Шум, однако, поднялся небывалый. Даже подозрительным показалось Александру Борисовичу то, как живо и болезненно отреагировали поначалу на ночное происшествие Затырин и компания. Подполковник поутру собрал у себя в кабинете летучее совещание, орал, что все кругом потеряли бдительность, а затем умчался на правый берег, совсем позабыв, вероятно, что у них с Турецким на десять утра назначена очередная встреча.

А в городе, между прочим, уже передавали эту историю как злой и неприличный анекдот. Мол, совершал свой привычный ночной вояж этот козел Сенькин, все запугивал людей, чтоб не писали против него заявлений, а его мужики поймали, связали, сняли портки да выпороли ремнем — как родители наказывают слишком непослушных детей. Только не смог перетерпеть унижения и боли майор, слабаком оказался — обгадился весь с ног до головы, даже оружие свое табельное «унизил». А происходило это действо прямо возле опорного пункта милиции, на лавочке. Почти под окнами его собственного кабинета. Интересно, чем занимался в тот час дежурный и почему ничего не слышал? А может, тихо радовался, когда пороли участкового? Там же, возле опорного пункта, и нашла майора со спущенными, изгаженными портками рано утром, придя на работу, Люська, сотрудница его. Она ахнула, увидев, в каком состоянии пребывает ее драгоценный начальник, притащила поливочный шланг, подключила к крану и долго обмывала майора, прежде чем решилась подойти ближе и развязать ему руки-ноги и вынуть кляп изо рта. Такой вот срам и стыдоба. Другой бы руки на себя наложил от позора, со службы ушел, из города уехал, а этому, видать, никакой стыд глаза не выест. Он собственноручно отмыл под краном табельное оружие и заявил, что обязательно найдет своих обидчиков и сурово накажет. И принялся звонить в управление — жаловаться на свои физические и моральные страдания. Ему бы заткнуться, лишний раз на люди не показываться, а этот ходил гоголем, будто наградили его, — совсем конченый человек. Плохо, значит, выпороли. И даже в народе поговаривали о необходимости повторной экзекуции. А что, раз уже нашлись в районе смельчаки, отчего ж бы и другим не попробовать?..

Затырин, как стало известно, примчался в опорный пункт, устроил поголовный разнос, потом всех допросил, а после заперся с Люськой в одном из кабинетов и добрых полтора часа «снимал с нее показания». А когда вышел, потный и красный от продолжительных и тяжких трудов своих, высказал Сенькину свое твердое мнение, что дело о нападении на должностное лицо при исполнении, скорей всего, возбуждено не будет. Негативная огласка на данном этапе может сильно повредить общей ситуации в городе. Ну а если уж майор узнает тех, кто напал на него, он может сам же и принять соответствующие меры. И с тем гордо уехал.

Ввиду столь важных событий Затырин посчитал, что московский прокурор не будет иметь к нему претензий за невольное опоздание, ведь ему же приходится прямо на ходу принимать ответственные решения. В суть этих «решений» подполковник не вдавался, а Турецкий и не спрашивал, поскольку более чем кто-либо другой был в курсе дела. Он и выслушал от Павла Петровича довольно подробно изложенную им единственную версию ночного происшествия. Но ожидаемого сочувствия к пострадавшему не проявил. Напротив, Турецкий высказал мысль о том, что случай этот, конечно, по-своему показательный и вряд ли стоило бы держать на посту участкового оперуполномоченного в большом районе человека, к которому народ испытывает не уважение, а исключительно презрение и даже ненависть, выливающуюся в такие вот неожиданные и некрасивые формы. Однако это было личное мнение самого Александра Борисовича, и настаивать он на нем вовсе не собирался.

Перешли к делу. Турецкий сказал, что беседовать они будут по-прежнему под протокол, так что можно это понимать и как допрос свидетеля, а поэтому он снова напомнил Павлу Петровичу о необходимости точно формулировать свои ответы. А речь у них теперь пойдет о разгоне несанкционированного митинга, во время которого получили серьезные травмы некоторые сотрудники отдела внутренних дел.

—    Это когда была задержана редактор газеты «Новости» Котова, — уточнил Турецкий. — Об обыске в редакции газеты, разгроме помещения и изъятии без соответствующих актов дорогостоящей компьютерной аппаратуры мы поговорим отдельно. И к Котовой мы тоже вернемся. У меня, кстати, есть вопросы и к тому следователю, который проводил то незаконное изъятие... Как же его фамилия? Что-то, кажется, картежное... — Турецкий уперся взглядом в Затырина. — Не напомните?

—   Валетов, — неохотно подсказал подполковник. Он напрягся — этот москвич, кажется, был чрезмерно информирован.

—  Да-да, Валетов... И прокурор Керимов... Его сотрудник?

—    Его, — ответил Затырин и поспешил сменить тему. — Но митингующие, если вы уже в курсе, первыми напали на представителей правоохранительных органов, когда мы предложили им разойтись и не нарушать общественный порядок.

—     Значит, по-вашему, получается, что сотрудники милиции действовали исключительно в целях самозащиты при наведении общественного порядка?

—   А как же?! — с жаром подтвердил подполковник.

—   А указание жестко действовать в целях самозащиты им кто отдал, вы, Павел Петрович? Или, может, вы сами его получили — от кого-то свыше, скажем?

—   Было распоряжение... городской администрации, чтоб навести порядок.

—    Ну администрация — это понятие растяжимое, конкретно-то кто дал такое указание?

—   У нас, чтоб вы знали, без слова Савелия Тарасовича никакие дела не делаются.

—   Теперь понятно. Значит, лично вам отдал приказ мэр, а уж вы довели его до своих сотрудников, я правильно понял? После чего они и предприняли меры... э-э... самозащиты, так?

—  Получается, так.

—   Хорошо, записываем... И заявления от пострадавших у вас имеются?

—   Все есть, все... — Затырин раскрыл папку с пухлой кипой исписанных бумаг — сплошь заявления пострадавших от рук митингующих.

—   Это хорошо, это правильно. Ас обратной стороны имеются? От той же Котовой, например?

—   Есть... где-то, — пожал плечами Затырин. — Но мы его еще не рассматривали, времени не хватает, Александр Борисович, — пояснил он.

—    Но от своих-то вы успели рассмотреть? И, поди, уже приняли по ним соответствующие решения, да?

—   А вот, собственно, на следующий день, когда началась та же катавасия, то же несанкционированное, понимаете, безобразие, но только уже с применением, как мы квалифицировали, вспомогательных средств и битьем окон, вот тут нам и удалось вычислить окончательно и даже изолировать группу зачинщиков из наиболее активно действующих против милиции преступных элементов.

—   Понятно, так и укажем, — кивнул Турецкий, записывая. — Хочу уточнить: вы имели в виду женщин, да?

—   А чего — женщины? Они дрались, между прочим, так, что не всякий мужик устоит! Врачи потом зафиксировали у пострадавших многочисленные ссадины, порезы и целый ряд других следов насильственных действий.

—   Простите, врачи где это фиксировали? — без тени улыбки, почти наивным тоном спросил Турецкий. — Прямо там же, на столах следственных кабинетов в И ВС, где ваши молодцы насиловали тех женщин, да? Или уже когда женщин отпустили, пригрозив им публичным позором? Уточните, пожалуйста.

Турецкий опустил глаза к протоколу, готовый записывать ответ, и услышал напряженное сопение подполковника.

—Да, Павел Петрович, и еще, не сочтите За труд, списочек тех лиц, которые конкретно допрашивали женщин, тоже мне представьте. Уж они-то вам хорошо известны. А то рассказывают, будто ваши доморощенные дознаватели в последнее время работали исключительно в масках, и потому трудно определить, кто из них отличился больше других. Однако с достаточной определенностью сегодня уже можно сказать об одном, довольно рослом сержанте с золотыми фиксами во рту...

Турецкий в упор, открытым и бесхитростным взглядом уставился на Затырина и успел заметить метнувшуюся у того в глазах растерянность.

Этот тип, которого накануне видел здесь, в кабинете, Александр Борисович, снова всплыл в заявлениях, полученных Турецким от Гали Романовой. Он оказался наиболее активным участником насилий в И ВС, куда доставили женщин, задержанных на митинге под окнами администрации, и затем также верховодил, когда с девчонками «разбирались».

— Так вот, — продолжил Турецкий, сделав вид, что ничего не заметил, — этот сержант зафиксирован в нескольких заявлениях от женщин. Надо понимать, так он, видимо, мстил за свою стертую об асфальт физиономию, да? Ладно, и о нем поговорим отдельно. А теперь давайте, Павел Петрович, о делах, которые с вашей подачи возбудила прокуратура. Я слушаю вас. И записываю...

Собственно, писать было нечего. Это Турецкий таким образом изводил подполковника.

Побывавший еще вчера у Керимова Володя Поремский уже сообщил, что прокурор межрайонной прокуратуры выбрал хитрую и в некотором смысле не слишком опасную для себя тактику. В отличие, скажем, от Затырина, человека, вероятно, излишне самонадеянного и недальновидного, Керимов не выбрасывал заявления граждан в корзину, а приказал складывать их в одну папочку. Уголовные дела по ним не возбуждались, потому что у «якобы пострадавших» пока не хватало убедительных доказательств, подтверждающих факты учиненного над ними насилия.

Врачам, например, местной клиники, как уже знал Турецкий из показаний, собранных правозащитницами госпожи Тимофеевой, было категорически предписано руководством города не фиксировать следов избиений и вообще ранений у населения, относя их к обычным бытовым травмам. Шел, споткнулся, упал. Необходимую врачебную помощь оказывать можно сколько угодно, однако какие-либо официальные документы на этот счет выдавать на руки пострадавшим категорически запрещалось. А нет документа — нет и дела.

Кроме того, и с собственными свидетелями у этих «мнимых пострадавших» было туго. Большинство из таких свидетелей сами оказывались в той или иной степени причастными к беспорядкам и, значит, не могли нарисовать следствию объективную картину происшедших событий. А те полтора десятка мужчин, которые были задержаны в момент их «безобразных бесчинств при нападении на здание администрации», — с ними никаких трудных проблем не возникло. Еще во время стычки были профессионально зафиксированы с помощью видеозаписи камни в их руках, палки, остервенелые лица и прочее, что являлось наглядным доказательством их вины. А виноватый где должен находиться? Правильно, в следственном изоляторе.

Вот так мило и доходчиво объяснял Иннокентий Мурадович молодому следователю-москвичу ситуацию в городе. И показывал папки с возбужденными делами по целому букету статей Уголовного кодекса. Тут тебе и предварительный сговор, и хулиганство, и организация массовых беспорядков, и призывы к активному неподчинению законным требованиям представителей власти, и умышленное причинение разной степени тяжести вреда здоровью. Уголовные дела в отношении этих граждан расследуются, всем им, без исключения, уже выдвинуты соответствующие обвинения. Так что здесь события происходят в жестких рамках российской законности.

Формально Керимов был прав. И он чувствовал эту свою правоту. А вот Затырин подобным отношением к делу похвастаться не мог. Именно поэтому и выбрал его своей мишенью Александр Борисович.

Турецкий отчетливо представлял себе этот тип людей — наглых и самоуверенных, по причине абсолютной их веры в полную поддержку со стороны начальства, и жалко трусливых, когда такая уверенность вдруг способна в одночасье разрушиться. Вот тут полная катастрофа, но загнанный в угол зверь может оказаться опасным для других и продемонстрировать необычайную ярость. Значит, надо держать его в таком напряженном состоянии, чтобы у него постоянно возникали только мысли о спасении собственной шкуры, но никак не о встречном нападении. И снаряды тоже должны ложиться все время рядом, в самой непосредственной близости, но не точно попадать по цели, оставляя при этом надежду, что, мол, глядишь, и пронесет. Вот это ощущение «глядишь — пронесет» как бы исподволь и поддерживал в подполковнике Александр Борисович. И не столько обвинял его и сотрудников милиции в нерадивости, сколько сетовал на то, что «так получилось». Вроде это и ему совершенно ни к чему, но раз уж так легли карты, никуда не денешься, приходится копаться, выказывая при этом определенное сочувствие людям, подобным господину подполковнику.

Плавится душа, когда ты чувствуешь, что тебя охотно призывают в соучастники, сам исполняешься доверием, и уже никаких сомнений не остается в том, что пронесет нелегкая. А что начальство строгое, так на то оно и есть начальство, нельзя ему без строгости. Главное же, что оно все понимает...

Такая задача была у Турецкого в отношении Затырина, и тот явно покупался на мягкий тон московского прокурора. И совсем подполковнику не приходило в голову, что, принимая сочувствующий тон Турецкого, он даже не замечает, как жестко и ловко вбивается клин между ним и остальной городской властью. Еще немного — и те с охотой продадут Затырина, как только поймут, что он всех их невольно тянет за собой на дно, к той неприятной и тяжкой ответственности, которая неизвестно к какому финалу еще приведет.

Вот для чего, собственно, и нужен был теперь небольшой пикничок Александру Борисовичу. Вот где все и должно было в определенный момент стать на свои места. Ну а когда в стене крепости появятся первые серьезные пробоины, против массированного огня уже никакая сила не устоит.

Только Павел Петрович ни в стратегии, ни в тактике ведения боевых действий не был силен и воспринимал вопросы Александра Борисовича как способ прощупывания надежности его, Затырина, позиций, чтобы в конечном счете Генеральная прокуратура, в лице того же Турецкого, могла, не поднимая крутой волны, привести все к общему знаменателю. Хотелось Затырину в это верить.

Итак, ничего нового о том, что ему уже было известно, Турецкий не выяснил. Но он продолжал важно кивать, вводя тем самым подполковника в заблуждение. И обрадовался звонку Гали Романовой, которая оторвала его от этого поднадоевшего уже порядком занятия.

—   Александр Борисович! Извините, если отрываю, но девочка уперлась. Она говорит, что будет отвечать только самому главному прокурору, а остальным она больше не верит. Ее тут уже здорово настращали, я могу понять. А сержант тот, который был главным насильником, уже несколько раз навещал ее родителей и рассказывал, что им всем будет, если она вообще раскроет рот. Родители боятся и плачут, уговаривают ее молчать. А она вдруг решилась, но... Ее условия я назвала. Что делать будем?

—   То, что ты и предлагаешь. Я подъеду сейчас, и мы вместе все тщательно запротоколируем. Я ведь правильно тебя понял?

—  Еще как! — восхитилась Галя.

—  Ну так я сейчас здесь, в РУВД, заканчиваю и еду к вам. Подготовь все необходимое. Я имею в виду, чтоб шума не было и никого постороннего...

—   Вам надо уезжать? — сочувственно спросил Затырин. — Жаль, что разговора мы не закончили. У меня еще для вас есть некоторые факты...

—   А мы вернемся к нашей теме, — мягко успокоил подполковника Турецкий, собирая в папку исписанные листы. — Тут, понимаете ли, одна девочка решилась наконец дать показания. Но только лично мне, — он усмехнулся, — как главному прокурору, чувствуете?

Затырин натянуто улыбнулся:

—  И это кто ж такая, если не секрет?

—    Да какой секрет? От вас-то, Павел Петрович? Никаких у меня от вас нет секретов... — как бы задумчиво проговорил Турецкий. — А вот лично к вам у меня будет убедительная встречная просьба. Сделайте так, чтобы этот ваш сержант Степан Малохоев, которого я тут видел вчера, ненароком куда-нибудь не исчез. Не пропал, не испарился. Если он на выезде, разыщите и прикажите срочно явиться сюда. Потому что, когда я вернусь, мы его с вами немедленно... что?., до-про-сим, — вот так и сказал — по складам и по-прежнему задумчиво. — Полагаю, это будет очень важно. Особенно для вас, Павел Петрович.

—   Вы хотели... насчет той девочки? — напомнил подполковник.

—   А-а, Светой ее зовут. Фамилии не знаю, — приветливо кивнул Александр Борисович, покидая кабинет.

Затырин, проводив взглядом Турецкого, долго сам оставался в задумчивости. Затем позвонил дежурному и потребовал прислать к нему Малохоева. Сержант явился так быстро, будто ждал команды.

—   Что там у тебя за девка была? — строго спросил Затырин. — Светой ее зовут.

Сержант неопределенно пожал плечами:

—   Да их там не одна была, товарищ подполковник.

—  Но ее-то помнишь?

—   А чего от нее, жалоба поступила? Не знаю, я их всех, — Малохоев сжал свой кулак-кувалду и потряс перед собой, — предупредил, вряд ли которая захочет.

—   Так вот захотела, — вздохнул Затырин, понимая, что от этого раздолбая он ничего путем не добьется. — Ты вот что, сиди тут, в дежурке, и не отлучайся. Допрос тебе будет. Не все ж мне одному за вас всех отдуваться! Подумай, что говорить будешь. А насилия у нас никакого не было, это все лживые наговоры. Запомни и стой на своем. Иди...

С неожиданной тоской подумал: «Господи, какие же козлы меня окружают!..»