Книга: Шестой уровень
Назад: Глава третья РЕБУСЫ И КРОССВОРДЫ
Дальше: Глава пятая НОГИ В РУКИ

Глава четвертая
СОЛИДАРНОСТЬ

– Скажи, а бабы тут у вас на корабле есть? Чего-то я тут ни одной бабы не видел. – Кирюха обсосал индюшачью косточку и, бросив ее на тарелку, открыл банку пива. – Ну чего ты молчишь, чернявенький? Ну хоть слово скажи. Пива хочешь? Или на посту нельзя?
Здоровенный, под два метра ростом, афроамериканец в полевой форме и с пистолетом на поясе стоял у двери и глупо улыбался, кивая каждому Кирюхиному слову.
– А позволь спросить, чего ты все время лыбишься? – Кирюха отпил пива и закурил, откинувшись на кровати. – Тебе так смешно смотреть на раненого русского моряка? Да как тебе не стыдно, ты же тоже пролетарий, как и я. Разве твоих предков всю жизнь не угнетали? Разве не горбатились они на плантатора за маисовую лепешку? Афроамериканец опять закивал.
– Ну вот видишь, – обрадовался Кирюха. – А где же тогда твоя солидарность? Или это ты у япошек вежливости нахватался? Они. тоже все время лыбятся. Нам даже полицейские улыбались приветливо, когда руки крутили.
Охранник опять кивнул.
– Ну вот видишь. – Кирюха вздохнул, – Негр, а ведешь себя, как какой-то япошка. Нехорошо.
Болтал Кирюха просто так, от нечего делать. Все равно заняться было нечем. В тот же день, как только остальные драпанули, ему выставили охрану. Один стражник в комнате, второй снаружи. Три раза в день приходил врач осматривать ногу, четыре раза в день кормили. Кормили сытно, вкусно, как на убой.
И все.
Два раза приходил какой-то хмырь, пытался допрашивать на каком-то жутко правильном русском языке, да так и ушел ни с чем.
– Слушай, а тебя как зовут? – спросил Кирюха. – Зовут как? Сэм? Том? Джон?
Афроамериканец продолжал улыбаться.
– Меня, – он ткнул пальцем в грудь, – меня зовут Кирюха. Кирюха. Как это по-вашему. Кир?
– Oh! Understand! – радостно закивал охранник. – Your name is Kirill. Yes, may be Kir.
– Да-да, май нейм, – облегченно вздохнул Кирюха. – А твой нейм как? Ты. Как тебя мамка в детстве называла? – Он ткнул пальцем охраннику в грудь.
– My name is Peter.
– Петя, значит. Ну будем знакомы, сержант. – Кирюха с трудом поднялся в кровати и протянул Питеру руку. – Давай пять!
Но Питер вдруг перестал улыбаться, и его рука недвусмысленно легла на кобуру с пистолетом.
– Все, понял. Дальше можешь не продолжать. – Кирюха вздохнул и снова лег. – Как говорил один умный человек, рукопожатия отменяются. Только ты, товарищ угнетенный негр, учти – я от вас все равно убегу. Сашка с братвой вам задницу хорошо надрали. Так ты что ж думаешь, что я не смогу? Да как два пальца об асфальт. Афроамериканец опять заулыбался и закивал.
– Смейся, смейся. – Кирюха вдруг запел. – Смейся паяц над разбитой любовью… А еще хотел тебя спросить – ты артистку Алферову знаешь? Ирина. Краси-ивая… Не знаешь, ясно. Куда уж вам. У вас таких нет.
Убежать было трудно. Было даже, можно сказать, почти невозможно. Но оставаться здесь Кирюхе все равно было нельзя. Потому что наши за него никакого выкупа платить не будут и обменов никаких тоже устраивать не будут. Сразу ведь предупредили – чуть что, мы вас не знаем и знать не хотим. Выкручивайтесь сами. А лучше не попадайтесь.
А Кирюха вот попался. И теперь должен выкручиваться сам. Потому что американцы его тоже просто так не отпустят. Как поймут, что ничего из него вытащить не удастся, так он для них станет просто костью в горле. Если отпустить – растрезвонит всей международной общественности о зверствах американской военщины. А держать просто так тоже без толку. Поэтому он или утонет в пьяном виде, или на машине разобьется. Ну, в лучшем случае закончит жизнь в одиночной камере окружной тюрьмы какого-нибудь штата.
Поэтому надо бежать. Надо бежать во что бы то ни стало. Через «не могу».
Но как? Можно вырубить этого улыбчивого Петю и выбраться из каюты. Если уж очень повезет и удастся вырубить охранника в коридоре, то, может быть, удастся выбраться на верхнюю палубу. Если уж случится такое чудо и его никто не остановит, можно будет со своей больной ногой сигануть за борт.
И вот она, свобода. Плыви, Кирюха, на все четыре стороны. Пока не потонешь.
– Нет, братки, я у вас точно загостился. Пора и честь знать. Буду я, Петя, мазать лыжи.
Петя улыбался и кивал. Улыбался и кивал. Улыбался и кивал…
* * *
Это случилось через два дня. Возможность – лучше не придумаешь. Это Кирюха понял, когда Питер пришел охранять его не только с пистолетом, но и с наручниками.
– Что, делегация у вас какая-нибудь? Или в порт приплыли? – поинтересовался Кирюха, когда наручники защелкивали на его запястьях. – Боишься, Петя, что в твою вахту убегу? Ну, в общем, правильно боишься. Я убегу, Петя.
Застегнув наручники за спиной, Питер отошел на свое привычное место.
Кирюха уже вставал. С трудом, но ходил. Поэтому теперь гулял по больничной каюте, чтобы разработать больную ногу побыстрее.
Сквозь маленький иллюминатор ничего нельзя было разглядеть, кроме кусочка голубого неба и клочка воды. Да и не стоило всматриваться внимательно, чтобы не заставлять волноваться охрану.
– Ну ты бы мне про семью свою что-нибудь рассказал, про маму с папой. – Ничего не увидев за окном, Кирюха принялся прохаживаться по каюте. – Ну или хоть песенку какую-нибудь спой. А то ты всё время молчишь, а я перед тобой выступаю, как мартышка в цирке. Это, в конце концов, невежливо.
Но охранник все равно молчал.
– Ну не хочешь говорить – не надо. – Теперь нужно незаметно снять наручники. Когда-то Кирюха делал это на спор за три минуты. Но это было давно, еще в учебке. А получится ли теперь…
– Слушай, а давай мы с тобой в города поиграем…
Для этого нужно вывихнуть из сустава большой палец. Не очень приятно. Даже, можно сказать, больно.
– А-а-амстердам…
Палец с хрустом выскакивает. Боль такая, что еле удается сдержать слезы.
– Ну, чего ты молчишь? Теперь твоя очередь. На эм.
Ну, давай…
Выскочить-то палец выскочил, но рука пролезать все равно не хочет. Огрубели за последние годы ручонки, огрубели. Смазать бы чем-нибудь.
– Ну скажи Москва, Мехико, Монреаль, Можайск. Что-нибудь скажи. Не лыбься так – зубы простудишь.
На столе остатки еды, немного сливочного маргарина в масленке. Сволочи, питаются всякой дрянью, здоровье от холестерина берегут. Но для того чтобы руку смазать, сгодится.
– Значит, в города ты не хочешь играть? – Кирюха уселся на стол, загородив -собой масленку. – Ну хорошо, а во что хочешь? Ну поговори ты со мной хоть немного, нам же совсем чуть-чуть вместе осталось. Я вот артистке Алферовой буду хвастаться, что с настоящим американским негром разговаривал.
Смазанная маслом рука постепенно начала вылезать из стального обруча. Медленно, больно, по миллиметру. Кирюхе казалось, что он вынимает руку не только из наручника, но и из кожи.
А охранник улыбался и кивал.
– Судя по тому, что ты не в парадной форме, на корабле ничего не происходит. Значит, никакая высокая комиссия к вам не заявилась. Значит, мы куда-то причалили? Ну признайся, будь человеком.
За окном по-прежнему ничего не видно. Только…
– Ну вот, так я и думал. – Кирюха улыбнулся. – У вас с чистотой, значит, дело тоже хреново обстоит.
Прямо под окном, переливаясь всеми цветами радуги, по воде проплыло огромное мазутное пятно. Причем плыло оно не от корабля, а к нему.
– Значит, мы в порту, – констатировал Кирюха. –
Пора бы выгружаться. Ну что, присядем на дорожку?
Рука наконец вылезла из наручника. Кирюха присел на край стола и нащупал тяжелую поварешку, которой ему наливали в тарелку суп;
– Знаешь что, Петя, – сказал он, приветливо улыбаясь. – Одно мне в вас, в неграх, нравится. И знаешь что?
Поварешка гулко стукнула о лоб охранника. От неожиданности тот шарахнулся назад и влепился затылком в стену. Тихонько охнул и сполз на пол.
– На вас синяков не видно. Вот что хорошо. – Кирюха отбросил поварешку в сторону и расстегнул кобуру охранника.
Но никакого пистолета там не оказалось. Только электрошок.
– Вот, блин, – ругнулся он. – Ну ладно, тоже ничего.
Сгодится.
Ключей у Питера никаких не было, дверь запирали снаружи.
– Слушай, а я че-то ни разу не видел, чтоб ты в туалет ходил. Стоишь тут по четыре часа, и ничего. Вы что, на узелок завязываете?
Дверь открылась после первого же стука. Кирюха резко выбросил в темноту руку с электрошоком и нажал на кнопку. Раздался тихий треск, и что-то повалилось на пол.
– Ты смотри, попал. Надо же, попал.
Охранник лежал у самых дверей. Кирюха схватил его за ноги, быстро втащил в каюту, отыскал в кармане ключи от наручников и снял их с руки.
– Вы тут вместе немного полежите, хорошо? – пробормотал он и сковал охранникам ноги. – Немножко неудобно, но ничего, мне за вас спокойнее будет. Ну все, пока. Привет начальству. Приятно было познакомиться.
В коридоре никого не было. Кирюха запер дверь и быстро заковылял к выходу. Дорогу до палубы он помнил отлично.
– Прямо, налево, направо, вверх, прямо, вверх, направо, прямо, – бормотал он, как заклинание. Первый раз пробормотал, когда его несли в каюту, и с тех пор повторял каждый день по нескольку раз, чтобы не забыть.
Жутко болела нога. Только недавно опухоль стала спадать. Теперь наверняка опять раздуется. Но это не важно. Главное – выбраться отсюда. Где искать своих, Кирюха тоже не представлял. Но это тоже не важно. Главное – оказаться на свободе. А для этого нужно сначала выбраться на верхнюю палубу.
– Направо, вверх, прямо, вверх, направо, прямо. Так, кажется, сюда. Только бы никто не попался. Только бы все сидели по норам.
Никто не попался. Почти никто. Только в самом конце коридора, перед дверью, из-под которой выбивался такой яркий, такой долгожданный солнечный свет…
– Что вылупились, гады? Ну давай, подходи, кто первый? – Кирюха сжал в одной руке электрошок, а в другой – топор, сорванный с пожарного щита по дороге.
В ответ щелкнуло четыре затвора. Четверо солдат направили на него свои винтовки.
– Что, напугать меня решили, сволочи?!– заревел вдруг Барковский. – Да срать я хотел на ваши пукалки!
Русские не сдаются, слышали такое выражение?! Да мой дед с топором на танк ходил под Москвой!
Свобода была так близко. Вот за этой дверью, всего в каких-то десяти метрах. От этого сводило скулы и хотелось реветь. И Кирюха заревел:
– Р-разойдись! Убью!
С этими словами он поднял топор и ринулся прямо на охранников.
В ответ раздался всего один выстрел. Сухой и короткий, как треск сломанной ветки. И Кирюха полетел на землю…
– Идиот, в другую не мог? – тихо простонал он, зажимая рукой рану на бедре. – Эта же и так уже дырявая…
– Скажи, а бабы тут у вас на корабле есть? Чего-то я тут ни одной бабы не видел. – Кирюха обсосал индюшачью косточку и, бросив ее на тарелку, открыл банку пива. – Ну чего ты молчишь, чернявенький? Ну хоть слово скажи. Пива хочешь? Или на посту нельзя?
– Нету на корабле никаких баб, – спокойно ответил Питер. – Женщина на корабле – плохая примета. И тебе должно быть стыдно, ты же любишь артистку Алферову.
Минут пять Кирюха не в силах был произнести ни звука, удивленно глазея на афроамериканца, вдруг заговорившего на чистом русском языке.
– А поварешкой я тебя все равно огрел, – сказал он наконец. И закатился громким хохотом…
Назад: Глава третья РЕБУСЫ И КРОССВОРДЫ
Дальше: Глава пятая НОГИ В РУКИ