства или позволил использовать тело для опытов?
— Не, это, он сказал, что сам похоронит. Дядя был хороший, это… при жизни и много им добра сделал.
— То есть труп он забрал?
— Забрал. Это, подогнали машину и увезли и, это, одежду забрали. Документы я оформил и подписал у начальства. Помню, это, дядю он звал Ивушкин Сергей Романыч.
— А когда этот якобы дядя был к вам доставлен?
— Привезли его третьего ночью. Я, это, дежурил как раз. Только он, это самое, окоченевший уже был совсем. Окончательно. Так что умер, может, и второго. Даже наверняка второго. — Перетятько раскрепостился, и речь его потекла гладко и почти связно. Гордееву даже не приходилось его понукать. А вот Храпунов на скамье подсудимых с каждой минутой все сильнее мрачнел.
Судьям тоже стало интересно, хотя они, в отличие от прокурора, пока не совсем понимали, зачем Гордеев вытащил на трибуну этого алкоголика, и только присутствие в рассказе еще одного, доселе не упоминавшегося трупа, не позволило им прервать допрос свидетеля.
— Храпунов представил вам доказательства, что труп принадлежит именно Ивушкину Сергею Романовичу и что он действительно является его родственником?
Перетятько только виновато пожал плечами и с подкупающей непосредственностью ответил вопросом на вопрос:
— А вы много, это, дурачков знаете, чтобы чужих бомжей хоронили?
Теперь настала очередь прокурора.
— Вы все время употребляете множественное число: они пришли, они машину подогнали, они забрали, кто они и сколько их было?
— Это, один они были, вот этот, который за решеткой сейчас. Я, это, из уважения к ним на вы.
Прокурор с упорством стервятника набрасывался на дополнительного свидетеля, но единственное, что ему удалось, так это заставить Перетятько признать, что он совершил должностной проступок, не проверив вовремя и по всей форме документы у Храпунова. Правда, максимальное наказание, его ожидавшее, — это строгий выговор, ибо увольнять его не стали бы, даже если бы узнали, что на самом деле он абсолютно сознательно продал этот пресловутый труп за четыре бутылки водки и документы оформил задним числом. Только найти честного трезвенника на такую зарплату в условиях полного мертвецов холодильника было не так-то просто. Потому он с легкостью покаялся в своих грехах и на будущее (если к нему вдруг «снова придут торговать тело») решил увеличить цену как минимум втрое, ибо выступления в суде требуют существенных затрат нервных клеток, которые восстанавливаются с трудом и только путем потребления большого количества спиртного.
— Если вы помните, в деле фигурировал сообщник, при участии которого Храпунов якобы убил Невзорова и от которого потом избавился якобы в целях самозащиты. Так вот тело из морга и принадлежало тому сообщнику, и его подсудимый просто не мог убить, ибо убить мертвеца невозможно, — подытожил Гордеев. — Теперь ясно, откуда взялась нестыковка со временем смерти этого человека: эксперты утверждали, что он умер в промежуток с 23 часов второго сентября до 2 часов третьего, а подсудимый — что в районе одиннадцати часов четвертого. Кроме того, из акта судмедисследования неопознанного трупа известно, что у этого мужчины в легких также были обнаружены множественные черные пятна под плеврой (отложения подплевральной пыли) и, кроме того, те же самые переломы ребер, что и у трупа из лесополосы. Вот документы, подтверждающие мои слова. — Гордеев положил перед председательствующим копии актов экспертиз.
Судьи рассматривали бумаги с нескрываемым интересом и смущенно переглядывались.
— Конечно, моего подзащитного можно обвинить в надругательстве и вандализме, но это уже совсем иной случай, — продолжил адвокат. — Таким образом, с одним убийством, которого не совершал Храпунов, мы разобрались, перейдем ко второму, и главному, которого он, кстати, тоже не совершал.
Следующим дополнительным свидетелем был молодой врач-травматолог Васильев (Гордеев сегодня специализировался по медработникам). Этот был гораздо более презентабелен, нежели Перетятько, но и показания его имели на этом процессе гораздо больший вес.
— Когда-либо раньше вы встречались с обвиняемым?
— Да.
— Когда и при каких обстоятельствах?
— Четвертого сентября примерно в половине девятого утра он обратился ко мне с челюстно-лицевой травмой.
— Вы сразу определили, какого рода травма?
— Нет, мне понадобилось сделать рентген. Оказалось, что кроме чисто внешних повреждений: ран и ссадин — мы имеем дело со множественными переломами челюсти.
— И что вы предприняли?
— Как и положено, — располагающе улыбнулся свидетель, — обработал раны, наложил швы, наложил шины.
— Сколько времени заняли у вас эти процедуры?
— С учетом рентгена и анестезии около двух часов.
— И все это время подсудимый находился у вас на глазах?
— Нет, не все, однако более чем на десять — пятнадцать минут я не отлучался, но и тогда с ним оставалась медсестра.
Гордеев предъявил судьям рентгеновские снимки, сделанные четвертого утром и накануне заседания. И без экспертов было ясно, что на снимках одна и та же челюсть с одними и теми же, правда, уже почти зажившими переломами.
Далее адвокат вызвал медсестру, ассистировавшую Васильеву, которая полностью подтвердила его слова, и еще трех вполне заслуживающих доверия обывателей, которые подтвердили, что примерно с 7:20 до 8:30 Храпунов просидел в очереди на прием к врачу.
— Итак, из показаний свидетелей следует, что в момент убийства Невзорова мой подзащитный находился в другом месте и не имел никакой возможности совершить это преступление. Быть может, свидетели обвинения и видели на Лубянской площади кого-то очень похожего, но, как только что было доказано, это не мог быть обвиняемый Храпунов. Его якобы чистосердечное признание, изложенное «собственноручно», было написано под давлением, и после окончания процесса мы намерены подать иск с требованием возмещения следственными органами нанесенного морального ущерба. — Конечно, ни о каком иске Гордеев даже не говорил с Храпуновым, это была его личная инициатива, и защиту он строил исключительно по своему плану, без всякого участия капитана. Теперь Гордеев надеялся, что хотя бы после оправдательного приговора Храпунов объяснит, зачем взял на себя чужую вину.
Прокурор пожелал задать дополнительные вопросы подсудимому, но тот отказался давать показания. К концу судебного заседания он стал мрачным и осунувшимся, казалось, даже похудел.
Судьи удалились на совещание. Храпунов встал со своего места и покорно протянул руки конвоиру. Защелкнулись наручники. Его вывели из зала. Разумеется, благодарных, счастливых улыбок Гордеев от своего клиента не дождался.
Заседание возобновилось через два с половиной часа. Всем предложили встать и объявили решение суда, которое прокурор и подсудимый восприняли с одинаковой мрачной обреченностью:
— Дело отправить на доследование. Меру пресечения изменить на подписку о невыезде. Подсудимого освободить из-под стражи в зале суда.
…На следующий день капитан Храпунов стал жертвой автомобильной катастрофы. Переходя улицу, он попал под колеса мчавшегося на полной скорости КамАЗа и умер, не приходя в сознание, в машине «скорой помощи» по дороге в больницу. КамАЗ с места происшествия, разумеется, скрылся.
Турецкий сидел с Гордеевым на лавочке в ЦПКиО. Гордеев был зол на себя и на весь белый свет, но все же согласился прийти.
— Понимаешь, надо было мне сразу отказаться от этой защиты или ему сразу объяснить мне суть вещей, — запальчиво говорил адвокат.
— Его бы все равно достали, — хмуро отозвался Турецкий. — Будь у нас хоть супернавороченная программа защиты свидетелей, и то достали бы.
— Знать бы хоть кто…
— ГБ конечно, что, есть варианты? Они его подставляли, они и убрали.
— Там все не так просто, Александр Борисыч. Понимаешь, и тот, второй, труп, и удостоверение — слишком много для случайных совпадений. Не ГБ убирало своего Невзорова, но и не Храпунов. Убил кто-то третий. Но кто?
— Юра, ты у меня спрашиваешь?!
— Но ты же вел дело, я ведь тебя немного знаю и не думаю, что тебя можно так легко провести. Это все не было инсценировкой от начала до конца. Они ловко манипулировали реальными фактами и не покупали свидетелей…
— То есть его действительно сдали мафии и он действительно обеспечивал себе отход с этим трупом. Только спокойно залечь на дно ему не удалось, и кто-то все-таки сломал ему челюсть, возможно, сам при этом расставшись с жизнью, и этот труп нам еще предстоит обнаружить…
— Вот именно, а когда вы начали подбираться к его особе, ФСБ просто пропустило сквозь сито всю Москву, и его выловили. Тут уж у него была одна альтернатива — или пасть смертью храбрых с маслиной в башке, или поработать на ГБ в надежде на мораторий на смертные казни, на то, что отсидится в специализированной ментовской зоне, да мало ли чем они его пугали и чего обещали!
— Но как же все-таки удостоверение попало в руки убийц?
— Это, Саша, покрыто мраком. Возможно, действительно роковая случайность: выкрали и попользовались, а потом все одно к одному, а может быть, его действительно с самого начала готовили на роль мученика. Только это нужно быть большим психом, чтобы додуматься до столь извращенного плана.
— Извращения — это как раз по части ГБ.
— Ищи, Александр, ты теперь опять на коне. Мое мнение: не ГБ убило Невзорова, и еще: когда найдешь нового убийцу, звякни заранее, уеду куда-нибудь подальше, не хочу снова оказаться его адвокатом.
