Романова сама приехала в следственный изолятор допросить Ахмета Каримова. Ввели худощавого, сутулого парня. Иссиня-черные волосы падали на лоб. Взгляд диковатый, напряженный. Оттопыренные уши краснели, будто их натерли. Скулы и подбородок заросли — не брился, наверное, ни разу за все время, что провел в изоляторах.

Александра Ивановна показала конвойному, чтоб тот снял с парня наручники.

—  Садись, Каримов. — И уставилась на него тяжелым, неподвижным взглядом, как она это умела. — Ну давай, все рассказывай по порядку.

Ахмет посмотрел на женщину-полковника, крупную, с такими колючими глазами, и понял, что перед ней дурочку валять будет непросто, но на всякий случай решил попробовать.

Он заговорил быстро, почти без остановки, нарочно коверкая слова, будто он — башкир — плохо говорит по-русски. Романова слушала его, слушала, да вдруг как рявкнет, он аж в стул от неожиданности вжался.

—  Это перед кем ты здесь комедию ломаешь, а, сукин сын! Ты думаешь, я не знаю, кто ты? Да мне про тебя твой друг Фиксатый уже все давно выложил. Так что сядь прямо и отвечай на вопросы. Где взял оружие — знаю. Откуда стрелял, тоже известно. Спирин рассказал, как ты у него жил, что делал. Говори, где оружие готовили для дела? Кто его тебе принес?

Ахмет молчал. Он быстро соображал: кто такой Фиксатый, он не знал. У Коли была фикса золотая. Может, это его имела в виду полковница? Кто принес? Кто сделал, тот и принес. Но если они взяли Колю— они ж, оказывается, и Спирина, алкаша этого, уже знают, — тогда он им сам должен был про Барона сказать, а раз не сказал?.. А может, лажа это все? Им Спирин мог про Колю наговорить, мол, фиксатый был, вот они и лепят, будто взяли его. А если не взяли?

—   Он и принес, — мрачно выдавил из себя Ахмет.

—   Кто — он?

—   Ну Коля.

—   Николай Омелько? Ты его имеешь в виду? — снова рыкнула на Ахмета полковница.

Романова уже давно выяснила все, что касалось этого покойного Омелько: вор-рецидивист. Считался в законе. Информационно-поисковая система первого спецотдела МВД сразу выдала все сведения. По отпечаткам пальцев — формула. И уже по ней все сведения: кто таков, судимости, когда, за что, адреса и прочая необходимая информация. А у этого была еще наколка: роза с кинжалом, значит, на мокрое дело ходил.

Вон они все про него уже знают. Выходит, у них сидит? .

В общем, так тебе скажу, молодой да красивый, — с наигранной брезгливостью сказала Романова, — «вышка» тебе по всем параметрам светит. Смотри сам, что набрал: хищение и продажа оружия, заказное убийство. Это ты кому другому ври, что в карты выиграл. У нас нынче валюту так запросто в поездах дальнего следования не спускают. Значит, на круг у тебя где-нибудь полтора миллиона было? А оно так примерно и стоит — заказное- то. Видишь, и с этим ясно. Теперь— убил ты не простого мужичка, а крупного босса. Знаешь, что такое «мафия»? Слышал? Так вот, пришил ты серьезного дяденьку. И теперь прямой тебе смысл раскалываться побыстрей, поскольку чистосердечное признание — это всем известно, и рецидивистам, и новичкам вроде тебя, — может как-то на суд повлиять. А так нет, не поможет. Ты пока один был в камере? Ну и хватит, отдохнул. Переведем тебя в общую и забудем. А те бычки, хозяина которых ты пришил, они уже знают, где ты находишься. Везде у них уши. Поэтому не задержишься ты в тюрьме, они с тобой быстро разделаются. Вот и понесут тебя, болезного, в крематорий, а то куда ж еще? Нравится такая перспектива или ты придуряться дальше будешь? Ну давай, я еще маленько подожду да контролера вызову, чтобы забирал тебя к такой-то матери.

Ахмет притих, но мысли в его голове неслись с быстротой шпал, пролетающих под колесами поезда. А ведь не врет, если в общую сунут, да еще намекнут за что, да и намекать не станут, говорят, в тюрьме все и так известно становится, ведь зарежут. Выход нашелся неожиданно — еще маленько потянуть, вроде раскаиваться собираюсь и надо вспомнить, с мыслями собраться, решиться, может, поверят, эх, посоветоваться не с кем! А может, очной ставки с Колей потребовать? Мол, врет он все про меня...

—  Деньги кто принес? — Неожиданный вопрос застал его врасплох, и он механически ответил:

—  Ко... — и прикусил язык.

—  А откуда ж у него лишние миллионы, если он сам недавно вылез после очередной отсидки? А ему кто их для тебя передал?

Чуть не проговорился Ахмет. Но вовремя опомнился. Надо еще подумать: говорить про Барона или молчать как рыба? Кто такой Барон, можно только догадываться. А знать — не дай тебе Боже. Вот Барону действительно наплевать на миллионы, у него их небось и не сочтешь. А квартиры по Москве, а тир какой! Барон — не фуфло какое-нибудь, на «мерседесах» раскатывает. Охрана вон какая! Куда до него Коле-то с его пятью отсидками, как он говорил... И если Барона заложишь, тут уж пиши завещание. А кому теперь писать-то его? Дурак, дурак, такие деньги были! Оружие зачем не бросил, как велели? Жадность сучья сгубила! Нет, надо просить, чтоб еще чуток подумать дали, поканючить, поклянчить — и думать, думать...

—   Молчишь, значит, думаешь, что обманешь судьбу? Нет, не обманешь. Ну давай проси, уговаривай, что хочешь раскаяться, да еще не знаешь, как бы половчей. Чтоб и самому на плаву удержаться, и заказчика твоего не заложить. Да ведь разница невелика — или тебя мирзоевские ребятки, в камере достанут, или заказчик дотянется. Или суд тебе за несознанку «вышку» присудит. Видишь, парень, обложили тебя со всех сторон. Один у тебя выход— чистосердечно. Тогда хоть на малое снисхождение рассчитывать можешь, ну а в колонии — уж как поведешь себя...

—   До утра дайте подумать, — прохрипел Ахмет, совсем потеряв голос.

—   До утра просишь? Ну давай, но смотри мне, врать начнешь, не взыщи — как обещала, так и сделаю.

Романова вызвала контролера и сказала:

—   Уведи его.

А сама отправилась к начальнику СИЗО Геннадию Орехову.

Полковник, увидев Романову, засиял. Он вообще был неплохой мужик, этот Генка, во всяком случае, при нем хоть беспредела в изоляторе не было.

—   Просьба у меня к тебе, начальник, — подмигнула ему по-свойски Романова. — Ты можешь в камеру к моему Каримову сегодня «наседку» сунуть?

—   Очень надо, Александра?

—   Чего б просила?

Ты мой принцип знаешь: тюрьма живет по своим законам. Сделаю.