Глава 45. «ГАЗЕЛЬ»

Дом Алексея Сергеевича Лебедева можно было смело отнести к самым элитным жилищам Новогорска. Построенный еще в брежневское время для обкомовских работников, он своим присутствием в этом уютном, лесистом уголке города возвещал о том, что вскоре центр Новогорска вместе с лучшими ателье, больницами, магазинами переместится сюда, в райский уголок коммунизма. Действительно, как рассказывали Турецкому, прежние власти планировали постепенно именно на этом месте на берегу величавой сибирской реки обосноваться основательно, похерив неприглядную старую часть города. Хотели, стало быть, начать новую жизнь, да не получилось. Грянули перемены. Новая жизнь-то, конечно, пришла, да не так безмятежно, как это виделось в спокойном сне застоя. Власть сменилась, и элегическое место с единственным распрекрасным домом так и осталось без своей предполагаемой инфраструктуры, а жители элитного дома – заложниками краха социализма. Ни тебе магазина захудалого поблизости, ни почты, ни больницы, и даже редкий автобус останавливался в двадцати минутах ходьбы от дома. Зато в сосновом бору над рекой пели птицы, дышалось легко, и, пожалуй, это было единственное место в Новогорске, где по-настоящему чувствовалась уже весна и где Турецкого перестал преследовать навязчивый запах гари, от которого он не мог избавиться с того самого момента, как впервые попал на развороченный стадион.

Квартиру Лебедева, вероятно, тоже можно было отнести к числу образцово-показательных. Отделанная, что называется, в европейском стиле, она тем не менее не напоминала офисную приемную, а пестрела всяческими милыми безделушками и обильно освежалась живыми цветами. Тамара Ивановна, хозяйка квартиры, словно специально подбиралась под интерьер – безупречно одетая, с пышной прической роскошных волнистых волос, она напоминала былую красавицу, с которой в зрелые годы уютно и эстетично существовать, осознавая, что большего человеку после сорока и желать не стоит.

– Спасибо, что сами соизволили прийти, – поблагодарила Турецкого Тамара Ивановна, приглашая его располагаться на дымчатом мягком диванчике.

Только в ярком весеннем свете, который разлился по всей передней, Турецкий заметил, что жена директора не столь ухожена, как ему показалось поначалу, что лицо ее одутловато, а мешки под глазами собираются в предательские морщинки, стоит Тамаре Ивановне расслабиться. Да и накрашена она была несколько старомодно – голубыми тенями над верхними веками и фиолетовой помадой, которой пользовались модницы из детства Александра. Однако цокавшие тончайшие шпильки на идеально красивых ногах все-таки примирили Турецкого с самим собой, и он удовлетворенно отметил, что Тамаре Ивановне стоит присвоить почетный титул красивой женщины.

– У меня уже ноги болят – ходить к следователям: допросы, очные ставки. Неужто нельзя хоть немного пожалеть несчастную, раздавленную женщину. – Тамара Ивановна затянулась сигаретой и грациозно завязала ноги в тугой узел. – Я больше не могу. Сейчас еще забрали Мишеньку, моего сына. Вы, я вижу, не в курсе?

– Не в курсе… – недоуменно признался Турецкий. – Видите ли, я из Москвы и у меня несколько другой профиль работы. А что случилось?

– Постойте, я ваши документы повнимательней изучу, – Тамара Ивановна вновь попросила удостоверение Турецкого и двумя тонкими наманикюренными в фиолетовый цвет пальцами поднесла красную книжицу к глазам чуть ближе, чем требовалось. – Да, это несомненно ваше лицо. Так что вы, Александр Борисович, от меня хотите?

Турецкий про себя выматерил лохов из местной прокуратуры и милиции, которые поставили его в такое неловкое положение. Собственно, он специально пришел к жене директора домой, чтобы пообщаться с ней в неформальной обстановке, чтобы она рассказала ему больше, чем местному следователю, восседающему за столом с зеленым сукном. Не скажешь же ей, этой постаревшей «газели», что «важняк» подозревает собственную любовницу в том, что она не только наставляла ему рога, но еще, возможно, и пришила «газелиного» мужа. Турецкий рассчитывал выспросить все осторожно, с участием в женской судьбе Тамары Ивановны, но ребята из местной прокуратуры изрядно подпортили его планы, задержав сына Лебедева, о чем Александр не подозревал.

– Боже, какой роскошный гобелен! – Турецкий как-то даже по-бабьи всплеснул руками. – И ведь главное, заметно, что вещь неповторимая, единичная. Признавайтесь, Тамара Ивановна, не вы ли мастерица?

– Я, – Лебедева придирчиво рассматривала собственную работу, украшавшую стену напротив окна.

Вещь и вправду была восхитительна – тут Турецкий душой не покривил. Тамара Ивановна, по-видимому, оказалась женщиной, не лишенной художественного чутья, а значит, эмоциональной, с легко подвижной психикой. С такими Александр легче находил общий язык.

– Знаете, труд не одного года. Ко мне гости приходили, подруги, удивлялись, как это терпения хватает – каждую ниточку перевязывать. Учтите, что собирала я гобелен не из новых ниток, а старые ненужные вещи распускала.

– Ну и к чему же такое усердие?

– А мне все усердием досталось – и квартира, и муж, и сын. И все в одночасье полетело в тартарары. Скажите, за что арестовали Мишеньку? Говорят, он причастен к убийству отца. Но этого не может быть. Почему не верят материнскому сердцу? У них с Алешей такая взаимная привязанность существовала – Мишенька до десяти лет не засыпал, пока отец с ним не придет проститься на ночь. Они любили друг друга. – На глазах Тамары Ивановны проступили слезинки, но она сжала зубами нижнюю губу.

«Молодец, „газель“, не расслабляется».

– А вы? Вы любили своего мужа?

– Что я? Сначала любила, потом разлюбила, потом снова полюбила. За тридцать лет, сами понимаете, столько всего было, не расскажешь. Мы ведь тридцать лет прожили. Детей долго не рожали, присматривались друг к другу, это уж потом Мишенька появился, не ждали, не гадали.

Повисла напряженная пауза. Тамара Ивановна едва держалась, чтобы не дать волю чувствам, цепляясь за сегодняшнюю реальность, за его, Турецкого, присутствие, пытаясь подавить нахлынувшие воспоминания.

– Может, кофе выпьем? – предложил Александр, чтобы разрядить обстановку.

Пока за кухонной стойкой дрожала кофемолка, пока Лебедева насыпала в турку ароматный порошок, пока коричневый напиток не полился в белоснежные кружки, Турецкий рассматривал старинные фотографии на стенах.

– Это мой отец – бравый мужчина с усами. Еврей. А мама рядом. Русская. Громова Нина Ивановна. У меня отчество – Исааковна, настоящее.

На полке с цветами стояли два маленьких снимка. На одном улыбающийся военный в начищенных сапогах, на другом – малыш, которого кто-то за кадром держал за руку.

– Алексей. Он же закончил военное училище, летное. Потом по здоровью списали. Но он самолеты безумно любил, даже сейчас все сидит… – она осеклась, – сидел за чертежами. Разбирал. А это Мишенька, только ходить начал. Я фотографировала.

– Тамара Ивановна, мог ли Алексей Сергеевич покончить жизнь самоубийством?

– Да никогда! – Чашка, ударившись о блюдечко, выплеснула коричневую каплю. – Я уже сто раз говорила следователям. Он такой веселый был, сильный. Последнее время, конечно, мучился, переживал. Но оно и понятно, кому сейчас сладко. А тут еще эта авария, забастовка, не позавидуешь.

– Выходит, его убили?

– Нет! – Она вздрогнула, передернулась всем телом. – Кому это понадобилось?

– Ну, может, коммерческие неприятности. С кем из сослуживцев Алексей Сергеевич дружил? Кто бывал в доме?

– Никто. Вернее, он с коллегами по работе имел всегда ровные отношения. Никогда ни на кого не жаловался. Сроду не слышала, чтобы конфликтовал с кем-то. Но и дружить – не дружил. В дом ни на какие праздники сослуживцев не приглашал. Я иногда встречалась с ними на заводе… так… во время юбилеев каких-нибудь. Алексей ни о ком никогда ничего личного не рассказывал, ни о характере, ни о семье, хотя вы, наверное, знаете, что он еще в детстве, сразу после войны, на заводе помощником слесаря свой трудовой путь начинал, но в последнее время на рыбалки, на дачу – только с друзьями по летному училищу.

– Ну а женщины, извините? Слабый пол любил?

– Кого вы имеете в виду? – Тамара Ивановна словно озарилась лунным светом изнутри, какая-то дьявольщина в ней появилась.

Турецкий понял, что попал-таки на больное место.

– Помните, как в том анекдоте – а вы кого? Ну, например, такую особу – Савельеву Елену Георгиевну.

– А вы откуда знаете? – выдала себя Тамара Ивановна.

– Это не я, это вы знаете.

Лебедева выскочила из кресла, и каблучки зацокали туда-сюда по паркету, потом она еще минут пять дырявила шпильками ворс шикарного шелкового китайского ковра.

– Проклинаю тот день, когда эта шлюха переступила порог нашего дома.

– Ну-ну… Может, поспокойней.

– Она вызвалась подготовить Мишеньку в университет. Мальчик очень любит литературу, историю, хочет поступать на гуманитарный. Непременно в МГУ. Он у нас тонкий мальчик. Савельева и ему голову заморочила.

– Она у вас часто бывала?

– Поначалу два раза в неделю. Занималась с сыном.

– А потом? Что случилось потом? Говорите же, Тамара Ивановна!

– Разве это имеет какое-то значение?

– Может, это-то только и имеет значение. Ведь ваш сын задержан по подозрению в убийстве на почве ревности. Не так ли?

Лебедева молчала тяжело и сумрачно. Она мгновенно превратилась в старуху. Образ счастливой соперницы поверг ее в бездны страданий.

– Что говорить? Они оба, Алексей и Миша, будто с ума посходили – старый и малый. Соревновались, кому достанется эта девка. Миша один раз застал отца дома с ней, потом в кино встретил – рыдал, таблеток напился, едва откачали. Не пойму, что они в ней нашли, обычная баба. – Вот когда в Тамаре Ивановне проявилась ее истинная сущность и слетел придуманный лоск светской женщины. Не зря говорят: хочешь узнать подругу, попроси ее рассказать о сопернице. – И этот старый кобель… нет чтобы Мишу остановить, заладил одно: люблю, люблю. Представляете, жене и родному сыну не постеснялся признаться. Где же у людей стыд?

– Что же случилось накануне самоубийства?

– Не знаю. Не могу понять. Миша последние два дня был сильно возбужден. Тут еще эта катастрофа, суматоха. Я же говорю, у них с отцом привязанность была настоящая… Им бы сесть, поговорить, а все недосуг. Миша и поехал на завод – выяснять отношения. Я, конечно, не знала, куда он отправился. Это я виновата. Знаете, юношеские увлечения… Кто через это не проходил? Мальчишкам нравятся взрослые женщины. Но я поздно заметила. Поехала к Савельевой… Знаете, что мне эта шлюха ответила: «Ничего преступного в его любви ко мне не вижу!» Это она матери… Свинья!

Турецкий поднялся. Его подташнивало. «Наверное, перепил кофе», – успокаивал он себя. Но присутствие этой женщины, Тамары Ивановны Лебедевой, становилось все более невыносимым. Она, казалось, раздела Александра и высмеяла принародно все недостатки на его теле. Ему хотелось бежать отсюда, из этого дома, с этой улицы, из этого города, пропахшего человеческой гарью. Надо уйти немедленно из комнат, куда приходила Савельева, сидела, наверное, на этом же дымчатом диванчике, пила кофе из белой чашки с блюдечком и рассуждала с Мишенькой о разумном, добром, вечном, а потом трахалась с папенькой в его джипе. Учительница, филологиня, богиня…

– Вы читали, Тамара Ивановна, предсмертную записку мужа? – уже на лестничной площадке поинтересовался Турецкий.

– Нет, нет! И не хочу! Не желаю! – отшатнулась Лебедева.

«Почему?» – надо было еще спросить и это, но у Александра уже не хватило духу и сил. Он, едва попрощавшись, выскочил в сосновый лесок.

Злоба, обида, распиравшие Турецкого, гнали его пешком до первого телефона-автомата километров пять. Мимо проносились такси, останавливались автобусы, но Александр мерил грязную обочину широкими шагами, не замечая фонтанов брызг, вырывавшихся из-под колес автомобилей. Он отчаянно жестикулировал по дороге, разговаривая сам с собой, с воображаемой Савельевой, с погибшим Лебедевым. Резко выдохнув носом семь раз, Турецкий справился с возникшим было желанием немедленно позвонить неверной возлюбленной и, разыскав, наконец, допотопный, с едва слышимым гудком аппарат, набрал номер начальника областного управления внутренних дел. Трубка, в которой даже посреди рабочего дня что-то ели и прихлебывали, неподдельно удивилась:

– Далеко, Александр Борисович? Ну никак нам не удается встретиться… Что вы говорите?!

– Я говорю, что наша встреча вряд ли вас обрадует!

– Так отвратительно слышно! Откуда вы звоните?

– Это неважно, – Турецкий от крика распалился еще сильнее. – Я сейчас приеду и разнесу всю вашу халабуду! Вы – нерадивый, бестолковый работник! Кто будет отвечать за убийство Сабашова? Почему меня не поставили в известность об аресте Михаила Лебедева? Я вас спрашиваю, почему? Какого черта вы делаете из меня дурака?

Трубку на другом конце провода бросили, что привело Александра прямо-таки в бешенство. Если бы этот несчастный начальник областной милиции ненароком оказался в данный момент рядом, Турецкий не смог бы поручиться за себя. С тупостью капризного любовника Александр крутил диск, но телефон еще полчаса отзывался короткими гудками. Наконец генерал решился вновь взять трубку и, как на грех, наткнулся опять на Турецкого.

– Не вздумайте бросать трубку. Для вас же лучше, если мы объяснимся по телефону, – пригрозил Александр.

– Чего вы так нервничаете?

– Не нужно передергивать. Вы сорвали мне важную операцию. С каких это пор следователь Генпрокуратуры узнает об аресте подозреваемого из уст его матери? Вы хоть соображаете, как меня подставили?

– Мне думается, вы сами виноваты. У вас свое поле деятельности, а делом по факту смерти Лебедева занимаются мои подчиненные из угро.

– Гибелью Сабашова – тоже! Я должен немедленно допросить арестованного Михаила Лебедева. Где он содержится?

Трубка хотя и покорно, но с плохо скрываемым недовольством сообщила, что Лебедев находится в местном следственном изоляторе. Однако прежде чем отправиться на допрос к молодому Лебедеву, Турецкому нужно было выяснить одно странное обстоятельство: почему же все-таки задержали Михаила. Ведь в тот вечер, когда директор выбросился из окна, о присутствии сына на заводе никто и словом не обмолвился.

В отделе кадров старая знакомая Турецкого – маленькая старушка с черной повязкой на волосах, – по-видимому напуганная внешним видом следователя, без разговоров разыскала адрес Нади – секретарши Лебедева. Надя уволилась с работы буквально на следующий день после похорон директора, что в общем-то никто не посчитал подозрительным.

Телефона в частном секторе, где Надя, несмотря на свою приближенность к шефу, снимала жилье, не было, поэтому Турецкому предстоял еще один вояж по промозглым улицам Новогорска.