Площадь, на которой проживали Шевченко и Станиславский, была в девятнадцатой квартире прямо-таки какой-то вражеской пятой колонной. В то время как все соседи сосуществовали достаточно мирно, полностью соответствуя тому, что понимается под выражением «по-соседски», двенадцатиметровая комната с окнами во двор являла собой стихию, которая называлась словом «коммуналка». Один за другим здесь живали запойный пьяница, будивший всех по ночам дикими криками, когда ему что-то примерещивалось в бреду, сумасшедшая бабулька, воровавшая продукты из холодильников и совершенно неспособная усвоить несложные приемы пользования унитазом и сливным бачком, незамужняя склочница средних лет, которая считала себя вправе покрикивать на тех, кто делал что-то не так, как ей того хотелось бы. Она-то и поддалась на уговоры Гамлета Карапетяна.

Вообще-то, Гамик сначала пытался подъехать к Сереже Ройбергу. Понимая, что художник-постмодернист бывает богатым только тогда, когда добьется мировой известности, а что к нему она еще не пришла, и значит, он далеко не богат, Гамик уговаривал Сережу продать его комнату. Взамен обещал ему отдельную однокомнатную квартиру в хорошем районе или даже в центре Москвы – внутри Садового, кольца.

Гамик расхаживал по квартире, разглядывал гигантскую по современным понятиям кухню, просторные туалет и ванную, прихожую, где можно было бы устроить скромный конкурс бальных танцев, и только прищелкивал языком. От его взгляда, конечно, не укрылись и дубовый паркет, и бронзовые ручки на дверях, и мраморные подоконники. Такую квартиру бы расселить… Это была мечта не одного Карапетяна. Однако жильцы девятнадцатой квартиры стояли насмерть – никто из них не собирался отсюда уезжать.

– Я их расселю по одному, – сузив глаза, сказал Гамик, отчего стал похож на опереточного интригана.

План его, как быстро понял Сережа, был предельно прост: купить одну комнату в квартире – любую, а затем создать жильцам такие условия, что они сами захотят уехать куда угодно, согласятся на любой вариант, лишь бы получить отдельное жилье, хотя бы в каком-нибудь отдаленном Митине или Солнцеве. Поговорив с жильцами, Гамик, отличавшийся некоторой способностью разбираться в людях, понял, что самый твердый орешек – старуха, которая будет цепляться за эту квартиру до последнего.

Но если все остальные жильцы будут сговорчивее, она, возможно, все-таки согласится, тем более что Карапетян, считая себя человеком благородным и уважающим старость, готов предоставить упрямой старушке не однокомнатную, а даже двухкомнатную квартиру где-нибудь в Новогирееве.

Каково же было удивление скромного «дельца по недвижимости», как он сам любил себя называть, когда Сережа Ройберг наотрез отказался от предложенной сделки. «Не понимает человек своей выгоды», – вздыхал Гамлет.

Однако, несмотря на неудачу, Гамику уж очень понравилась квартира. Он попробовал без особой надежды подъехать к Гале, но та с ним даже и разговаривать не стала. А вот Альбина Петровна, оказавшаяся по паспорту Алевтиной Петровной, согласилась.

Тогда-то и появились в девятнадцатой квартире Шевченко и Станиславский, почти ежедневно устраивавшие пьянки с плясками и драками, любившие в три часа ночи спеть под баян или под гитару и категорически отказывавшиеся делать коммунальную уборку. Было совершенно очевидно, что они старались вести себя похуже, так как это было предписано им хозяином. Но в чем-то они не дотягивали до того, чего хотелось Гамлету. По сути, они оставались простыми московскими алкоголиками и, случалось, по утрам даже бормотали слова извинения, встретив в коридоре или на кухне Софью Андреевну.

Видно, Гамлет был в них разочарован и поставил ультиматум – исчерпать чашу терпения жильцов. Чем это кончилось, мы уже знаем.

«Бурмеева, – думал Турецкий,– Все-таки надо с ней переговорить. Что-то она должна знать, о чем-то догадываться. Неужели женщина не чувствует, в каком муж состоянии? Она могла слышать какой-то разговор, видеть кого-то, да мало ли. Надо срочно выяснить, где она, в какой больнице».

Турецкий позвонил Шведову, и тот обещал немедленно все выяснить и перезвонить.

В ожидании звонка Турецкий рассеянно вышел в коридор. Уборщица тетя Люся усиленно драила шваброй пол, размазывая по нему грязь. Увидев Сашу Турецкого, которого она особенно уважала, тетя Люся разогнулась и гневно сказала:

– Слыхали, что пьянчуга-то наш учинил? Это же позорище на весь мир. Случись такое со мной, я людям на глаза стыдилась бы показаться, а ему хоть бы хны. Ну да, стыд не дым, глаза не ест.

Турецкий промолчал, не совсем понимая, кем так возмущена пожилая уборщица, и не очень желая вникать в этот вопрос.

– Да другой бы на его-то месте сказал: раз так, больше я не Президент. Да раз уж они сядуть-то на свои стулья, зады-то так и прирастають!

– Президент? – удивился Турецкий.

– Ну дак! – подтвердила тетя Люся, вновь берясь за швабру. – Натрескался в самолете-то, так что в Ирландии этой или где-то там из самолета выползти не смог. А его там люди дожидались.

В кабинете раздался телефонный звонок. «Ну, наконец-то, Шведов», – подумал Саша.

– Турецкий у телефона, – выученно отчеканил он, схватив трубку

– Ну ты прямо бравый солдат, Сашок, так отвечаешь, – раздался в трубке хохоток Романовой,– Слыхал новость про нашего Президента? Проспал встречу с премьер-министром Ирландии. Куда мы катимся, Саша, ты скажи мне?

Бояркин в свою очередь также взял фотографию Карапетяна. «Этот Гамлет-то, оказывается, лицо кавказской национальности. Тоже мне принц», – подумал он.

На самом деле Карапетян был похож на кого угодно – на Фальстафа или Тартюфа, на несколько позлобневшего Санчо Пансу или располневшего Яго, но только не на Гамлета. С фотокарточки смотрело несколько одутловатое лицо, сизое от щетины, которая, как это иногда бывает, вырастает так быстро, что ее обладатель кажется гладко выбритым лишь первые полчаса, не успевая добежать до фотографии. Однако в лице Карапетяна не было никакого свойственного обычно полным людям добродушия, пусть даже обманчивого. Обладателя такого лица не хотелось бы повстречать в темной подворотне или иметь соседом по купе в поезде.

– Когда вы видели его в последний раз? – спросил Сивыч, обращаясь к жильцам.

Воцарилось молчание. Каждый старался припомнить, где и при каких обстоятельствах сталкивался с этим неприятным типом. В конце концов все сошлись на том, что не видели владельца многострадальной комнаты уже довольно давно. Если сначала он показывался часто, приходил, разговаривал, всем надоедал, то последние две недели, кажется, вовсе не появлялся.

– Решил переменить тактику, – сказал Сережа Ройберг, – пусть, мол, его жильцы дадут нам как следует жару, а потом уж и он появится как добрый ангел, который выведет нас отсюда.

– До чего же бывают низкие люди, – покачала головой Софья Андреевна. – Хотя… В моем возрасте, наверно, такие наивные выражения звучат нелепо.

– Я, кажется, видела его, – задумчиво произнесла Галя, – дня три-четыре назад. Просто видела на улице. Он стоял у коммерческих палаток рядом с метро «Мясницкая» и, видно, что-то покупал. С ним был еще один человек, которого я не знаю.

Это сообщение заинтересовало Сивыча.

– Того, кто с ним был, вы не знаете. Но смогли бы описать?

– Ну, я его специально не рассматривала, – улыбнулась Галя, – хотя, конечно, бросила взгляд – с кем это там стоит наш благодетель. Второй тоже кавказец, но ростом выше и одет совершенно иначе. Гамлет-то ходит как? Слаксы, кожаная куртка да шапочка черная, у таких, как он, это прямо униформа. А этот второй был не из таковских. Темное кашемировое пальто, белый шарф, головного убора нет. Сразу видно, довольно богатый человек.

– Но не очень богатый? – улыбнулся Сивыч, которому понравилась эта внимательная и обстоятельная свидетельница.

– Нет, – покачала головой Галя, – очень богатые выглядят иначе, как – не скажу, потому что мало я их видела. Они ведь в метро не ездят и с такими, как наш Гамик, водку пить не станут.

– Это неизвестно, – снова улыбнулся Сивыч. – Мало ли что может людей связывать, а вдруг они друзья детства, земляки, да мало ли чего.

– Может быть, конечно, – сказала Галя. – Но этот не был из самых богатых. Да и машина у него не та.

– Машина?

– Ну да, новая девятка, темно-серая.

– Цвет «мокрый асфальт», это сейчас последний писк, – вставил Сережа.

– А почему вы так уверены, что это была его машина?

Сивыч не очень доверял свидетельским показаниям.

Сколько раз случалось, что свидетели вступали в жаркий спор, в какой автомобиль сели убийцы – в красный «Москвич» или в темно-синюю «Таврию», а на поверку выходило, что это были «Жигули» вовсе какого-нибудь зеленого цвета.

Практика показывала, что иногда людям кажется, что они отчетливо видят картину преступления или происшествия, а на самом деле запоминают искаженный образ, возникший в их собственном воображении. Тем более Галя, по ее словам, лишь мельком взглянула в сторону Карапетяна и его знакомого. Когда же она успела не только рассмотреть, как они были одеты, но и заключить, что они приехали к метро на машине, да еще утверждать, что она принадлежит знакомому Карапетяна.

– Может быть, это была машина самого Гамлета,– предположил Бояркин, полностью разделявший сомнения своего начальника. – Да они могли просто на метро приехать или пешком прийти.

– Выход из «Мясницкой» давно закрыт, с тех пор как там обрушился козырек, вот уже около двух лет, – ответила Галя.

– Долгострой, – развел руками Сережа.

– Этот знакомый Гамика все время играл автомобильными ключами, знаете такую манеру? – продолжала Галя. – Поэтому я и решила, что машина его, причем купил он ее, наверно, недавно и до сих пор не может нарадоваться. Сами понимаете, из грязи да в князи. А потом он на нее оглядывался – не угнали ли, не увели. Пока я проходила мимо, оглянулся два раза.

Сивыч молчал и только внимательно смотрел на говорившую. А Галя тем временем продолжала:

– И потом, Гамлет прописан в Подольске, значит, если бы это была его машина, на номере стояла бы цифирька 50, а там были две семерки, как у всех в Москве. Сейчас, – Галя прикрыла глаза, как будто что-то припоминая, а затем сказала: – А286КТ, так мне кажется.

Когда Галя закончила, снова воцарилось молчание. Капитан Сивыч, не мигая, смотрел на скромную и такую невзрачную на первый взгляд женщину. За долгие годы работы в МУРе ему пришлось повидать много разных людей, но с таким феноменом он столкнулся впервые. Он, разумеется, читал в литературе и слышал о людях с феноменальной памятью, но видеть их лично ему еще не приходилось.

– Вот это память! – воскликнул непосредственный Бояркин. – Вы прямо академик!

Галя улыбнулась:

– У меня только зрительная память. Вот имена я запоминаю очень плохо, разные там названия, даты, так что академика из меня не получилось бы.

Сивыч, который тем временем что-то листал, поднял голову и переспросил очень серьезно:

– Галина Алексеевна, вы могли бы узнать этого знакомого Карапетяна, если бы снова увидели его?

Галя задумалась.

– Наверно, могла бы, – ответила она, и у Сивыча не было ни малейших сомнений, что она, безусловно, узнает этого человека. Только бы его найти…

Отказавшись от чашечки чая, на которой настаивала Софья Андреевна, блюстители порядка вышли из ее комнат. В обычном коммунальном коридоре Бояркин испытал некоторое облегчение – на этих стульях, обитых зеленым бархатом, он чувствовал себя, как в музее или в театре (а то, что бархат был немного вытертым, даже усиливало это ощущение), и потому был очень скован. Все время, пока Сивыч опрашивал жильцов, он рассматривал овальный портрет незнакомой красавицы, висевший перед ним на стене. И теперь, уходя, бросил на нее прощальный взгляд. «Эх, вот раньше женщины были», – с восхищением подумал Бояркин, а потом, повернувшись к Софье Андреевне, брякнул:

– А это, вон там на картине, не вы будете? Или мамаша ваша?

Старушка рассмеялась, так что морщины на лице разъехались в стороны, и даже показалось, что их стало меньше.

– Ну что вы, Петя. Это портрет Лопухиной кисти Боровиковского. А копию сделал мой отец – на досуге он любил писать маслом; говорил, что это успокаивает.

Когда Бояркин и Сивыч уже собирались уходить, к ним снова подошла Галя. Сивычу показалось, что она как будто сначала сомневалась, стоит ли начинать разговор, но затем все-таки спросила:

– Простите, а у вас в милиции не работает такой Меркулов? Константин Дмитриевич. Я когда-то сталкивалась с ним… Много лет назад… Вы его не знаете?

Сивыча немного удивил этот вопрос. Ему показалось странным совпадением, что эта женщина могла когда-то сталкиваться с Меркуловым, а с другой стороны – кто же не знает самого Меркулова, легендарного начальника следственной части Генеральной прокуратуры Российской Федерации.

– Есть такой, – уклончиво ответил Василий Васильевич,

– Мне бы очень хотелось с ним поговорить, – тихо сказала Галя, причем Сивычу показалось, что она говорит тише, чем обычно. – Это очень важно, – добавила она.

«А в чем, собственно, дело?», – такой вопрос был готов сорваться с губ Сивыча, но, посмотрев в глаза этой небольшой блеклой женщине, он понял, что раз ей нужен Меркулов, то Сивычу она ничего не скажет.

– Хорошо, я попробую это как-нибудь устроить, – ответил он. – Тем более что, возможно, вас попросят повторить ваши показания в милиции, чтобы их там как следует запротоколировали. Можно будет пригласить на эту встречу и Меркулова.

Петя Бояркин уже топтался на лестничной площадке, а Сивыч все еще разговаривал с этой странноватой гражданкой Крутиковой. Разумеется, на Петю ее удивительная память также произвела некоторое впечатление, но все-таки он не мог отрешиться от ее возраста и невзрачной внешности, которую точнейшим образом определяло выражение «серая мышка». Это лишало Галю половины ее достоинств, которые, будь они присущи молодому парню или красивой девушке, имели бы в глазах Бояркина куда большее значение. Поэтому он не очень понимал, почему сам капитан Сивыч тратит на нее так много времени.

– А когда похороны? – спросила Галя.

– Похороны? – не понял Сивыч.

– Ну да, Шуры Шевченко,– Галя виновато улыбнулась. – Он же умер в больнице – об этом даже в газете писали. Конечно, пьяница, даже алкоголик, так же как и Витя. И дебоширили они тут, и шумели. Но подлостей не устраивали. Поэтому-то Гамик был так ими недоволен. Все собирался их выселить и подселить к нам других, каких-нибудь воров или убийц. А эти-то, бывает, с вечера расшумятся, а утром прощения просят. Жалко Шуру. Вот я и хотела пойти на похороны, ведь, наверно, никто не придет. А это не дело…

– Я узнаю, – уклончиво ответил Сивыч. – Вам позвонят.