Пролог
Поезд пришел рано. Леха собрался было взять такси, но потом передумал. Трамваи, слава Богу, уже ходили, а ему было приятно после долгой отлучки возвращаться в родной город постепенно и не спеша. Полупустой вагон покачивался на поворотах, и мало спавший ночью Леха задремал.
– «Площадь Борьбы», «МИИТ» следующая! – неожиданно громко выкрикнула кондукторша. Леха открыл глаза и обомлел перед ним сидел здоровенный, толстомордый негр!
– Миру мир! – сказал негр и захохотал.
«Фестиваль! – догадался Леха. – А язык-то красный, как cnexfnmу людей», – с удивлением отметил он про себя и невпопад ответил недавно выученной фразой:
– Хинди-руси пхай-пхай!
Без всякого удовольствия Леха подумал, что и сам он в этом шикарном костюме и с новым кожаным портфелем похож на фестивального делегата. Настроение испортилось.
В утренней тишине в трамвайный перезвон все время врывались идиотские новые песни. С одного конца слышалось:
Молодость всего земного шара Мы зовем сегодня за собой.
Мир, мир, мир, мир! –
Вот девиз наш боевой.
А на другом отзывалось:
Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем,
В эти грозные годы
Мы за счастье бороться идем…
Все стало на свои места, только когда на кругу Леха спрыгнул с подножки пятидесятого трамвая. Выпуклые окна (делали такие до революции) десятого корпуса пускали солнечные зайчики. Дома. Стало безудержно весело. Он сорвал с клумбы яркий красный цветок и воткнул его в петлицу пиджака.
– Извини, – сказал он взиравшему сверху строгому памятнику Вильямсу и зашагал к пруду. Впрочем, размышления довольно быстро согнали с его лица беспечную улыбку.
Пройдя лодочную станцию, Леха тормознул и внимательно смерил взглядом высокий дощатый забор, потом решительно толкнул незапертую калитку.
Здоровенный пес Волчара, получивший такую кличку за отвращение к пустому лаю, бросился было на него с рыком, но, узнав, радостно завилял хвостом; чувство собственного достоинства помешало псу выразить свои чувства более открыто. В колено Лехе ткнулся козленок и приветственно заблеял. Он потрепал его безрогую головку и опять огляделся.
Все по-прежнему: слева козий хлев, дальше огромный сарай с сеновалом, поленница, справа – аккуратный огородик на пару соток, под яблонями стол с двумя скамейками, а за ним на самом берегу пруда довольно большой, но обветшавший дом.
На открытом окошке стояла «Ригонда», из нее несся бодрый, размеренный голос Левитана: «Подходит к концу всемирный форум молодежи. Гостеприимные и хлебосольные жители нашей столицы рады приветствовать юношей и девушек из ста тридцати одной страны планеты. К нам приехали студенты и крестьяне, докеры и шахтеры, рыбаки и учителя. Независимо от обычаев и цвета кожи всех нас объединяет…»
Хозяин спиной к калитке плескался у рукомойника.
Леха неслышно подошел ближе, присел за столик, закурил и только после этого вполголоса позвал:
– Попердяка!
Тот вздрогнул и обернулся.
– Алай? – Растерянность на его лице быстро сменилась наигранным весельем. – Леха, друг, сколько лет, сколько зим!..
«Делегаты Ассамблеи Всемирной федерации демократической молодежи вскоре соберутся в столице социалистической Украины. «Молодежь, объединяйся! Вперед за прочный мир!» – начертано на знамени этой организации…» – продолжал басить Левитан.
– Славик, выруби эту лабуду!
– Я погоду хотел дождаться, – каким-то извиняющимся тоном пробормотал Славка, но послушно захромал к окошку и выключил радио. – Ну, привет. Эким ты фраером вырядился. Давно в Москве?
– Привет-привет, – холодно пробасил Леха. – Костюмчик я вчера в Ярославле справил, вот видишь, и портфель в придачу дали. С вокзала сразу в твой шалман; не выспался, сам понимаешь. «И на поезде, в мягком вагоне…» – пропел он. – Так что пойду у тебя на сеновале малость покемарю. И вообще, денек-другой перекантуюсь. Не возражаешь?
– Да ты что в натуре!
– Ну вот и отлично. Да похавать организуй, ты ведь при деньгах небось: как-никак – «Всемирный форум», «посланцы дружбы», – Леха кивнул в сторону «Ригонды», – по ширме бегать самая маза.
– Сей момент! Какие проблемы между корешами! – все с той же деланной радостью ответил Славка и пошел в дом: – Мать, пожрать сгоноши! Крестник твой приехал!
– Нет, кореш, лабуду порешь. Кой-какие проблемы есть… – тихо процедил ему вслед Леха.
В окошке появилось худое, морщинистое лицо старушки:
– Ленечка! Вернулся! Слава тебе Господи! А я как раз вчера баранинки достала! Счас я ее с чесночком, как ты любишь!
Баранинки Леха дожидаться не стал, перекусил вчерашней молодой картошкой с козьим молоком.
– Как тут дела? – спросил он провожавшего его на сеновал Славку.
– Все путем. Тишина и нет конвоя. Бригадмил, правда, лютует по случаю фестиваля. Жорка, брательник твой двоюродный, всю дорогу у меня кантуется; подрос, в люди выходит. Так что подпасок у тебя будет стоящий.
Леха спал чутко; обыденные звуки доносились до его сознания и вплетались в сновидения. Снился высокий берег Печоры, на который почему-то надо было затаскивать приготовленный к сплаву лес. Бревна артачились и блеяли по-козлиному. Зонный барин, почему-то исполнявший обязанности рядового вохровца, бренчал на гитаре и с издевкой покрикивал: «Хватай больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит!»
Вдруг послышался какой-то шорох, и Леха мгновенно вскочил.
– Леха? Ты здесь? – Это был Жорка, двоюродный брат; войдя с яркого солнца в полутьму сарая, он растерянно жмурился, но ничего не видел.
-Ну, здорово, брательник! – подскочил к нему Леха и обнял. – Какой вымахал-то! Семилетку кончил?
– Не-а, переэкзаменовка на осень… – неохотно признался Жорка.
– Ну, бугай бестолковый – вырос, а ума не вынес! Ладно, определим тебя к делу! – Леха присел на приступок дверного проема, достал пачку «Красной звезды» и похлопал себя по карманам в поисках спичек.
Жорка восторженно оглядывал его.
– Ща принесу! – Он вприпрыжку побежал к дому.
Спички он взял у худощавого парнишки, сидевшего за столиком спиной к Лехе и небрежно перебиравшего струны гитары.
– Кто такой? – спросил Леха вернувшегося брата.
– Костька, корешок мой. Законный пацан! Сосед – в Горелом доме живет. Мы с ним раньше за одной партой сидели, а как смешанные школы сделали, его в шестьсот вторую перевели, в женскую. Он меня по географии готовит.
– Ну дела… – хмыкнул Леха, – Была здесь «малина», а теперь – заочный институт! Школа рабочей молодежи – и Попердяка классный руководитель, так, что ли?
– Так ведь переэкзаменовка – чего ж делать-то… – извиняясь, промямлил Жорка, – но мы с ним вообще дружим. Вот в карты играем, – как-то невпопад добавил он растерянно.
– Много продули?
– Ты что! Мы на лапу играем, – приободрился Жорка. – На пляжу фраеров много, а Костька колоду зарядил – будь спок! И передергивает отлупно.
– Во что играете?
– Во что придется – в секу, в буру, в очко, в козла даже… За эту неделю на рыло по две тысячи вышло.
– Да ты миллионер! Одолжи братцу штуку!
– Я свою долю Костьке отдал.
Леха удивленно вскинул брови.
– Понимаешь, ему башли позарез нужны, много. То есть не ему, а отцу его. Костька узнал и говорит: «Надо батю выручать».
– Проворовался, что ли, папаня?
– Ты что, он профессором работает!
– Что ж это у профессора монеты не хватает? На дачу копит?
– Не знаю. И Костька не знает. Он просто сказал: «Отцу помочь – дело святое».
– Ну что ж, Костька твой молодец, а папашка его, видать, лопух.
– Не, пахан у него – мужик что надо! Книжки мне дает.
– А на хрена тебе книжки профессорские?
– Да нет, нормальные книжки, Есенин, «Граф МонтеКристо»…
– Ну Есенин тот еще кент, а про графьев ты хорошо напомнил. Дело есть: слетай в Ивановские бараки, узнай втихаря, здесь ли Граф, у него заначка моя. Много только не балабонь. Графа нет – Людку найдешь. Ну эту… знаешь ее? – Жора кивнул. – У нее про Графа спросишь… Хотя нет, не надо. Просто скажи, что я приехал, хрусты нужны. Пусть вечерком на Старый двор подвалит. А умника своего зови сюда. Познакомимся.
Костя подходил нарочито небрежно, вразвалочку, по-прежнему позвякивая гитарой и напевая под нос:
Снова эти крытые вагоны,
Стук колес неровный перебой,
Снова опустевшие перроны
И собак конвоя грозный вой…
Леха неторопливо оглядел худощавого молодого человека. Отутюженные брюки, цветастая заграничная ковбойка. Взгляд серых глаз был умным, внимательным, изучающим и довольно нахальным.
– Ну что, шпана, давай знакомиться.
– Константин.
– Алексей Дмитрич, можно Леха-Алай– швец и скокарь. Только что с курорта, припухал у комиков. Чабан крутой, гайдамаки борзые, штевка – полный локш, вот к вам на фестиваль за балагасом подался.
Костя почти ничего не понял; он вдруг оробел и неожиданно для себя перешел на «вы», стараясь подладиться к блатному языку.
– Долго срок мотали?
– Ерунда, пару лет. Фуфло прогнал: шмелъцером проходил. А вы тут с братаном из чиграшей без гувернера в шлепера вышли?
Костя совсем растерялся и как-то неопределенно пожал плечами.
– Э-э, я думал, ты блатной, а ты голодный… – усмехнулся Леха. – Посмотрим, как ты по географии кнокаешь. Щелья-Юр – что такое?
Костя повеселел, в географии он был король:
– Это на Средней Печоре; щелья – такой высокий берег, а юр значит «голова», Щелья-Юр – «голова щельи», а выше по течению есть еще Щелья-Бож – «хвост щельи».
Теперь настала Лехина очередь удивляться:
– Ну ты даешь! Я там чалился и то не знаю.
– У меня отец – географ, топонимикой занимается, это про происхождение названий, так что я по картам и читать учился.
– Вот-вот, мне брательник уже сообщил, как вы по картам читаете, где туз бубей, где крестовая шестерка, – уже без всякой фени сказал Леха; пацан почему-то ему был ужасно симпатичен.
– Трепло!
Леха на минуту задумался.
– Вообще-то ты прав, про дело каждому свистеть не стоит. Но мы с ним больше чем родня. Его мать меня в эвакуацию в Казань взяла. Жорка там родился. А в сорок пятом тетя Даша померла, помыкались мы с брательником по России, пока до Москвы добрались. Да и здесь поначалу в сарае жили… Вот так, Профессор. Зачем тебе-то хрусты понадобились? Твое дело всякая там химия с географией, так потихоньку в начальство выйдешь, на «Победе» будешь ездить.
– Без денег не выйдешь.
– Да-а? И много тебе надо? Тыщ сто хватит?
– Сто тысяч? – ухмыльнулся мальчишка. – Это так, на житье. А чтобы в люди выйти – я прикидывал – миллиона полтора для начала, а там само пойдет, по учению Карла Маркса.
– Ну тогда учи язык коми, на северах половина вертухаев из комиков. Мать твою вирэн-орэн!
– Знаешь, Леха, за сто тысяч можно и в Воркуту, и в Магадан залететь, а на миллион – собственных мусоров купить, с шинелями, сапогами и овчарками. А еще миллион будет – собственную зону можно построить.
«Вот так короед!» – подумал Леха и с уважением взглянул на парнишку; он ему нравился все больше.
Скрипнула калитка, и появился Славка – в каждой руке по сумке.
– Гуляй, ребята! И белое, и марганцовка «Три семерки», вермут «Кызыл». Бацилла на любой вкус. Пошли на берег!
Через час компания удобно устроилась на берегу. Разговор ни о чем шел неторопливо, перемежаясь песнями под гитару. Почему-то пьянка выходила не очень веселая.
Аккуратно подложив пиджак под ковбойку, Костя лежал на спине, глядел в прозрачное голубое небо и играл что-то щемяще-тоскливое, но совсем не блатное.
– Испанская вещь, – пояснил он, продолжая играть.
Вдруг со стороны пруда послышался звонкий голос:
– Мальчики! Можно к вам? – К берегу причаливала лодка с тремя девушками.
– Во! Щас нас цыпочки развеселят, – откомментировал порядочно захмелевший хозяин.
Леха знал только Зинку, к двадцати годам имевшую уже бывалый вид.
– Откуда такие?
– Рыжая – Верка, Зинкина сестра, что ли, двоюродная. В общем, родня из Сталинграда. А вторая ее подруга откуда-то из Владимирской области, кажись. Валя. На фестиваль приехали, – пояснил Жора.
Тем временем Костя встрепенулся, отряхнул пиджак и протянул его приятелю, проговорив манерно:
– Жора, подержи мой макинтош, – а сам направился навстречу девушкам, наигрывая цыганочку и приплясывая в такт. Он резко оборвал последний аккорд, сорвал три чахлых одуванчика и, галантно поклонившись, вручил каждой даме по цветку. И запел нечто разухабисто-игривое:
Ах, Катюха, милое созданье,
Что же не пришла ты на свиданье?
Коль в окошке горит свет,
Значит, мужа дома нет,
Чап-чарап-чарари-чупчарари!..
– Ой, как вы здорово устроились! Вера, Зина! Девочки, садитесь ближе, я вас всех на память сфотографирую, – защебетала одна из девушек, вынимая из кожаного футляра новенький «ФЭД». – Или, Зина, ты щелкни, я тебе покажу, куда нажимать, а я сяду со всеми! Я же сегодня уезжаю…
Хозяин пил больше других и быстро пьянел. Хлопнув очередной стакан, он монотонно затянул:
Друзья накро-о-о-ют меня бушлатиком
И над моги-илой прочтут указ…
Взгляни, взгляни-и-и…
– Смотри, накаркаешь! – холодно сказал совершенно трезвый Леха, поднимаясь. – Спать пошли! – Он приподнял Славика и, преодолевая легкое сопротивление, увел его в дом.
Через пару минут он вышел на крыльцо и бросил, ни к кому не обращаясь:
– Пойду прошвырнусь…
Был уже двенадцатый час, когда Леха, насвистывая, подходил к приютившей его «малине». Жорка выскочил из калитки как ошалелый и чуть не сбил братана с ног:
– Леха, беда! Костька Верку замочил!
– Какой Костька? Какую Верку?
– Ну кореш мой, ты его тут сегодня видел, сеструху Зинкину.
– Дела-а-а! – Леха огляделся, взял братана повыше локтя и не спеша пошел с ним назад к трамвайным путям. – Рассказывай!
Жорка молчал.
– Ну-ну, ближе к телу.
– Короче, Попердяка проспался к вечеру, мы как раз подошли. Он говорит: «Ну что, салабоны, перекинемся по маленькой?» – мы и сели в три листа.
– Колода чья была?
– Попердяка новую открыл.
– И правда салабоны. Нашли с кем садиться! У него новых колод заряженных, хоть жопой ешь.
– Короче, я сдавал – у них по три картинки. Сварили, я вступил. Костьке очко сдал, а Славке – точно считал – двадцать. Вскрылись – а у него крестовый туз с шахой! И как я так пробросался!
– Дурак! Пороть вас некому! У него в каждом кармане по шахе. Так вы что, на человека играли?
– Да деньги уже кончились, Славка и предложил…
– Ой, уркаганы! Жиганьё вонючее! Какая разница, кто проиграет! Мокрое-то вам зачем?!
– Да как-то так вышло…
– Ладно, шалашовка-то эта откуда взялась?
– Они подругу эту, ну Вальку, на Курский проводили, уезжала она к себе в Князев, возвращались назад к Зинке. А Зинка парня какого-то встретила и с ним на рыбные пруды пошла, а Верке велела, что ли, здесь обождать – я толком не понял. Короче, мы отыграли, Славка Костьке свое перо дал; вышли к калитке, а она как раз идет: «Мальчики, можно у вас часик посидеть, а то Зинаида меня бросила». А этот, гад, еще издевается: «Во фарт прет! Ты ведь на нее с утра глаз положил. Действуй, мальчоночка!»
– Ну-ну. Давай малость покумекаем, – сказал Леха и присел на подвернувшийся валун. Он соображал минут пять, прерывая собственные размышления короткими вопросами:
– Давно?
– Минут десять вроде…
– Крестная где?
– Она уж час как к себе пошла, спит, наверное.
– Перышко, говоришь, Попердякино?
– Угу…
– А девка где?
– Тут где-то, в кустах…
– Корешок твой здесь?
– Он чумовой совсем вернулся. На сеновале вроде…
– Ладно, – сказал он, наконец вставая. – Не дрейфь, прорвемся. Пошли к девке.
Леха резко шагнул через молодую поросль бузины. Несколько оставшихся до берега метров занимали заросли высокой полыни. Почти мгновенно он наткнулся на труп девушки. В лунном свете все было видно до малейших деталей. Она лежала, раскинув руки, головой к воде. Горло перерезано. Лужа крови. Внимательно оглядевшись, он деловито принялся за работу: задрал юбку, приспустил и порвал трусы, потом рванул блузку. Крепдешин подавался легко, и Леха выдрал большой кусок ткани. Несколько мгновений он осматривал место событий и, кажется, остался, доволен. Потом осторожно обмакнул клочок ткани в кровавой луже, слегка отжал и вернулся на тропинку. Тряпку он нес несколько на отлете, стараясь не запачкаться.
– Пошли, – коротко бросил он брату, который наблюдал за происходившим издалека. Подойдя к дому, он положил кровавую тряпку возле крыльца, спустился к пруду и старательно вымыл руки.
Потом вернулся к дому, рукой сделал Жорке знак следовать за собой, постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел.
Славка сидел перед початой поллитровкой и жевал малосольный огурец.
Леха молча показал Жорке на табуретку, сел за стол, плеснул себе полстакана, выпил, крякнул, наколол на вилку огурец и, не начав еще закусывать, заговорил:
– Ну ты и кент, Славик! Перышко-то выкинул?
– С чего бы это? Инструмент трофейный, «золинген». – Он откуда-то вытащил финку и положил на стол. – Пальчики стер – и хорош.
Леха закусил, осторожно, за концы, взял финку и положил ее рядом с собой:
– Инструмент клевый, но не твой. Твой инструмент – писка. Был Попердяка щипачом – специальность серьезная, а ему почету не хватает, и решил он, как Паша Ангелина, податься в многостаночники. Сначала сучью специальность освоил: сам не плотник, а стучать охотник, теперь вот, оказывается, с пером по Плотине бегает, жмурики ему понадобились.
– Я-то тут при чем?
– Знаю при чем! – Резким движением Леха выхватил из внутреннего кармана пистолет. – Барышня ваша мне побоку, а вот ссучился ты – за это ответишь. Я-то что – два года отмотал, и дома. А Лысый твоими стараниями четвертак получил. Ехал я в Москву и думал: как же с тобой разбираться? Свои в доску вроде были. Да и крестную жалко, одна она останется. А тут все само решилось. Был у нас на зоне один Укроп Помидорович, очкарик из культурных, стишков много знал. Один мне уж больно понравился:
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама…
В общем, так, Вячеслав Михалыч, решил я мокруху на тебя повесить. Стучать теперь больше не побежишь. Встретишься со своими мусорскими кумовьями – от них же вышак схлопочешь. А так шанс выжить имеешь. Жора, принеси тряпочку с крылечка… Вот тут на газетку положь, – сказал он брату, когда тот вернулся. – Теперь клифт хозяйский с гвоздика сними. Деньги, документы есть в карманах?
– Стольник.
– Нам чужого не надобно, положи на стол, хозяину на дорогу пригодится. Так. Теперь пиджачок об тряпочку маленько потри и к барышне отнеси. Мигом назад. А ты, Славик, сначала за тряпочку подержись, а потом за любимый свой «золинген». И не дури. Пять минут на сборы тебе – и турманом на Три бана. На билет до Ташкента, надеюсь, хватит? Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма.
Леха встал и отошел в угол, держа Славку под приделом.
– Не дури, ты меня знаешь! – повторил он. – Моли Бога, чтоб Зинка не явилась, пока ты здесь. А то все по-другому повернется.
Бледный как мел Славка потянулся было за бутылкой.
– Не советую. До вокзала лучше трезвому добираться. Возьми непочатую с собой, в поезде махнешь.
Славка молча встал, открыл дверцу шкафа, несколько секунд оглядывал свой гардероб, потом быстро переоделся в новый костюм, небрежно сунул свежую рубашку в потертый портфель, бросил туда же галстук. Повертевшись у подоконника, приподнял его и достал довольно большой сверток. Потом сунул в портфель полную поллитровку, завернул в газету кусок сала и хлеб. Последними в портфель попали бритва, помазок и мыло.
– Ну? – злобно взглянул он на Леху.
– Паль-чи-ки!
Славка выполнил требуемое и с силой вогнал финку в крышку стола. На все ушло несколько минут, и запыхавшийся Жора только сейчас появился в дверях.
– Почапали! – сказал Леха, и вся троица направилась к калитке.
– Жоржик, ты тут покрутись. Появится Зинаида, придумай что-нибудь, во двор не пускай.
Двое быстро удалялись с места событий.
Минут через двадцать Леха появился.
– «Дело сделано, сказал слепой». Бывший щипач, а ныне мокрушник Попердяка, он же Тимофеев Вячеслав Михайлович, он же Костыль, изволили убыть в шикарном лимузине в направлении жарких стран.
– А куда он поехал?
– А наше какое дело. Меньше знай – дольше проживешь. У тебя-то какие новости?
– Да никаких.
– Хорошего понемножку, валить надо отсюда. Пойду за душегубом.
Вскоре Леха вернулся вместе с Костькой; тот был уже в новой рубашке.
– Теперь линяем. На Старом дворе небось еще гудеж вовсю. Двинем туда. А идем мы, между прочим, из рыбтузовской общаги, где мацали демократическую молодежь женского пола.
– Мацали? – не понял Константин.
– Ну профессор, а я думал, ты все знаешь! Щупали, цвет кожи проверяли. Ладно, не боись, все путем. – Леха остановился, запрокинул голову и глотнул граммов сто пятьдесят из полупустой бутылки «Столичной». – Махни, тебе сейчас полезно! – протянул он бутылку Константину. Тот молча допил и запустил бутылку в пруд.
– Что приуныли, пацаны? Держи хвост пистолетом! За– пе-е-вай:
Эту песню запевает молодежь, молодежь, молодежь,
Эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь…
