До автобусной остановки было действительно метров двести, но уже на полдороге Турецкий убедился, что планы его хороши для Москвы, но не для Князева: с Валентиной Андреевной поздоровались три человека, а одна женщина успела сообщить, что ее Наденька выходит замуж, и пригласила на свадьбу. Стало очевидно, что если они проторчат полчаса в ожидании нужного автобуса, то знать об этом будет весь город.

– Валентна Андреевна, здрасьте, – бросил очередной знакомый, грузивший коробки в багажник видавших виды «Жигулей».

– Здравствуй, Петенька!

– Может, мы как-нибудь с пересадкой туда побыстрее сможем добраться? – начал волноваться Турецкий.

– Конечно, сможем. На автобус вообще надежда плохая. – Сообразив, она обернулась, сделала несколько шагов назад и спросила: – Петенька, а ты не домой, часом, едешь?

– Домой, домой. Вот кой-чем отоварился.

– До водокачки не подвезешь нас?

– Какой вопрос! Садитесь, конечно. А что вы в наш конец надумали?

– Вот знакомый из Ленинграда приехал, достопримечательности ему показываю. В гору-то мне тяжело идти, а автобуса ждать сам знаешь сколько. – Учительница так быстро входила в роль конспиратора, что Саша искренне удивился.

Возле водокачки совсем неожиданно оказался какой-то «дядька Степан» на мотоцикле с коляской, который через час собирался возвращаться как раз в те самые Удолы. Холодновато, конечно. Но зато минимум свидетелей. Валентина Андреевна убедила Турецкого, что «простужаться она не умеет», и тот со спокойной совестью решил отправить ее с дядькой Степаном.

В ожидании отъезда Турецкий поинтересовался, нельзя ли незаметно подойти к дому Лисицыной не со стороны улицы.

– Да как хочешь можно: заборы-то от честных людей. Можно от Волшника, знаете, речка у нас такая, через овраг подниметесь, а там Веревкин проулок начинается, как раз за моим домом он на нашу улицу выходит. Забор там высокий, а дырки есть: мальчишки за яблоками все лето лазили, спасу от них нет. Но через овраг вы, пожалуй, заблудитесь. Лучше вот как: на задах, где я картошку сажаю, забор-то только для виду. Там дальше дед Филат живет, старый, девятый десяток пошел. Его дом по Красноармейской считается. От Советской вы к нам не сворачивайте, а мимо бани пройдете, там улица Муромская и сразу налево – Красноармейская. Как под гору пойдет, так смотрите. Справа дома долго тянутся, до речки, а слева потом овраг будет. Не доходя оврага – последний дом как раз деда Филата. Он немножко на пригорочке. Развалюха совсем. Если он дома, поздоровайтесь и скажите, что ко мне. Вы смело идите, собаки у него нет… Ох, я дура старая! Как же Пальма-то одна осталась! – спохватилась Валентина Андревна. – Ну, ничего, вы к деду Филату загляните, скажите, что меня во Владимир в облоно послали, пусть Пальму покормит.

Турецкий вернулся в гостиницу, затем сдал ключ дежурному администратору внизу, после чего снова вышел в город, однако теперь он пошел не по улице Фатьянова, а по параллельной ей Муромской. Найдя нужный дом, он спокойно прошел через участок и убедился, что забор «на задах» был действительно символическим. Вдруг Турецкий услышал какое-то хриплое поскуливание. Рыжеватое тело Пальмы не очень выделялось в пожухлой траве возле дома. Собака ползла, точнее пыталась ползти ему навстречу. За ней оставался кровавый след.

«"Хемингуэй" уже здесь», – понял он и достал из внутреннего кармана куртки пистолет.

К дому Турецкий пробирался осторожно, но сбросившие листву яблони и вишни служили неважным укрытием. Пальма взвизгнула в последний раз, и тело ее неподвижно замерло. Пройдя некоторое время по саду, Турецкий оказался прямо перед домом, куда заходил утром.

Он прислушался. Сначала было тихо, как и должно быть в пустом доме, но затем он услышал шум. Турецкий подкрался к окну, тому самому, перед которым у учительницы стоял письменный стол. Он подошел к стене вплотную и осторожно заглянул в комнату.

И сразу же отпрянул.

Бородатый интеллигент рылся в ящиках письменного стола. К счастью, он был так поглощен своим занятием, что не увидел мелькнувшее в окне лицо Турецкого. А тот больше не повторял попытку – он видел уже более чем достаточно.

Алексей Снегирев шел по Фрунзенской набережной и вспоминал, как все это началось.

В тот вечер у Боруха Лейбовича его ожидал сюрприз.

– Поступила нижайшая просьба от москвичей, – сказал гостеприимный хозяин, когда киллер включил компьютер и убедился, что цюрихский банк действительно оприходовал его очередной гонорар.– Только поймите меня правильно, Алексей Алексеевич. Я всего лишь передаю и весьма далек от каких-либо настояний. Я себе не враг. Вы ж понимаете.

– «Турецкий, Александр Борисович», – задумчиво прочитал киллер. – Никогда Москву не любил. Ведь это, кажется, следователь?

– Так точно, из прокуратуры. По особо важным делам. Я, как вы понимаете, не полностью в курсе, но, насколько мне известно, он сейчас занимается так называемым отстрелом банкиров.

– Ну и пускай занимается, – зевнул киллер. – Бог в помощь.

Прогулка по городу частично развеяла стресс, и он хотел спать.

– Московские коллеги обижаются, – осторожно сказал Борух Лейбович. – Вы, конечно, все перепроверите и, возможно, убедитесь в ложности информации, но мне говорили очень, очень конкретные люди, будто вышеозначенный господин, как бы это выразиться, не с теми стал вместе кушать. Хотя, впрочем, кто я такой? Всего лишь бедный старый человек, которого способен обмануть даже ребенок…

Киллер взял у него тонкую папку с несколькими фотоснимками и ксерокопиями. Еще там лежала кассета с записью телефонного разговора. Всё вместе свидетельствовало, что следователь Турецкий действовал в основном по указке выходцев из Грозного. На что совершенно справедливо обижались московские авторитеты.

Вместе с тем присутствовало нечто, заставившее киллера внутренне насторожиться. Ему что-то определенно не нравилось, но что именно – сразу сообразить он не мог.

– Пока не обещаю, – проворчал он. – Но посмотрю.

– Вам билетик купить? – обрадовался Борух Лейбович. – На какой самолет? Или вы поездом предпочитаете?

– Поездом, – сказал киллер. – Дневным. А то в ночном, того и гляди, еще ограбят.

В электричке он сначала рассматривал огоньки станций, мелькавшие в осенней черноте за окном, и пытался сообразить, что же было не так с этим Турецким. Потом пригрелся и заснул.

Ему снились тонкие руки, плотно обхватившие шею, тепло детского тела, доверчиво жмущегося к его груди, невероятные глазищи и шепот: «Тебя папа прислал?..» Единственный контракт, за который он так и не взял ни гроша.

Тридцать шесть лет назад на ступеньках детской поликлиники на Двинской улице нашли полуторамесячного мальчишку, завернутого в серо-розовое байковое одеяло.

Записка, нацарапанная на клочке газетной бумаги, гласила, что обитателя свертка звали Петенькой. Скоро Петенька вырос и понял, что мама за ним не придет. Потом нашлись доброжелатели и объяснили ему, что такое аборт и в чем состоит его вред для здоровья. Скажи, мол, спасибо, что не закопала где-нибудь на свалке и не выкинула в мусоропровод. Так он узнал, что еще до рождения никому был не нужен.

Собственно, он и позже никому особо нужен не был. Ни воспитателям из детского дома, годившимся в родственники Алевтине Викторовне Нечипоренко, ни государству, выучившему его убивать, ни собственному напарнику. Ни теперешним заказчикам. А по большому счету – и себе самому.

Было, правда, на свете одно кочевое африканское племя. И девочка-итальянка, у которой не осталось даже его фотографии, чтобы повесить на стену. Это ведь никуда не годится, когда маленькие девочки говорят «спокойной ночи» фотографиям наемных убийц.

Билет на московский поезд ему передали на другой же день, рано утром, во время ритуальной пробежки. Он спрятал его в карман спортивных штанов, но в Москву поехал все-таки на автомобиле. Знакомый шоферюга, перегонявший в столицу роскошную темно-синюю «вольво», рад был компании. Он уже имел с Алексеем дело и знал, что, пока у него на заднем сиденье спит этот тип, опасаться стоит разве что базуки из кустов или танка на дороге.

Мощная, комфортабельная машина прибыла в Москву на рассвете.

– Так ты возвращаешься? – спросила Турецкого Романова, когда он позвонил ей в конце рабочего дня.

– Нет, остаюсь, – ответил Саша. – Мне кажется, сейчас должно начаться самое интересное.

– Я, кстати, связалась с князевской милицией, они установили наблюдение за твоим «Хемингуэем». Между прочим, при поселении в гостиницу он представил документы на имя Дмитрия Николаевича Белова, прописанного в Москве по адресу Совхозная, дом 16, квартира 42. Так вот, по такому адресу Белов не проживает. Хоть стой, хоть падай, Сашок.

– Меня бы больше удивило, если бы он действительно там проживал, да еще и оказался бы честным инженером, – ответил Турецкий.

Со стороны это могло показаться парадоксальным – Турецкий держал связь с князевской милицией через Москву, однако это было совершенно необходимо, не хватало еще, чтобы он засветился. Тем более что сейчас при нем была фотография. Он до конца не понимал, почему она вызвала такой переполох в стане Скронца и Пупоти, но догадывался, что не только, потому, что их стало возможно опознать, и даже не из-за того, что между ними теперь можно установить связь, но и еще почему-то. Это не давало Турецкому покоя. Он уже понял, что надо делать, вернувшись в Москву, но все же решил подождать в Князеве еще день. Таинственное исчезновение учительницы должно подвигнуть Скронца и Пупотю на какие-то решительные действия. Ведь если она исчезла, значит, боится и, следовательно, догадывается… Это было более чем опасно.