– Стоп, сказал я себе, а не дурак ли я, – покачал головой Турецкий. – Такое впечатление, что Кольчугин был сам удивлен тем, что прочитал.

– По стилю, по языку это не его текст! – возбужденно заговорил Игорь. – Петр Авдеевич обычно изъясняется кондовым языком, ненавидит причастные и деепричастные обороты! Да он впервые в жизни прочитал этот расхожий оборот «секрет Полишинеля» – и никакой контузией это не объяснить.

Турецкий не ответил. Кольчугин явно читал это впервые... Похоже, текст ему писали другие, до взрыва. И там ясно говорится о состоявшемся на него покушении! О том, что его машину попытались взорвать! И они же этот взрыв подготовили? Хм... А он не ожидал такое прочитать. Итак, текст был составлен заранее, а он не успел с ним ознакомиться? Или ему не дали такой возможности? Почему, зачем так сделали? Хотя все понятно... Еще неизвестно, как бы он себя проявил, если бы узнал о том, что его машину собираются взорвать во время поездки в Думу. Ну да, конечно, он вполне мог струсить и отказаться ехать. Благая была бы трусость, кстати говоря. Те бабушка с внучкой остались бы живы. Но это сорвало бы их план. Получается, кому-то было очень нужно, чтобы он публично выступил с этим текстом, где содержатся нападки на Залогина и банк «Империал», то есть он должен был остаться жив после взрыва... И на самом деле не хотели его убивать, только оглушить слегка, чтобы сделать Петра Авдеевича пострадавшим за идею на глазах всей России. И ему постарались дать эту речь перед самым отъездом, а он приехал, нет, ворвался в Думу на гребне ужаса и восхищения.

Турецкий сел, перемотал пленку и еще раз просмотрел выступление депутата с самого начала. Да, он не ошибся, самое большое впечатление на Кольчугина произвело именно то место в его выступлении, где упоминается банк «Империал». Вот здесь ему стало по-настоящему плохо.

– Итак, речь для Петра Авдеевича явно писал кто-то другой, – сказал он вслух. – Предвидя то, что с ним потом случится. Чего здесь больше – наглости или просчета? Ведь это можно разгадать, глядя на недоуменную физиономию оратора.

– Пожалуй, – пробормотал Игорь Залогин. – Черт, кстати, я вот что подумал... Итак, здесь за кого-то пишут речи, там за кого-то пишут статьи... вернее, не за кого-то, а за Яшу Янковского. Минуточку...

Он нашел нужную газету, где на первой полосе красовалась статья Янковского «Почему убивают помощников депутата Кольчугина? Кто следующий? Сам депутат? Наша версия».

Он прочитал ее, покачал головой. Нет, это не его перо! У него свой язык. Свой стиль, ибо задатков дарования у него не отнимешь. Но тут другое интересно...

Он снова включил видеомагнитофон, чтобы прослушать выступление Кольчугина.

– Черт возьми, насколько это все похоже! Буквально теми же словами...

– Хочешь сказать, что все эти тексты пишет один и тот же господин? – спросил Турецкий.

– Вполне возможно! И Кольчугину, и Янковскому, которые вроде до сих пор нигде и никак не пересекались. По крайней мере, Янковский депутата не трогал. Многих разоблачал, печатал расшифровки их телефонных и пейджинговых переговоров, но...

– Нет, – сказал Турецкий, – лучше бы это все проверить. Янковский писал о многих депутатах, возможно, ты, Игорь, что-то пропустил. А возможно, и нет... Ты возьмешься это установить? – Он вопросительно взглянул на Игоря, и тот понимающе кивнул.

Утром в редакции Игорь взял подшивку газеты «Юный коммунар», где сотрудничал Янковский, заперся в своем кабинете и стал перелистывать. На звонки не отвечал, на стук в дверь не реагировал. И так просидел до самого обеда. Его подмывало позвонить Янковскому напрямую, тем более есть повод: Янковский в последней статье писал, что помощников депутата Кольчугина убивали всякий раз, когда появлялась статья Залогина о ком-то из них. Чуть ли не отдавал команду. Но после риторического вопроса в заголовке вчерашней его статьи: «кто следующий?» – чуть было не убили самого Кольчугина. Ведь тоже накликал! Сказать об этом вслух в ответной статье, публично? Нет, это будет неверный ход. И поспешный. Позволит замести следы. Такие газеты и такие корреспонденты только и ждут, чтобы солидные издания обратили на них внимание, хотя бы в форме иска в прокуратуру. Не пойдет. А что пойдет?

Игорь походил по кабинету. Конечно, ни один следователь, даже Турецкий, не обратит внимания на то, что доступно профессионалу пера – один стиль и язык, схожий в статье Янковского и в выступлении Кольчугина, столь различных и несхожих людей. И этот язык не присущ ни тому, ни другому.

Вечером, уже дома, когда Игорь метался по квартире, не находя себе места, Люся остановила его и силой усадила в кресло.

– Залогин, что происходит? – строго спросила она. – У тебя вид, будто ты влюбился в юную практикантку, только не знаешь, как меня об этом известить.

– Где они, эти практикантки! – махнул рукой Игорь. – В редакции одни грымзы старые... Взглядом не на ком отдохнуть. Это у Турецкого в прокуратуре – одна лучше другой.

– Поэтому ты стал рано приходить домой?

– Честно говоря, не знаю, что делать и с кем посоветоваться, – пожаловался Игорь. – Не знаю, как сказать коллегам, чтобы не высмеяли... Или не показывали на меня пальцем, когда я прохожу мимо.

– Для того тебе Бог и послал жену-журналистку. – Она села на подлокотник кресла, обвила его шею. – Советуйся, поплачь мне в передник.

– Понимаешь, зациклился я на одной вещи, – вздохнул Игорь. – Ведь стиль и язык как воздух, о котором мы забываем, пока он не меняется... Когда я в последнее время читаю некоторые статьи или слышу последнее выступление депутата Кольчугина в Думе, после которого ему стало плохо...

– Фу, я это видела и слышала, – сказала Люся. – Как-то странно он себя вел, ты не находишь? Я понимаю, контузия, только что был на волосок от смерти...

– Не в этом дело! – воскликнул Игорь и снова вскочил с кресла. – Почему-то никто не заметил, что он читал заранее подготовленный текст, в котором уже говорится о совершившемся взрыве, понимаешь? Только Александр Борисович обратил внимание.

– Ну и что?.. Вы не ошиблись? Может, он это сымпровизировал, добавил к тому, что уже было написано?

– Да нет же! Мы с Турецким пару раз крутили это его выступление по видаку! У него язык заплетался, он сбивался, глаза лезли на лоб, когда читал про взрыв, и стиль не менялся... Не его этот текст, не его! Не мог он так говорить и писать. Не его язык, не его слова...

– Знаешь, я сейчас тоже так подумала, – кивнула она, уютно усаживаясь на его место, – когда вспоминаю. Больно складно это все у него написано.

– Так мало этого! Мне кажется, я нашел буквально тот же язык и стиль в последней статье Яшки Янковского...

– Того самого скандалиста? Может, тебе уже мерещится?

– Все может быть... Раньше он писал заказные мерзкие статьи, но писал их сам! А эту статью, как мне кажется, ему написали. Причем писал тоже довольно даровитый человек, и это не он, не Янковский, понимаешь? Который при всем желании не сможет скрыть своей оригинальности. Что смотришь? Я сказал что-то не то? Турецкий, кстати, до этого говорил. Он сказал в том духе, что мне все это кажется да чудится. Сплошные эфемерности. Наверно, тоже хочешь это сказать?

– Ну почему... Его можно понять, он оперирует фактами, а не иллюзиями. Кстати, если хочешь, я могла бы проверить твое впечатление, – задумчиво сказала Люся. – Свежим взглядом, так сказать. Дай прямо сейчас посмотреть это видео и статью Янковского. Только, пожалуйста, оставь меня одну и не мешай. Я посмотрю, подумаю, потом выскажу тебе свое мнение. Час ты мне даешь?

На кухне она появилась еще раньше, минут через сорок, когда Игорь с дочерью смотрели какой-то очередной идиотский сериал, как если бы отбывали там наказание. Он встал, кивнул и вышел вместе с ней в комнату. Она села в кресло, еще раз пробежала взглядом газету с последней статьей Янковского.

– Не сказала бы, что это очень уж оригинально. Хотя отличие, безусловно, есть. Я просто не заметила бы, но, если сравнить с другими статьями Янковского, разница просто бросается в глаза. Для его прежних опусов характерен этот современный молодежный сленг, который здесь почти отсутствует. Ты прав и насчет речи Кольчугина. Он явно не ожидал этакое прочитать в своей речи. Но чтобы с таким предположением где-то выступать, нужна профессиональная экспертиза, и тогда только можно делать информацию достоянием гласности.

– Что бы я без тебя делал! – вздохнул Игорь, сев рядом с ней на подлокотник. – Ты опять права. Если идти официальным, законным путем, можно только вспугнуть тех или того, кто это все наваял. А предпринимать без Турецкого что-то по поводу экспертизы... я просто не представляю, как это делается.

Она улыбнулась, взъерошила ему волосы:

– Я бы сделала ее негласной и предварительной. У тебя же есть связи с литературоведами или редакторами, которые могли бы по образцам текста определить, кто бы это мог написать? Есть такие? Или такой?

– Если как следует подумать, то найдется, – кивнул Игорь.

И через несколько минут, порывшись в старых записных книжках, он позвонил домой своему университетскому преподавателю Петру Арнольдовичу Симукову.

– А, Игорек! – услышал он обрадованный, надтреснутый старческий голос. – Сколько лет, сколько зим! Забыл ты меня, совсем не звонишь, не появляешься... Наверно, опять что-то срочно понадобилось, а? Если требуется одолжение, то не стесняйся! Пенсии у меня с Марьей Михайловной маленькие, но как-нибудь выкрутимся.

Игорь почувствовал, как покраснели кончики его ушей. Действительно, «студиозусы» стреляли у Петрухи, как его прозвали, до стипендии либо до родительского перевода. Причем отдавать было вовсе не обязательно. Петруха мучительно краснел, когда «студиозусы» возвращали ему долг, особенно если это происходило при других. И, как правило, извинялся, говоря, что мог бы еще потерпеть.

Потом ходили разговоры, что вопрос об этих долгах был поднят в ректорате теми преподавателями, кто в долг не давали. «Я против того, чтобы мои студенты ночами разгружали вагоны, а потом приходили ко мне невыспавшимися и уставшими. Это неизбежно сказывается на их успехах в учебе» – так объяснил Петруха свое вызывающее, панибратское, «бросающее тень» и т. п. отношение с воспитанниками.

– Я хотел бы с вами посоветоваться, – сказал Игорь.

– Ну что ж, дело благое, – сказал Петр Арнольдович. – Только не по телефону, хорошо?

– Вас прослушивают? – удивился Игорь.

– Прослушивают? – не понял старый педагог. – Ах, ты вот о чем! Насмотрелся, начитался этих дешевых детективов? Не ожидал, если честно. Сам подумай, зачем и кому я понадобился, чтобы прослушивать мои разговоры дорогостоящей аппаратурой? Я регулярно читаю твои статьи и должен сказать, в последнее время они мне стали нравиться еще больше, поскольку ты фактически не употребляешь этих уголовных неологизмов и прочего словесного мусора, которым пользуются нынешние журналисты...

– Петр Арнольдович, но вы, надеюсь, читаете не только мои статьи? – спросил польщенный Игорь.

– Все! Больше ни слова! – воскликнул старый педагог. – Вот за это я ненавижу телефон. Мы сейчас все проговорим и обговорим, и твой визит уже не будет обязательным. И завтра, когда ты почтишь нас своим присутствием, мы будем молча пить чай, а сказать нам друг другу будет нечего. Значит, мы с Марьей Михайловной ждем тебя с очаровательной супругой, о которой я наслышан, завтра в семь часов вечера, и никаких отговорок! Кстати, познакомишь.

– Спасибо, дорогой Петр Арнольдович, я обязательно приду к вам завтра. Кто и какие бы дела меня ни останавливали или удерживали, это я вам обещаю. Один только вопрос: у вас есть видеомагнитофон?

– Я тебя разочарую, но у меня нет даже телевизора! – гордо ответил Петр Арнольдович. – С некоторых пор мы отказались от его услуг, как только пошлость и грязь с экрана превысили все допустимые нормы. Мы подарили его нашей консьержке Инне Антоновне... Вот она большая любительница посмотреть. Когда придете к нам, то увидите внизу, как она, бедная, буквально не может от него оторваться.

Все так и было. На другой день, когда Игорь и Люся прибыли в гости на чай к Петру Арнольдовичу и Марье Михайловне в назначенное время, в подъезде они увидели седую, трясущуюся старушку, уткнувшуюся в старый советский телевизор.

Петр Арнольдович был при костюме и галстуке, хозяйка была в старомодном платье, с накинутым на плечи теплым платком.

Люся, сразу очаровавшая хозяев, с любопытством разглядывала их чистенькую квартиру в сталинском доме со старомодной мебелью и высоченным, как в соборе, потолком.

Чай был тоже в стиле хозяев – с вареньем из крыжовника и малины, собранных на собственных шести сотках.

После чая мужчины прошли в кабинет, дамы занялись своими вопросами.

Игорь включил принесенный с собой диктофон и дал хозяину прослушать выступление депутата Петра Кольчугина. Петр Арнольдович нахмурился, но ничего не сказал. Потом, точно так же хмурясь, он прочитал статью Якова Янковского. Наконец бегло, с кислым видом, просмотрел прежние статьи того же автора.

И, наконец, поднял взгляд на гостя. Потом снова спрятал глаза под мохнатыми бровями.

– Пока не могу сказать ничего определенного, – глухо сказал он. – Мне кое-что показалось знакомым, но я должен еще раз убедиться, что так оно и есть, прежде чем называть кого-то конкретно.

– Но хотя бы?.. Вы можете мне ничего сейчас не говорить. Но для себя вы уже что-то предположили? – допытывался Игорь.

– Скажи, Игорек, это очень важно или очень срочно? – спросил Петр Арнольдович.

Игорь только развел руками:

– Замечательно! Вы сформулировали это весьма точно.

– Словом, это может подождать?

– Безусловно, – кивнул Игорь. – И я вам оставлю эти газеты и диктофон. Трех дней хватит?

Когда Игорь и Люся уехали, Петр Арнольдович на долгое время закрылся у себя в кабинете, еще раз перечитал и прослушал то, что привез ему бывший ученик. Потом открыл дверь:

– Маша, принеси мне валидол! И еще зеленого чаю.

Марья Михайловна молча принесла требуемое, и он снова заперся. Около двенадцати ночи он снял телефонную трубку и, порывшись в своих старых телефонных книжках, набрал номер.

– Олег! Добрый вечер... Ты будешь приятно удивлен, но тебя побеспокоил твой прежний преподаватель Симуков Петр Арнольдович. Надеюсь, не забыл такого?