До вокзала Турецкий добрался за двадцать минут на такси, заплатив какое-то безумное количество лир.

Для него это была просто напасть. Сколько Турецкий ни пытался перевести многочисленную местную валюту в рубли или хотя бы в доллары, ничего не выходило. В конце концов он махнул рукой и просто перестал считать деньги, предвкушая момент возвращения на родину и тот судьбоносный момент, когда частный детектив Грязнов-младший сможет предъявить Промыслову-старшему самые разнообразные счета. А потому он с особым удовольствием делал многочисленные мелкие покупки, что в Москве не очень-то себе позволял.

Сейчас он накупил разнообразных итальянских газет, преимущественно спортивных, в частности, три последних выпуска «Гадзетты делла спорт», в которой уж по крайней мере можно было разобрать названия команд и результаты матчей. И с комфортом устроился в двухместном купе. Впрочем, иных тут, у проклятых капиталистов, в спальных вагонах и не бывает. Попутчика (попутчицы!) у него пока не было. Может, присоединится в пути, с надеждой подумал Турецкий.

До отхода было еще больше четверти часа – поезд должен был трогаться в одиннадцать сорок пять – так что вполне стоило выйти пройтись по перрону, купить чего-нибудь прохладительного в дорогу. Тем более что прогуливаться по итальянским перронам – это же удовольствие одно. Люди, конечно, такие же сумасшедшие и орущие, как и у нас, но при этом чистота, порядок – просто уму непостижимо, как это у них сочетается. Кроме того, у Турецкого было еще одно маленькое дельце.

Он нацепил на нос очки-хамелеоны и устроил себе небольшой променад: десять шагов вправо, десять шагов влево – чтобы не терять из поля зрения свой вагон. Через две-три минуты Турецкий убедился, что слежки за ним не было. Да и не могло быть. И тем не менее.

Он быстро вошел в здание вокзала, выбрал две свободных соседних автоматических камеры хранения. Открыл у той, что была правее, дверцу так, чтобы она заслоняла следующую камеру, и незаметно сунул туда (в следующую) пластиковый пакет с дискетами Долговой. Набрал код и неслышно захлопнул дверцу. Одновременно он деловито возился с открытой камерой. Вложил туда пару газет (спортивные оставил при себе), тщательно выбрал код, захлопнул.

Он не собирался воровать у Божены ее труд ни для себя, ни для какой-то группы людей, ни даже для целой страны. Он хотел сохранить его – для нее самой. Пусть она пока подумает хорошенько.

Пошел назад, на перрон, свернул к туалету, пробыл там еще две минуты, предварительно запомнив всех, кто слонялся рядом со входом, и возле камер хранения – тоже. Вышел из туалета, незаметно огляделся: вокзал был как вокзал. Люди сновали взад-вперед, ничего особенного. Турецкий снова вернулся к камере хранения (той, в которой лежали только итальянские газеты), открыл ее и сделал вид, что поменял код, на самом деле оставив его прежним.

Эта игра скорее забавляла его, нежели осуществлялась на полном серьезе. Но предосторожности в стиле Штирлица не могли не порадовать, не освежить в душный итальянский полдень его истосковавшуюся следовательскую душу.

После всех этих операций Турецкий наконец вернулся на перрон. И возобновил променад: десять шагов вправо, десять влево – чтобы не терять из поля зрения свой вагон...

И все-таки, с некоторой грустью подумал он, инстинкты советского человека совершенно неистребимы. Вот, в частности, этот вечный страх опоздать, опасение, что «закроют», «не пустят» и пр. И это у него, у следователя по особо важным не самой слабой следственной конторы! Турецкий с досадой сплюнул и тут же вздрогнул, поскольку вспомнил, что кое-где на Западе за плевок в общественных местах, кажется, штрафуют...

Так что, взять, что ли, пивка? Да ладно, черт с ним, есть же вагон-ресторан, в конце концов. Тут всегда все можно успеть купить, не рискуя нарваться на объявление «Пива нет!» или «Ушла на базу».

Уже занося одну ногу в тамбур своего вагона, Турецкий увидел, что по перрону сосредоточенно несутся три десятка человек в форме местной полиции с короткими автоматами. Турецкий снова вышел на перрон, чтобы досмотреть представление, машинально глянув на часы: было одиннадцать сорок одна.

Основная группа полицейских остановилась в пятидесяти метрах от него. Эге, да это, кажется, вагон-ресторан, сообразил Турецкий. Человек пять проникли вовнутрь. Еще пять-шесть остались у вагона. Остальные рассредоточились дальше, очищая и блокируя зону, которую взяли под контроль.

Тут же пошла стремительная и тотальная проверка документов и билетов. Пассажиров просили остаться, остальных – незамедлительно покинуть перрон.

По радио серьезный женский голос сделал какое-то объявление. Впрочем, хоть Турецкий не понял ни полслова, по директивности тона он сообразил, что это не объявление, а скорее заявление. Потому что буквально через несколько секунд распахнутое со всех сторон настежь здание вокзала стало пустеть с пугающей скоростью.

Да что же это такое, черт возьми?!

Проверка документов докатилась и до Турецкого. Он вручил свою красную книжечку высокому чернобровому чиновнику и на пальцах объяснил, что выполняет в его замечательной стране свой профессиональный долг.

– Умберто Гольяцци, – через оперативно появившегося переводчика (Турецкий только диву давался) отрекомендовался чиновник, – комиссар полиции.

– Объясните, что происходит?

– Прошу проявить понимание, коллега, – «объяснил» комиссар. – Не заходите в вагон, ваши вещи сейчас вынесут. – Он сделал едва уловимое движение рукой, и действительно, через полминуты молодой карабинер уже протягивал Турецкому его сумку.

Спустя еще минуту прямо на перроне появилось несколько автобусов. Турецкий первый раз в жизни увидел, как из целого поезда в течение двух с половиной минут (он засекал) были выгружены все без исключения пассажиры и отправлены посредством автобусов на безопасное расстояние. Автобусы миновали пару кварталов и, как-то сразу оказавшись за городом, поехали довольно резко вверх по живописной, почти что горной дороге.

Кстати, одновременно с уже отъезжавшими автобусами на перроне появились пятеро саперов. Они тащили с собой какие-то коробки и сумки. Двое из них были с собаками.

Вот тогда не понимающему по-итальянски Турецкому стало наконец ясно то, что для остальной публики, очевидно, объявили в громкоговоритель: вокзал заминирован.

А иначе чем еще можно было объяснить такую тотальную эвакуацию?

Хм... Но с другой стороны, зачем тогда полицейские, теряя время, проверяли документы на перроне и тем более билеты у пассажиров миланского поезда? А потом еще сортировали их, отправляя пассажиров подальше от вокзала, но всех вместе, на автобусах?! Чушь какая-то бесполезная.

Да нет, наверное, все-таки заминирован поезд. А учитывая, что первым делом карабинеры направились к вагону-ресторану, – бомба лежит именно там. Ну да, конечно! Немудрено догадаться. Еда ведь для итальянцев – это святое: «маджара, маджара», – Турецкий вспомнил разговоры в самолете. Покуситься на жратву итальянца – значит покуситься на него самого.

Одиннадцать пятьдесят. Поезд, между прочим, уже пять минут как должен был находиться в пути. Турецкий с грустью подумал, что перспектива попасть на футбол отдаляется.

Пассажиры уже вышли из автобуса и, находясь на небольшой возвышенности, имели отличную возможность наблюдать свой поезд с расстояния километра полтора.

Вдруг все задрали головы.

В воздухе зажужжало.

Как бы подтверждая догадку Турецкого о вагоне-ресторане, возле автобуса приземлился полицейский вертолет. В него мигом втащили двух официантов и повара, впопыхах посаженных в автобус заодно с пассажирами, и вертолет стремительно ринулся назад, к вокзалу. Очевидно, саперам нужна была какая-то консультация людей служащих, хорошо знавших интерьер своего вагона.

Ну вот, значит, попил пивка в вагоне-ресторане. Странные какие-то совпадения, господин «важняк». Но не хочешь ли ты сказать, что русские мафиози собирались подорвать тебя в момент возлияния, на железнодорожном пути к стадиону «Сан-сиро»? Много чести. Турецкий убил в зародыше манию величия.

Хм... С другой стороны, если на перрон потащили гражданских, – значит, может, там не так и опасно? То есть если потащили гражданских, то бомбу, может, вообще не нашли? И теперь полицейские хотят, чтобы повар с официантами показали им самые укромные уголки своего вагона, куда, по их разумению, можно запихнуть какую-нибудь пиротехнику?