Денис был полон новостей. Для начала он поведал, как Вовику удалось бежать из клиники.

Ушлый наркоша поставил койку на попа, добрался до вытяжного отверстия, как-то исхитрился в него протиснуться, хотя вообще-то оно такое маленькое, что кошке пролезть трудно. Пока Вовик торчал под потолком, оборвал проводку в коридоре, поэтому камера его не засекла. Потом прятался под столом дежурного санитара, пока тот ходил проверять, что со светом. А в пересменку, в шесть утра, спер в подсобке рабочую одежду и преспокойно выбрался наружу, охрана-то сонная после ночи дежурства, и народ как раз на выход потянулся – они пропускали не глядя, все же свои...

– А нашел где, у того самого приятеля? – спросил Турецкий.

– Да. Вовик мне сам дверь открыл, и у него чуть глаза на лоб не вылезли. Решил даже, что я ему померещился.

– Что, уколотый уже был?

– В том-то и дело, что нет.

Денис жестом Дэвида Копперфильда извлек из кармана листок и протянул Турецкому.

«...Рахимов Гусейн, 1-я Останкинская, 43. Спросить Викентия Анатольевича и сунуть металлический рубль. Можно бумажку с надписью „рубль“. Николаич, метро „Пушкинская“...»

– Что это за агентурная сеть?

– Вовик умирал, как брат Митька...

– И ты ему дозу раздобыл?

– Каюсь, Александр Борисович, но заметьте: исключительно для пользы дела. К тому же одной больше, одной меньше... И опять-таки я его тут же обратно в клинику поместил. Как-нибудь простится мне на Страшном суде.

– Кто эти люди? – Турецкий ткнул в бумажку. – Какое они имеют отношение к нашему дражайшему Вовику и, главное, к Промыслову?

– Пока не знаю. Вовик уверял, что народ солидный и может многое рассказать при правильном подходе.

– Что ж он сам не поговорил с ними, подхода не нашел? – раздраженно спросил Турецкий.

– Говорит, не успел. Взялся завязывать, а тут мы нагрянули.

– А происхождение дневника он тебе объяснил?

– Да! Дневник его попросили спрятать – то ли Жека, то ли от Жеки... Не помнит, был уколотый.