Глава 11
ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ
За окном темнело зимний день короткий. Меркулов щелкнул выключателем, мягкий свет настольной лампы под зеленым абажуром очертил на столе круг, сделав служебное помещение уютным, почти домашним.
Александр наполнил свою рюмочку, капнул в почти полную еще рюмку Меркулова.
— Разве так пьют? — ворчал Турецкий. — Мы с тобой уже больше часа выпиваем, а бутылка еще почти полная. Эх, жаль, Грязнова нет! Просто-таки нарушается кислотно-щелочной баланс. Или, наоборот, не нарушается. Даже не пойму с непривычки.
— Ладно, успеешь еще и нарушить, и восстановить. Давай я тебе чайку свеженького налью. Вот так. Ну-с, рассказывай дальше. Картину продвижения господина Муравьева из варяг в греки ты живописал мастерски. Ярко, крупными мазками. А где факты?
— Теперь по фактам: год девяносто восьмой. Преддефолтные игры с ГКО. Среди участников глава МИБ, то есть Московского инновационного банка, Александр Муравьев и его родной брат, милый нашему сердцу Максим Муравьев.
— На этом народном горе нажились многие чиновники самого высокого ранга, — вздохнул Меркулов.
— Что не отменяет преступного, по сути, характера этой деятельности. Идем дальше. Год девяносто девятый. Фармацевтическая компания «Стас», детище Максима Муравьева, внедряется в сферу обязательного медицинского страхования, и вместе с известной «Рондо», ну та, что «за все заплатит», они контролируют до семидесяти процентов всех медицинских страховых услуг города. И, следовательно, распоряжаются многомиллионными средствами, поступающими на обязательное медицинское страхование москвичей. Попутно в Москве регистрируется акционерное общество открытого типа «Меномед», специализирующееся на оказании медицинских услуг. Частная клиника, попросту говоря. И вот богатейшая компания «Стас» ни с того ни с сего выплачивает «Меномеду» почти миллион долларов на реконструкцию здания клиники, которая не имеет никакого отношения к системе обязательного медицинского страхования. То есть налицо факт нецелевого использования миллиардов рублей Пенсионного фонда, что противоречит действующему законодательству и подлежит уголовной ответственности. И пикантная деталь: в первых учредителях частной клиники «Меномед», столь щедро профинансированной Максимом Юрьевичем Муравьевым, значится он сам. То есть он произвел реконструкцию собственной частной клиники за счет пенсионеров.
— Подожди, подожди! Насколько я помню, по этому поводу был тогда шум и даже дело собирались возбуждать.
— Верно. Но Муравьев быстренько избавился от столь компрометирующей собственности, продал ее. Я лично думаю, подставным лицам. А потом начался скандал с нашим начальником, человеком, похожим на генерального прокурора. И «мелкие» грешки чиновников других ведомств отступили на задний план. Но мы калачи тертые: собака лает, ветер носит, а караван идет. И на Муравьева ребята наши наковыряли еще тогда много интересного.
— Например?
— Например, система распределения льготных лекарств в Москве в том же девяносто восьмом. Тогда Муравьев навязал мэру столицы распределение лекарств для льготников через свою фармацевтическую компанию. И к чему это привело? Компания получала деньги за лекарства от государства. И первым делом брала четыре процента за так называемое «обслуживание», то есть на зарплаты, премии, аренду офисов и так далее. Дальше она проводила конкурс на определение фирмы-дистрибьютера. Или не проводила конкурс, что еще выгоднее. Дистрибьютер закупал лекарства на рынке, оговаривая с ней форму оплаты. В девяносто восьмом году компании платили по счетам через три месяца после поставки лекарства. Значит, фирмы-дистрибьютеры вынуждены были кредитоваться, чтобы купить лекарства. Понятно, что банковский процент при этом включался в стоимость лекарства. А это еще плюс сорок процентов. Потом фирма привозила лекарства на оптовый склад, где их фасовали и распределяли по аптекам, — это еще плюс десять процентов к стоимости. Аптека, как торговое предприятие, накидывала свои тридцать — сорок процентов. Итоговая стоимость лекарства становилась минимум в два раза выше рыночной. Если учесть, что и коммерческий банк, кредитующий дистрибьютера, и оптовые склады, и сеть аптек — все это части одной и той же империи — империи Муравьевых, понятно, куда идут наваренные деньги? А платило за удовольствие московское правительство. Мэр, правда, быстро сориентировался и отказался тогда от услуг предприимчивого чиновника Муравьева. Москва стала закупать льготные лекарства напрямую, на рынке. Но эту песню не задушишь, не убьешь! Спустя пять, лет Муравьев воссоздал свою птицу феникс. Согласно нынешнему закону, льготные лекарства будут закупаться регионами через ФФА. То есть покупать льготные лекарства мы будем у того же господина Муравьева. И опять с накрутками по той же схеме. Навар — более ста процентов. Это только по Москве за текущий год может составить до полутора миллиардов рублей. И опять-таки нецелевое использование средств федерального бюджета. Пять лет лишения свободы. Как минимум!
— Размечтался!
— Вот именно! — горько вздохнул Турецкий и закурил. — Вон сколько материала собрано за восемь лет активной деятельности господина фармацевта, — он потряс папками. — И что? И ничего. Нынче дали команду собирать камни, а завтра дадут отмашку разбрасывать. Дым из трубы, пельмени разлепить, дрова в исходное… Разве не проходили мы этого раньше? С делом Аэрофлота? С другими громкими делами? Надоело так работать, Костя!
— Опять двадцать пять! Налей себе еще стопку, глядишь, полегчает. А у меня еще есть, мне много нельзя.
— Где ж здесь много-то? Ты и тридцати граммов еще не осилил.
— Больше и не нужно. Моя норма теперь такая. Я вот лучше еще «Чайковского» себе налью. А ты на меня не смотри. Ты молодой и здоровый. Ну давай!
Они выпили, взяли по бутерброду.
— Вода камень точит, есть ведь и такая народная мудрость, — задумчиво произнес Меркулов, прихлебывая чай. — Во всяком случае, мы должны делать свою работу. Как говорится, делай что должен — и будь что будет. А что за ним числится? Какое имущество?
— О, наш герой роскоши не чурается. Живет на широкую ногу. Несколько лет тому начал строительство на Рублевке. Шестьдесят соток землицы оттяпал. Выстроил целый дворец в итальянском стиле. Еще один участок присмотрел. Это уже под Питером, в Комарове.
— И что? Сторговались?
— Вроде сторговались. Это, как ты понимаешь, материал свежий — газетные публикации. Но газеты серьезные. Что там еще за ним на сегодняшний день числится — будем проверять. С налоговиками я связался. А девочка-то не зря на Муравьева руку подняла, — без паузы произнес Турецкий.
— Какая девочка? — не включился Меркулов.
— Революционерка. Дарья Устюгова.
— A-а. Ты с ней беседовал?
— А как же! Неужели я не воспользуюсь случаем побывать в СИЗО? Тем более женском? Да это любимое мною времяпрепровождение!
— И как она тебе?
— Хорошая девочка из хорошей семьи. Дед у нее замечательный, как она сама говорит. Академик Бобровников. Физик такой был. Может, ты о нем слышал? Не помнишь?
— Почему — был? Он и сейчас есть. И даже письмо мне написал. Где о себе и напомнил.
— Что ты говоришь? — изумился Турецкий. — Что за письмо?
— Если хочешь, прочти.
Меркулов протянул Турецкому конверт. Тот извлек лист бумаги с набранным на компьютере текстом.
«05.01.05 г. Санкт-Петербург.
Уважаемый Константин Дмитриевич! Извините за беспокойство, за то, что отвлекаю Вас от безусловно важных дел. Я понимаю, как дорого Ваше время, так как сам всегда дорожил каждой минутой, стараясь отдать все силы и все мгновения своей жизни служению Родине. Было бы неуместно и неучтиво распространяться о себе. Вы можете навести необходимые справки, — я всю жизнь был открытым и публичным человеком. Многие достойные люди могут стать моими поручителями. Пишу это потому, что выступаю в данный момент в роли просителя.
В канун Нового года в вашем ведомстве был испорчен праздник. Был совершен противоправный, противозаконный поступок. И мне очень больно сознавать, что этот поступок совершила моя внучка, Дарья Дмитриевна Устюгова.
Не хочу объяснять мотивов этой акции, надеюсь, следствие и суд разберутся во всем, примут во внимание все «за» и «против». Я же обращаюсь с нижайшей просьбой: изменить Даше меру пресечения на подписку о невыезде. Я только что потерял жену, мои дети — дочь и сын — погибли в автокатастрофе. Смерть супруги, с которой мы прожили более полувека, сломила меня. Я остался один, мне восемьдесят лет, и, поверьте, я нуждаюсь в уходе. Я готов переехать в Москву на время проведения предварительного следствия. Я отвечаю собственной честью за то, что Даша будет находиться при мне неотлучно и ни в каких экстремистских выходках более принимать участия не будет. Суд определит меру наказания, но, до того как моя внучка, моя девочка, отправится отбывать его, прошу Вас дать мне возможность побыть с нею. Кто знает, дождусь ли я ее возвращения из мест лишения свободы? Чувствую, что нет.
Понимаю, что мое письмо носит частный характер. Адвокат уже подал ходатайство следователю. Но и опасаюсь, что следствие нацелено на максимальную строгость в отношении Дарьи как члена партии социалистов. Вы — человек весьма уважаемый и авторитетный, — как мне кажется, могли бы повлиять на решение вопроса. Я надеюсь, Вы понимаете, что мотивом хулиганской выходки Даши является обостренное чувство справедливости чистой девочки с незапятнанной совестью. У вас не будет оснований опасаться, что моя внучка злоупотребит доверием следственных органов.
Она человек чести. Я тоже.
Р. S. И не удивляйтесь, что я, незнакомый Вам человек, обращаюсь за помощью именно к Вам.
Москва — город маленький. Молва о достойном уважения служителе Закона расходится куда дальше ее границ. Очень надеюсь на Вашу помощь.
С наилучшими пожеланиями, Юрий Петрович Бобровников».
Турецкий отложил листок.
— Да, сильно написано. А почему именно тебе адресовано все же? — ревниво произнес он. — У нас в прокуратуре много порядочных людей с активной жизненной позицией…
— Например, Сан Борисыч Турецкий, — усмехнулся Меркулов.
— Ну… В том числе и я, не буду лгать, мне это несвойственно. Почему тебе-то?
— Я пытался на этапе следствия повлиять на судьбу ее соратников. Тех, что еще летом устроили погром.
— Я бы им, честно говоря, всем по медали выдал. За отвагу. И что? Что твое вмешательство?
— Как видишь, не помогло. Спецслужбы как с цепи сорвались. Но видимо, кто-то кому-то что-то обо мне рассказал. Вот академик и обратился ко мне, а не к самой яркой звезде Генеральной прокуратуры «важняку» Турецкому. Так ты не завидуй. Давай помоги девушке. Повлияй на следствие в лице следователя Чистопятова… Или Белоногова? Вот черт, запамятовал…
— Я и сам не помню. Нужно в протоколе допроса посмотреть. Ладно, чего уж я буду вмешиваться? Кто я академику? Никто и звать никак. Давай попробуй ты. Повлияй на следствие, выпусти девушку. Временно, правда. А уж если у тебя не получится, я, так и быть, подключусь.
— Ну и нахал же ты, Саня! — рассмеялся Меркулов.
— Зато какой обаятельный! — в тридцать два белоснежных зуба улыбался Турецкий.
— Ладно, Санечка, не будем перья распускать, не перед кем. Мы-то друг другу цену и так знаем, ее преувеличить трудно.
— Совершенно согласен, — кивнул Турецкий. — Ты, да я, да Грязнов Слава — вот она, слава Отечества! — с самым серьезным видом произнес Турецкий. Мужчины переглянулись и рассмеялись.
— А где наш Грязнов? — поинтересовался Меркулов. — Почему твой верный друг не коротает с тобой длинные выходные?
— А он их с Гоголевым коротает.
— С кем?
— С начальником Питерского угрозыска. Виктор нашего Грязнова соблазнил поездкой куда-то в глушь на охоту. Медведя брать собираются.
— Шутишь? Медведи зимой спят, насколько мне известно.
— Ну, значит, лисицу. Или зайца, на худой конец. Кого-нибудь возьмут, это точно! Вячеслав туда сразу после Нового года и дернул. Надоели мы ему. Правда, Виктор и меня приглашал…
— И что же ты?
— Интересно! Как бы я поехал, кто бы тебе всю эту кучу материала проработал? Это раз. Кроме того, Ирина меня нипочем бы не отпустила. Заставила бы ехать в пансионат на четырехразовое питание, отбой в десять вечера, по утрам лыжные прогулки вокруг территории. И ни грамма спиртного! Нет уж, нет уж…
— Так сказал бы, что в командировку едешь, как ты раньше и делал, — подначил товарища Меркулов.
— Знаешь, Костя, лениво стало врать. Старею, видно, — вздохнул Александр.
— Мудреешь, — поправил Меркулов.
— Можно и так. И потом, Ириша ведь женщина невредная, просто боится за меня, за мое здоровье драгоценное. А посему давай по последней за наших близких: за семью, за друзей!
— Возражений нет, — чокнулся Меркулов своей все еще полной рюмочкой.
