Глава 8. ПЕРВОЕ УБИЙСТВО

Павел Болотов, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России, был человек серьезный и с принципами. Он был еще молод для следователя, очень молод, и то, что ему поручили следствие по делу Чиркова, он рассматривал как подарок судьбы, сулящий ему немалые выгоды. До сих пор Болотов занимался вещами несерьезными, как ему казалось, – все это были более или менее рядовые правонарушители. Проходили годы, он все еще был молод для следователя, но уже отмечал для себя, что входит в возраст, когда человек начинает терять волосы и зубы. Где была слава, о которой он мечтал? Где романтика? Где, наконец, опасности, интриги, которые грезились его подростковому воображению, когда он выбирал свое поприще? Где все это? Где? Болотов задавал себе эти вопросы и, разумеется, никогда не получал на них ответ. Он был уверен, что работает по призванию, и стены прокуратуры и даже Бутырской тюрьмы вовсе не казались ему такими уж мрачными – он, например, любил Бутырку за надежность, за зримое торжество добра над злом. «Добро должно быть с кулаками», – говаривал Болотов и непроизвольно выставлял на вид собственные кулаки – большие, мужицкие. Толстые стены Бутырской тюрьмы (из которой, как убеждались самонадеянные заключенные, невозможно сбежать), всегда вселяли в Болотова уверенность, что добро все-таки сильнее, чем зло. Можно сказать, что по духу Павел Болотов был вполне сказочником, но сказок писать не умел и вообще обладал фантазией неповоротливой и пассивной. Он был обычный следователь, служака без затей, один из многих ему подобных. Но вот и на его улице обозначился праздник. Чирков – «вор в законе», неуловимый Чирков был у него в руках при очевидных против него уликах. Болотову было ясно как белый день, что Чиркову на этот раз не уйти, и ему, Павлу Болотову, предстояло неторопливо и вдумчиво размотать сложные переплетения мотивов его преступлений, обнаружить многочисленные связи Чиркова с преступным миром, а может быть, и вывести кое-кого на чистую воду.

Болотов самодовольно усмехался, представляя себе этих «кое-кого». Пока у него еще не было подозрений, но он был уверен, что Чиркову покровительствуют. Кто – он не знал. Видимо, значительные лица. Вот если бы удалось разоблачить их, этих «кое-кого»…

Болотов осторожно пофантазировал о своей фотографии в газетах.

Пока же ему предстояла схватка, в которую он вступал только затем, чтобы победить и никак не проиграть. Идя на допрос Чиркова, Павел не торопился, с тем чтобы соблюсти хладнокровие. Следователю пристало быть спокойным, уверенным в себе; юлить, изворачиваться, хитрить – дело преступника. Задача Болотова: применив логические ходы, поставить преступника в тупик, вынудить сознаться.

Болотов, правда, не знал о размышлении начальства по его поводу и по поводу дела Чирка. Бандит был полностью изобличен, пойман, что называется, за руку, что-либо скрывать было бессмысленно. Да и вся его преступная жизнь была у правоохранительных органов как на ладони, поэтому особенно изворотливого, сильного, умного и хитрого следователя к нему приставлять не было нужды. Тут мог справиться и приготовишка. Так был выбран не очень талантливый, мягко говоря, Павел Болотов. Впрочем, был, конечно, у начальства некий тайный интерес к делу рецидивиста, но об этом пока молчали. Сами, очевидно, не до конца разобрались.

Болотов зашел в буфет и выпил кофе. Не то чтобы ему хотелось кофе, но он нарочно отсрочивал встречу, задерживался, воспитывая в себе характер – ему хотелось быть уже скорее там, в кабинете, увидеть холодные, волчьи глаза убийцы и потушить их звериный блеск суровым взглядом человека доброго, честного и с принципами.

Чирков в гражданской одежде, но в предусмотрительно надетых наручниках дожидался следователя в его кабинете. Несмотря на настойчивые просьбы заключенного допустить к допросу без наручников, несмотря на его повелительный магнетизм в голосе, конвойные остались неумолимы. Сейчас, когда этот душегуб и кровопроливец был привезен из Бутырской тюрьмы – того единственного места, которое казалось для него подходящим, – сюда, в прокуратуру, уже странно было предполагать, что еще не так давно он катался на лыжах, приветливо общался с соседями по даче, ездил и ходил по улицам Москвы – неприметно, как один из горожан.

– Ты глянь, сидит как овечка, – полушепотом обращался один конвойный к другому, – не скажешь, сколько зарезал-перерезал…

– А ты, что ли, знаешь сколько?

– Не знаю. Знаю, что на десятки, поди, счет идет.

Чирков, не слыша этого перешептывания за своей спиной, но догадываясь о содержании неинтересного ему разговора, скользил взглядом по столу следователя. Стол был в совершенном порядке, видимо уже изо дня в день поддерживаемом на протяжении многих лет. Несколько маловажных бумаг были сложены в аккуратную стопку и прижаты сверху сувенирной медалью с профилем Ленина – не оттого, как видно, что Болотов был поклонником вождя, а от привычки видеть этот профиль долгие годы. Здесь же стояла пепельница в форме руки скелета, на которой лежал непропорционально маленький череп. Под стеклом, покрывающим стол, были расположены календарь, какие-то графики, пара фотографий семейного содержания – следователь Болотов с женой, он же с дочкой, жена и дочь в отсутствие его, – видимо, некому было снимать, фотографировались по очереди. От нечего делать Чирков стал смотреть на лица жены и дочери следователя – перевернутые, они выглядели очень ненатурально со своими заготовленными для камеры улыбками.

Дверь растворилась, вошел Болотов.

– Встать, – тихо скомандовал один из конвойных, но сказал как-то ненастойчиво, робея, так что Чирков остался сидеть.

Болотов кивком поздоровался с подследственным и, изобразив на лице крайнюю озабоченность, принялся разбирать бумаги на столе. Он хмурил брови и покачивал головой. Достаточно показав преступнику себя в начальственном качестве, Болотов сел, взял в руки карандаш со следами покусов и пристально взглянул в глаза Чиркову.

Он встретился с холодным, нелюбопытствующим взглядом бандита. Глаза Чиркова не выражали ни страдания, ни ужаса, ни ненависти, в них не было также и тайной уверенности в себе, скрытой силы, и в то же время их нельзя было назвать невыразительными – у них была очень сильная внутренняя окраска, непонятная Болотову, а потому заставившая его внутренне сосредоточиться. Болотов подбавил металлу во взгляд и перевел его на переносицу Чиркова, чтобы добиться полной непроницаемости. Ему показалось, что Чирков улыбнулся, но это было ошибкой.

– Гражданин Чирков, – начал Болотов, – вы обвиняетесь в убийстве гражданина Крайнего Григория Анатольевича. По вашему делу собраны неоспоримые доказательства. Факт вашего присутствия в доме Крайнего в момент совершения преступления является установленным.

Болотов остановился, с тем чтобы насладиться впечатлением от своих слов. Речь его была звучна, спокойна и изобличала совершенную его уверенность в своей правоте и неоспоримости.

Чирков слегка склонил голову и взглянул на следователя исподлобья, ожидая продолжения.

– Мне поручено произвести следствие по вашему делу. Я – следователь прокуратуры Болотов Павел Николаевич. Официальное обвинение вам будет предъявлено через пару дней.

Болотов сызнова металлически взглянул в переносицу Чиркова.

– Можно снять наручники?

Голос у Чиркова был тусклый, невыразительный, но в то же время в нем чувствовалась внутренняя глубина и сила – так, во всяком случае, ощутил Болотов. Может быть, правда, Павел Николаевич ждал от Чиркова чего-то необыкновенного, наслышанный о его преступной славе, и только оттого находил во взгляде подследственного мощь, а в голосе выразительность.

Болотов выдержал паузу, словно желая дать понять Чиркову обоснованность своих колебаний, и кивнул конвойному. Этим величественным кивком Болотов обозначил, что разговор пойдет доверительный и открытый, что называется, «мужчина с мужчиной». Ему было известно, что Чирков оказал Грязнову бессмысленное и напрасное сопротивление, но в отношении себя он если и предполагал агрессию, то был полностью уверен в своих силах, чтобы ей противостоять.

Руки Чиркова освободились от оков. Он несколько раз сжал кисти в кулаки, чтобы размяться, и покойно сложил руки на коленях. Вся его поза выражала безмятежное спокойствие, словно он сидел не на допросе в прокуратуре, а просто за неизбежным скучным разговором.

– Надо ли говорить, – продолжал Болотов, отослав за дверь конвойных, – что кроме убийства Крайнего вы подозреваетесь в совершении и других опасных преступлений. В ходе следствия я буду вынужден обращаться к некоторым фактам вашей жизни, уже давно, может быть, вами забытых.

Болотов тонко улыбнулся. Среди «забытых» фактов было несколько ошеломивших общественность кровавых убийств.

– Если у вас есть обстоятельства, неизвестные следствию, которые снимают с вас вину или смягчают ее, я прошу вас незамедлительно их сообщить.

Чирков продолжал спокойно глядеть в глаза Болотову. Болотов тоже рискнул поменять точку зрения и глядел уже не в переносицу собеседника, а непосредственно око в око.

– Да какие там обстоятельства, гражданин следователь, – тускло отвечал Чирков, – убил я гражданина Крайнего. Да и то сказать – убил. Дрянь человечишко-то был. Пристрелил, как собаку.

Руки Чиркова все так же покойно лежали на коленях.

Болотову не понравился ответ. Во-первых, было что-то уж очень презрительное в обращении «гражданин следователь». Во-вторых, Чирков уж слишком покорно сознался в преступлении, как-то вызывающе покорно. По всему судя, и в дальнейшем разговоре он намеревался выдержать этот тон развязной откровенности. Болотов насторожился. Благотворительность не была в списке добродетелей Чиркова (если этот список вообще мог существовать), и такое неожиданное признание казалось подозрительным.

Болотов начал обычный цикл вопросов, связанных с обстоятельствами и мотивами убийства Крайнего, хитро перемежая ничего не значащие, расслабляющие внимание, зачастую наивные вопросы и самые конкретные, важные для дела. Чирков отвечал несловоохотливо, но связно, точно. Несколько туманными виделись мотивы преступления, но Болотов был готов к тому, что в этом пункте Чирков начнет юлить, чтобы не выдать сообщников. Желая отвлечь Чиркова, запутать, с тем чтобы нанести удар врасплох, Болотов свел разговор на темы вовсе незначительные, заговорил о детстве, о первых впечатлениях жизни, сам разговорился, словно забыв о цели допроса.

– А что, хотите знать все грешки? – спросил вдруг Чирков, и что-то бесенячье, задорное мелькнуло в его прежде холодных глазах.

Болотов умолк. В том, как обратился к нему Чирков, было что-то до крайности непочтительное. По форме было все вроде бы нормально, но внутреннее чувство говорило следователю, что бандит относится к нему с превосходством, с каким-то непочтительным потаенным «ты». Однако он быстро овладел собой и, как ему показалось, с сарказмом отвечал:

– Да уж, хотелось бы знать.

Чирков улыбнулся, и Болотову опять показалось, что Чирков разгадал его неумелую попытку сарказма и все меньше уважает его.

– Да что, я расскажу. Вам как, по порядку? Или то, что поинтереснее, поначалу?

Болотову захотелось вдруг нагрубить подследственному и вообще поставить его на место. «Что он себе позволяет, – кипятился он про себя, – совсем забылся. Мне плевать, что он Чирков. Подумаешь – пятнадцать человек убил. У меня тут до него пятнадцать раз по одному было – ублюдков всяких. Пятнадцатикратный ублюдок ты, вот ты кто, Чирков».

– Шуточки? – спросил он коротко, поборов ярость.

– Отчего же шуточки? Я от вас ничего не скрываю. Может быть, первый раз рассказываю. Мне же тоже интересно. Кто меня еще, кроме вас, слушать будет?

«Вот артист! – подумал Болотов, смешивая на этот раз гнев и восхищение. – Как обернул! Ну да ладно, попробуем поддаться».

– Курите? – спросил он, вытаскивая пачку.

– Так, иногда. Вообще-то нет, здоровье берегу.

– Да теперь-то что беречь, – цинично заметил Болотов.

– И то правда. Угощаете?

– Берите, берите, – услужливо протянул Болотов пачку. Он расстегнул пиджак, этим жестом давая понять, что разговор приобретает как бы доверительный характер. Чирков, скромно потупясь, принял сигарету, а за ней и огонь из руки Болотова.

– Ну так что, с раннего или с интересного начинать?

– На ваш вкус, – нашелся Болотов.

– Да это все равно в общем-то. Раннее – оно и поинтереснее будет. Значит, первая сказочка, она, так скажем, уголовно ненаказуемая. Не противоправная, как говорится. Но аморальная. Не все же аморальное противоправно?

– А сюжет-то у вашей сказочки какой?

– Да так, без затей…

Однажды бандит Чирков слонялся без дела по улицам возле детского дома в городе Яхроме Московской области. У бандита Чиркова было довольно свободного времени и не было мысли, как его разумно потратить. Он немного покачался на качелях, то вытягивая ноги, то поджимая под себя, потом подошел к песочнице и брыкнул оставленную кем-то постройку замка с бойницами. Обозрев руины, он прошел мимо теремка, не замечая лужи, и двинулся в сторону стройки. На стройке было немало притягательных предметов. Например, можно было полазать по трубам или попрыгать с плиты на плиту. Иногда можно было найти что-нибудь уж совсем удивительное, например, огромный гаечный ключ или бесформенный, похожий на кристалл, кусок стекла. На стройку ходить было опасно в одиночку, поэтому Чирков взял с собой друга…

…– Что за друг, сколько лет? – машинально спросил Болотов, уставший слушать без понимания.

– Мой друг, постарше меня.

– Слушайте, а нельзя ближе к делу?

– К какому делу?

– Ну, о чем вы рассказываете?

– Об убийстве, – покорно ответил Чирок.

– А… Продолжайте.

Друг неожиданно привлек внимание Чирка к большому котловану, полному воды. Подле берега что-то билось, распространяя мелкие грязные волны. Чирок склонился над жертвой водной стихии и опознал в ней животное – довольно крупное и гнусное. Это была крыса, но мокрая, со слипшейся шерстью, на две трети погруженная в непрозрачную воду, – она казалась чем-то неожиданным и непонятным в этой луже. Друг предложил Чирку потыкать в крысу случившимся здесь же железным прутом, и Чирок действительно взял прут и нацелил крысе в голову. Но едва только прут оказался поблизости от утопающей, как крыса изловчилась и, зацепившись за неровную, рифленую поверхность, стала быстро карабкаться к руке Чирка. Тот с омерзением бросил железку, и она ушла под воду вместе с крысой. Через секунду, однако, утопленница показалась вновь на поверхности, отчаянно перебирая лапками.

Болотов как загипнотизированный смотрел перед собой бессмысленными глазами. На некоторое время в разговоре зависла пауза. Следователь встрепенулся и с недоумением посмотрел на бандита.

– Вы меня слушаете? – спросил Чирков.

– Да-да, – рассеянно ответил Болотов. Неясно было, к чему клонит преступник, но почему-то у Болотова не хватало духу прервать его. Казалось, что за этими ничего не значащими, почти абсурдными подробностями стояло нечто важное, приоткрывающее завесу над тайнами Чиркова.

Друг взял откуда ни пойми бутыль с маслянистой пахучей жидкостью – керосин, как объяснил он. Вместе они полили в лужу из бутыли, стараясь попасть на крысу. Та задергалась и завизжала, раскрывая розовый рот. У Чирка нашлись спички, но керосин, разлившийся пленкой по воде, не загорался. Пришлось смочить керосином клок газеты и кинуть его в котлован, чтобы лужа полыхнула. В огне крыса дернулась два раза из последних сил, на полтуловища выпрыгивая из воды, затем нырнула, вынырнула, вновь оказавшись в огне, изогнулась и затихла. Керосин горел, и в нем обгорала морда крысы, шерсть, уши. Пахло гарью и горелым мясом.

– Стоп, – прервал Болотов, – занятный вы рассказчик, гражданин Чирков, вам не в бандиты, вам в сказочники надо идти. Эдакий Ганс Христиан! Давайте к делу. Так что убийство?

– Убийство?

– Да, да, убийство. Вы, я уж вижу, и позабыли. Вы же про убийство рассказываете. Давайте коротко. Вы пришли на стройку с другом – не крыс же губить, черт возьми…

– Нет, просто так пришли.

– И дальше?

– И все. А потом вернулись.

– Слушайте, Чирков! – Болотов начинал раздражаться. – Давайте-ка отвечайте по порядку. Когда было совершено убийство, кто стал жертвой нападения…

– Да лет тридцать назад произошло…

– Как то есть тридцать? Вам… – он заглянул в дело, -…всего тридцать шесть! Вы что, в шесть лет человека грохнули?

– Почему человека? Я же сказал – крысу.

– Какую крысу?!

Чирков с удивлением посмотрел на Болотова:

– А я вам о чем рассказывал?

Следователь тупо взглянул на Чиркова и вдруг рассмеялся:

– Ай да Чирок! Ну юморист! Нет, ну точно – Ганс Христиан! Братец Гримм! А я-то слушаю, уши накрахмалил! А мне на уши-то – лапшу!…

Болотов неожиданно пришел в веселое расположение духа. Шутка Чиркова показалась ему забавной – взять, провести матерого следователя на пустяке, на детской проделке… А ведь в то же время верно – сам ведь просил рассказывать по порядку. Состав преступления налицо – однако оно, как верно бандит определил, не противоправно, а аморально, уголовно ненаказуемо. Крысу поджег! Или утопил… Болотов вдруг почувствовал ни с того ни с сего холодок на спине.

– Молодец, Чирков, – сказал он уже серьезно, – мне вперед с тобой наука. Только давай больше меня крысами не корми.

– Да как же тут не рассказать-то было. Убийство. Первое как-никак. Любимое, можно сказать.

– А второе? Кошку задушил? Потом Жучку? А там, глядишь, бабку с дедкой?

Болотову опять стало смешно за свое потерянное даром время.

– Ну что же, на сегодня хватит.

– Я хочу встретиться со своим адвокатом, – напомнил Чирков.

– Ах да, адвокат. Согласно статье пятьдесят один Уголовно-процессуального кодекса, адвокат имеет право присутствовать при предъявлении обвинения и участвовать в допросе подозреваемого. Так что ждите, – пояснил Болотов. – Что, – подмигнул он Чиркову, – закурим напоследок?

– Да нет, я, знаете ли, здоровье все-таки приберегу.

– А, ну-ну, – дружелюбно кивнул Болотов, складывая бумаги.

Он вернулся домой в неожиданно приподнятом настроении. Жена, повязав передник, хлопотала на кухне, бряцала кастрюлями. Болотов снял пиджак, рубашку с мокрыми полукружьями в подмышках, натянул тренировочные, дырявую майку, тапки и превратился в типичного российского обывателя. Он вошел на кухню к Ангелине. Жена торопилась с обедом, зная, что опоздание может вызвать раздражение супруга. Она выставила перед Павлом тарелку, блюдце с зеленью, пару ломтей хлеба.

– Дай-ка, что ли, чарочку, – улыбнулся Болотов усами.

Жена улыбнулась на улыбку Павла и налила стопку водки.

Павел выпил, крякнул, занюхал хлебом и погрузил ложку в борщ. Профессиональная этика предписывала Болотову молчать о рабочих делах, что он обычно и делал, но сегодняшний день как-то особенно впечатлил его.

– Представляешь, сегодня допрашивал одного… убивалу… – Он с хлюпом втянул в себя борщ с ложки и откусил хлеб. -… Так он мне чего про себя сказал – с полчаса говорил, не меньше. Рассказал, как крысу убил в пять лет. А я и не соображал, про что он, думал – серьезное. Прямо гипноз какой-то.

– Да это он что, издевался над тобой? – с огорчением за мужа спросила Геля.

– Э, нет, не то… тут, мать, тоньше понимать надо. Тут, мать, психология…