Окажись жена Бурмеева другой, Турецкий вряд ли стал бы допрашивать ее снова и снова, но он всякий раз придумывал новые мелкие вопросы, на которые могла ответить только Татьяна. Поэтому как-то само собой получалось, что он приезжал к ней если не ежедневно, то, по крайней мере, через день. Охрану у палаты Бурмеевой, кстати, довольно скоро сняли.

В сущности, ничего принципиально нового Турецкий от Татьяны не узнал. Она рассказала о том, как участвовала в конкурсе «Московская красавица» и как случилось, что она не вышла даже в финал.

– Там все схвачено, – говорила она, – не переспишь с кем надо, будь ты хоть Софи Лорен в молодости, первое место тебе не грозит. – Она помолчала. – Там я и познакомилась с Леонидом.

– Но у него была другая семья, – осторожно начал Турецкий. – Жена, сын…

– Вы бы ее видели! – усмехнулась Татьяна. – Она ему совсем не пара. Как была, так и осталась женой простого инженера. Ни одеться, ни подать себя. Так что все произошло закономерно.

Турецкого немного покоробило такое отношение Татьяны к женщине, место которой она заняла. Презрения в ее словах, пожалуй, не было, но было полное отсутствие сочувствия. Вещь изжила свой срок – на свалку ее.

– Но вы ведь знали, что он женат, – продолжал Турецкий.

– Да, – кивнула головой Татьяна.

– И вас это не волновало?

– А почему это должно меня волновать? Ведь это он хотел жениться на мне – в первую очередь.

– А вы не хотели?

– А я согласилась.

Турецкий и сам не знал, почему этот разговор так взволновал его. Он ведь ни на секунду не допускал, что может расстаться с Ириной.

– Кстати, эта его Нина прекрасно устроилась, – нарушила молчание Татьяна, – Не стоит о ней беспокоиться. Сначала Леонид сделал ей очень приличную квартиру, а этим летом так и вовсе отправил их за границу.

– За границу? – удивился Турецкий.

– В Австрию. Да вы не удивляйтесь, – улыбнулась Татьяна, – там приличный дом дешевле, чем хорошая квартира в Москве. Так что она стала владелицей дома, а сын ходит в хорошую школу. Леонид их не бросил на произвол судьбы.

– Вы знаете их адрес? – спросил Турецкий.

Татьяна покачала головой:

– Нет. Я этим не интересовалась.

– Послушайте, Татьяна,– вдруг сказал Турецкий,– почему Леонид решил отправить свою семью, бывшую семью, – тут же исправился он, – за границу? Возможно, он боялся чего-то? Что похитят сына, например? – Турецкий вспомнил гипотезу Шведова о том, что банкиров шантажирует группа вымогателей.

– Он же не был ни в чем замешан… – пожала плечами Татьяна. – Ни в каких спекуляциях.

Турецкий посмотрел ей в глаза и снова – в который уже раз! – поразился, откуда на свете могла взяться такая женщина.

– Привет работникам правоохранительных органов, – Григорий Иванович встретил племянника так, как будто заранее знал о его появлении, хотя Грязнов из соображений конспирации приехал внезапно, стараясь не пользоваться телеграфом и уж тем более телефоном. Вся операция производилась в полной тайне, так что никто, кроме Дроздова, Меркулова и Саши Турецкого, не имел представления, зачем бывший майор милиции, а ныне глава частного сыскного агентства Вячеслав Грязнов внезапно взял отпуск на неделю «по семейным обстоятельствам» и исчез из Москвы.

Увидев несколько секунд назад дядю, появившегося из-за дома в темной куртке и маленькой вязаной шапочке, Слава на миг опешил. Он, разумеется, отдавал себе отчет в том, что его собственный родной дядя Гриша похож на нынешнего Президента, но тем не менее первое впечатление было просто ошеломляющим. Григорий Иванович стал похож на Президента гораздо больше, чем раньше, – в его голосе, интонациях, походке появились новые черты, свойственные тому, кому он подражал.

Разумеется, внимательно приглядевшись, он заметил разницу – чуть-чуть отличалась форма носа, да и выражение глаз у дяди Гриши было все-таки не президентское, сквозило в них что-то простоватое, какая-то озорная мальчишеская радость: вон, мол, как у меня здорово получается.

– Ну заходи, что стоишь! – снова «государственным» голосом сказал Григорий Иванович, – Сейчас кликну свою Фаину, она быстро на стол соберет. Ну, какими судьбами к нам в Приморье? Что не сообщил? Мы бы подготовились тут к приему высокого гостя. Может, пьесу бы разыграли. А сейчас кого соберешь? Кто во Владик уехал, кто в Кавалерово. Ты небось сто лет в театре не бывал?

– Что ты, дядя, откуда у меня время на театры? – махнул рукой Слава.

– То-то и оно, – кивнул головой Григорий Иванович. – Живете в столице, а какой прок? Никуда не ходите. Я вот был в Москве всего три раза, но театры обошел все до единого. Даже в Большой попал.

– А я там никогда и не был,– признался Грязнов,– Некогда за билетами бегать, а переплачивать в пять раз я не могу.

– Видишь, хоть бы в Ольге у нас приобщился к высокому искусству.

Григорий Иванович снял шапочку, повесил на крючок куртку и, слегка пригладив перед зеркалом волосы и расправив плечи, предстал перед племянником,

– А у нас идет пьеса «Август 91-го» со мной в главной роли. Пользуется, между прочим, большим успехом. Мы ее в Кавалерово возили, в Чугуевку, в Веселый Яр – показывали в зверосовхозе. Так там, – дядя самодовольно ухмыльнулся, – мне преподнесли вот эту шапку.

Он извлек из шкафа красивую норковую шапку и торжественно продемонстрировал ее племяннику. Слава не мог не согласиться, что шапка действительно роскошная.

– Сошла бы и для настоящего Президента, – с гордостью сказал дядя. Он вздохнул. – А я ее еще так и не обновил. Носить-то некуда. Не по Ольге же нашей ходить. Все думаю, вот поеду во Владик, надену.

– Знаешь, дядя Гриша, – осторожно начал Слава, – у тебя, может, и будет возможность поносить эту шапку. Я ведь к тебе по делу. Есть тут одно предложение. Только прошу тебя, это строго между нами. Ты человек военный – про государственную тайну тебе объяснять не надо. Согласишься – хорошо, не согласишься, уговоримся так – никакого разговора между нами и не было. Я просто приехал навестить дядю. Давно не видел, соскучился.

– Да говори, чего там у тебя, не томи?! – нетерпеливо спросил Григорий Иванович, продолжая держать в руках свою роскошную шапку.

Слава Грязнов не сомневался в Григории Ивановиче, он ведь хорошо знал своего дядю, который, родись он лет двести назад, непременно бы стал авантюристом. Понимая это, Слава не старался скрыть, что ввязывает родственника в весьма опасное предприятие, которое может кончиться не только покушением на жизнь Григория Ивановича, но и его гибелью.

– И ты думаешь, офицер побоится опасности! – громоподобным голосом воскликнул дядя Гриша. – За кого ты меня принимаешь?!

Он, по всей видимости, уже входил в образ из пьесы «Август 91-го», которую написал сам же в соавторстве с учительницей литературы и журналистом газеты «Победа», выходившей в соседнем районе (Ольгинский район из-за своей малочисленности собственной газеты не имел).

– Хорошо, дядя Гриша, тогда едем сегодня же. У нас каждая минута на счету.

– Что же Зине-то сказать… – растерялся Григорий Иванович и сразу перестал быть похожим на Президента.

– Я сам поговорю с ней, – сказал Слава. – Придется сказать ей, что вы будете выполнять одно важное задание.

– Нет-нет, – махнул рукой Григорий Иванович, – она же в меня мертвой хваткой вопьется, расскажи ей все да доложи. Ты скажи ей лучше, – он задумался, – что вы там в Москве, в милиции, решили художественную самодеятельность продвигать, и меня, значит, в качестве консультанта. Прослышали в столице про наши ольгинские успехи, ну и решили пригласить меня в Москву для укрепления народного театра.

– Ну, уж это как-то… – неуверенно начал Грязнов, – неправдоподобно.

– Очень даже правдоподобно. Я знаю, что говорю, – заявил дядя Гриша и снова стал похож на Президента.

Григорий Иванович приосанился, прокашлялся и внезапно громовым, почти трубным голосом начал декламировать:

– О, россияне, весь народ

Восстал решительно и гордо.

Мы защитим наш Белый дом

Бесстрашно, искренне и твердо!

Гэкачеписты, трепещите!

Не покорится вам Москва!

А вы, защитники, крепитесь,

К вам обращаю я слова…

И так далее, всего триста шестьдесят восемь строк, не считая прозаических кусков. И я за одну ночь выучил, – гордо заметил дядя Гриша.

Грязнов хотел что-то сказать, но Григорий Иванович перебил его:

– Это из нашей пьесы, ну ты понял. Монологи в стихах, диалоги в прозе – на Шекспира ориентировались. Да, ты-то небось думал, что там у вас, в этой Ольге, могут сочинить… Ведь думал, да, признавайся? Знаю вас, москвичей, считаете, что кроме как в Москве никто уж и написать ничего не способен.

– Да нет, дядя Гриша… – пробормотал Слава. – Я вовсе…

– Знаю, знаю, не отпирайся. Я вас, москвичей, насквозь вижу, – он самодовольно ухмыльнулся, а потом снова принял ту же важную позу. – А теперь приходит ко мне К., говорит мне: «Вы, как российский Президент, должны думать о своей безопасности. Мы связались с американским посольством. Там все готово, чтобы принять вас. Весь мир за нас». И тут я, Президент свободной России, услышав такое, говорю ему: «Ты говоришь, весь мир за нас. Зачем тогда бежать? А ты подумал о народе? Что скажет он, узнав, что полководец, лидер, бежал? И куда? В американское посольство! Нет, нет. С подобными речами не приходи ко мне!

Слава, которого в данный момент Президент очень даже интересовал, но вовсе не с этой стороны, снова хотел заговорить о деле, но дядя Гриша был настолько упоен своим искусством, что вовсе не желал, чтобы его прерывали – он был готов выступать сколько угодно, раз появился слушатель.

– Ну, тут я немного пропущу. Это мне предлагают по подземному туннелю пройти под Москвой-рекой и выйти к гостинице «Украина» на том берегу… Это почти то же самое, ага, вот что я прочту: обращение к патриарху. Между прочим, слово в слово то, что Сам написал: «Произошло вопиющее беззаконие – группа высокопоставленных коррумпированных партократов совершила антиконституционный государственный переворот. Попрана не только наша государственность, не только встающая на ноги демократия. Попрана свобода нашего гражданского выбора. Над страной нависла тьма беззакония и произвола!!!» – последние слова дядюшка произнес, взмахнув кулаком в воздухе.

Все это почему-то напомнило Славе Грязнову какую-то древнегреческую трагедию, которую он как-то краем глаза видел по телевизору.

– И тут входит Ростропович! – взревел дядюшка.

На счастье Славы, дверь действительно открылась, и на пороге показалась тетя Зина.

– Ну ладно, Президент, раскричался, – ворчливо сказала она. – Сам-то ты на чьей стороне был?

– Язьева я никогда не уважал, – с достоинством парировал удар дядя Гриша.