Глава 35. ПРИНЦИПЫ
Болотов мрачно постучал ложкой по яйцу и, глядя мимо рук, стал счищать скорлупки в блюдце. Ангелина, стоя к нему спиной, нарезала ломти хлеба для бутербродов. Болотов запустил ложку в скорлупу, желток растекся и испачкал пальцы. Павел, не говоря ни слова, подошел к помойному ведру и выкинул яйцо. Затем сел на стул, взял чай, не подув, глотнул и, захлебнувшись кипятком, с кашлем отставил чашку.
– Что такой горячий? – раздраженно спросил он Ангелину. – Что, трудно запомнить, что я горячий не пью?
Ангелина, не отвечая, взяла графин с кипяченой водой и подлила в чашку. Положила ломтик лимона и вернулась намазывать хлеб.
– Ну ладно, прости, – буркнул Болотов.
В семейной жизни Павла Болотова начался разлад. Прежние задушевные разговоры с Гелей отошли в прошлое. Как ни пыталась супруга лаской выпытать, что у Павла на душе, он все больше замыкался. Сам он готов был броситься ей на шею, расплакаться, прижаться к ней, но что сказать? Почему вдруг эти слезы? Признаться ей, что над ним смеются и преступник и адвокат, что его водят вокруг пальца Чирков и Сосновский, что он готов бежать за советом к Меркулову, оттого что сам не справляется? Он знал, что Ангелина любит и уважает его, и ему казалось, что, признайся он ей, любить его она, конечно, не перестанет, но уважать…
Он взял хлеб, намазанный плавленым сыром, и опять задумался.
– Павлик, ешь, пожалуйста, – мягко попросила Геля.
– Не хочу, – капризно сообщил Павел и погрузился в меланхолию. Вот, теперь он капризничает, как дитя, а все оттого, что сам перестал себя уважать. Хочется плакать, сучить ножками… Тьфу!
Он пересилил себя и засунул в рот бутерброд.
– Павлик, ты похудел, – сообщила горестно Ангелина.
– Угу, – кивнул Болотов с набитым ртом.
– У тебя что, неприятности?
Болотов промолчал.
– Пашок, может быть, нам отпуск взять? Давай поедем куда-нибудь, где тепло и дешево.
Болотов кивнул.
– Детей возьмем…
Она бессильно замолчала, глядя на него большими, сострадательными глазами. От ее жалости Болотову стало совсем грустно.
– Поедем, – твердо сказал он, – вот сейчас Чиркова добью, и поедем.
Он бодро встал и пошел одеваться. «Это кто еще кого добьет…» – сказал внутренний голос тоном Чиркова.
Вновь Чирков сидел перед ним, щурясь от дыма сигареты.
И Болотов неожиданно снова проникся жалостью к Чиркову. «Неврастеник!» – подумал он о себе.
– Что расскажете сегодня, – спросил он, решив раз навсегда оставаться вежливым и не становиться с бандитом на одну доску.
– Ладно, расскажем… – пообещал Чирков, мягко улыбнувшись.
– Ну, так дело было…
Как– то раз просыпаюсь я прекрасным весенним утром, в самом разгаре июля -и это не так уж удивительно, как кажется на первый взгляд: весна – это еще и состояние души, весенний день может иметь место круглый год. И тут же звонит Верка Бобрович, старинная подружка, – ногастая, сисястая.
– Алло, Кудряш?
Она называла меня Кудряшом, потому что у меня волосы вьются.
– А я выхожу замуж.
– Замуж?
Меня это взбодрило еще больше. Ну ничего себе, моя Верка. Славная киска была.
– Я… я все тебе объясню, Кудряш, только не по телефону.
– Ладно, – соглашаюсь я. – Ты уже встала?
– Я… да… но…
– Я сейчас приеду. Ты мне объяснишь.
Не вижу причин, почему бы мне не заняться немного Веркой и ее замужеством, если так мне подсказывает мое сердце, а? Я почему-то всегда был уверен, что это я найду ей мужа, этой Верке, – кого-нибудь из своей братвы. Почему-то меня задевает, что я никогда не слышал о том, что она готовится замуж. В особенности хочется посмотреть на дебильную рожу ее жениха – берет жену, а с ней и рога в придачу. Наверняка позаботились об этом дражайшие папочка с мамочкой, а им всегда на Верку было насрать – и тому и другой, к тому же их никогда не бывает дома – все по загранкам.
А дальше все очень просто.
Я спускаюсь; машина, дорога, остановка, лестница.
– Здорово, Верка.
– Здравствуй, Кудряш, – произносит она.
Мы в ее спальне, обставленной с безумной простотой, столь дорогой для этой дорогой девочки, – белое с золотом.
– Ну, и кто твой избранник? – спрашиваю я.
– Ты его не знаешь, – мнется она.
Она сидит за туалетным столиком на какой-то умопомрачительной штуковине из золоченых прутьев; на ней атласный халат кремового цвета – терпеть не могу.
– И когда же ты меня с ним познакомишь? – спрашиваю я.
– Кудряш, – говорит она, прямо глядя мне в глаза, – ну зачем тебе это?
Она, чувствую, чего-то юлит.
– Дай мне руку, моя прелесть, – говорю я ей.
Я задираю рукав халата и целую ее руку в локтевом сгибе.
– Подожди, – останавливаюсь я, – что это?
Я в изумлении смотрю на следы уколов. Какой глупый вопрос – «что это?» – словно я сам не знаю.
– Это… это…
– Это «дороги», – говорю я.
Действительно, вена сплошь утыкана иглой, точки уколов сливаются в одну линию длиной сантиметров пять.
Тут она сбивчиво стала рассказывать про героин.
Героин врывается в любую жизнь стремительно – первая же встреча открывает весь кайф. Один ее приятель рассказывал о своем первом опыте: «Я лег на пол и почувствовал, как же мне хорошо. Ничего подобного я не испытывал никогда, мне даже стало страшно – слишком это было хорошо, и я не был уверен, что так бывает». Любое знакомство с героином происходит именно так. Ну как можно не повторить? Это ж так просто, купил, вколол, и тебе хорошо. И хорошо именно так, как тебе надо. Человек в эти часы всесилен.
Все это она выпаливала мне, а я стоял и слушал. В моем кругу наркоманов не было. Я называл их наркушами. Их было много на Смоленке, у них у всех не было зрачков в глазах – они были мне отвратны. Я относился к ним без жалости. Я вообще считаю, что всех их надо к стенке. Все никак я не мог позабыть цыганского заводика в лесу, где варили «черную». Ненавидел просто наркоманов.
Но Верку мне было жалко. Она была классная девчонка.
– Скажи, это он тебя посадил на иглу?
– Ничего он не виноват! – затрясла головой Верка. – Это я одна во всем виновата. Даже не виновата – я ни в чем не раскаиваюсь…
Она немного поплакала.
– Хочешь, твой любимый будет обожать тебя? – спросила она словно у самой себя. – Хочешь, он всегда будет рядом? Хочешь никогда больше не испытывать жару и холод? Хочешь забыть про усталость и болезни? Хочешь каждый день просыпаться счастливой и засыпать с удовольствием? Запасись героином.
– А что для этого требуется?
– Безделица. Твоя личность, – истерически засмеялась она.
Год назад Верка познакомилась в казино с молодым человеком, по виду – интеллигент, по роду занятий – тунеядец, при этом денег куры не клюют. Его звали Илья. Он рисовал, музицировал. Верка в него втрескалась с первого взгляда и ведь ничего мне, сука, не сказала. Она девочка мажорная, ей под стать себе мальчика найти было трудно. Я у нее был для потехи – настоящий бандит. На самом деле Верка ко мне никогда всерьез не относилась, как и я к ней, впрочем.
Прояснилось вскоре, что этот Илья не только наркоман, но еще и преуспевающий наркодилер. Начали они с пустяков, как говорила Верка, с анаши, с «питерской», а там – пошло-поехало. Как-то раз Илья сообщил, что есть возможность купить грамм «герыча».
Через несколько дней регулярного героина начались утренние проблемы.
Скоро стало понятно, что избавиться от «герыча», «геркулеса», «эйча» не так-то просто. Без него начиналась тоска, сначала едва ощутимая, а потом и невыносимая физическая боль.
В какой– то момент Илья сказал, что героин кончился. Верка поверила, прострадала день, но потом едва не приползла к нему, умоляя найти где-нибудь хотя бы одну дозу. С этого дня она полностью осознала свою зависимость от Ильи. Она уже была наслышана о девушках, которые опрометчиво доверялись влюбленным наркоманам и только впоследствии узнавали, что в них ценили не любовь, а возможность получать с них деньги на дозу. Но с Ильей было иначе. Илья был действительно влюблен в Верку и хотел, чтобы она осталась с ним навсегда. Что могло быть лучше, чем посадить ее на иглу? Теперь он сделал ей предложение, от которого она не могла отказаться.
Мне захотелось убить этого Илью.
– Ну что же, – сказал я ей, – познакомь меня с ним хотя бы. Скажи, что я буду твоим свидетелем на свадьбе.
– Ах, да брось ты, Кудряш. Тебе все шутки. А я вот влипла.
Она горестно уставилась на свое наполовину накрашенное отражение в зеркале.
– И еще, – сказала она, – не следи за мной. Если я правда серьезно попаду, я тебе дам знать.
Мы простились, и она пошла в ресторан на встречу со своим Ильей, а я, разумеется, за нею. Я понял, в какое местечко она направляется. Это было кафе с недоброй славой, в простонародье называемое «Сиськи», по причине столов полукружьями – составленные рядом по два, они действительно напоминали груди.
Верка вошла в кафе, а я сел поодаль ждать, купив для развлечения «Жигулевского».
Когда они вышли из кафе, сгустились сумерки. Я вгляделся в ее парня – внешность восточная, как я выяснил впоследствии, его звали не Илья, а Ильяс. Так – с лица ничего, сложения хилого. Я б из него с одного удара дух вышиб. Однако я не торопился. Я даже никакого плана в голове не держал. Просто сел за руль и покатил за их номерами. Несколько раз мне казалось, что они пытаются оторваться. Но им было не до того.
Машина остановилась – как я понял, им настала пора «вмазаться», засветились огоньки зажигалок – грели «геркулес». Затем машина тронулась вновь. Они подкатили к подъезду высотного дома. Мне нужно было знать, где живет этот урод. И увидел, как минуты две спустя после того, как они вошли в подъезд, на шестом этаже зажегся свет – сначала на кухне, затем в комнатах.
Тут бы мне и пойти себе восвояси, поставить через недельку братков по закоулкам, и было бы все чики-поки. Но я, уж сам не знаю, с каких дел, остался внизу, покурить, помозговать.
И как выяснилось, не напрасно. Только я закурил, дверь подъезда опять отворилась, оттуда вышел Ильяс. У меня сердце прыгнуло: хотелось – чего проще – прямо тут его и грохнуть. Но вечер был еще слишком ранний, по улицам слонялись прохожие, да и Верка бы тотчас догадалась, чьих рук дело. Поэтому я попросту решил проследить.
Я прошел за ним, скрываясь в тени фонарей, до будки таксофона. Ильяс снял трубку, набрал номер, вроде бы говорил с кем-то. Потом засунул руку в карман брюк, что-то вынул оттуда, положил за отогнувшуюся дюралевую обивку кабины, повесил трубку и вышел.
Я выждал, пока он свернет за угол, быстро вошел в кабину, повторив его движения, снял трубку, набрал номер и вынул только что положенный мешочек. Все это произошло меньше чем за минуту.
Через два дня Ильяса убили. Причем не мои, свои убили. Верка звонила зареванная, кричала, что это я во всем виноват, что это я навел на него, потом, почти без перерыва, стала сетовать, где же она теперь будет брать героин. Кажется, она сама толком не знала, в кого она больше влюблена и по ком она больше скорбит – по Ильясу или по «герычу». Потом родители увезли ее лечиться и, наверное, вылечили. Я, во всяком случае, не в курсе, где она сейчас.
Ильяса грохнули из-за героина. Он был парень денежный – если он не смог откупиться от мешочка, стало быть, в мешочке было просто сокровище. Я вышел на дилеров. Я подумал: принципы тем и хороши, что их можно менять. Почему, собственно, мне не заняться наркотиками? Все наркуши Москвы должны были мне памятник ставить, что я не выкинул волшебный мешочек. Худо-бедно, а за героин я получил четыре миллиона старыми деньгами. Это было самое ненапряжное мое дело – протянул руку и взял четыре миллиона. Только потом я узнал, как же я продешевил – там было верных двести граммов.
– Двести граммов! – поразился невольно Болотов. – Да это сокровище!
Чирков важно кивнул.
– Ну а теперь вам на десерт могу рассказать, кто шуршит в наркомире столицы. Прямо скажу, совсем не те, о ком вы думаете.
У Болотова замерло дыхание.
– Что-то это не в ваших правилах.
– Почему не в моих? Я же сказал, что наркоманов ненавижу, а тех, кто на них наживается, еще и презираю. Так что берите, не жалко такого дерьма, угощайтесь. А потом, я уж говорил вам, что принципы только тем и хороши, что их можно менять…
– Я понял!
Болотов проснулся среди ночи, испугавшись, что прокричал это вслух.
Нет, Геля спала, сладко приоткрыв рот, нос немного покривился, потому что упирался в подушку.
Болотов снова улегся, остро осознавая, что любит свою жену. Причина пробуждения куда-то быстро уходила, таяла, растворялась в воздухе, и это испугало Болотова. Он мыслью, как руками, попытался схватить кончик сна. И… поймал.
Во сне он думал о Чиркове. Обо всех этих допросах, обо всем этом бесконечном цветастом романе его жизни, в котором было все: острое словцо, меткая мысль, неплохая философия, только не было одного – правды. Какой-то настоящей правды. И, кажется, во сне Болотову эта правда явилась во всей красе, вот поэтому он и закричал от радости. Только вот какая правда?!
Но что, что, что это?! Почему Чирков с легкостью рассказывает о самом страшном и вдруг умолкает, когда касается какой-то чепухи, почему? Да-да, вот где-то здесь и явилась Болотову истина.
Болотов тихо прошел на кухню и закурил.
А, вот что! Болотов понял во сне, что Чирков что-то скрывал.
Павел почесал макушку. Вот те на. Большая истина, великая отгадка. Это и ежу ясно было, что Чирков что-то скрывает.
Что ж так обрадовало Болотова во сне?
Он выкурил три сигареты, но вспомнить сонное откровение так и не смог.
И только когда лег, когда почувствовал рядом теплый бок жены, когда мысли уже затуманились и стали мягко цепляться друг за друга по чисто сонной логике, которая днем кажется абсурдной, к нему снова явилась эта истина.
То, о чем старательно умалчивал Чирков, то, ради чего он готов был выложить о себе всякую грязь, было не «что», а – «кто»!
На этот раз Болотов не кричал во сне. Он блаженно улыбнулся.