Голова разламывалась. Наверно, сказывалось то, что Турецкий не долечился и снова с утра поехал в МУР, а оттуда в Мосгорпрокуратуру. Но лежать и ждать, пока как следует заживет это злополучное плечо, он просто не мог.

В кармане лежал фоторобот «социолога Игоря», который пока никто не опознал. Романова и параллельно с ней Грязнов искали бабушку Татьяны Бурмеевой – после разговора с ее родителями Турецкий был практически уверен, что Татьяна находится именно там. А тут еще этот пейджер. Турецкий чувствовал, что надо посоветоваться. Где бы найти Меркулова…

На столе резко зазвонил телефон. Саша снял трубку.

– Ну как самочувствие?

– Константин Дмитриевич! – с нескрываемой радостью воскликнул Турецкий. – А я как раз о вас думал.

– Надо бы встретиться.

– Я как раз…

– Ресторан «У Поли» знаешь на Полины Осипенко? – перебил его Меркулов.

– Знаю.

– Там через полчаса.

Было что-то в голосе Меркулова такое, что Саша только коротко ответил:

– Буду. – А про себя подумал: «Нашел местечко!»

Ресторан «У Поли» располагался в одном из больших домов по улице Полипы Осипенко. До сих пор Турецкий был знаком с этим заведением только снаружи. И рефлекторного слюноотделения оно у него не вызывало, напротив, скорее он мог ожидать разлития желчи. Входная дверь была вполне обыкновенной, то есть лет пять назад, когда он впервые обратил внимание на это заведение, таких деревянных лакированных входных дверей с массивной начищенной латунной ручкой были единицы, но сейчас она мало выделялась на фоне московских фасадов. Мраморный дверной косяк тоже уже не удивлял. Но узкое высокое окно-витрина поражало по-прежнему. В нем была намалевана радушно улыбающаяся женщина в довоенной летной форме. То есть она не была намалевана, картина была вполне реалистичной; Саша понятия не имел, как выглядела настоящая Полина Осипенко, но почему-то не сомневался, что портретное сходство было соблюдено. Но голову этой Полины венчал невероятных размеров расписной аляповатый кокошник. Этого было достаточно для того, чтобы при взгляде на дверь ресторана Турецкий каждый раз брезгливо отворачивался.

На этот раз он разглядел подробности.

В поднятой руке Полина Осипенко держала крюк, кажется, именно на таких, по смутным воспоминаниям детства, в магазинах висели когда-то мясные туши. Вместо поросенка на крюке висела грифельная доска с надписью: СКУШАЙ ЛАНЧ, сделанной до нелепости неуместной славянской вязью. Ниже красовалось аккуратным почерком написанное мелом меню:

Салат Полевой

Ассорти Полюшка-Поля

Жульен по-польски

Баранина «Полонез»

Плюшки в ассортименте.

Турецкий вошел. С крохотной метровой площадки лестница спускалась вниз, в полуподвал. Откуда-то сбоку выплыл гардеробщик, внешность которого не оставляла сомнений в том, что он же служил и вышибалой: рыжий кудрявый детина с широкой мускулистой фигурой, рост – метр девяносто, не меньше. Впрочем, плотно покрытая веснушками физиономия добродушно улыбалась:

– Душевно рады, милости просим.

Турецкий снял плащ и застыл на секунду в ожидании номерка.

– Не беспокойтесь, Александр Борисович, у нас по-домашнему. – В самом деле, вешалка выглядела совсем по-домашнему, там было всего с десяток предметов одежды. – Проходите, проходите:    Константин     Дмитриевич  уже здесь, – завершил детина и радушно распахнул дверь в зал.

Точнее, это был небольшой зальчик всего с семью столами, и посетителей сидело совсем немного. Навстречу Турецкому устремился невысокий крепыш с масляными глазками:

– Здравствуйте, Александр Борисович, прошу в кабинет.

Это был хозяин заведения, Пал Палыч Манько.

Несмотря на свою незначительность, ресторан «У Поли» вскоре после открытия привлек внимание одного из местных чиновников. Он взял ресторанчик под свою «опеку», в результате чего Пал Палыч сначала взвыл, а затем стал всерьез подумывать, не убраться ли куда подальше из Москвы, да и вообще из России.

Так бы оно и вышло, если бы Российская прокуратура не начала борьбу со взяточниками. Манько повезло – его дело вел начальник следственной части Меркулов, и в результате от незаконных поборов «Поля» освободилась. Насколько Пал Палыч знал, это был едва ли не единичный случай, он после этого стал считать Меркулова своим ангелом-хранителем. Разумеется, для такого гостя, да еще в двенадцать дня, крохотный шестиметровый кабинет всегда был свободен. Туда-то Манько и проводил Турецкого.

– Константин Дмитриевич, – суетился Манько, – у нас прекрасный армянский коньяк, самый настоящий, или вам лучше водки, вина?

Принеси минералки, – ответил Меркулов и обратился к Турецкому: – А ты что предпочитаешь, Саша?

–  А мне бы водочки, ответил тот.

Через минуту все требуемое уже стояло перед ними, а кроме того, мясное и рыбное ассорти, салат, который в другом ресторане назывался бы  «Столичный», а на домашнем праздничном столе «Оливье», отдельно – огурцы, помидоры, зелень. Пал Палыч, кажется, собирался принести что-то еще.

– Ну что ты, хватит, – остановил его Меркулов. – Мы же не объедаться сюда пришли, а тихое место искали. Его в Москве сейчас не так легко найти, сам понимаешь.

Манько понимающе кивнул и тут же исчез. Турецкий с Меркуловым остались одни.

– Дела, Саша, закручиваются серьезные, – сказал Меркулов. – Говорил я тебе о том, что рассказал мне в больнице Саруханов, прежде чем я его перевез к родственникам?

– Это насчет покушения на банкиров? – переспросил Турецкий. – Вроде затишье наступило с этим, вам не кажется?

– И это очень понятно, – кивнул головой Меркулов. – Добились своего, устроили «черный вторник», спекуляцию валютой в особо крупных масштабах. Это надо было организовать – всех неугодных убрали или запугали. Дело сделано.

– Но Саруханов…

– Короче, не буду тебя томить. По мнению Саруханова, дело исходит от государственных структур, а если говорить более конкретно, лично от товарища Корсунского.

– Ну конечно! Я всегда подозревал, что это никакая не «кавказская мафия», как, по-моему, до сих пор думает Шведов. Тупица же он все-таки, ему велели бороться с организованной преступностью одного типа, так он теперь везде усматривает только такие. А то, что преступность может быть государственной, ему и в голову не приходит. Я имею в виду высших государственных чиновников. Но подкопаться под них будет трудно, хотя есть у меня кое-какие ниточки..

Турецкий выпил стопку и поддел на вилку кружок колбасы твердого копчения, а затем подробно пересказал Меркулову историю «социолога Игоря».

– Хорошо бы этот фоторобот показать Саруханову, может, он узнает его… Давайте я схожу к нему.

– Хорошо, Саша, – согласился Меркулов, – тебе я доверяю, но жизнь Саруханова на волоске, это ты помни.

Некоторое время они молчали. В кабинет заглянул Пал Палыч и, увидев, что его гости заняты едой и на время прекратили свои секретные переговоры, принес заливного судака, а к нему бутылку белого вина.

– Хватит, Пал Палыч, – запротестовал Меркулов, – ты так вконец разоришься.

– Как раз не разорюсь, – многозначительно заметил Манько и снова исчез.

– Да, Константин Дмитриевич, действительно закрутились дела. А тут еще дядюшка.

– Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Корсунский – это еще цветочки. Ну сел аферист в высокое кресло, но когда Президента охраняет преступник и убийца, это кое-что похуже.

Турецкий в изумлении молчал.

– Видишь ли, Саша, – Меркулов задумчиво потер подбородок, – я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, есть все основания подозревать одного человека, который с легкостью мог бы организовать все три покушения. И скорее всего закончил тем, что Президента похитил. Ты, конечно, возразишь мне, что все это домыслы. Согласен, так. Но что-то подсказывает мне, что тут все неспроста. Этот человек – сам Шилов.

– Сам начальник… – воскликнул Турецкий, но вовремя понизил голос,– спецохраны? Константин Дмитриевич, это же невозможно.

– Его узнала по телевизору одна женщина… Лет тридцать назад проходила свидетельницей у меня по одному глупому делу… – Меркулов помолчал, понимая, как несерьезно выглядят основания для подозрений. Эта женщина обладает феноменальной памятью, спроси Сивыча, он в этом не раз убеждался. И она узнала Шилова на экране телевизора. Не видела тридцать лет и узнала. Он тогда еще служил в КГБ и, видимо, был одним из основных участников дела о пропаже секретного агента восточногерманской Штази, который по заданию наших верхов положил в швейцарский банк некую сумму на предъявителя. Так вот, код этого вклада он должен был сообщить лично Андропову, который как раз тогда возглавлял Комитет. Без этих денег братские рабочие партии по всей Южной Америке остались бы на бобах. То есть на бобах-то, как всегда, оказались мы сами, партии свое получили, хоть и с задержкой: тряхнули в очередной раз золотой запас – и подкормили братьев. А деньги такие, что и подумать страшно: Парагвай-Уругвай купить можно. Так вот, приехал «вкладчик» в Москву и пропал. До Комитета дошел, а до Андропова нет. И код сообщить не успел, как ты понимаешь. Дело это было засекречено, я о нем недавно узнал совершенно случайно. В стены вошел и не вышел. Как говорится: «шел в комнату – попал в другую», да так там и остался. Значит, кто-то деньги эти получил вместо дружественных партий.

Когда немца уже не стало и от него осталась только, так сказать, телесная оболочка, Шилов и его подручные вывернули агенту Штази карманы и обнаружили номерок из гардероба – он, входя в здание КГБ, сдал на вешалку плащ и шляпу. Чтобы не возбуждать подозрений, которые бы, без сомнения, вызвали невостребованные вещи, Шилов сам лично взял их и надел, а потом как ни в чем ни бывало вышел на улицу. Он ведь не мог знать, что гардеробщица Галя прекрасно помнит в лицо каждого, кто сдавал ей верхнюю одежду, и что она на всю жизнь запомнит лицо того, кто надел чужие плащ и шляпу. Убеждает, а, Саша?

– Вообще-то не очень, – покачал головой Турецкий.

– На твоем месте я бы, наверно, тоже засомневался. Но если ты не веришь в гардеробщицу с феноменальной памятью, давай все же примем за рабочую версию – под Президента копает Шилов. Ты же сам сказал – это может быть только кто-то из его самого близкого окружения.

– Но его не было в том самолете! – возразил Турецкий.

– Ну, Саша, тут дело техники. Когда я говорю «копает», я же не имею в виду, что он лично бегает вокруг Президента с саперной лопаткой! Не тебе объяснять: его не было, зато были его подчиненные. Мало ли какие у него есть способы на них давить – да те же деньги. Если Крутикова не ошиблась, а я почему-то уверен, что это так, значит, он не из бедных и может позволить себе потратиться немного на подкуп кого следует.

– Хорошо, пусть так. Но что же делать-то, Константин Дмитриевич? – поднял на него глаза Турецкий. – Нельзя же вот так сидеть и ждать!

– Нельзя, – согласился Меркулов.

В дверях появился Пал Палыч:

– Константин Дмитриевич, только что привезли свежие фрукты: папайя, манго, клубника очень сладкая. Будете?

– Нет, – решительно покачал головой Меркулов, – по стакану чая с лимоном, и хватит с нас.

Турецкий вернулся с обеда сам не свой. Даже уборщица тетя Люся, которая его вообще-то любила, проворчала, что он несется по коридору «как оглашенный», не разбирая дороги. Он ворвался в свой кабинет и, плюхнувшись на стул, нервно закурил. Зазвонил телефон.

– Саша, я из Останкина, – раздался в трубке голос Сивыча.

– Ну что, послали подальше?

– Наоборот, как по маслу. Не было бы счастья, да у здешнего босса «БМВ» вчера угнали. Он в метро потолкался, злой как черт. Кричит: «Всех ловите!»

– Абонента узнал?

– Даже двух. Этот начальник по всему массиву устроил поиск на Скронца и кроме нашего «Пупок ищет Скронца» выловил еще «Скронц ищет Пупка». Естественно, в разные адреса. Но адреса зарегистрированы на одну и ту же Арзамасцеву Дарью Лукиничну. Между прочим, 1908 года рождения. Адресок нужен?

Туфта! Можно даже не проверять..

Это не все. По каждому  абоненту хранится архив на сто сообщений. У погибшего это неполных трое суток, зато другой абонент за полгода получил только семьдесят одно.

Архивы я переписал.

– Дуй немедленно ко мне. В МУР не суйся.

– Как скажешь. Чтобы тебе не скучно было ждать, могу сообщить, что трижды передавалось: «Скронц дает добро». А вот даты очень интересные – последняя 10 октября. Догадываешься, на  что может быть это «добро» ?

– Что же ты резину тянешь!

– «Холоднокровней, Маня, вы не на работе». По-моему, лучше тебе самому сюда подъехать. Местный босс тебя ждет.