12
Владимир Владимирович Яковлев не относил себя к категории особо впечатлительных людей. Однако, подходя к комплексу печально известных на всю страну зданий на Каширке, ощутил все-таки неприязненный холодок где-то в области солнечного сплетения: в памяти невольно всплыли обрывочные фразы из «Ракового корпуса» Солженицына, который прочел когда-то, еще в советские времена, на одном дыхании…
Деваться, однако, было некуда: именно здесь уже второй месяц, как выяснилось, влачил остатки своего существования необходимый ему человек… Валерий Померанцев, говоря о том, что у Яковлева едва ли не лучшая в столице агентурная сеть, был, в общем-то, не так уж далек от истины. Володе понадобилось не более полутора часов, чтобы отыскать бывшего начальника охраны покойного адвоката Дубко, он же Муся Аркан.
Василий Сергеевич Глазырин, в свое время проходивший срочную службу в Афгане и еще там заполучивший ожидаемую кличку Глаз, лежал на Кашир-ке во втором корпусе, в отдельной четырнадцатой палате. Восемь месяцев назад прооперированный по поводу злокачественной опухоли желудка, на сей раз никакой операции он не ожидал. Как пояснил Володе в телефонном разговоре, предварившем этот визит, заведующий отделением, Глазырин проходил здесь курс лучевой терапии. О прогнозах по поводу больного доктор выразился кратко и емко: «Неблагоприятные».
Против Володиных ожиданий палата, в которой лежал Василий Сергеевич, мрачной совсем не выглядела: чистенькая, очень светлая, с витающим в воздухе едва уловимым запахом хвои. Зато одного взгляда на самого больного, лежавшего на высокой койке изголовьем к окну, Яковлеву хватило, чтобы понять — дни Глаза сочтены… Казалось, желтая, как пергамент, кожа Глазырина натянута прямо на череп — настолько он был худ. Глубоко запавшие глаза выражали крайнюю из возможных для человека степень мрачности.
К высокому ложу Василия Сергеевича чья-то заботливая рука заранее придвинула предназначавшийся для посетителей, тоже выше, чем обычный, стул, на котором и пристроился оперативник после того, как поздоровался с обитателем палаты.
На его приветствие Глазырин не ответил, в удостоверение взглянуть тоже не удосужился. Пристально глядя из-под насупленных кустистых бровей на Яковлева, он криво усмехнулся, продемонстрировав подгнившие желтые зубы:
— Давненько ваш брат-менты меня не беспокоили… Кто ж это по мне так соскучился?
— Получается, я… — развел руками Володя и попытался улыбнуться. Попытка явно не удалась, поскольку усмешка Глазырина сделалась еще кривее.
— А я вот тебя и знать не знаю, и видеть не видел, и, честно сказать, никакого желания на то и другое не имею.
Яковлев сочувственно посмотрел на своего недоброжелательного собеседника:
— Отлично вас, Василий Сергеевич, понимаю. И пришел к вам исключительно в расчете, что и вы нас поймете: дело-то касается вашего бывшего подчиненного, убитого давным-давно неизвестно кем… Молодой парень, Павел Петрович Хвостов… если помните, конечно, такого…
Глазырин при последних словах Володи слегка сощурился, взгляд его обострился и сосредоточился на лице следователя.
— С чем, с чем, — произнес он негромко, — а уж с памятью-то у меня пока что все в порядке… А с чего это вы вдруг про Пашку вспомнили?… Тогда вроде и не сильно интересовались, кто его замочил.
— Следствие тогда вели не мы, — покачал головой Яковлев, — и вы правы, судя по документам, велось оно абы как, спустя рукава… — И, поскольку Глаз молчал, продолжая разглядывать Володю, он продолжил: — Ну а что касается причин, по которым мы к этому делу вернулись… Скрывать не стану: недавно совершено убийство, в котором использован тот же способ и то же оружие, что и в случае с Хвостовым…
— Ага… — насмешливо пробормотал Василий. — Небось шишку какую-нибудь замочили? Как же, тут вы сразу засуетились! А когда Пашку положили, — так, мол, ему, отморозку, и надо?
— Ну зачем вы так? — мягко возразил Яковлев. — Я же сказал, следствие не мы вели… Кстати, тем же ножом и тем же способом до этого был убит и ваш бывший шеф Дубко…
— Знаю… — Глазырин внезапно закашлялся, потом нажал какой-то рычажок, отчего изголовье кровати приподнялось под небольшим углом. Теперь Василий Сергеевич полулежал и разглядывал Володю почти в упор. Потом, видимо приняв какое-то решение, он еле заметно покачал головой и заговорил: — Ладно… Скрывать-то мне от вас нечего, а и было бы чего, бояться мне вас нынче поздно. Вон, Костлявая у порога стоит, ждет не дождется своего часа… — Он помолчал. — Что касаемо Аркана и Пашки Хвоста, пробовал я тогда сам маленько поковыряться, да бросил это дело на полпути…
Яковлев посмотрел на Глазырина вопросительно. Тот его отлично понял и скрывать причину, по которой не довел задуманное до конца, не стал.
— У меня еще с Афгана на Костлявую чутье особое было… Проще сказать, чуял я ее как бы шкурой… Ползешь, к примеру, ночью, тропа как тропа, днем всю округу вроде бы прошуровали, все чисто. И вдруг чую — дальше нельзя… Мужики вроде сперва ржали надо мной, да только ржачка их быстро кончилась после того, как те, что, значит, ноль внимания на мое это чутье, либо — в клочья, напоровшись на растяжку, либо — пулей в затылок из засады… Не-а, Костлявая меня там не ловила, здесь, выходит, ждала, чтоб, значит, наверняка…
Он замолк, видимо утомившись, а может, просто предавшись своим афганским воспоминаниям.
— Что же, и когда вы попытались самостоятельно расследовать причины гибели вашего хозяина, а затем и подчиненного, тоже было это самое чутье?
Глазырин кивнул:
— Оно… А затеял я это дело уже после того, как Пашку замочили. Только и успел, что с ребятами побалакать, хотя дало это мало что… Ну а потом, когда без всякой пользы к Вальке смотался, девке его… Вот тут и почуял. Ну и все…
— Несмотря на то что разговор с этой Валей был безрезультатным? — спросил Яковлев.
— С чего ты взял, что разговор был? — усмехнулся Глазырин. — Не было с ней у меня никакого разговора: Валька его ноги сделала, слиняла, даже на похороны женишка не явилась… Видать, было ей чего бояться, коли свалила в неизвестном направлении, даже мамашке своей не сказала куда… Я б ее, конечно, нашел, но как раз тут и почуял, чем эти поиски лично для меня закончатся…
— Значит, даже матери не сказала? — усомнился Володя.
— Зря сомневаешься. — Глазырин снова закашлялся. — Придется тебе, мент, мне на слово поверить: не знала… Собеседовать я умею… умел то есть… Не то что старуха гнилая, а и дуб здоровенный в те времена у меня из лгуна честнейшим парнем становился, без всяких ваших детекторов вранья… Уж поверь!..
Яковлев поверил.
— А как фамилия этой Валентины была, помните?
— Тут и помнить нечего — Иванова, коих в нашем отечестве, как воробьев нестреляных… А вот что касаемо адреска — нате вам, пожалуйста, глядишь, и доберетесь до девки, в отличие от меня, а там и вытянете из нее, по какой такой причине свалила в свое время… — Он покосился на Володю и поинтересовался: — У тя че, память особенная, что не пишешь за мной?
Володя улыбнулся и, поколебавшись, извлек из внутреннего кармана пиджака свой диктофон.
— Гляди-ка, надо же… Я и не углядел… Ладно, мент, вот тебе адресок, у меня-то с памятью все в порядке… Значит, в Сокольниках это, от метро плюхать на автобусе не меньше получаса, а дальше, значит, улица Вторая Колокольная, дом десять, а квартира двадцать… Или у тебя колеса?
— Если это можно, с вашей точки зрения, назвать «колесами», то да, — усмехнулся Яковлев, выключая диктофон.
Глазырин насмешливо поглядел на оперативника:
— Выходит, как были вы нищетрясами, так и остались… Правду говорят, что у вас в ментовках либо хмыри-взяточники трудятся на свою собственную пузу, либо блаженные… Ты-то у нас кто будешь?
— Я сам по себе, — усмехнулся Яковлев. — А что?
— Значит, блаженный, — с некоторым удовлетворением кивнул Василий. — Ну и дурак… О старости да смерти не думаешь…
— Вы, выходит, думали? — Володя слез со стула.
— А сам не видишь? Думаешь, у меня задарма здесь отдельная палата, лежанка с кнопками и ласковая медсестричка?… Да и доктора всей душой…
— Я об этом вообще как-то не думал, — усмехнулся опер. — И спасибо вам, Василий Сергеевич, за взаимопонимание… Вы мне и вправду помогли!
— Наше вам с кисточкой, — буркнул Глазырин и прикрыл веки.
А Владимир Владимирович, стараясь двигаться как можно бесшумнее, покинул залитую закатным солнцем палату, по каким-то причинам испытывая чувство вины, неизвестно откуда взявшееся. По адресу, который назвал ему бывший начальник Аркановой охраны, он намеревался побывать еще сегодня.
Примерно в это же время Александр Борисович Турецкий в компании со своим другом генералом Грязновым самым тщательным образом изучал второй факс, полученный от Патрика Вутерву-да: первый, впрочем, тоже находился на Сашином столе, за которым они оба пристроились.
— Та-ак. — Вячеслав Иванович вслед за Турецким успел вооружиться ручкой и бумагой. — Значит, давай-ка с самого начала пробежимся по основным моментам, начиная с его капитальца!
— Погоди, Слав… — Саша потер пальцами виски. — Что-то я никак не соображу, какая доля этой охренительной суммы принадлежит лично Леониду Славскому?
— У тебя, я вижу, с математикой по-прежнему нелады, — хохотнул Грязнов. — Чего тут считать-то? Вот, гляди: капитал в соответствии с документами ихними, нарытыми твоим уникальным Патриком, распределяется так же, как и доходы от самой фирмы, к слову сказать, неуклонно растущие. То бишь половина принадлежит действительно
Славскому, сорок процентов супруге и десять ее папаше, как утверждает Вутервуд, и без того мультимиллионеру. Я бы сказал, что даже при этих условиях и наш фигурант тоже мультимиллионер.
— То есть если девятьсот восемьдесят миллионов поделить пополам, получится?…
— Четыреста девяносто, Саня, получится… А?… Лично я и вообразить такую сумму не могу, а ты?
— А для меня она существует как величина отвлеченная, — улыбнулся Турецкий. — Интересна исключительно в применении к нынешней ситуации… Значит, вторая половина, принадлежащая супруге и этому «мульти-пульти», не в счет, я верно понял?
— Верно, — кивнул генерал и вздохнул: — Так ведь не в рублях, а в долларах… Я потому и говорю, что невообразимо…
— Слушай, ты дальше-то можешь посчитать? Наш юрист утверждает, что «Соглашение» может касаться исключительно половины капитала, принадлежащей лично Славскому… Давай, прикидываем дальше!
— Ну давай… Значит, вначале смотрим вариант, при котором все четверо живы-здоровы и получают свои миллионы в равных долях. Это… сейчас… — Вячеслав Иванович замолк не более чем на пару секунд, — по сто двадцать два миллиона с половиной…
Сан Борисыч смотрел на своего друга с нескрываемым восхищением: считать в уме с такой скоростью, деля даже вроде бы простые числа, с его точки зрения, было высшим классом!
— Теперь смотрим нынешний вариант — сумма делится всего-то между двоими. Тут, надеюсь, уж и ты не хуже моего высчитаешь: по двести сорок пять миллионов на нос… Я бы сказал, недурственно! Прямая выгода, но, к несчастью, тоже для обоих… пока.
— Ты все-таки думаешь, что цель приезда Слав-ского — угробить еще и Банникова? — задумчиво поинтересовался Турецкий. — В том смысле — лично поприсутствовать при…
— За такие деньги некоторые родных мать-отца гробили, — вздохнул Вячеслав Иванович. — «Се-лявуха», будь она неладна…
— Неужели, Слав, у нас с тобой в наличии второй на нашей памяти «заказняк» из-за моря?…
— Там, помнится, баба фигурировала, — ответил Грязнов.
— Чем черт не шутит, может, и тут супружница подсуетилась? — Саша пожал плечами. — Понимаешь, если бы заказчиком выступал Славский, вряд ли бы он… В общем, причин, по которым он сюда катит, не вижу… А ты? Ведь первые две операции по уничтожению претендентов на его карман пока что сошли киллеру с рук!
— А я вот эту причину вижу, — возразил Слава.
— Думаешь, бесследно пропавшее для заказчика само «Соглашение»? — кивнул Турецкий. — Согласись, как-то неубедительно… Ну ладно, а что там насчет супруги?
— Отзванивай своему Патрику, пусть займется дамочкой отдельно, слишком мало информации, чтобы что-то думать… Ну разве что, если, как утверждает Банников, насчет дележа дохода от фирмы они со Славским вроде бы тоже договорились…
— Да, тут многое зависит от того, сумеет ли Патрик нарыть информацию о частной жизни супругов… — Александр Борисович согласно кивнул. — Допустим, пара они любящая и дружная, карман общий… Тогда получается, что любой дележ капитала бьет и по карману жены…
— Сам знаешь, в Штатах такое дело — большая редкость, — возразил Слава. — Это мы дураки-простаки, деньги общие, в шкафу в коробке из-под сандалий лежат… Там у них дружба — дружбой, любовь — любовью, а табачок всегда врозь!.. Нет, Сань. Если б речь шла только о капитале — одно дело: этой Джине должно быть практически все равно, как ее супруг распорядится своей частью… А вот что касается дохода по акциям, картина рисуется слегка другая.
— Обрисуй! — потребовал Турецкий.
— Щас… — Генерал Грязнов посмотрел на своего друга снисходительно. — Вот гляди: доход от фирмы по преимуществу не добавляется собственно к капиталу, деньги должны работать, верно? Во! Ну, они у них наверняка и работают, за вычетом какой-нибудь, с их точки зрения, малости, отправляются назад в дело, например, для его расширения. И я не думаю, что как раз тут супруги особо считают, чья часть в деле больше, чья — меньше. Здесь-то как раз, в этой самой точке, все как бы общее. Понял?
— Приблизительно… — пробормотал Саша.
— Большое достижение для тебя, молодец! — не удержался Слава. — Ладно, гляди и слушай дальше… Дальше — появляются еще акционеры. Ну, или даже один акционер…
— Понял! — обрадовался Турецкий. — Ей-богу, Слав, понял!.. Получается, теперь Джина, эта его супруга, вполне может почувствовать себя пострадавшей стороной: во всяком случае, ей придется поневоле считать и слегка сокращать свою долю, а долю мужа присоединять исключительно с согласия третьего акционера — Банникова!
— Ты хороший ученик, Саша, — вновь хохотнул Грязнов. — Если дело так и дальше пойдет, глядишь, через пару годиков экономистом станешь!.. Все верно: третий акционер для этой Джины «Лоллобриджиды» — лишний и совсем не маленький напряг! Особенно если учесть, что твой Патрик утверждает, будто она участвует в делах «Розы» на равных с мужем…
— М-да… — Александр Борисович покрутил головой. — С какой стороны ни взгляни, а количество подозреваемых пока что и не думает уменьшаться… Даже если сам Славский вдруг окажется ангелом, случайно залетевшим в нашу форточку, сама она все равно остается… Ладно, давай теперь вместе сформулируем следующую порцию вопросов для Вутервуда…
Но сделать это они не успели. В кабинет Александра Борисовича постучали, и в проеме открывшейся двери возник Померанцев.
— Извините, — немного смешался он при виде Вячеслава Ивановича. — Я не знал, что вы заняты, Наташи в приемной нет, вот я и…
— У тебя что-то срочное? — поморщился Турецкий.
— Вы же сами просили докладывать… Я был у Соркиной, вот и…
— Ладно, входи, — ворчливо буркнул Саша. — Только, если можно, по-быстрому!
Валерий постарался выполнить пожелание шефа как можно лучше, прекрасно понимая, что доложиться «по-быстрому» ему наверняка не даст сам шеф. Так и произошло, едва тот услышал про друга Софьи Эдуардовны.
— Что это за Володечка еще такой, не помнишь? — Турецкий вопросительно повернулся к Вячеславу Ивановичу.
— Как же, как же! — фыркнул тот. — Кто ж этого Володечку, то бишь на самом деле настоящего бандюка Кабула, не помнит, не знает? Правда, в мокрых делах до сих пор замечен не был, хотя, можно сказать, все девяностые по части рэкета равных ему тоже не было… Чем занят сейчас, не в курсе. Если выяснится, что пошел работать в детский сад воспитателем, ни за что не поверю! Несмотря на то что благодаря своему покойному другу Дубко, сколько раз он ни привлекался, столько раз до суда не дошло… Одним словом, дружок, вполне достойный нашего адвокатишки, у них наверняка и какие-то общие делишки были.
— Ты уже все понял? — Турецкий повернулся к Померанцеву.
— Есть, собрать о Кабуле все возможные сведения! И Романову после того, как выполнит задание, бросить на тот же прорыв! — улыбнулся, слегка ерничая, Валерий. — Кстати, а откуда у него такая кличка, если от фамилии, логичнее было бы выбрать погоняло Каблук, например…
— Тебя, должно быть, забыли спросить, когда погоняло лепили, — ворчливо произнес Грязнов. — Насчет кликухи мы особо не интересовались, но вроде бы он в свое время в Афгане был. Может, оттуда. А тебе-то это зачем?
— В нашем деле, Вячеслав Иванович, — подчеркнуто уважительно ответил Валерий, — любая мелочь сгодится… Так нас учит шеф!
Он с уморительной миной, выражавшей полнейшую, вплоть до тупости, преданность, поглядел на Турецкого, за что и был изгнан из начальственного кабинета спустя ровно две секунды.
