Кончился март, в городе установилась ровная теплая погода. Народ снял с себя зимние одежды, подсохла грязь на тротуарах, и улицы наполнились приветливыми лицами. Весна вывела на проспекты такое обилие великолепных ножек, прятавшихся еще недавно в длинных одеяниях, что нормальному мужчине стало невмоготу. А если он вынужден, ко всему прочему, брести по одному бесконечному кругу, тогда как? Вообще с ума сойти можно. Примерно такие чувства обуревали Турецкого каждый день, когда он направлялся к метро «Фрунзенская», откуда эскалатор щедро выносил на земную поверхность таких див, неторопливо следующих в свои всякие медицинские и прочие институты, что ему хотелось немедленно, бегом, вернуться домой и прямо как есть, в куртке и сапогах, ринуться в объятия Ирины, в этот час только еще продирающей свои томные синие очи.

Она, кажется, одна и понимала, что он зашел в тупик, и не дергала его, не давала советов, а любила.

У Меркулова, похоже, также окончательно испортился характер: он стал много брюзжать, ходил постоянно недовольный, серый какой-то. То ли старые дырки давали о себе знать, то ли окончательно разладилось ясное вроде бы поначалу дело ГКЧП. И на прокуратуру стали теперь давить со всех сторон, предлагая похерить, наконец, это дело, ведь стариков судить — себя не уважать. Кем бы они ни были, а Лефортово уже само по себе крепко наказало их. Болеют, ни черта читать не могут, с делом знакомятся в час по чайной ложке, адвокаты соревнуются с прессой в миролюбии. С другой стороны, нет-нет да вспыхнут вдруг ожесточение и непримиримость, проповедуемые — кто бы мог подумать! — недавними «инженерами человеческих душ», а ныне рьяными политиками, распределяющими привилегии, против которых еще сами недавно метали громы и молнии. Все перепуталось в этом мире. И Костя, тщательно вникая только в «факты и обстоятельства», но понимая, что сам будущий процесс станет очередной политической игрой, и не больше, тяготился своим высоким положением и жаждал нормальной работы, о которой теперь ему приходилось только мечтать.

Переживал он и за Сашу, побежавшего, как он сам выразился, словно пони по кругу Московского зоопарка. Но пони хоть детей катает, а Турецкий? Он-то — кого?

Накануне вечером собрались они, как обычно, вчетвером — Шура Романова приехала, ну и Саша с Грязновым, обсудить, что делать дальше.

Поиски Молчанова никаких результатов пока не дали. Исчез, как сквозь землю провалился. Оперативники из Самары прочесали весь город и его окрестности, неоднократно допрашивали всех так или иначе причастных к деятельности молчановского концерна, надеясь хоть за что-то зацепиться. Но все было тщетно. Испарился человек. А дела концерна шли как ни в чем не бывало. Странно все это. Может быть, Молчанов испытал жестокий стресс и забился в какую-то нору, о которой знает лишь узкий круг посвященных? И оттуда продолжает руководить через своих помощников?

Александра Ивановна, как женщина решительная и наделенная определенной властью, предложила объявить розыск, разослать фотографии, припугнуть уголовной ответственностью. И лучше всего в этом смысле начать именно с Самары. Она даже готова была для этой цели временно пожертвовать Грязновым, у которого кроме этого дела было немало и других забот.

Могло показаться странным, что после похорон Мирзоева, когда на кладбище явилось великое множество высоких лиц, проводивших коллегу в последний путь, пропал интерес к дальнейшему расследованию дела об убийстве. Причина тут могла быть одна: несомненно от Олега Деревянко или от кого-то из домашних просочилась информация, что в доме был произведен обыск и изъята богатейшая видеотека, где были запечатлены многие из этой компании. Кто-то, конечно, знал о своих грешках, другие, возможно, и не догадывались прежде, но испуг должен был быть всеобщим. А ну как предадут гласности. Теперь демократия, просочится в прессу и... На всякий роток не накинешь платок.

Словом, буквально несколько дней спустя генеральный прокурор приказал дело о порнухе выделить в отдельное производство, доставить все эти кассеты к нему, и больше о них не было сказано ни слова. Лично Меркулову генеральный вполне доверительно сообщил, хотя вовсе и не обязан был объяснять ни свои мысли, ни действия, что на верхах власти в настоящий момент сочтено преждевременным и нецелесообразным какое-либо упоминание об этих вещественных доказательствах. Доказательствах чего? Да нет, просто смешно и глупо компрометировать ряд уважаемых лиц, которые не далее как полгода назад вместе с российским Президентом защищали на баррикадах... ну что, неужели не ясно? И если некоторые из них по злой воле и с явно провокационными целями оказались случайно запечатленными на этих гнусных документах, то тем хуже для документов.

Конечно, иначе зачем было брать власть в свои руки!

Однако допросы Сучкова и Дергунова провести удалось. Они сами пошли навстречу, будучи уверенными, что на кассетах не зафиксированы. И пошли, скорее всего для того, чтобы выяснить, что еще известно следствию. В практическом же плане эти допросы ничего нового не дали. Хотя, с другой стороны, как посмотреть.

При обсуждении этого варианта Турецкий предложил на рассмотрение «мозгового центра» следующую версию.

Мы давно говорим, что у нас существует мафия. Партийно-правительственная, как сейчас любят называть все советские правительства от ленинского до горбачевского; торговая — тут объяснять не надо; масса более мелких, так сказать отраслевых, но они все не сами по себе; воровская, объединяющая уголовный мир со всеми ворами в законе, общаком и так далее; наконец, чиновничья мафия, от которой нет спокойного житья ни одной из вышеперечисленных, а также всем остальным, незамаранным гражданам республики. Но никто не говорил еще о новой, самой страшной мафии — хозяйственной, связанной с тотальным ограблением страны, при которой все остальные мафии и мафийки — всего лишь кончики щупалец, не более. И этой последней и в подметки не годится ни сицилийская мафия, ни там калабрийская ндрангета, ни неаполитанская камора, ни все на свете Аль-Капоне, вместе взятые. Представим себе на минуту, что компания Мирзоева — Молчанова — Дергунова — Сучкова и десятка других, о которых мы узнаем лишь тогда, когда их убьют, — это и есть мозг нашей отечественной мафии. И этот мозг некоторым образом отражен в таком примитивном документе, как список гостей. Честно скажу, я его не изучал именно с этой стороны, а попробовать неплохо бы. Правда, для этого придется задействовать всю розыскную и следственную силу страны — меньше не получится. И теперь давайте посмотрим: если вдруг их начали отстреливать, значит, появилась иная сила? Которая требует либо передела собственности, либо осуществляет, как это ни смешно в наш век произносить, принципы высшей справедливости. Не так? Граф Монте-Кристо, Робин Гуд, а также ряд других исполнителей, так сказать указаний перста судьбы, — их же имена так и носятся в воздухе! Не замечали? Вот я и подумал: отчего же это в наш прагматический век вдруг в порядке протеста не возникнуть в который уже раз романтической легенде о мстителе? Ну если уж государство не может с ними со всеми справиться, то что остается делать? На Бога надеяться?

Мысль, конечно, интересная, заметил по этому поводу Грязнов. Но если это действительно так, то он готов немедленно уволиться, чтобы не принимать участия в поиске носителя справедливого возмездия.

—  А как же закон, братцы? — возразил на это Меркулов.

И все согласились, что придумано красиво и, возможно, очень похоже на правду, но... это не аргумент для дальнейшего следствия. А ведь версия о мстителе и в самом деле не так уж плохо смотрелась. И Саша думал, что зря друзья-товарищи так легко и просто от нее отказались. Романтично? Да. Заманчиво? Еще бы. А почему не может найтись такая личность, которая попробовала однажды пожить в этом мире по правде, а ей взяли да отрубили желание вот эти самые господа? Каков же вывод? Искать крепко обиженного.

Впрочем, все эти рассуждения о добре-справедливости, добром принце и злом волшебнике — вечная сказка. Но ведь и без нее не могут жить вон уж сколько поколений на земле. Да хоть та же Ирка — рожденный в коммуналке нелепый гусенок, настырный и смешной, превратившийся в та-акую лебедушку! Душа замирает...

Нет, версия не так уж плоха. Пусть и не в духе времени. Но ждать — почему-то был уверен Турецкий — придется недолго. Наверняка в ближайшее время отправится к праотцам еще кто-нибудь из этой же компании. Кто следующий?..

...Самый тщательный поиск, который учинил Грязнов в гостинице «Россия», погнал такую волну, вскрыл совершенно явные и неявные преступления в таком количестве, что их, по правде говоря, хватило бы на сотню уголовных дел.

Начать с того, что здесь можно было чуть ли не годами жить без прописки, отстегивая горничным, дежурным и прочим многочисленным властям-нахлебникам приличные суммы. Местная милиция только разводила руками, но было ясно, что она имеет свой процент. Все это безобразие было предложено собрать в один узел, обобщить и возбудить отдельное уголовное производство.

Славу же интересовал лишь один довольно узкий аспект в этом деле: кто убил Фиксатого, кто его и убийц мог видеть?

По логике выходило так, что в гостиничном номере могла произойти разборка между заказчиком и киллером. Если последним был Фиксатый, то, следовательно, заказали убийство те двое нацменов, которые, по свидетельству ревущей от страха наказания толстухи дежурной по этажу, проживали здесь уже двое суток. Кто такие, откуда — не знал никто. Номер был, оказывается, снят для какого-то бизнесмена из Минска, который, похоже, так и не появился в гостинице. Обычный вариант с подставным лицом. А зафиксированные паспортные данные наверняка списаны с украденного документа, что и очень легко и невозможно проверить, ибо разваливается СССР, нет у него больше ни единого закона, ни единого пространства.

Ну хорошо, это первая версия. Опросив все службы седьмого этажа, где был убит помощник Молчанова, после чего сам Владимир Иванович благополучно исчез, Грязнов смог выяснить лишь одну деталь. Буфетчица, у которой каждый день перед глазами проходят сотни посетителей, почему-то запомнила двоих. Сперва, говорит, один сидел тут, за столиком, вот как раз напротив коридора, и пил ряженку. Это был кавказский человек — грузин, армянин — все они на одно лицо, и долго пил ряженку, хотя явно был не с похмелья. Обычно эти коньяки берут и в номер уносят. А этот — ряженку, бедный, что ли? Тогда как же он в «Россию»-то устроился? Тоже логично.

А потом, когда в коридоре забегали, милиция пришла, говорили, убили там кого-то, к этому кавказцу другой подсел и тоже ряженку стал пить. Чудные, право! А потом они кричать начали, ссориться, и один другому все «козу» в нос тыкал. Ну два пальца. Вот тогда она на них прикрикнула в том смысле, что нечего, мол, тут базарить, не на рынке, чай! И они вдруг стали вежливыми, тихими, извинились и быстро ушли.

Как они выглядели, во что были одеты — на эти вопросы буфетчица худо-бедно ответила, добавив: один помоложе, другой, который постарше, небритый очень. Так вот этот, постарше, сидел, а молодой к нему позже пришел.

Со словесными портретами и описаниями личности Грязнов явился на второй этаж и там допросил горничную, которая в тот злосчастный для себя день не только дежурила, но даже и в номер к ним заходила: у них там какой-то шум был, она стала стучать, они сперва долго не открывали, а потом все-таки открыли, и она увидела сломанную кровать. Стала их ругать, а они... они пообещали все оплатить, а сами убежали, хотя сказали, что будут отдыхать и она может их до следующего дня не беспокоить. А сами — вот же носит земля таких гадов!

Горничная описала жильцов, и ее описания полностью совпали с теми, что дала буфетчица. Убитого же она видела впервые, уже когда его из шкафа вынимали. Вонь здесь стояла — ужас! Все ж закрыто, топят еще, жара. Ой, как вспомнишь!..

На вопрос, как же они поселились тут, горничная категорически заявила, что ничего не знает. Ей направления снизу дают, а ее дело фиксировать эти разнарядки да за порядком следить. Сварливость, которая сразу появилась в ее голосе, едва речь зашла о явных нарушениях, показала, что стоять на своем она будет мертво, если сами убийцы не подтвердят, что она нагло врет. А подтвердить они ничего не смогут, потому как эта милиция только обещает отыскать преступников, а сама ничего не делает, вон и во всех газетах о том пишут.

Чтобы не влезать в дискуссию, Слава сообщил возбужденной горничной, что все материалы следствия, где зафиксированы ее личные нарушения правил распорядка гостиницы, будут переданы следователю, который уже пишет постановление о возбуждении уголовного дела по поводу здешних безобразий, и отвечать о том, чем и как она тут занималась, она будет уже на допросе, куда ее непременно вызовут. И-эх, какой здоровенный ушат помоев получила тут же на свою голову наша доблестная советская милиция, которая, вместо того чтоб убийц да ворье ловить, честным людям жи-и-ить не да-а-ает!.. Но уж эти эмоции Славу никак не трогали.

Сломанная кровать указывала на то, что в номере была драка, в результате которой и произошло убийство. Причем погиб именно убийца, поскольку в его кармане и была обнаружена карточка Молчанова. Значит, его и наняли? Кавказцы? Выходит, это им мешал Молчанов?

И вот тут на Грязнова нашло затмение, которое и привело к озарению, от которого он даже подпрыгнул. Но — по порядку.

Итак, отпечатков пальцев на пистолете не обнаружено. Выстрел был произведен с близкого расстояния, и пистолет тут же брошен под кресло, в котором полулежал помощник Молчанова. Стоп! Помощник, но ведь не сам же Молчанов? А почему речь все время идет о покушении на Молчанова? Откуда эта версия? Да из протокола, составленного по горячим еще следам местным Шерлоком Холмсом. Следователя прокуратуры Молчанов почему-то не дождался. Удрал. Телохранителя оставил отвечать на все вопросы. Итак, версию о покушении выдвинул сам Молчанов. Значит, он знал, за что его хотят укокошить? Причем в один день с Мирзоевым дело-то произошло. Значит, это не просто убийство, а некая демонстрация — расчета, мести, отчего все остальные сразу засуетились, до генерального прокурора вмиг добрались... Вывод: они знают, но никогда не проговорятся.

Таким образом, драму с кровавой развязкой в двести семнадцатом номере гостиницы «Россия» можно было истолковать следующим образом. Киллер, выполнив задание, явился за деньгами. Заказчик (или их было двое) не сошелся в цене с исполнителем. Либо он не выполнил главного условия — не того убил, хотя фотографию клиента имел в кармане. В результате — драка, убийство. Отпечатки пальцев на рукоятке ножа соответствовали многочисленным отпечаткам, найденным в номере, хотя перед уходом эти двое старательно пробовали затереть их полотенцем. Но всего, за что хватался два дня, не упомнишь. Это было бы и смешно. А найти и снять потожировые следы пальцев для специалиста — пара пустяков. А вот отпечатков пальцев Фиксатого нигде обнаружено не было. На пистолете — само собой. Здесь, в гостинице, не обнаружено. Зато на стакане, изъятом у Спири-Поэта, были они чистенькие, словно специально для дактилоскопической карты. Не ошибся лысый судмедэксперт — точно определил. Спирин, которому показали фотографию, тем более. Сняли лишнюю заботу и с сильно уставшей шеи участкового Пал Палыча, у которого отпала нужда искать в своем районе широко известного рецидивиста. Короче, тут все закончилось к всеобщему благополучию.

Но как же быть с затмением и последующим озарением Славы Грязнова? А очень просто. Слава вдруг вспомнил, что Фиксатый привел к Спирину убийцу. Не сам ведь исполнял чей-то заказ, а был, так сказать, посредником. Почему же здесь он вдруг выступил в несвойственной ему роли? А что, если все как раз наоборот? Именно Фиксатый нанял этих кавказцев, вообще-то по описаниям они больше походили на чеченцев или дагестанцев, которых сейчас очень много в Москве. Да и потом, грузины, армяне, не говоря уж об азербайджанцах, которые детей делать умеют, а воевать не умеют, — все это не та публика, которая, по мнению Славы, соглашалась бы на заказные убийства.

Так вот, нанял Фиксатый двух исполнителей, дал им фотографию клиента и договорился о соответствующей оплате. Те, вероятно, перепутали клиента с помощником. Почему? А почему, например, китайцы говорят, что все русские на одно лицо, а мы утверждаем наоборот? Почему никто так и не сумел дать толкового портрета этих двух убийц? Да потому, что для нас они — кавказцы — тоже на одно лицо: черные, горбоносые, небритые и говорят одинаково непонятно. Скажи это чеченцу или ингушу — засмеют. А вот мы для них как раз, не исключено, и смотримся на одно лицо. Поэтому Фиксатый и вручил им фото. Другому можно было бы просто пальцем указать.

Что говорит в пользу этой новой версии? Убили все-таки не того. Поэтому и ссорились они в буфете. И один другому «козу» в нос тыкал.

А что там объясняет Молчанов? Почему произошла ошибка? А произошла она потому, что он сам невольно нарушил привычный порядок вещей. Обычно он сам являлся к Валентине Петровне, а тут впервые, торопясь на совещание (Куда? В Газпром. К кому? К Дергунову), послал помощника. Ну-ка где фотография убитого? Похож мало, но... если в контражуре, да в притемненном номере — почему не похож? Похож. Вот его и шлепнули. А потом наблюдатель мог и самого Молчанова увидеть. Ссориться стали, а затем решили все равно деньги свои взять. Только и Фиксатый не прост оказался. У Мирзоева, видимо, он проверочку-то устроил, и здесь наверняка тоже проверил. Обманули его киллеры. Стали права качать, фотографию он у них мог забрать, а вот гонорар не отдать. Короткая рукопашная, и он с финорезом под лопаткой отправляется в шкаф. А киллеры кавказского происхождения, с гонораром или без него, отправляются к себе «на дно», до следующего раза. Конфликт исчерпан. Мы все знаем. Но никаких концов не имеем. Вторая версия почему-то Славу устраивала больше. Да и вообще, если говорить по правде, хорошо быть сыщиком, который все знает.

Но не может быть Фиксатый заказчиком. Он посредник. Тогда кто же заказчик? А это могут объяснить только связи Фиксатого. На что там намекал господин Турецкий по поводу одного дачного телефончика, который ему по большому блату дал его же собственный прямой начальник? Может бьгть, здесь и кроется отгадка?

За что Слава любил свое руководство, так это за справедливость в поступках и оценках. Выскажи он свое предположение в какой-нибудь другой компании, вообще в другом ведомстве, вполне возможно, тут же нашелся бы желающий лично попробовать свои силы. И соответственно, награды принять и почести. А в этой несчастной шараге тебе же твою собственную инициативу на шею и навесят.

Хорошая версия. Но теперь надо уточнить, что за распорядок имел в виду Молчанов, о котором могут знать, кстати, и его приближенные, так сказать, которые находятся сейчас в Самаре. И второе, не похоже ли это на то, что кто-то шибко грамотный интересуется этим распорядком и на нем строит систему убийств? Словом, молодец Грязнов, действуй!

Слава оформил командировку в Самару. Самолет улетал из Быковского аэропорта совсем рано, в пять утра. Это значит, что на месте он будет около семи, совсем близко к началу рабочего дня. Пока доберешься до города, пока гостиница, то да се, как раз и начнешь со свежей головой. А каково улетать? Последняя электричка уходит из Москвы где-то в час. Значит, сиди себе в аэропорту три часа как полный идиот. Логично спросить: почему, как?

«Генеральная мы прокуратура, в конце концов, или нет?» Турецкий возмутился и потребовал машину. К подъезду. В три часа ночи. Перебьются... Как ни странно, и этот обычно неразрешимый вопрос решился быстро.

Меркулов, узнав, что Турецкий собирается провожать Грязнова в Быково, да еще в три часа ночи, повел носом, словно гетевский хитрый Рейнеке-Лис, и заметил не без ехидцы:

—   Кажется, намечается гнусный междусобойчик с привлечением посторонних лиц?

—   Костя, не будь ханжой! — парировал Турецкий. — Зелен виноград...

—   За что обожаю молодежь — за простоту нравов, — философски заметил Меркулов в пространство. — Но позволю себе надеяться, что проводы Грязнова не превратятся в ночные кошмары твоего обожаемого Адама Козлевича?

Костя намекал на развеселые компании, которые выезжали на «лорендитрихе» в поля, плясали при луне в непотребном виде, после чего Адам Козлевич давал показания следователю. Намек был более чем прозрачен.

—   Костя, мы же все-таки взрослые люди, — заметил Грязнов.

—   Ну там тоже были не дети. А ты, Грязнов, вообще молчи. Совращаешь мне малолетку...

—   Это его, что ли? — удивился Слава, ткнув пальцем в Турецкого.

—   Все-все, дискуссия закончена, товарищи юристы. Надеюсь, ни о каких противозаконных ваших действиях впоследствии информирован не буду. Шурочки на вас не хватает. Она бы вас приструнила. Пошли вон, босяки. Не мешайте работать.

Грязнов и Турецкий со смехом вывалились из кабинета Меркулова, чем привели в некоторое замешательство Клавдию Сергеевну

Турецкий подмигнул ей по-свойски и шепнул Славе:

Вот кого я когда-нибудь уволоку в койку. Представляешь, старик, большой такой воздушный торт-безе, а вокруг много-много взбитых сливок с сахарной пудрой! Тонешь, и тебе сла-а-адко!..

***

Нина взяла манеру таскать на Парковую полные сумки. Это было, конечно, вкусно, но отдавало некоторым, мягко выражаясь, альфонсизмом. О чем Слава весьма недвусмысленно и заявил. Нина хотела было обидеться, но передумала, потому что поняла состояние мужчины, который, даже если родной пистолет продаст, и то не сможет купить для любимой дамы и половины того, что она притаскивает из мирзоевского холодильника. И не его вина, что живет он не в том доме и не на той стороне улицы, где всякие Мирзоевы, а как раз на противоположной. Извечный бег: полицейские и воры, казаки-разбойники, Грязновы и Мирзоевы. Но Наиль дрожал от страха, а Славка — только от страсти. Есть разница. И все равно будет так, как он скажет, но лучше — по ее.

В грязновской квартире она себя чувствовала вполне по-хозяйски и покрикивала на Карину, у которой все почему-то из рук валилось.

—  Чего это ты разволновалась вдруг, подружка? От предчувствия, что ли? Да не ерзай ты, они же хорошие ребята. А в Славку я просто влюблена как ненормальная. Знаешь, чего он выкинул?

Карина наблюдала за Ниной и не узнавала ее. Значит, нужен был какой-то сильный толчок, удар, потрясение, чтоб человек так круто изменился, и не только внутренне, но и внешне. Вот что с человеком свобода-то делает! Не ходит — летает, не говорит — поет! И все — Славка да Славка, помешалась на нем. Есть же, оказывается, счастье...

...сижу я целый день и реву над запиской его этой. Уже поздно было. Слышу, идет. Свет везде зажег. Наконец на кухню зашел и меня увидел. Подходит так спокойненько и ключ мне на цепочке протягивает. «Прости, говорит, утром не сообразил.

Тебе ж, если из квартиры выйти, так обратно никак не войти. Совсем я дурак стал. Здравствуй, котенок». И поцеловал. Знаешь, как я уж потом-то ревела! Ну как дура последняя...

В вагоне метро было тесно.

—   Славка, а у меня не получится, как в том анекдоте? Турецкий оглянулся на стоящих впритык пассажиров и прижался к Славкиному уху: — Одна другую спрашивает: ты когда минет делаешь, глаза мужа видишь? А та отвечает: однажды видела. Делаю минет, а тут он входит.

Грязнов так захохотал, что народ отшатнулся: ненормальный какой-то!

—   А к чему ты? — отсмеявшись, спросил Слава и вытер глаза ладонью.

—   Лежу я, приготовился, а входит Ирка?

—   Как тебе не стыдно!

—   Ну так скажи хоть кто? — настаивал Турецкий.

—   Приедем, увидишь. Тебе точно понравится...

Увидев Нину, Турецкий, во-первых, не узнал ее, а во-вторых, удивился, помня о пристрастии Грязнова к достаточно выразительным женским формам. Впрочем, пристрастия, как и времена, быстро меняются. Очень симпатичная девочка — стройненькая, но без острых углов, и мордашка ничего. Одета хорошо, со вкусом.

Но, зайдя в комнату, онемел. Увидел Карину. Оглянулся на Нину. Потом посмотрел на Славку.

—   У вас, Александр Борисович, — сказала вдруг Нина, — очень выразительный взгляд. Постоянно думающего человека.

Славка прыснул, но постарался все-таки сохранить серьезную мину. Турецкий, наконец, нашел нужный тон:

Ну разыграли! А ведь я вас, Нина, наверное бы так и не узнал, если бы не увидел Карину. А что касается вас, — он с поклоном взял ладонь Карины и элегантно поднес кончики ее пальцев к своим губам, — вас не узнать невозможно. Раз увидел — и на всю жизнь!

—          Вот и хорошо, — констатировала Нина и безапелляционно добавила: — Мужчины — мыть руки и за стол!

Они ушли в ванную. Турецкий закрыл дверь и сказал Грязнову:

—  Ты вообще-то соображаешь, что делаешь?

—          А что тебе не нравится? — намыливая руки, спросил Слава.

—          Такие подставки, старик, весьма опасны. Они ж у нас по делу проходят.

—  Свидетелями. Ну и что?

—  Так ведь неизвестно же, как все еще повернется!

—          Да пусть как хочет, так и крутится. А мы — живые люди.

—  А если свидетели станут соучастниками?

—          Не надо, Саня, — поморщился Грязнов. — Не обижай их. Ты еще очень многого не знаешь, а мне известно.

—  Что, Нина рассказала?

—          А чем она тебе не нравится? Может, я женюсь на ней!

—          Ну это, конечно, твое дело. А мне-то что прикажешь?

—          Ах вон ты о чем! Ты у нас, оказывается, мальчик и не знаешь, как занимаются любовью. Тебе рассказать? Или надо показывать?

—          Да ну тебя к черту! Ситуация... А, теперь уже все равно: было — не было... Конечно, было! И разговаривать не о чем.

Саня, все эти наши служебные условности мне уже вот где. — Грязнов провел себя ногтем по горлу и взял полотенце. — А всякие вшивые законы нарушали и будут нарушать, чем бы они ни грозили.

А тут — какие запреты? Сам подумай. И мой лучше руки. Между прочим, ты Карине нравишься.

—   Ты-то почем знаешь?

—   Профессия, Саня. Сыщик я. Все видеть и знать должен. Да и народ поговаривает. Хотя если уж тебя задавила твоя щепетильность, есть выход. Сразу налево и — за дверь. Придумай себе срочное дело, а я, так и быть, подтвержу.

Турецкий посмотрел на Грязнова как на безнадежно больного человека.

—   Я что, по-твоему, сильно похож на идиота? Чтоб такую бабу упустить? Да я ж сам себе никогда не прощу?.. А потом, зачем же я именно сюда на три ночи заказал машину? Нет, старик, это я просто таким вот образом совесть свою довожу до кондиции, хотя, если честно, чего-то ничто меня не мучает.

—   Давно бы так. Кончай мытье, а то наше отсутствие становится подозрительным. И больше жизни, Саня!

Поначалу Саша и Карина держались несколько скованно, были чересчур вежливы, беседовали исключительно на «вы» и на отвлеченные темы, старательно обходя то, что касалось повода для их знакомства.

Нина же старалась всячески сломать эту напряженность — смеялась, ластилась к Славке, словно демонстрируя: можно и так — целоваться взасос при свидетелях, и пошутить не очень скромно. Словом, вела себя раскованно: вот глядите, я люблю этого человека и хочу его, потерплю еще немного, а потом уведу в другую комнату — и только вы нас и видели! И сидите себе тут, и ведите умные разговоры про Америку, ах-ах!..

Надо было перейти какую-то грань, после чего все покатится само. Но Турецкий, большой мастак по этой части, вдруг растерялся, словно его околдовало присутствие Карины. А она сидела рядом, соблазнительная до чертиков и, главное, доступная — только руку протяни... Ее раскосые черные глаза, матовая кожа и вольно распущенная копна тяжелых черных волос завораживали. Плавное, чуточку ленивое движение рук, высокая грудь, крутой изгиб бедра, круглая открытая коленка — все это, вместе взятое, туго обтянутое переливающейся малиновой тканью, обволакивало Турецкого знойной атмосферой грешных сказок тысячи и одной ночи, в которых величайшие мудрецы и калифы находили высшее отдохновение от государственных дел меж тяжелых бедер медлительных и жарких красавиц, на их пупках, вмещавших, по свидетельству очевидцев, до четырнадцати унций орехового масла...

И когда Турецкий дозрел до быстрого и решительного грехопадения, Карина, словно физически ощутив его желание, вдруг поднялась и сказала, что надо убрать лишнее со стола. Саша, естественно, предложил свою помощь. С кое-какой грязной посудой они вышли на кухню, сложили в раковину тарелки, повернулись друг к другу, и руки их встретились сами. Следом рванулись губы, еще миг — и всему нашлось дело: губы всасывали сладкие соки, руки медленно и жадно приближались к потаенным местам, а глаза требовали немедленного и полного уединения.

Карина изнемогала, и Саша чувствовал это по ее бурному и прерывистому дыханию, по неустойчивому положению ног, искавших опору на ускользающем полу...

А так как фантазия обыкновенного москвича, всю жизнь стесненного коммунальным окружением, простирается не слишком далеко, ибо десятилетиями в качестве самого уединенного места ему предлагалась ванная, именно этот адрес и пришел в распаленную голову Александра. Славкина ванная была просто находкой — просторная и с зеркальной дверью.

Подлинная страсть не замечает неудобств, она жаждет немедленного устранения всех препятствий между предметами вожделения. Недаром же мировая художественная литература пестрит поразительными примерами того, как божественной красоты герцогини в пылу страсти отдавались своим конюхам прямо в зарослях крапивы, не замечая злых укусов на своих благородных ляжках и ягодицах. Желание не любит меры.

Оба созрели до такой степени, когда постороннее просто перестает существовать. Карина решительно обхватила руками раковину, а Саша двумя резкими движениями — вверх и вниз! — обнажил молочно-розовое поле битвы и — в атаку! Теряя уже всякое ощущение реальности происходящего, Карина вдруг увидела сбоку собственное зеркальное отражение во всех изумляющих подробностях, и оно ее заворожило. Это неожиданное переплетение острых физических и зрительных ощущений на пределе сознания доставило им обоим пошлине невыносимое наслаждение. До визга, сладчайшей боли и полного сокрушения бытия. Свет померек в глазах!..

Когда они с некоторой, конечно, неловкостью вернулись в застолье, Нина отреагировала оригинально:

—  Ну ребяты!.. У нас тут люстра качалась — вот это я понимаю!.. Видишь, рыжик, я ж тебе говорила — нет худа без добра!

И поскольку в словах ее была не ирония, а скрытое восхищение и поощрение к дальнейшему, более изощренному действу, Турецкого и Карину оставило напряжение от некоторой неловкости, и все случившееся превратилось в веселую шутку, которую можно и даже нужно повторить, только бы перевести дыхание.

Через короткое время Саша и Карина снова почувствовали неодолимое желание уединиться, и они ушли в соседнюю комнату, оставив хозяину и возможной будущей хозяйке раскладной диван, где, словно того и ждали, немедленно заклубились и закипели свои страсти и стенания.

Карина наслаждалась так, будто каждый миг этой ее жизни был последним — взахлеб, вразлет и вдребезги! Давно не встречал подобного пыла ее партнер.

Это было царское пиршество. Богатое, щедрое, разнообразное и утонченное. Причем всего было с избытком, ибо никакой меры Карина не знала и не желала. Она ежеминутно умирала в его объятиях в муках наслаждения, чтобы немедленно возродиться для новых.

Широкое ватное одеяло, разостланное на полу, стало их борцовским ковром, а может быть, и их планетой, на которой не могло быть победителей, поскольку выигрывали всегда только побежденные.

В два часа ночи, оторвавшись от наслаждений. Турецкий побрел в ванную, чтобы по возможности смыть с себя безумный, возбуждающий запах Карины. А еще через полчаса, оставив позади поле сражения и тоскующих на нем амазонок. Турецкий с Грязновым вышли на улицу, чтобы у водителя не было повода подниматься и звонить в квартиру.

Здесь и состоялся их короткий разговор по душам, потому что обсуждение некоторых проблем в служебной машине равнозначно самоубийству.

—   Я хочу, — начал Слава, — помочь Нине взять за жабры мирзоевскую фирму. Сейчас, знаешь, это модным становится — требовать возмещение за физический и моральный ущерб. А счет у нее к ним вполне приличный. Пусть раскошеливаются.

А вдруг они захотят поступить наоборот? Не забывай: нет человека — нет и проблемы. Старая формула.

—   Привет! А я у нее на что?

—   Ну если вопрос стоит уже в такой плоскости, извини, старик, тебе придется поменять место работы.

—   Вот и я, Саня, к тому же. Понимаешь, в моей ситуации метить на Шурочкино кресло — просто глупо. А повыше — там мне вообще делать нечего. Сыскарь я. И по должности, и по характеру. Жизнь подсказывает: надо когда-то и свое дело начинать.

—   Но при чем тут Нина-то?

—   Так ведь им легче будет пойти ей навстречу, чем обострять отношения. А мы бы с ней потом, скажем, сыскное бюро открыли. Теперь ведь можно. И я некоторых знаю.

—   Ну ребяты, как она у тебя говорит! Вы, я вижу, далеко нацелились. Только, я полагаю, нам надо бы сперва с этими «висяками» разделаться. А то не дадут ни тебе, ни мне дослужить до очередного отпуска, не только до пенсии... А если мы и дальше пойдем такими темпами, как сегодня ночью, да... Сплошной огонь. Вот же сумасшедшая! А как сложена, Славка! — Турецкий даже застонал, снова увидев перед глазами раскосую свою восточную наложницу. — Какое тело!.. Вальпургиева ночь...

—   Во! — кивнул Слава. — Вспомнил.

—   Что именно?

—   Да как ты эту ночь называл. Точно, Вальпургиева.

—   Ну она-то еще у нас впереди. По старому поверью, с тридцатого апреля на первое мая. Все самые роскошные ведьмы мира устраивают себе бал. А ты что, наших имел в виду?

Это ты сейчас не туда глядишь, — опустил Турецкого на землю Грязнов. — Не мое дело, конечно, давать тебе совет именно по этой части, но поскольку на Ирке, как я понимаю, ты не очень собираешься жениться, хоть вокруг-то оглянись тогда: какая рядом красотища пропадает.

—   Это кто же, почему не знаю, как заявил Чапаев?

—   Да Карина же, балда ты. Ты взгляни на нее пошире. Она вдовушка неглупая, богатая, а все остальное сам успел вкусить. Я бы на твоем месте задумался. Тем более что ты, это абсолютно достоверно, в ее вкусе мужик. Не жалко потерять такую?

—   Чему быть, старик, того не миновать. А меня пока другое заботит: все, вплоть до ботинок, почему-то Кариной пахнет. Ее духами. Как домой-то явлюсь?

—   Ты умный, придумаешь. Значит, Нинке скажу, чтоб предупредила ее на будущее. Это верно. У женщин нюх собачий.

—   Ты не прав, Славка, это у собак — женский нюх! Ну закончили, вон и Савельич показался. Кстати, чтоб не возвращаться к теме. Вообще-то ваша с Ниной идея может оказаться разумной. Только нужен очень опытный адвокат. Когда вернешься, мы специально обсудим этот вопрос. Может, и я чем-нибудь помогу, копнем наши старые связи.

Во двор, осветив фарами спящие машины, въехала черная «Волга».

Товарищи юристы уселись на заднем сиденье, и Саша, поздоровавшись с шофером за руку, попросил Савельича доставить их в Быковский аэропорт, и если можно, чуть-чуть раньше, чем самолет начнет разбег...

Приехали неожиданно быстро, наверное, потому, что транспорта в это время мало. Сказав Савельичу — спи, Турецкий с Грязновым пошли оформлять билет. И на это ушло мало времени, поскольку их удостоверения здесь, в «глубокой провинции», еще представляли ценность. До посадки оставалось полтора часа, и Турецкий, чтобы не оставлять друга в одиночестве, нашел буфет, нашел даже младшего лейтенанта, осуществлявшего за ним надзор, после чего буфетчица, искренне исповедуя в душе принципы демократии и равенства, с согласия местной карающей власти, выдала ему бутылку портвейна, две кофейные чашки и шоколад «Аленушка». Лейтенант с удовольствием разделил неожиданную трапезу: выпил чашечку портвейна, вежливо отломил дольку «Аленушки», кинул в рот и, элегантно приложив ладонь к козырьку, пожелал «товарищам полковникам» счастливого рейса.

Они вышли из здания вокзала, подошли к невысокой решетке, ограждающей выход на летное поле, облокотились на нее и закурили.

—   И тем не менее, — Турецкому все казалось, что он не успеет сказать Славе самое главное, — прошу тебя, Грязнов, будь человеком, взгляни на этого труса моими глазами. Ведь он сбежал потому, что наложил полные штаны от страха за свою дорогую, но весьма паскудную жизнь. Он кому-то в своей биографии так нагадил, что понял: ошибку обязательно исправят. Иначе бы жил, как и все мы, под ежедневным дамокловым мечом и был фаталистом. Потому что другого нам и не дано.

—   По его биографии пройти так и так придется, — заметил Слава. — Не забудь матери-начальнице лишний раз ручку лобызнуть. Она дала такую команду местным сыскарям, что те к моему появлению должны бы досье минимум сотни на две страниц положить. Она это умеет, ты же знаешь. Особенно когда разозлится.

Ладно. А ты знаешь, Славка, я тебе как мужик мужику, вот когда их кино смотрел, почему-то все ждал, когда же там Карина появится? Вот же гадство какое! Понять хочу, почему он с ней таким скотом был? Ведь баба-то — конфетка! А впрочем...

Есть такой анекдот. Померла у еврея жена. Ну собрались друзья, стали поминать. Один говорит: Рива была такая красивая, ах! А бывший супруг: да- да, что вы знаете! Второй: она была такая хозяйка! Ну вдовец опять: да-да, что вы знаете! Третий: такая мать! Четвертый: так любила нас, друзей! Пятый, шестой и так далее. А этот все свое: что вы знаете! Наконец встал самый мудрый. Хаим, говорит, да, мы знали твою Риву, она была... и начинает все перечислять сначала. Но ты все время говоришь: что вы знаете! Конечно, ты знаешь ее лучше, чем все мы, вместе взятые. Так скажи нам о ней то, чего мы не знаем, а знаешь один ты! Друзья мои, сказал Хаим, это была такая сволочь!

—   А ты знаешь, — даже не улыбнувшись, сказал Слава, — это очень похоже на правду. Я тоже об этом подумал. Нельзя, понимаешь, написать портрет человека одной черной краской. Но это уже другая философия. А кстати, ты заметил, что ни в чьих показаниях Карина не фигурирует, будто нет ее. Пустое место. Интересно.

—   Слушай, а когда у нас основной-то дележ начался, а?

—   Дележ чего, власти? С февраля семнадцатого.

—   Да нет, — засмеялся удачному ответу Турецкий. — Дележ наших с тобой ресурсов. С начала перестройки или позже? Я имею в виду — открытый, бессовестный.

—   А зачем тебе?

А затем, что этот момент может стать точкой отсчета. Я думаю, не так уж много дел-то было за эти шесть-семь лет, где обязательно должны присутствовать наши фигуранты — в том или ином качестве. Подсудимых, свидетелей, ответчиков... И вообще, пробежаться бы по крупным уголовным и гражданским делам, их состояния не могли на пустом месте, как грибы, вырасти. А значит, были и обидчики. Или обиженные.

—   Ты все про Монте-Кристо?

—   Красивая мечта юности, рыжий! Что ты понимаешь в роскошной жизни...

«Внимание... — пробудилось вдруг радио, — начинается регистрация пассажиров на рейс... Москва — Самара... просим пройти к стойке номер...»

—   Все, Слава, — откачнулся от ограды Турецкий. — Твоя самолетка, однако, паря... Не забудь поинтересоваться, где он любил отдыхать от трудов праведных. Удачи тебе.

—   А ты не забудь о моей просьбе.

Из стеклянного куба аэровокзала Турецкий посмотрел, как на посадку вышла жидкая группа пассажиров и растворила в себе Славу.

—   Ну, твари, — услышал он восхищенный голос Савельича, когда открыл дверцу и бухнулся на заднее сиденье машины. — Нет, вы только послушайте, Александр Борисович, вот сейчас по «Маяку» передали. Убили приехавшего вчера в Лондон управляющего Новороссийской частной судоходной компанией Тарасюка. На какой-то площади подъехали на машине к его автомобилю и расстреляли в упор из автоматов. И спокойно уехали. А грешат опять на чеченцев. Вроде бы им заплатили. Там комментарий был, ну, как обычно. Танкеры, нефть, мафия. И когда мы у себя порядок наведем... Ну что, проводили? Едем домой?

—   А? Ну конечно...

«Та-ак, следующий — Антон Тарасюк. Какой он по счету в списке-то гостей? Ай да Монте-Кристо! И кто же теперь у него на очереди? Интересная получается игра...»

***

Жалко было, конечно, расставаться с красивой версией о графе Монте-Кристо, но дело требовало не фантазий, а фактов. И по дороге домой, благо времени было много, а спать сегодня уже все равно не придется, Саша стал прокручивать иные варианты.

Самым странным и непонятным во всем деле до сих пор оставался для него метод убийства. Изучить распорядок дня, выбрать один и далеко не самый лучший момент, подставить таким образом огромную компанию — а может, как раз этого и добивался наниматель киллера: испугать остальных? Но, по версии Деревянко, если сведения о Мирзоеве он передал сучковскому охраннику, то больше всех и должен был быть заинтересован в смерти Мирзоева именно Сучков? А зачем ему эта смерть? Если они были почти друзьями. Или в их мире понятие «дружба» не существует? Но Сучков постоянно демонстрирует свое самое сердечное отношение к покойному. И Дергунов, кстати. Вызванный же на допрос Кузьмин сразу и без оговорок признался, что спрашивал, интересовался, да, потому что речь тогда шла о том, как Наилю постоянно удавалось сохранять спортивную форму, притом что спортом он абсолютно не занимался. Он и сказал, что все это благодаря жесткому режиму, вон у Олега спроси, он подтвердит. Кузьмин и попросил дать для Сучкова этот распорядок. Записал даже. Только ведь Сергей Поликарпович не в собственном офисе сидит, а на разных заседаниях и не может себе позволить, к примеру, ровно в час дня залечь в холодную ванну, а в четыре пятнадцать, к примеру, пригласить секретаршу прилечь на диван. Так что обсудили в тот раз, посмеялись, да и дело с концом. А что, есть какие-то соображения?

Взор у этого Кузьмина был так чист, а репутация безупречна, опять же по представлению Сучкова, что все дальнейшие поиски в этом направлении с согласия Меркулова решили прекратить.

Оставался еще, правда, неудачливый муж Нины Галактионовны, но эту версию напрочь отвергла она сама, зная характер мужа. Он и искать-то ее толком не решился, куда уж в мстители-то! А зря, между прочим, ежели хиляка в угол загнать, он кусаться начнет. Но здесь, скорее всего, не тот случай.

А вот интересно, как отреагируют на убийство Тарасюка Сучков с Дергуновым? Надо будет обязательно встретиться с кем-нибудь из них, найти повод, уточнить какую-нибудь деталь.

К дому на Фрунзенской набережной они подъехали, когда первые москвичи уже шли на работу. Саша с тоской подумал, что Иринке однажды надоест ждать, когда он явится под утро, чтобы принять душ, сменить рубашку и, поглядев на нее с вожделением, опять умчаться на сутки. Она плюнет и найдет себе мужика с размеренной жизнью, хорошей зарплатой и большой квартирой. Но если однажды так случится, она будет очень и очень не права. Надо будет не забыть сказать ей об этом. А после взять да и позвонить в приемную Меркулова. И сказать так: «Костя, я так заболел, что с Ирки встать не могу!» И Костя обалдеет и ответит: «Дурак ты невоспитанный! Когда ж ты, наконец, на свадьбу-то пригласишь?» А действительно, когда? Ладно, вот кончим это дело и... Что — и? И... Ирина... спит одна, а тебя по Москве черти носят. Все, сегодня вечером... И это окончательно. Твердо.

Тогда Саша еще не знал, что утром, когда он придет на работу... Хотя что значит— утром, когда оно уже наступило! Так вот, когда он явится в свой кабинет, раздастся звонок из Самары, который напрочь перечеркнет все его благие намерения, которые он так старательно приготовил на сегодняшний вечер. И вечером Ирка будет уже провожать его в Домодедовском аэропорту, а в руках Саша будет держать билет до Иркутска. Но это будет только вечером. А он еще не наступил.