ПРОЛОГ

Они были молоды.

Они были молоды и красивы — так, как способны быть красивы только начинающие жить люди, в чертах которых проступает неуемная жажда действия. В отличие от своих сверстников они не были беспечны: разумную заботу о завтрашнем дне выдавало то, что они старательно получали образование в Уральском политехническом институте, расположенном, как известно, на территории славного Александрбурга. Они грызли гранит науки, мечтая о скором применении своих знаний на практике. Перед ними лежал, готовый покориться им, целый мир. Они готовы были своротить горы… Первым делом — Уральские, а там уж — какие придется.

А главное, они были дружны. Это была дружба, которую, верилось, не под силу разрушить ни деньгам, ни женщинам. Это была дружба, которая превыше всех сиюминутных обстоятельств. Это была дружба, которую описывают в романах.

— Пройдут годы, — сказал как-то раз тот из них, кого они меж собою признавали за главного, — пройдут десятилетия. Страна изменится, возможно, изменимся и мы… Давайте не меняться в одном! Давайте поклянемся: что бы ни случилось с каждым из нас, другие готовы будут в любую минуту прийти к нему на помощь.

— Ты чудак какой-то, Валька, — усмехнулся тот, кто тоже иногда выступал в роли главного, хотя по сути им и не был. — Зачем клясться, зачем плести высокие словеса? Мы же и так — бригада!

И точно, они стали бригадой. «Бригадой реаниматоров» — так звали их люди, которым они приходили на помощь.

А вот себя спасти не смогли…

После десяти часов вечера территория пансионата «Уралочка» словно вымерла. Ни одной живой души, только ветер беспрепятственно гуляет в безлистых кронах деревьев, клоня их набок. Летом, в сезон отпусков, здесь всегда много народу, и в выходные, бывает, кое-кто наведывается — даже зимой. Какой-нибудь оригинал способен приехать на один день, без ночевки, чтобы забрать в город что-то, забытое посреди лета и внезапно понадобившееся. Но поздний вечер среды в конце холодного октября не оставлял надежды на человеческое общество. Правда, в пансионате работали гастарбайтеры, но они рано ложились спать. Обезлюдевшие дома возвышались черными громадинами, и бессветные окна их были слепы.

Единственный дом, в котором из-за желтых занавесок приветливо сияло электричество, принадлежал исполнительному директору всех пансионатов, объединенных названием «Уралочка» — Рубену Айвазову. Электрический прожектор ярко освещал также прилегающую к дому территорию. Слышался звон цепи и радостное взвизгивание.

— Ешь, Злодюжка, — ласково приговаривал Айвазов, вываливая в железную миску порцию собачьих консервов, — кушай, дружок.

Рубен Айвазов был единственным, кому здоровенная кавказская овчарка по кличке Злодей позволяла обращаться с собой подобным образом. Даже его жену, Милену, он не признавал за хозяйку, и, когда Рубен задерживался на работе, пес сидел некормленый, потому что Милена не рисковала приближаться к миске, возле которой угрожающе топталось это похожее на пещерного медведя чудовище. Правда, дочь Милены, Оксану, Злодей любил, но в том ничего удивительного нет: на белом свете, надо полагать, не появилось существо, человек или зверь, способное причинить вред такому ангелу, как Оксана…

Покормив собаку, Айвазов быстро взбежал на крыльцо — не потому, что испугался чего-нибудь, просто октябрьский ветер слишком пронзительно забирался под куртку. Милена встретила его в холле, поспешно захлопнула за Рубеном железную дверь и закрыла ее на все замки, изготовленные по эксклюзивному заказу. Расстегнула на нем куртку и пропустила под нее руки, обхватив мужа вокруг талии. Рубен Айвазов, который в последнее время все чаще вспоминал, что ему уже сорок, и что его курчавая, как у негра, шевелюра покрывается инеем кавказской почтенной седины, и что надо следить за собой, чтобы не растолстеть, как свинья, рядом с Миленой забывал обо всех этих неприятных обстоятельствах. Рядом с Миленой он становился двадцатисемилетним, как она, гибким, как она. Они располагали единым совокупным телом, которое тянулось к всяческим наслаждениям.

— Хочешь? — почти без голоса, одними влажными губами, спросила Милена и сама же ответила: — Хочешь.

Тело подсказывало Рубену, что он, конечно, хочет того же, чего и Милена. Но, помимо тела, он располагал еще и рассудком. Поэтому, слегка высвободившись, он спросил — негромко, но без интимного шепота:

— Оксанку уложила?

Милена мотнула головой. Вдоль лица упала соломенно-русая прядь, прикасаясь к губам:

— Ты о чем? Когда она нам мешала?

— Ну нет, при чем тут «мешала»? Дело-то не в этом. Время позднее, погода плохая, дети должны спать. Так что давай-ка, устрой ее, пожалуйста. А после мы займемся, — Рубен улыбнулся, обрисовав глубокие, точно выжженные, восточные морщины в углах рта, — всем, чем надо.

Милена не обиделась, не стала возражать: она была хорошей, правильной женой для такого мужа, как Рубен Айвазов. Она послушно поднялась на второй этаж, где помещалась детская. Оттуда не доносилось ни звука, точно в доме не было ребенка. Однако ребенок в доме был. Обворожительной красоты девочка: золотые локоны, сметанно-белая кожа, нежный румянец щек, небесной голубизны бездонные глаза с длиннейшими загнутыми черными ресницами. Выпитая кукла! Сходство с куклой подкреплялось тем, что Оксана целые дни способна была проводить неподвижно, точно забытая в углу игрушка. Она никогда не давала понять, что необходимо поменять памперсы, которые ей, несмотря на шестилетний возраст, поддевали под колготки; она никогда не просила есть, и если бы ее решили совсем не кормить, так и умерла бы от голода — безропотно, безмолвно, как жила.

Если раздвинуть золотистые волосы, на детской головке обнаружится грубый шрам: когда Оксана родилась, часть ее мозга отвратительной, обвитой сосудами шишкой выступала наружу через отверстие в черепе. Ребенка оперировали нейрохирурги на первом месяце жизни. Обещали, что интеллект будет развиваться нормально. Не развился… Отец Оксаны — первый и пока что единственный мужчина, побывавший законным Милениным мужем, — убеждал, что девочку нужно сдать в учреждение для неизлечимых и забыть о ней. Не убедил. Исчез сам — в дочкин день рождения, когда Оксане исполнилось два года. Посчитал величайшей глупостью праздновать рождение той, кому на роду написано быть бесполезным бременем для близких и общества. А вот Милена так не считала. Милена упрямо праздновала Оксанины дни рождения, балуя ее в эти дни вкусненьким, хотя девочка не отличала торт от овсяной каши. Милена упрямо покупала Оксане игрушки, хотя девочка не умела в них играть и в лучшем случае останавливала на них взгляд своих ко всему безразличных красивых глаз. Милена упрямо читала Оксане стихи и сказки, хотя девочка ни разу не дала понять, что их содержание ее трогает. В конце концов Милена нашла для дочери самый лучший на Урале интернат, где педагоги и психологи занимались развитием крох ума таких вот особенных деток, где Оксану научили ходить, не падая, и отличать «горячо» от «холодно» и «сухо» от «мокро», — но откуда Милена все-таки забирала дочку на время выходных и отпусков, потому что была привязана к ней всей душой…

Во всем этом Милена призналась Рубену после недельного знакомства… Впрочем, подходит ли холодное, стереотипное слово «знакомство» к тому, что между ними произошло? Надлежит выражаться в библейском стиле: они познали друг друга. Вопреки тому, что с первого взгляда испытали друг к другу чуть ли не отвращение… Милена Бойко, репортер уральской телепередачи «Чрезвычайное происшествие», прибыла к Айвазову, тогда одному из ведущих сотрудников фирмы «Уральский инструмент», всячески пытаясь связать честное имя фирмы с организованной преступной группировкой «Заводская», которая контролирует строительный бизнес Александрбурга. Айвазов, не причастный к криминалу ни сном ни духом, дал согласие на телевизионное интервью, чтобы развеять эти нелепые слухи; отвечал подробно, но неприязненно. Его раздражало, что при такой красоте, как у этой высокой натуральной блондинки, женщина способна быть отъявленной стервой, — а как еще вы назовете тележурналистку, пытающуюся поймать вас на слове? В процессе интервьюирования произошло недоразумение: оператор, подведя камеру слишком близко, ткнул Милену в плечо — очевидно, весьма чувствительно и неожиданно, потому что она, вскрикнув, выронила микрофон. Айвазов ловко поймал его на лету. Их руки соприкоснулись. Что за искра проскочила между ними? Даже если это было и электричество, микрофон здесь ни при чем. Есть язык тела, есть язык кожи — и, вероятно, самые важные слова между мужчиной и женщиной говорятся на этом языке. Всю последующую неделю, исключая рабочие часы, Рубен и Милена провели вместе, познавая друг друга всеми способами, в том числе и тем, что в Библии подразумевается под словом «познать». К концу недели стало ясно, что это не просто увлечение. Тогда-то Милена, отвернувшись к окну, сухим, бесстрастным голосом, за которым скрывалось постоянное привычное горе, поведала ему об Оксане. И предложила расстаться немедленно, потому что если они побудут вместе еще немного, то расставания могут и не пережить.

Любого другого мужчину смутило бы «приданое» в виде умственно неполноценного ребенка. Любого — только не Айвазова. Он действительно полюбил Милену настолько, что его ничто не способно было смутить. Наоборот, ему понравилось, что жесткая, энергичная репортерша так предана своей дочери: в традиционной армянской семье Айвазовых все женщины были преданы своим детям. Если Милена не бросила больное дитя и при этом нашла в себе силы сделать карьеру на телевидении, значит, не пустышка, а настоящий человек. А при виде Оксаны Рубен был ранен в самое сердце этим несчастьем в прекрасной оболочке. Живая кукла, бедный заблудившийся ангел в памперсах… Айвазов сразу сказал, что сделает для Оксаны все, что только в его силах, — и выполнял свое обещание. Только вот в силах его находилось, увы, немного. Если бы он был врачом, тогда — может быть. Но он — прирожденный технарь…

И отличный технарь, что подтверждают все, кому удалось соприкоснуться с его профессиональной хваткой. В некотором смысле ему и довелось побывать врачом: даже называли его реаниматор. Вот только спасал он не людей, а предприятия — вместе с друзьями студенческих лет. Все это в прошлом, однако Рубен частенько вспоминает это славное время, когда хочет доказать самому себе, что значительная часть жизни прожита не зря. Ведь каждое спасенное предприятие — это сотни, иногда тысячи людей, которых удалось уберечь от безработицы, нищеты, возможно, самоубийства… Кто же он, спрашивается, как не реаниматор?

При всем своем профессионализме Рубен Айвазов иногда жалел, что он не медик. Если бы он умудрился вылечить Оксану, Милене волей-неволей пришлось бы выйти за него, — хотя бы из благодарности. А так, несмотря на счастливейшие три года, проведенные вместе, их брак оставался незарегистрирован. Рубен неоднократно уговаривал Милену расписаться, но первый развод, очевидно, все еще саднил незажившей раной у этой женщины, сильной, как мужчина. Милена свыклась с мыслью, что матери-одиночке с ребенком-инвалидом нужно рассчитывать только на себя, и, несмотря на всю заботливость, которой Рубен окружал ее и Оксану, переубедить любимую женщину он пока не сумел. В последние месяцы он перестал настаивать, уповая на то, что его любовь со временем переборет Миленины предрассудки.

В конце концов Рубен придерживал еще один козырь в загашнике: несколько дней назад он имел беседу с известным московским психоаналитиком, у которого вся элита лечится от ожирения и депрессий. Психоаналитик предположил, что первопричина Оксаниного состояния кроется не в органическом поражении головного мозга, а в аутизме! Он раньше работал с аутичными детьми, и не без успеха… Денег он пока никаких не возьмет, потому что до начала работы ничего предсказать нельзя и нет никаких гарантий результата, но думает, что стоит попробовать. Теперь Рубен обмозговывал, под каким соусом преподнести эту новость Милене. Милена ко всем новым методам Оксаниного лечения относится настороженно, потому что очередное крушение надежды заставляет ее страдать. Но Рубен найдет нужные слова. Он скажет, что попытаться стоит хотя бы для того, чтобы после не сожалеть об упущенных возможностях…

Над безлюдной пожухлой октябрьской территорией пронесся звонок: кто-то стоял у двери в заборе и требовал, чтобы его впустили. Кого это на ночь глядя принесла нелегкая? Впрочем, Рубен Айвазов не слишком удивился: при занимаемой должности к нему обращались в любое время суток… А если в единственный обитаемый сейчас коттедж пансионата хочет проникнуть кто-то подозрительный, пусть утрется: дверь в заборе, как и дверь дома, оборудована по последнему слову техники. Эти двери невозможно ни взять отмычкой, ни поджечь, ни взломать. Взорвать можно, но уж больно мороки много!

— Кто там? — спросил Айвазов в переговорное устройство.

— Открывай, Кинг, это мы!

На втором этаже Милена Бойко уже сменила дочери штанишки и начала переодевать ее в ночную рубашку, когда услышала, что кто-то пришел. Рубен не стал спускать Злодея с цепи, да и пес не залаял, значит, пришел кто-то свой. Кто-то, принадлежащий к ближнему кругу Рубеновых друзей. Милена мимоходом отметила, что занятия любовью отменяются, и эта мысль родила в ней секундное раздражение, но Милена остановила себя: если кто-то пришел так поздно, значит, дело срочное и важное. Она тележурналист, она прекрасно понимает, что такое срочное дело. И, кроме того, друзья Рубена — ее друзья. Эти замечательные люди просто и естественно приняли ее, точно свою. Ей особенно нравилась Марина Криворучко, интересная собеседница и элегантная женщина: хотела бы Милена выглядеть так, как она, в свои сорок лет! Муж Марины, на Миленин взгляд, проигрывает по сравнению с женой, но это уж их семейные проблемы, это не обсуждается… А Валентин Баканин, который сейчас в Москву переехал, вообще уникальный человек. Глава концерна «Зевс», мощный, как бог-громовержец, и при этом ничуть не рисуется, никакой важности. Компанейский, остроумный, умеет при случае рассказать анекдот, да еще как артистически! Умеет отдыхать, умеет и работать. Это именно он в далекие годы перестройки, когда все было доступно для предприимчивых и сообразительных, сколотил «бригаду реаниматоров», которая потом вполне легально, безо всякого криминала, по праву овладела уральскими заводами. И своим нынешним положением Рубен обязан ему. Валентин Баканин вовремя сообразил, что жилье в России неминуемо пойдет в цене вверх. Причем в течение не одного года, а многих лет. Понимая ценность жилой собственности, на прибыли от уральских заводов он стал строить комфортабельные частные дома — и не только под Александрбургом, но и под Москвой, под Сочи. Именно в этих районах собственные дома и квартиры стоят больше всего. Помимо частных домов, фирма «Уральский инструмент» выстроила под Александрбургом, под Москвой и под Сочи комфортабельные пансионаты под общим названием «Уралочка». Пансионаты оборудованы на славу и дают отменную прибыль устроителям этого бизнеса. Каждый год соучредители получают большие деньги, и больше всех Валентин Баканин, инициатор этого мероприятия и главный акционер собственности. А исполнительным директором пансионатов «Уралочки» Баканин назначил своего друга Рубена Айвазова. Вот так и получилось, что тем самым он повысил и Миленино благосостояние…

Вот он какой, Баканин. Милена даже пожалела, что выбрала Рубена, а не его… Шутка. Глупая шутка. На самом деле, кроме Рубена, ей никто не нужен. Он лучший для нее мужчина на земле. И если она до сих пор не соединила с ним свою жизнь, то лишь потому, что боится отяготить его собой… своими обстоятельствами… Милена заглянула в Оксанино личико, на котором, как всегда, не отражалось ни тени мыслей и чувств. Когда-то, давным-давно, болезнь дочери служила для Милены источником приступов отчаяния и ненависти — к девочке, к себе, ко всему равнодушному здоровому миру. Теперь она привыкла. Теперь ее не сломить никакому несчастью. А вот возможность счастья, к сожалению, выбивает из колеи…

Снизу донесся негромкий хлопок, вслед за тем — легкий вскрик и грохот, словно упал какой-то предмет мебели. «Что они могли там уронить? — гадала Милена. — Шкаф с посудой? Ну нет, столько дребезга было бы! Тогда — стол? Нет, стол дал бы менее сложный, что ли, более компактный звук…» Ничего, вот сейчас поднимутся, она сама их спросит…

Мужские шаги раздавались уже на лестнице, приближались к двери комнаты. Милена подняла с кровати уложенную было Оксану, поправила на ней оборочки расфуфыренной, как платье, ночнушки. Оксана, как обычно, пассивно повиновалась. Ей непонятна была потребность выглядеть перед гостями лучше, чем без гостей. Однако Милена не чуждалась желания показать, какой красивый у нее ребенок.

Дверь распахнулась. Но за ней Милена не увидела человеческих лиц. Главное, что сосредоточило на себе все ее внимание, было черным провалом дула пистолета.

В число Милениных постоянных страхов входила боязнь того, что Оксана, когда вырастет, способна стать жертвой сексуального аппетита какого-нибудь мерзавца—с ее-то покорностью и красотой! По крайней мере, этому страху не суждено было сбыться, поскольку Оксане не суждено было стать взрослой. Девочка погибла первой, на глазах у матери. Оксана только всплеснула ручками — то ли пытаясь заслониться, то ли удивляясь новой блестящей игрушке, Милена так и не узнала — и упала на кровать, заливая кровью рубашку и постельное белье, испещренное розовыми зайчиками. Страдальчески вскрикнув, точно пуля рикошетом ударила в нее, Милена склонилась над своей единственной бесценной заинькой, не обращая внимания на оружие. Вторая пуля отправила мать вслед за ребенком.

Пятнадцать минут спустя в доме стало тихо. Ни человеческого голоса, ни шагов. Ни единого звука, кроме зловещего гула и потрескивания пламени…

— Громкое дело. Это плохо, — сказал себе Виталий Петренко, почесав в затылке, и бдительно огляделся: не услышал ли кто-нибудь его изъявление чувств?

Следователь Петренко из межрайонной прокуратуры города Сысерть имел право на свое мнение. И уж тем более он имел право сказать то, что сказал. О преступлении на территории пансионата «Уралочка» под Александрбургом твердили практически все СМИ — и местные, уральские, и центральные. Дело получалось громким. А отсюда вытекало обилие путающихся под ногами журналистов, пристальное внимание начальства, критика сверху и снизу — и все это, как водится, мешало рутинной работе, осуществлению запланированных следственных мероприятий… Уф-ф, кош-шмар! А прокурор еще усмехнулся, нагрузив его делом об убийстве Айвазова и семьи: мол, благодеяние Петренко оказывает. Мол, если раскроет — сразу на повышение… Благодетель называется! Как все нормальные следователи, Петренко не страдал отсутствием честолюбия, но вместо того, чтобы возиться с убийством Айвазова под прицелом телевизионных софитов, предпочел бы расследовать заурядную кражу козы у бабы Евдохи из деревни Верхние Белые Тапочки. Или, на худой конец, резаться с компьютером в домино. В домино, карты и прочие азартные игры, победа в которых диктуется случаем, Виталий играл исключительно с компьютером, потому что обыгрывать живого соперника не любил. Каждый раз, обыграв приятеля или дорожного попутчика, Петренко чувствовал себя виноватым, будто обидел человека, не сделавшего ему ничего плохого. Тогда как ставить, условно выражаясь, шах и мат подследственному, сдающемуся под напором улик, Виталию очень даже нравилось… Вот и пойми его сложную натуру!

Виталий Петренко решил не обращать внимания на телевизионную и газетную шумиху. Или, по крайней мере, очень постарался не обращать внимания. Собака лает — караван идет, как гласит арабская народная мудрость. Петренко не нужна шумиха. Ему нужно досконально выяснить, что же произошло поздним вечером 25 октября. А выяснить уже удалось немало…

Пожарных вызвали строители-молдаване, которые работали и временно проживали в коттедже на краю поселка. Они рано легли спать, однако проснулись от запаха гари и, подбежав к окну, приметили вблизи мутное дымное зарево. Тут же позвонили по номеру местной пожарной службы. Красная машина с лестницей добиралась до их захолустья неторопливо: крыша трехэтажного особняка, находившегося в собственности Айвазова, успела провалиться и проломить потолочное перекрытие. Молдаване думали, что пожарным придется потрудиться, чтобы попасть на территорию айвазовского участка: директор фирмы «Уралочка», насколько они успели его узнать, отличался большим пристрастием к самосохранению и всегда запирался на множество сложных замков. Однако дверь в солидном заборе оказалась открыта и это стало первым вестником беды. А во дворе рвался с цепи и выл истошным, почти человеческим голосом огромный пес, кавказская овчарка; ветер относил пепел горящего дома и языки огня в его сторону. Рабочие хотели освободить собаку, но поостереглись, потому что злобный нрав этого зверя стращал весь поселок. Но вообще-то потом, когда пса сняли с цепи пожарные, выступившие в роли спасателей, он ни на кого не напал, а убежал, поджав лохматый хвост. Так до сих пор и слоняется по окрестностям, принимая пищевые подачки, тихий и на себя не похожий. Можно было бы сказать, что он сошел с ума от пережитого, если только животных тоже постигает сумасшествие.

Но хватит о собаке! Гораздо более душераздирающие открытия поджидали внутри дома. Когда брандмейстерам удалось справиться с огнем, они обнаружили на первом этаже труп смуглого черноволосого мужчины лет сорока, незначительно пострадавший от пламени, хотя одежда на нем тлела. Рабочие сразу же опознали в нем хозяина дома, Рубена Айвазова. Можно было бы предположить, что он умер, задохнувшись в дыму пожара, если бы не явственное пулевое отверстие в груди, прямо против сердца. На втором этаже под обломками перекрытий нашли два тела — большое и маленькое — изуродованные до неузнаваемости. Исходя из того, что с Айвазовым проживали Милена Бойко и ее шестилетняя дочь Оксана, напрашивалось предположение, что останки принадлежат им.

Виталий Петренко видел прижизненные фотографии Милены и Оксаны Бойко и мог оценить, насколько привлекательной женщиной была Милена, какой красивой девочкой — Оксана. Ничего общего с обугленными скорченными корягами, непохожими на человеческие тела. Черные, усохшие руки и ноги согнуты — «поза боксера», так называется своеобразный вид, который приобретает труп при обгорании. Судебно-медицинское заключение гласило, что повреждение огнем носило не прижизненный, а посмертный характер: на это указывало отсутствие копоти в трахее (значит, не успели вдохнуть дым) и то, что вокруг глаз не наблюдалась светлая кайма неповрежденной кожи (обычно человек рефлекторно зажмуривается, когда к лицу подступает пламя — в данном случае этого не произошло). Но даже если бы все эти весомые, перечисленные во всех пособиях по судебной медицине признаки отсутствовали, обнаруженные в телах Милены и Оксаны пули от пистолета Макарова сказали бы с полной несомненностью, что женщину и девочку убили так же, как мужчину. Выстрелами в сердце.

Первые вопросы, что закономерно, у следователя Петренко возникли к гастарбайтерам. Когда он вместе с потрясенными родственниками Айвазова и Бойко произвел осмотр предметов, обнаруженных на пожарище, выяснилось исчезновение драгоценностей Милены — кольца и сережек с бриллиантами, которые она хранила в шкатулке, оправленной в металл. Также пропало охотничье ружье хозяина дома… Убийство с целью грабежа — вполне респектабельная версия. И ее следует проверить в первую очередь.

Молдаване, чувствуется, собирались возмутиться, но сдержали гордый южный темперамент. Их глава, немолодой жилистый загорелый мужчина, изъяснявшийся на правильном русском языке и представившийся как Григорий Истратович, сказал, что они все понимают: не все жители территорий бывшего СССР едут в Россию для того, чтобы честно зарабатывать себе на хлеб. Если в их честности возникли сомнения, пусть милиция их обыскивает, они согласны. Жаль только, что это не вернет погибших…

Обыск результатов не принес или, скорее, принес отрицательные. Ни ружья, ни драгоценностей, ни пистолета Макарова обнаружено у рабочих не было. Состояние одежды, бывшей на них в ту ночь, показывало, что они не контактировали ни с огнем, ни с бензином, благодаря которому коттедж так стремительно заполыхал и так мощно прогорел.

Против версии причастности строителей-молдаван к убийствам и пожару свидетельствовали и другие доводы. Во-первых, чтобы уложить трех человек выстрелом в сердце, надо постоянно тренироваться: возможно ли это при образе жизни гастарбайтеров, чьи руки привыкли не к огнестрельному оружию, а к малярным кистям и мастерку? А во-вторых — и в-главных — то, что Айвазов без опаски открыл дверь и посадил пса на цепь, свидетельствовало о том, что к нему пришел тот, кому он полностью доверял. Вряд ли какие-то сезонные рабочие, постучавшиеся на ночь глядя, были бы встречены так приветливо…

Одним словом, гастарбайтеров следовало оставить в покое. Предстояла разработка версии, согласно которой преступление напрямую связано с коммерческой деятельностью Айвазова. Или личной местью.

Председатель совета директоров ОАО «Зевс», совладелец фирмы «Уральский инструмент», президент компании «Уралочка» Валентин Викторович Баканин не слишком удивился, когда его вызвали в следственное управление ГУВД Московской области — как сдержанно сообщили по телефону, «для беседы». Напротив, он обрадовался. «Наконец-то зашевелилась милиция, которая меня бережет», — подумал Валентин, подходя к окну и задумчиво глядя на противоположную сторону обледенелой московской улицы сквозь белые жалюзи, потирая кончик вздернутого носа, как всегда делал в минуты сильных эмоций. Жена (бывшая жена, как не уставал он напоминать себе) поедом ела его за эту привычку, говоря, что с его жесткими светлыми волосами, круглым румяным лицом, да еще с красным носом, он — выпитый Петрушка! Но сейчас Юли рядом не было (и уже не будет), и Баканин позволил себе этот смешной жест, который помогал сосредоточиться. А ему было необходимо сосредоточиться, чтобы хорошенько продумать: что он скажет в следственном управлении ГУВД? Непременно надо сформулировать все, что ему известно, по возможности кратко, но исчерпывающе. Иначе жить нельзя. Валентин Баканин в свои сорок с небольшим стал крупным бизнесменом не за счет воровства или прежних комсомольских связей, а за счет трудолюбия и настойчивости. Он привык доводить до конца любое дело, за которое взялся. Доведет и это. Если бы речь шла только о нечестных приемах вытеснения соперника с рынка, можно было бы еще как-то стерпеть упорное невнимание милиции. Но его друзей убивают!

Не так давно — как вспомнишь, кажется, вчера — Валентин ездил в родной Александрбург на похороны Рубена Айвазова. Кинг в гробу — какая бессмысленная несообразность, его дружбан, его земляк, его ровесник, Кинг… Каждый раз, когда Валька и Кинг встречались, они вместе слушали что-нибудь из арт-рока; он предпочитал вещи сложные, хитро завернутые, малодоступные неизощренному уху. А сейчас звучит навязший в ушах миллионов «Траурный марш» Шопена, а Кинг не может встать и выключить. Лицо почти не пострадало, а может быть, умельцы в морге его отреставрировали. Зато придать пристойный вид Милене и Оксане не удалось бы даже коллегии скульпторов, и их, драгоценных девочек Кинга, хоронили в закрытых гробах. Женщины, промакивая слезы углами траурных косынок, шептались о том, какой обугленный ужас прикрывают крышки этих гробов… Был бы Валька сердечником, бросил бы под язык таблетку валидола. Но он был здоровым, сильным мужчиной, и его сердце было крепким, и он, не ограничиваясь печальной обязанностью проводить усопшего в последний путь, разыскал следователя, ведущего дело об убийстве. Следователь Петренко ему понравился: молодой, дотошный, не разучился пока сочувствовать людям… Однако срок следствия по этому делу почему-то продлевался несколько раз. Когда Валентин позвонил в прокуратуру Александрбургской области из Москвы и спросил, как продвигается дело об убийстве Айвазова и Бойко, ему неохотно сообщили, что дело передано другому следователю. Значит, прежний не справился? Но почему? Валентин тогда сообщил Петренко достаточно, чтобы факт убийства Айвазова сделать частью системы…

Первым ушел Парамонов. Самостоятельно ушел — так считается. По крайней мере, официальная версия гласила: покончил с собой. Валентину всегда было трудно в это поверить. Скорее он поверил бы сообщению о том, что на заводе моторных масел имени Губкина, совладельцем которого являлся Борис Парамонов, покончил с собой крупный механизм. Парамонов и выглядел чуть-чуть механическим — с его широкими плечами, какими-то рычажными, как у робота, очертаниями фигуры и прямолинейным стилем мышления. Он был прост, неувертлив, не знал, что такое сомнения и депрессии. С ним все было легко и ясно. У него была любимая жена, такая же широкоплечая, как он, только чуть более округлая, и четверо детей. И вот такой человек выходит в одно прекрасное (ну или, по крайней мере, ничем не примечательное) утро из дома, абсолютно трезвый, как обычно, в семь ноль шесть утра (Парамонов был точен, как швейцарские часы), и ни с того ни с сего разносит себе из охотничьего ружья свою квадратную голову… Представили? Вот и Валентин Баканин этого представить не мог, а посему естественность парамоновской смерти вызывала у него с самого начала крупные сомнения.

Но через месяц после смерти Парамонова был застрелен Артур Райзен! А еще спустя два месяца — Руслан Шаров! Последним пал Рубен Айвазов. Жертвы необъявленной войны. Но кто против кого воюет? Неужели никому не нужно расследование этих случаев? Неужели милиции трудно сделать мыслительное усилие и понять то, что тщетно пытается донести до них Валентин Баканин: все убитые имели отношение к фирме «Уральский инструмент»? А еще раньше — к «бригаде реаниматоров». А еще… а совсем раньше они вместе учились в одном институте…