18
Станкевич помрачнел, резко поднялся, ни слова не говоря, вышел, нашел в гостиной коробку с сигарами, принес на террасу, взял одну из них, провел перед носом, вдыхая аромат табака, не спеша закурил.
— Я понимаю, не ты лично их покупал, тогда еще и речи не могло быть о вашем союзе, они использовали тебя лишь как влиятельного посредника, щедро выплачивая комиссионные. Со мной ты не делился, да я бы и не принял эти грязные деньги, ты даже вида не подавал, что тебе платят за все это, переводя кругленькие суммы на твой счет в Швейцарии, Нью-Йорке, ты выдавал это за помощь, за искреннее желание помочь стране, мне, Президенту, дабы побыстрее раскрутить маховик приватизации и не дать коммунистам шансов на возврат. «Чем больше предприятий отдадим в частные руки, — темпераментно говорил ты, — тем больше появится собственников, тем меньше останется коммунистов, тем необратимее будут реформы». И я верил в это. Я заблуждался, но не ты. Ты уже вовсю работал на свой «клан», отстаивая, зубами выгрызая их интересы, подстегивая меня, давя на мою неокрепшую психику, извини за школьное определение, но это так. Ты был всегда сильнее, мощнее по энергетике, всегда ведущим, умел тащить за собой, а я привык идти в фарватере. И за то, что я наломал дров с приватизацией, в огромной степени спасибо тебе. И правильно меня сняли. Но нет, ты меня не бросил, ты продолжал тащить за собой, и вот тогда я понял: если я от тебя не освобожусь, то плохо кончу.
Станкевич молчал, слушая этот, видимо, наболевший в душе Шелиша монолог, изредка отхлебывая из стакана, не стремясь прервать его. Сигара его успокоила. Гость говорил правду. На то они и друзья, чтоб не вилять в разные стороны. Станкевич даже обрадовался тому, как неизмеримо интеллектуально вырос Шелиш за эти годы. Геннадий Генрихович на каком-то этапе проморгал, не заметил, как Олег мощно пошел в рост и теперь попросту сравнялся с ним, а значит, успешнее может быть их новый союз.
— И вот я освободился. Посмотрел на все со стороны и понял, с кем ты. Ты с ними. А я по другую сторону. И получается, я теперь тот, кто должен вас остановить, должен сам исправить свою преступную ошибку молодости. Все просто, не так ли?
Олег открыто усмехнулся, глотнул мартини, не удержался от восхищения.
— Все же как хорош мартини! Умеют, сволочи, ничего не скажешь! — Олег выдержал паузу. — А с «Азотроном» эта твоя эпопея! Все расписал как по нотам и сам же продирижировал. Сначала почти довел завод до банкротства, купил по дешевке за сто миллионов, потом зарядил тех же заказчиков и стал качать прибыль, кстати, не вложив в завод пока ни цента! Я сейчас составляю уже список таких радетелей, и твоя фамилия стоит там на первом месте!
— Моя? — удивился Станкевич. — Кроме фонда, я вроде бы больше нигде зарплаты не получаю.
— Насколько я знаю, ты же председатель ОНОКСбанка?
— Почетный, общественный, — перебил хозяин. — Все дела ведет Санин…
— За «Азотрон» тебе придется отвечать! Вместе с Саниным, конечно! А там уж разберетесь, кому сколько положено. Хотя я-то хорошо знаю, что происходит в ОНОКСе, недавно с Саниным разговаривал. Без твоего слова там и сторож не чихнет, а Санин все та же мягкая игрушка. Но я его предупредил, что расплата может быть весьма тяжелой!
В глазах Шелиша промелькнули злые искорки.
— Ну ты у нас, по-моему, из мягкой игрушки превратился в стойкого оловянного солдатика, — не без иронии заметил Геннадий Генрихович.
— Чем и горжусь! Так что давай не будем темнить! Мы оба толковые мужики и хорошо разбираемся в этих ситуациях. Ты решил быть с ними, с «мировым кланом», с губителями России? Прекрасно. Я же после всех шараханий вышел из потемок на прямую российскую дорогу и с нее не сверну!
Станкевич знал, что они быстро нащупают основную тему разговора, и Шелиш в течение первых же двадцати минут ее столь лихо очертил, что облегчило Геннадию Генриховичу весь дальнейший разговор.
— Да, ты прав, я с ними, — признался он. — Больше того, я тот, кто возглавляет здесь всю работу «мирового клана», с Россией и российскими компаниями. И мы уже неплохо поработали. У нас здесь свои банки, заводы, шахты, скважины. Свое лобби в Думе. Мы очень сильны. И после двухтысячного года мы будем иметь свое правительство. Своего президента. Осталось всего-то три года. Ну а зачем ждать, подумали мы. Разве нельзя все это сделать раньше? Мы взвесили свои возможности и пришли к выводу, что можем. Собственно, за этим я тебя и пригласил. Заметь, первого из всех. Зачем менять состав кабинета, когда в нем старые друзья, единомышленники. Сейчас серая кошка меж нами пробежала, но старая дружба не ржавеет. И в силу этого я даже не обижаюсь, что ты увел у меня жену. Согласись, это не лучший твой поступок.
— Соглашусь и чувствую вину перед тобой. Я знаю, что ты любил Эллу и сейчас любишь. Но она уже не любит тебя. Может быть, и меня разлюбит, когда я окажусь не удел. Но пока я счастлив.
На этот раз ироническая краска исчезла, и впервые на его узких губах проскользнула горькая улыбка.
— Так вот, я предлагаю тебе содружество, — воспользовавшись этой откровенной нотой, напористо заговорил Станкевич, — войти равноправным членом не только в наш «клан», но даже в совет «клана». Я убедил остальных, что ты достоин быть членом верховного совета «клана». И дальше будем работать вместе. Наш Старик тебя бросит, Белов обменяет в критической ситуации на другого, мы же — никогда. Соглашайся, и весь мир станет нашим. И ты перестанешь бояться, что завтра тебя скинут. Я тебе гарантирую: ты станешь премьером. Я обещаю это!.. Что же касаемо ярлыков, — поморщился хозяин дачи, — относительно губителей и рыцарей России, то давай не будем! Коммунисты рай обещали и кисельные берега, а устроили образцовый ад, мы же строим, расширяем рынки, и благодаря нам, мне Россия вольется в единый европейско-американский союз и станет равноправной частичкой единой и неделимой земной цивилизации! И я сегодня, а не ты способствую тому, чтобы эта отсталая расейская колония превратилась в такую же мощную индустриальную державу, как Соединенные Штаты!
Станкевич побагровел, выплеснув с яростью последние слова. Уже запах шашлыков потянулся со двора на террасу», а Кузьма умел их делать, и мясо выбирал отличное, сам мариновал, и Шелиш оглянулся, бросив взгляд на костер. Он выдержал паузу, и Геннадию Генриховичу показалось, что вице-премьер клюнул, не такой уж был он великий патриот, чтобы не понимать, сколь велика сила, стоящая за Станкевичем, какими капиталами она ворочает и как надежно прикрывает своих членов в любой точке земного шара, если по мановению всесильной руки из Нью-Йорка, где находился совет, возникали войны и, как марионетки, падали президенты и премьеры, которые пробовали пойти против них. Шелиш все это знал. Геннадий Генрихович, еще когда они дружили, не раз исподволь заводил эти разговоры, и Олег соглашался: да, это сила, с которой нельзя не считаться, с ней иногда полезно устанавливать контакты, чтобы решать общие вопросы, ну, к примеру, ограничивать влияние фундаментальных исламистов в ряде регионов, ибо те сражались только за веру, а краеугольным камнем «мирового клана» был капитал, его приумножение, и с его помощью вхождение во властные структуры. Шелиш и Станкевич заканчивали один экономический факультет и вместе проходили стажировку в США, в Нью-Йорке, в Колумбийском университете. Они хорошо знали экономические законы человеческого общества, умели их использовать, и кому, как не им двоим, вместе быть у экономической, а значит, и политической власти в России.
— «Политика — концентрированное выражение экономики», тут Маркс безошибочно прав, — улыбнулся Станкевич. — И коммунисты это хорошо понимали, создавая свою сверхдержаву. И мы тоже это понимаем и стремимся этот принцип воплощать в жизнь, чтобы завладеть всем миром. Согласен со мной?
— Ты сам все прекрасно понимаешь, — отозвался Шелиш. — Я устал от дискуссий на эту тему. Ты зовешь меня вступить в мафиозный «клан». Я этого не хочу и не хочу дискутировать на сей счет, объяснять тебе, в чем разница между мафией и демократическим государством! Мы же не в студенческом политклубе, и нам не по семнадцать лет…
— Ты как был, так и остался идеалистом, — усмехнулся Хозяин.
— Не вижу в этом ничего плохого! — задиристо ответил Шелиш.
— А идеалисты никогда не чуяли реального положения вещей. И в конце концов всегда проигрывали…
— Чутье тебя подводит, старина, — заметил Шелиш, и в его глазах блеснули злые огоньки. — И Россию вы проиграете. Мы с Кроминым уже подготовили программу по деприватизации. И мы проведем ее. Оставим собственность тем, кто честно работает, кто свои капиталы не гонит в зарубежные банки, кто истинно хочет помочь России. У остальных же все конфискуем, заберем и передадим в честные, чистые руки. Мы наведем порядок, а я исправлю свои ошибки. Это моя заветная мечта, и Президент с премьером программу поддержали. А значит, мы осуществим ее. Вот и ответ. Старая дружба, как видишь, иногда ржавеет.
Он победно улыбнулся. Взглянул на часы.
— Опять те же слова, те же лозунги: чистые руки, честные сердца! — вздохнул Станкевич. — Чекистские формулы. Опять сортировка людей по классовому признаку. Не надоело?..
— Извини, но ты передергиваешь, и я не хочу больше тратить свое время на глухого, который заученно твердит одно и то же! Мои те самые сорок минут, что я тебе обещал, истекли! Я знал, о чем пойдет разговор, и, честно говоря, не хотел ехать. Да, вы поборетесь, я знаю. Через Думу, свою прессу, телевидение. Но если Дума пойдет против, мы ее распустим, а народ будет за нас, ты же знаешь наш народ. Он мудрей вашего «мирового клана». Все просчитывается, мой бывший друг, все просчитывается. Я хорошо усвоил твои уроки. А вам уже стало лень этим заниматься. Что ж, вы проиграли. Боссы оттуда тебе этого не простят. Подумай, может быть, не поздно открутить все назад? Или уже завяз?..
С каждым предложением Олег бил все точнее и точнее. И больно. Он не щадил того, у кого забрал жену. Он хотел добить, растоптать его окончательно.
— Если надумаешь идти с нами, приходи в правительство. Где найти — знаешь. Я попробую дать тебе шанс. А если нет, прощай. Оказалось не по пути. — Он поднялся, взглянул в сторону Кузьмы, который уже пробовал первую палочку шашлыка. — Жаль, не попробую шашлык, чувствую, вкусный! Кстати, а как вы думаете формировать уже сейчас новый правительственный кабинет? Путем отстрела старых членов? Было бы интересно знать, — с вызовом спросил Шелиш, помедлил, глядя на Станкевича, точно ожидая ответа. Но тот промолчал. «С помощью отстрела, ты прав», — ответил он ему про себя, и Олег точно разгадал эту фразу. По его веснушчатому лицу пробежала легкая тень страха. Он облизнул губы. — Прощай, Гена!
И легко сбежал с террасы, вышел за ворота. Кузьма принес пять шампуров с шашлыками на террасу.
— Что, не уговорил? — спросил он.
— Нет, — ответил Станкевич.
— Это было понятно, — обжигаясь и поедая шашлык, процедил Кузьма. — Ты его всегда недооценивал. Думал, что он мальчик в розовых штанишках. А мальчик взял да и увел у тебя жену. И глазом не моргнул. Тебе, Генрихович, надо изживать эту детско-расейскую болезнь. Ты же у нас корень. А он гнить не должен.
Эта встреча и последние слова Кузьмы вспомнились Станкевичу, когда он решил по душам побеседовать с Тюмениным и узнал, что тот до сих пор боится своих ребят: Старостина, Клюквина и Володина. Последнего, может быть, и стоило бояться, но он канул в неизвестность, а это означало, что за ним стоят определенные силы.
— Пусть этот вопрос вас не волнует, — сказал Геннадий Генрихович. — Тут мы все держим под контролем. Ваши друзья уже забыли обо всем.
— Они физики и кое-что в этом понимают, — нахмурился Тюменин.
— Я же говорю, что мы об этом позаботились. Посложнее с Володиным, мы до сих пор не можем его найти, но со временем решим и этот вопрос, — вздохнул Хозяин. — Он мог сменить фамилию, даже внешность, но мы найдем его. Что еще вас беспокоит?
— Зачем ему менять внешность? — пожал плечами Миша. — За границу, наверное, уехал. Он талант.
«Талант! — вдруг ухватился за это слово Станкевич. — Вот кого надо искать!» Тот же Тюменин месяца три назад указал ему как-то на статью Сергея Басова в одном научном журнале. «Вот бы нам кого заполучить! — загорелся Миша. — Мы бы такие дела развернули!» Фраза запомнилась. Но тогда он не хотел превращать домашнюю лабораторию в филиал института. Слишком было опасно, учитывая будущий ряд акций по устранению потенциальных противников. Месяц назад Редли, позвонив ему, всерьез поставил вопрос об организации своего научно-исследовательского центра. И по оценкам экспертов лучше всего такое дело организовать в России. Там много талантливых людей, получающих гроши, а то и вовсе сидящих без работы.
— Но кое-какие приборы, к примеру оборонно-стратегического значения, нам выпускать не позволят, — заметил Станкевич.
— Нет таких крепостей, которые бы не брали большевики, — засмеялся Билл. — Твои слова!
— Это Сталин говорил.
— Тем более! Подумай, Эжен! Выкупи какой-нибудь паршивый НИИ, мы тебе поможем с оборудованием, и под этой крышей делай что хочешь. Подумай!
Они говорили по-английски, и Геннадий Генрихович обещал подумать. А неделю назад Билл даже прислал двух физиков, которые приехали с готовым планом организации такого центра и готовы были подключиться к его созданию. Но их приезд совпал с устранением Шелиша, и Станкевич запросил отсрочки: в первую очередь необходимо запустить своих людей в правительство, а имея их, можно будет делать что угодно. Но исподволь Станкевич прорабатывал и эти вопросы.
— А с академиком Басовым Володин был знаком? — спросил Геннадий Генрихович у Тюменина.
— Да его все знали. Это же величина была! — ответил Миша.
Когда Тюменин узнал, что они должны будут убрать Шелиша, вице-премьера, Михаил Михайлович запротестовал.
— А нельзя для эксперимента какого-нибудь урку замочить? — предложил он.
— Нельзя, — отрезал Станкевич. — Он сейчас самый опасный человек на свете. И для тебя тоже, поскольку мы уже играем в одной команде. И я не имею права рисковать всеми нами. Нашим благополучием, будущими твоими разработками. И потом, мы же договорились, Михал Михалыч: за политику и стратегию отвечаю я. И если я принимаю решение, то оно просчитано на много ходов вперед. Мы же не дети. Я не могу пока рассказать тебе все. Принимай на веру, коли согласился со мной работать. Да и незачем тебе вдаваться в подробности.
— Но я же нажимаю кнопку, — вытерев пот со лба, пробормотал Тюменин.
— Нет, кнопку нажимаю я, — мягко, но твердо поправил его Хозяин. — Ты техник, рядовой исполнитель. Я не хочу преуменьшать твою роль, но незачем ее и раздувать в этой ситуации.
Станкевичу не понравился тот разговор. Как не нравились и эти нынешние страхи. «Что за явление этот русский мужик?! — не первый раз возмущался в душе Геннадий Генрихович. — Любой другой, будь на его месте самый паршивый немец или даже француз, спокойно бы выполнял свою работу, получал свои деньги, следя за исправностью их поступления на счет, ел, пил, наслаждался жизнью, требовал баб и шашлыков, как тот же Кузьма, за что я его и люблю, а Тюменин даже не знает, сколько у него на счету, никогда не просит карманных денег, не вспоминает о бабах и без удовольствия лопает все, что ему подадут. Молчит и с утра до вечера пропадает в лаборатории. Словно турист, постоялец, временный гость в доме. О чем он думает, когда остается сам с собой? О чем?!»
Тюменин пугал Станкевича своим молчаливым напряженным присутствием, вот почему Геннадий Генрихович с таким вниманием прислушивался ко всем его репликам и высказываниям.
— Нам сейчас важно усовершенствовать работу аппарата до такой степени, чтобы он действовал в дальнейшем филигранно. Как часы, с точностью до секунды. Больше ошибаться мы не имеем права. Ты это понимаешь, Миша?
— Так точно, — ответил он. — А что, мы еще кого-то… — он не договорил.
— Еще кого-то, — кивнул Станкевич. — Ты кто по званию?
— Капитан, — подумав, ответил он. — То есть бывший, сейчас уже запаса.
— Пора тебя в генералы производить, как думаешь?
— Не знаю, — на полном серьезе ответил Тюменин. — А зачем? Я ж в запасе.
— Это шутка, — улыбнулся Станкевич.
— А-а, — промычал он.