Когда утром в воскресенье Турецкий проснулся, дочка еще сладко посапывала в своей кроватке, Ирина тоже спала. Накануне вечером, уложив ребенка, они долго сидели на кухне, разговаривали, смеялись, Турецкий в лицах изображал персонал больницы, где лежал, затем описал драку, убавив количество своих соперников до одного. Он старался придать рассказу шутливый характер, но Ирина так бледнела и волновалась, что Саша решил не травмировать ее и в конце концов свел дело к простой небольшой стычке.

Плечо, которое, слава Богу, не подвело Турецкого во время драки, теперь что-то совсем раскапризничалось. Ирина осмотрела рану, перевязала ее и взяла с мужа слово, что завтра он весь день проведет дома.

– Смотри, кончится тем, что тебе ампутируют руку, что тогда будешь делать? – так она пыталась его припугнуть, хотя и понимала, что это почти бесполезно.

Они решили, что спокойно проведут воскресный день дома, Саша почитает дочке вслух, поиграет с ней в разные игры, затем все вместе пообедают. Таких тихих выходных давно уже не бывало.

Засиделись за полночь; малышка тоже никак не соглашалась отправляться спать и в конце концов задремала в кресле.

Утром первой проснулась дочурка; она перебралась на родительскую кровать и растолкала папу. Саша попросил ее полежать тихо и не будить маму.

– А я пойду займусь завтраком.

Он вышел на кухню. Утро, не в пример вчерашнему, было солнечное и ясное. Под стать погоде было и настроение. Светло и уютно на кухне, светло и радостно на душе у Турецкого. Тягостные проблемы остались где-то там, во внешнем мире. Даже рука почти не болела, хотя действовать главным образом приходилось все же здоровой правой. Пока «его женщины» не встали, Турецкий поставил на плиту чайник и, весело насвистывая что-то себе под нос, вынул из холодильника сыр для гренок.

По старой холостяцкой привычке, возясь на кухне, он любил слушать радио, потому и сейчас почти машинально крутнул ручку старенького репродуктора, висевшего на стене с тех самых пор, как он получил эту квартирку на Фрунзенской набережной.

– В нашей «Гавани» сегодня постоянные участники Юрий Чернов и Григорий Гладков, их грубоватый мужской юмор облагораживает обаятельнейшая и симпатичнейшая Ирина Муравьева, – раздался из репродуктора знакомый голос Эдуарда Успенского.

Турецкий улыбнулся – как он вовремя успел. Это начиналась его любимая передача «В нашу гавань заходили корабли». Он пошел в комнату, чтобы позвать Ирину, но увидел, что та еще спит, задремала и дочурка, уткнувшись личиком в мамино плечо. Саша осторожно прикрыл дверь и на цыпочках вернулся на кухню.

– А вот еще письмо из Калужской области, из города Сухиничи, – говорил тем временем Эдуард Успенский. – Иван Петрович Бакланов, который там живет, прислал нам очень интересный вариант песни «Девушка из Нагасаки». Мы ее уже не раз исполняли, но тут есть целый лишний куплет.

– Как интересно, Эдуард Николаевич.

– Сейчас мы ее споем. Но Иван Петрович вот что еще тут нам пишет: «Дорогие ведущие. Я очень прошу вас спеть эту песню так же хорошо, как пел ее мой брат Николай». Дорогой Иван Петрович! К сожалению, мы не слышали, как пел ваш брат, но постараемся спеть как можно лучше».

– Я готова, Эдуард Николаевич.

Турецкий не мог сдержать улыбки, когда Эдуард Успенский затянул:

У ней такая маленькая грудь

И губы, губы алые как маки.

Уходит капитан в далекий путь,

Не видя девушки из Нагасаки.

Эта песня заставляла вспомнить дом на Третьей Мещанской, дворовую шпану, игру в чижа, разбитые футбольным мячом стекла первых этажей. Он даже стал мурлыкать песню себе под нос, вторя Успенскому.

– А вот еще одно письмо, на этот раз из города Князева Владимирской области. Нам пишет учительница русского языка и литературы. Да-да, Ирина Владимировна, не удивляйтесь. Между прочим, очень трогательное письмо. Я просто не могу удержаться, чтобы не прочитать его целиком.

– Прочитайте, Эдуард Николаевич.

– «Дорогой Эдуард Николаевич», – ну я от себя добавлю: – и Ирина Владимировна. – «Я очень люблю вашу передачу. Сразу вспоминается лето, которое я провела в Москве. Это был тот год, когда проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Я гостила у своей родственницы, и мы познакомились с двумя мальчиками. Звали их очень необычно – Скронц и Пупотя, тогда еще не прошла мода на разные смешные прозвища. Я тогда была скромница (да и осталась такой на всю жизнь) и не смогла признаться Косте (он же Скронц), что влюбилась в него. Он так, конечно, ни о чем и не догадался. А мне он снился затем много лет. Но я не знала ни его адреса, ни фамилии, и все, что у меня осталось, – это старая фотография, на которой изображены все мы.

Я высылаю вам слова той песни, которую мы пели когда-то вместе (помню я, к сожалению, только два куплета)

На улице дождь идет, слякоть бульварная,

Острыми иглами всю душу гнетет,

А девушка милая, в платьице беленьком,

В туфельках беленьких по грязи идет.

И вот вы лежите, больная, голодная,

Туфельки белые стоят возле вас.

Белые туфельки, белое платьице,

Белое личико – словно алмаз.

Вы, наверно, не поверите мне, но я никогда не забывала Костю. Он был такой благородный, умный, добрый, похожий на рыцаря или на мушкетера.

Недавно эта фотография попалась мне на глаза, и я снова все вспомнила. Костя по кличке Скронц или его друзья, если вы слышите меня, отзовитесь. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев».

Успенский еще что-то говорил, затем зазвучала песня, краем уха Турецкий продолжал слушать что-то жалостное о «новых туфельках», которые были куплены богатым купцом. Но радужное настроение испарилось мгновенно, в голове билось только: «Скронц и Пупотя», «Скронц и Пупотя» и еще: «Старая фотография, а на ней – все мы. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев».

Гренки начали подгорать, но очнулся Саша не от запаха. Из прихожей раздалось какое-то настойчивое попискивание. «Пейджер!» – сообразил Турецкий, на ходу вытирая руки, и бросился к куртке, в кармане которой по-прежнему лежало чудо электроники. На экране появилось зловещее сообщение: «Пупок вызывает Скронца».

«Неужели тоже услышали?» – подумал Турецкий.

За один миг он проиграл в голове всю картину: «Есть фотография, где изображены Скронц и Пупотя почти сорок лет назад; давно, конечно, но все же это очень важная нить. Второе: преступники также слышали сообщение по радио, и им оно также показалось важным. Третье: жизнь учительницы русского языка из Князева в опасности».

Что делать?

– А проводили передачу, как всегда, наш бессменный редактор Элеонора Филина… – продолжало нестись из репродуктора.

– И писатель Эдуард Успенский, – эхом подхватил женский голос.

Турецкий подскочил к телефону и стал звонить на радио. Там долго не снимали трубку – воскресенье, черт бы его побрал! Наконец женский голос не очень любезно, но все же без озлобления объяснил, что передача «В нашу гавань заходили корабли» идет в записи и никакого Эдуарда Успенского сейчас на студии нет. Когда же Турецкий попросил дать его домашний телефон, ему значительно менее любезно объяснили, что это не входит в компетенцию радиостанции.

Дальше началась настоящая полоса везения. Турецкому удалось дозвониться до закрытой адресной службы милиции, дежурный сидел там и в выходные и смог сообщить Турецкому интересующий его телефон. Затем оказалось, что Эдуард Николаевич дома и что письмо у него под руками. Так Турецкий выяснил, что учительница русского языка Валентина Андреевна Лисицына проживает в доме номер пятнадцать по улице Алексея Фатьянова.

– Понимаете, – сказал Турецкий, – это очень важная информация. Мы некоторое время назад напали на след преступников с такими кличками, но их никто никогда не видел. Очень может случиться, что они отзовутся и также заинтересуются старой фотографией. Я вас очень прошу, не давайте больше никому этого адреса.

В ответ раздался так хорошо знакомый по радиопередачам насмешливый голос Эдуарда Успенского:

– Вы же не можете по телефону доказать мне, что вы действительно знаменитый Саша Турецкий из прокуратуры. Мне приходится верить вам на слово. А вдруг вы на самом деле и есть этот самый Скронц или Пупотя и не хотите, чтобы адрес попал в руки милиции?

– Разумеется, все может быть, – ответил Турецкий, которому было сейчас совсем не до шуток. – Даже если бы вы увидели меня лично и я предъявил вам свое удостоверение, это и тогда бы не было гарантией того, что я – Турецкий, а не Скронц. Удостоверение может быть и поддельным. Так что как хотите.

– В вашем голосе есть что-то внушающее доверие, – хмыкнул Успенский, – хотя профессиональный мошенник должен как раз очень располагать к себе и выглядеть абсолютно честным, но это я так, между прочим. Я буду нем как рыба, даже если ко мне нагрянут Скронц вместе с Пупотей.

– Спасибо, Эдуард Николаевич, – от всей души поблагодарил его Турецкий.

После этого он позвонил на вокзал и выяснил, что до Князева добираются поездами на Нижний Новгород и он вполне может успеть на «Буревестник», который прибывает в Князев поздно вечером. Это значило, что рано утром Турецкий сможет повидать учительницу.

Турецкий вошел в комнату и стал по возможности тихо собирать все необходимое в дорогу – чистую рубашку, носки, полотенце, зубную щетку.

– Ты куда, Саша? – удивленно спросила Ирина.

– Ирочка, милая, – ответил Турецкий, – мне придется срочно уехать. Сейчас же.

– А как же… Ты же ранен… Я не говорила тебе вчера, но у тебя такой измотанный, уставший вид… Ты гробишь себя, Саша… Мы же договорились, – шептала жена, и ресницы ее мелко-мелко задрожали, а по щеке покатилась слеза.

Это было ужасно. Турецкий чувствовал, что по отношению к своей семье он ведет себя как последний хам, но он помнил, что где-то в неизвестном ему Князеве подвергается смертельной опасности старая учительница, которая знает, кто такие Скронц и Пупотя. И это для него было важнее, чем собственное здоровье, чем тихое воскресенье вместе с семьей, чем даже настроение Ирины.

– Ира, – он посмотрел на часы. У него еще оставалось время, – представь себе, что где-то в другом городе есть старая женщина, которая объявила по радио розыск парня, которого любила когда-то. У нее есть его фотография. А этот парень стал преступником, которого мы ловим и никак не можем поймать.

– Поэтому надо сломя голову к ней ехать, – продолжила Ирина, – раненому, в воскресенье, бросив все, забыв про семью. – Ира еще сдерживалась, но Саша видел, что сейчас она расплачется. Это случалось, хотя и очень редко. – А мы не в счет. Вам непременно нужно поймать его сегодня, а не завтра.

– Я могу остаться, – Турецкий стал снимать пиджак. – Хорошо, давай включай телевизор, будем смотреть «Полосатый рейс» или что вы там хотели… Я буду лежать, поправляться, мне же нужен постельный режим, так ты считаешь? Но если окажется, что учительницу убьют, виновата будешь только ты. Согласна?

– Почему ты уверен, что ее убьют? – шепотом спросила Ирина.

– Думаешь, я один во всей Москве слушал сегодня радио? – спросил Турецкий. – Ну так что, согласна?

– Поезжай, – кивнула головой Ира, – мы с малышкой посидим одни.

– Не горюй! Билет я уже заказал, на сборы еще минут пять, так что на семейную жизнь в нашем распоряжении еще часа четыре.

Тихого домашнего праздника, впрочем, не получилось.