Кривой с порога заявил торжествующе:

– У меня сюрприз, я знаю имя вашего поэта!

– Ладно уж, погодите, – проворчал Турецкий, предвкушая маленькую победу. – Слишком долго вы возились. Мы, знаете, и сами не лаптем щи хлебаем. Сейчас я и сам угадаю. Это Пастернак, верно?

Кривой тут же округлил глаза и отрицательно помотал головой.

– А кто ж тогда? – удивился Турецкий.

– Да с чего вы взяли, что Пастернак? – еще больше удивился Кривой.

– Ну вот. – Турецкий достал из папки еще один лист. – Тут еще есть несколько строф, я вам сразу не показал. Якобы Пастернака, по крайней мере, автор дневника ссылается на него. Проверьте-ка, пожалуйста.

– Проще пареной репы. – Кривой бегло просмотрел. – Безусловно Пастернак. Это что-то из военных стихов.

– Я бы хотел, чтобы вы все-таки тщательно сравнили, так сказать, с первоисточником.

– Ну ладно, – сказал Кривой и достал из портфеля... томик Пастернака. – Вот, сами смотрите. Три строфы Пастернака полностью соответствуют оригиналу, хотя и выдернуты из общего контекста – стихотворения «Смерть сапера», написанного в декабре сорок третьего года.

Турецкий глянул и убедился.

– Но остальные стихи, – продолжил Кривой, – не имеют к нему ни малейшего отношения. Их автор – Ожуг.

– Как? – Это что-то вроде бы напоминало... Или нет?

– О-жуг.

– Ожуг?! – Турецкий хлопнул себя по лбу, так что мозги зазвенели. Ведь так же звали ее пса, ньюфаундленда – именно Ожуг!

– Ян Болеслав Ожуг, – уточнил Кривой, достал свое заключение и придавил его сверху небольшой книжечкой упомянутого автора. – Отличный польский поэт. Полагаю, знание его стихов делает честь вашим государственным преступникам.

– Польский?!

– Ну да, а что такого. – Кривой заметил, что Турецкий разнервничался. – Я кого-то не того для вас нашел?

– Да нет, все отлично. – На самом деле все было на редкость отвратительно.

– Так что поляк вам попался. Собственно, потому и были проблемы, что мы имели дело с переводами. Ожуг – довольно крупная величина в польской поэзии, и, если б вы сразу сказали, что стихи переводные, можно было бы этот орешек гораздо быстрее раскусить.

– А что же вы мне там говорили про сходство с Есениным? – растерянно спросил Турецкий.

– Эти аллюзии были неслучайны. Есенин – давняя литературная привязанность Ожуга. И вообще, он тоже такой же полудеревенский, этнографический, как бы это сказать, экологичный, вот... О! – подпрыгнул Кривой. – Это же отличная мысль. Есенин – певец экологии! Можно смело Гринпис окучивать в таком направлении.