Рано-рано утром, еще не рассвело, Фридрих проехал через свой компанент, говоря солдатам:

– Враг жесток и опасен. Будьте же беспощадны и вы! Сегодня мы должны забыть о жалости к побежденным…

Теперь, когда все было решено, он не спешил, и баталия началась лишь в девять часов утра. Никто из генералов Пруссии никогда не знал – как откроет Фридрих сражение. Но у короля был давний излюбленный прием, проверенный в викториях.

– Косая атака! – провозгласил он…

Русские священники еще проезжали вдоль рядов своих войск – верхами на лошадях, с хоругвями, кропили воинов водицей с рыжих метелочек. Солдаты вынимали кожаные манерки, наспех делали глоток-другой водки и кричали согласно:

– Виват Россия-а!..

Цорндорф уже горел, разделяя противников. Гусарские эскадроны Фридриха обходили русский лагерь во флангах. Неторопливо переползая через холмы и балки, неумолимо двигался классически четкий прусский строй. Медленно развернулся он в линию боевого порядка.

Над соседним лесом, за которым протекал Одер, радостно взлетели розовые от солнца аисты. В руках полковых тамбурмажоров, небывало вспыхивая, крутились под музыку нарядные штанги – все в бахроме и золоте, в лентах алых, в серебряных кистях.

Дум-ду-ду-дум… Ду-ду-дум! – грохотали барабаны.

Пруссаки подошли ближе, и тогда умолкла страшная молотьба палок по тугим шкурам барабанов. На смену им вдруг тоненько и нежно, почти миролюбиво запели плаксивые гобои:

Ich bin ja, Herr, in deiner Macht…

Но русские стояли тихо – ни возгласа, ни жеста; только перемнется кто-нибудь с ноги на ногу, и тогда противно чавкнет под ногами сырая земля.

Сент-Андре, приглядевшись к прусскому строю, заметил:

– Что ни говори, а зрелище великолепное!..

Фермор только что переставил заново батареи – (фронтом на противника, и лафеты засели в кочках болота. Русские стояли плотной массой, как стенка… Король оторвал от глаз трубу.

– Ого! – сказал он. – Задержите движение инфантерии… Я вижу, что тут ни одно наше ядро не пропадет даром.

Два часа подряд русские нерушимо стояли под свирепым огнем прусской артиллерии. Два часа подряд колотили их ядрами и бомбами. Два часа они пробыли в аду. Случалось, что ядро, ворвавшись в строй, калечило насмерть больше десяти человек сразу. Но когда дым рассеивался, Фридрих видел русские ряды, которые с упрямством непонятным смыкались над павшими.

– Дона, – вскричал король, – ты прав: они напоминают стены! Но мы их защекочем штыками инфантерии…

И вот началась битва. Первым – увы! – собрал манатки сам главнокомандующий русской армии Виллим Фермор. Последний, кто видел его, был венский барон Сент-Андре:

– Стойте, генерал! Куда же вы?

– Если надо, – ответил Фермор, – я добегу хоть до Шведта!

Свита поскакала за ним; убрался в сторону вагенбурга, в лесную тишь, и представитель Вены… Ставка опустела!

Событие – беспримерное в истории мировых войн: армия осталась без командующего, бросившего войска в разгар битвы. Всю власть над сражением, сами того не сознавая, возложили на себя офицеры и рядовые русской армии.

А прусский авангард уже пошел мять ряды. Под пулями и ядрами войска России, оскалясь багинетами, были оттиснуты назад – солдат на солдата, ряд на ряд, колонна на колонну.

– Так их! – хохотал король, упиваясь этим зрелищем. – Прессуйте азиатов. Напирай, парни, чтобы из русских сок брызнул…

Король еще не знал, что против его колоссального опыта и таланта, против его проверенной в боях тактики сейчас на поле Цорндорфа не стоит противник с такой же тактикой. Король не поверил бы, если б ему сейчас сказали, что он вступил в единоборство с армией без командующего… Солдаты и король!

Кто победит?.. Приближался полдень.

В полдень произошло неожиданное: Фридрих через подзорную трубу разглядел бегущих солдат. Это были не русские – это его солдаты спасались бегством. Король видел, как в его железный авангард врубилась русская кавалерия. Следом двинулась русская пехота. Чудовищно! Необъяснимо! Парадоксально! Словно вдруг развернулась невидимая пружина: выпятив груди, московиты полезли вперед, отнимая у Фридриха пушку за пушкой.

– Ваше величество, – осторожно доложили королю, – русские забрали у нас двадцать шесть орудий.

– Так дело не пойдет! – ответил Фридрих и ударом ладони собрал трубу в один короткий тубус. – Так дело не пойдет, – повторил король. – Зейдлицу пора обрушить на фланги эскадроны!

Зейдлиц повел 56 эскадронов, а Шорлемер – 12 гусарских.

Король выжидал, когда эта лавина всмятку расплющит русских.

Но Зейдлиц что-то медлил… не появлялся на поле!

– Куда он провалился? – нервничал король. – Де Катт, могу сообщить по секрету… Только вам, как другу: наше положение стало трудным.

– Не может быть! Пока всё хорошо.

– Нет, – ответил ему король. – Вы просто не смыслите в алгебре боя, а я уже привык раскусывать эти формулы…

Настроение у Фридриха сильно испортилось. Клубы дыма, летевшие от Цорндорфа, и режущая острая пыль слепили его… Де Катт задумчиво признался:

– Я многого не понимаю в этом сражении.

– Утешьтесь! – отвечал король с вялой улыбкой. – Вы не одиноки в этом… Скоро я тоже перестану что-либо понимать.

Раздался мощный всхрап коня – это прискакал Зейдлиц:

– Король, ты хотел меня видеть?

– Я хотел видеть тебя вон там, – показал Фридрих в гущу сражения. – А здесь я тебя видеть не желаю… Помни, Зейдлиц: ты мне головой своей отвечаешь за эту битву!

– Король, – рассмеялся Зейдлиц, – после любой битвы моя голова всегда в твоем распоряжении…

Растаптывая мертвецов в густой траве, дробя копытами черепа и кости, лава прусской конницы двинулась – и только глухо сотрясалась многострадальная кормилица-земля. Кавалерия неистового Зейдлица разом опрокинула русские линии. Началась страшная сеча. Когда патроны кончались, русские бились с конниками штыками. Вспарывали животы лошадям. Тащили пруссаков из седел. Под палашами кавалерии сверхупорно не сдавались первые линии русских, и в этот момент Фридрих вполголоса обронил фразу, ставшую знаменитой:

– Я вижу только мертвых русских, но я не вижу побежденных русских!

Опытным глазом полководца он наблюдал за битвой, стараясь разгадать перелом в духе сражения. И король мучился, стоя на пригорке, не видя главного момента, ради которого он и открывал это сражение сегодня: русские не были сломлены нравственно!

– Ваше величество, возьмите трубу, – подсказал ему де Катт. – Вы увидите сейчас незабываемое зрелище…

В этот день де Катт записал в своем походном журнале:

«Русские полегли навалом. Но, когда их рубили саблями, они целовали ствол своего ружья и не выпускали его из рук…»

Фридрих решительно бросил в бой свежие батальоны. Он обжег русские войска огнем слева. Уколол их штыками справа. Растоптал конями в упор. Выбил их ряды сзади. Но…

– Здесь что-то не так, – признался король. – Русского мало убить – русского надо еще и повалить!

– Дайте королю самую большую трубу, – велел де Катт. – Я хочу, чтобы король видел то, чего никто никогда еще не видел…

Что же видел сейчас Фридрих?

«…россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда могли их держать на себе ноги. Иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а все не переставали еще здоровою рукою вредить своим неприятелям…»

Так свидетельствует очевидец – рядовой участник этой битвы.

Каким-то образом в русском лагере стало известно, что Фридрих велел солдатам своим никого не щадить.

– Постоим же и мы за себя! – раздавались призывы над русским лагерем.

Первая линия погибла вся – своим всепобеждающим упорством она спасла вторую линию войск. Правое крыло отодвинулось. Но кавалерия Зейдлица, уже вконец обессиленная, отступила. На рысях, мотая окровавленными гривами, лошади уносили всадников прочь.

Фридриха поздравляли с победой.

– Не болтайте глупостей! – отвечал король. – Что мне правое крыло русских? Вон там стоит их левое крыло. А центр еще не тронут мною совсем. И я не знаю, когда все это кончится… И – чем кончится?

С отходом кавалерии Зейдлица над полем битвы вдруг наступило непонятное затишье. Непонятное лишь тактически, это затишье объяснимо по-человечески: просто не может человек быть всё время в таком аду. Надо хоть обтереть лицо от крови…

– Хорошо, – сказал Фридрих, не мешая этой тишине и покою. – В два часа дня я начну все сначала…

В два часа дня Фридрих правым крылом обрушился на левое крыло русских, нещадно избивая их артиллерией. По сути дела, король повторил свою «косую атаку».

– Если уж и сейчас не закончим, – сказал он де Катту, – тогда не знаю, закончим ли мы вообще.

Пруссаки начали хорошо. Солнце било русским в глаза, ветер нес в их сторону дым и песок, поднятый кавалерией. Неожиданно с левого фланга русских – навстречу пруссакам – вымахала панцирная конница. Кирасиры-латники на глазах Фридриха в капусту изрубили два его любимых полка. Первую линию пруссаков латники опрокинули – пошли рубить вторую. Нахрапом русские вдруг взяли у Фридриха две его новенькие батареи…

– Что происходит? – переживал де Катт. – Что творится?

– Спокойно, мой друг, спокойно, – говорил король…

И тут Фридрих сам не заметил, как оказался в самой гуще боя. Вокруг короля с хрустом ломались штыки, визжали пули. Адъютантов его убило сразу. Раненый паж был затоптан лошадьми. Короля узнавали в этой свалке только по голосу и шляпе. Положение спас Зейдлиц, отбросивший русских кирасир назад…

Король, оправляя на себе мундир, вернулся на пригорок.

– Началась свалка! – сообщил он де Катту. – Можно руководить баталией, но дракой командовать нельзя… Спасибо Зейдлицу: еще минута – и меня бы растоптали, как корку хлеба…

Зейдлиц уже сокрушал левое крыло русских.

Король крикнул:

– Помогите же ему пехотой, черт возьми… Дайте же наконец русским прямо по лбу – так, чтобы они не встали!

Прусская инфантерия снова пошла вперед. Ворвавшись в обозы, она стала резаться с русскими. Разбили одну фуру, и к ногам пруссаков тяжело потекло из ящиков русское золото (случайно наскочили на армейскую казну). Пруссаки набили карманы золотом и тут же убрались прочь.

Фридрих не понял, отчего сорвалась атака, и послал туда второй отряд пехоты. Он тоже награбил золота, сколько мог унести, и отступил… Фридрих опять не понял причины своего неуспеха:

– Видите, де Катт, что творится? Я же говорил вам: скоро я перестану понимать что-либо в этом сражении…

А потом откуда-то (откуда?) загрохотали русские единороги, и пруссаки развили такую прыть, что даже капралы с палками не могли за ними угнаться. С высоты кургана король сосредоточенно следил за бегством своих ветеранов.

– Вы посмотрите на этих русских! – заметил он почти восхищенно. – У них есть чему поучиться… Русские держатся великолепно, а мои негодяи уже бегут, словно поганые крысы!

Из грома сражения притащили пленных. Среди них был и генерал граф Захар Чернышев… Король дружески потрепал его по плечу:

– Какой рост! Какая стать! Вам бы служить у меня, граф… Не бойтесь, скоро я вас обменяю на какого-нибудь своего оболтуса… Кстати, – указал он на Цорндорф, – много там еще ваших?

– На Руси народу хватает, – скромно отозвался Чернышев.

– Ну, посидите, граф. Отдохните. Наверное, вы устали…

Зейдлица отбросили. Прусская пехота прижалась к земле. Капралы не могли поднять ее даже палками. Артиллерию разбросало по полю, пушки стояли без прислуги… Всюду был заметен хаос.

– Кажется, это финиш, – сказал король де Катту.

Нравственный перелом в душе противника так и не наступил, а близился уже вечер. «Сколько же они хотят воевать?..» Даже тот тупик, в который загнал Фридрих русские войска, не сыграл решающей роли. Наоборот, русские прорвали его же линию, они создавали для себя широкий выход на поле битвы… Фридрих так и не знал, что против него воюют солдаты России – одни, без командующего! Какой бы удар был нанесен его честолюбию, узнай он только истинную правду! Кровоточа и падая от изнеможения, прусская армия сворачивала битву. Нравственный перелом определился. Но не в русских – в немцах!

Прискакал откуда-то Шорлемер, забрызганный кровью, доложил с тревогой:

– На левом фланге опасно, король!

– Что там еще случилось?

– Русские тучей идут со штыками…

– Не пугайте меня, Шорлемер. Я уже заканчиваю сражение.

Было еще светло, когда король запорол горячку.

– Уже темно! – говорил он. – Хватит, хватит… Я плохо вижу, и глаза мои слезятся. Что не успели сделать сегодня, то будем заканчивать завтра…

Армии враждующих сторон с трудом, еще постреливая, расцепились. Ночь провели под ружьем – в бережении. Вернулся в лагерь и негодяй Фермор с бесстыжими глазами. И не нашел ничего лучшего, как начать обыск своих героев-солдат, – разграбленная пруссаками казна не давала ему покоя. Но денег он не отыскал (позже Фридрих признал грабеж казны своими солдатами). Но зато Фермор нашел поле битвы, на котором нерушимо стояла его армия.

По неписаным законам того времени победителем считался тот, за кем оставалось поле битвы.

Кайзер Вильгельм II и фюрер Адольф Гитлер не раз поднимали тосты «за победителей при Цорндорфе». Этим они выказали плохое знание истории, и тосты их были направлены не по адресу.

А как же сам Фридрих? Считал ли он себя побежденным?

В деревне, когда Фридриху подводили коня, крестьянка стала что-то выпрашивать у его свиты.

– Что надобно этой тетке? – спросил король.

– Ваше величество, она просит о месте для своего сына.

Свесясь с седла, Фридрих подъехал к старой женщине.

– Милая моя, – сказал он печально. – Как же я дам место вашему сыну, если завтра потеряю свое место – королевское!..

Глубокой ночью армии стали маневрировать, выбирая для себя более выгодные позиции; и получилось так, что Фермор вылез на прусские позиции, а Фридрих, боясь обхода, завел свою армию на позиции русских – противники как бы поменялись местами.

Лошадь Фридриха на въезде в обгорелый Кюстрин чуть не раздавила копытами русского солдата; с ногами, перебитыми ядром, он полз на руках, отталкиваясь от земли…

– Отправьте его к моим хирургам, – наказал Фридрих. – Этот солдат молодец, и пусть живет молодцом!

Но это был жест (королевский жест). Остальных пруссаки добили нещадно. Сами же немцы признавались в этом:

«Много тяжело раненных русских, оставленных без всякого призрения на поле битвы… кидали в ямы и зарывали вместе с мертвыми. Напрасно злосчастные бились между мертвыми, стараясь разметывать их и подниматься, – другие трупы, на них бросаемые, тяжестию своею навечно отверзали для дышащих еще страшную могилу».

Перед сном Фридрих сказал де Катту:

– Сегодня, между нами говоря, было несколько моментов, когда казалось, что все летит к чертям… Завтра мы простимся с русскими, которых не могли сокрушить. Впрочем, можете посылать в Берлин реляцию о нашей полной победе!

Пусть так. Но сам-то он хорошо понимал, что это сражение нельзя называть победой. Треть его ветеранов осталась лежать за деревней Цорндорф. Впервые в жизни король встретил противника, который не ведал страха и усталости. Казалось, не прекрати король сражения, и оно длилось бы до тех пор, пока был бы жив хоть один русский солдат… Ночь была проведена неспокойно – в сомнениях.

Но едва рассвело, король был уже в седле.

– Зейдлиц, – позвал он. – Надо нам с тобой посмотреть, что там сделали за ночь русские…

Галопом вымахали они на окраину русского лагеря. То, что увидел король, потрясло его. Русская армия вызывающе стояла под ружьем, дымились фитили у пушек, эскадроны конницы помахивали хвостами, сверкали палаши и бронзовые латы кирасир… Русская армия в полной боевой готовности ожидала нового сражения!

– Они что-то слишком разлакомились. Но мы не доставим им этого удовольствия вторично… – И король поскакал обратно.

С севера уже спешила дивизия Румянцева, надо было спасаться. Фридрих развернул свою армию в Саксонию, где осенью его ждал ужасный разгром при Гохкирхене. Виной этого поражения был опять-таки Цорндорф, где король похоронил своих «силезских дьяволов».

Эта воинственная саранча, искусавшая австрийцев и французов, замертво полегла в битве с русскими медведями!

Фридрих теперь уже не издевался над Россией, он относился к ней с предельным уважением; через английского посла Ричарда Кейта король пожелал вступить в переговоры о мире, но Россия мириться с ним не захотела.

В эти дни Елизавета Петровна официально заверила Европу, что Россия будет бороться с Пруссией до конца, «хотя бы ей (России) пришлось пожертвовать для этого последним рублем и последним солдатом».

Виллим Фермор снял армию с позиций и тронулся в Померанию, где Конференция настигла его грозным приказом – поспешить в Петербург для оправдания своих поступков.

Императрица в эти дни устроила очередной скандал с Англией, требуя наказания журналистов в Лондоне, которые перепечатали цорндорфские реляции из берлинских газет, а не из петербургских «Ведомостей».

– Отчего такая несправедливость? – кричала она на Кейта. – Разве мои куранты не честны? Или мои газетеры писать не горазды?

Кейт сослался на свободу печати и свободу слова в Англии.

– Что мне свобода ваша? Мне правда нужна о России!..

Кстати, Людовик в Версале долго злорадствовал:

– Русским все-таки досталось… Я очень рад!

Но Париж остался Парижем: прекрасные женщины Франции, приветствуя победу русских, завели моду на бантики, которые называли «а la Цорндорф»…

В этом году русские не дошли до Берлина всего семьдесят пять верст. Но десять знамен армии Фридриха снова легли у ног Елизаветы. Она растрогалась и готова была простить Апраксина:

– Долго вы там старика еще ломать будете? Ежели не велика вина, так остается последнее средство: простить и выпустить!

Апраксина снова привели пред ясные очи судей.

– Ну, Степан Федорыч, – сказал Шувалов, – остается нам с тобой последнее средство…

Далее он хотел сказать, как Елизавета: «простить и выпустить». Но Апраксин знал только одно «последнее средство» – пытку…

– Ах! – Генерал-фельдмаршал хватнул воздух ртом и тяжко грохнулся под ноги комиссии.

Смерть от страха была внезапна, как удар молнии.

Елизавете тоже осталось немного жития.

Но еще хорохорилась.