Глава 23. СЧАСТЛИВЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Поход на допрос, в следовательскую конуру, был скучным. Коридор – решетка, коридор – снова решетка.

– Стоять! Лицом к стене!

Чиркову вспомнилось, как он навещал своего знакомого по детскому дому. Тот жил в глубинке на Волге под городом Горьким, работал водным инспектором. Вот точно так же они продвигались на весельной лодке, только не от решетки к решетке в Бутырской тюрьме, а по Волге, от одной сетки, полной длинноусыми раками и запутавшимися судаками, к другой.

А вечером спор у костра: чего заслуживает браконьер – мучительной смерти (вариант Чиркова) или, как и полагается по закону, денежного штрафа в размерах, определяемых тягостью преступления, и лишением свободы (вариант водного инспектора). Фамилия водного инспектора была Кроткий, но она не подходила ему. Кроткий был человеком советской породы, в любой момент готовым вступить в борьбу за справедливость. И конечно же, когда на его глазах на следующий день Чирков пристрелил браконьера, то он, Григорий Кроткий, инспектор водного надзора, долго не мог отплеваться в камышовнике, а когда, отплевавшись, стал говорить, то сказал, как и обычно, лишь то, что ему подсказывала совесть. Кроткий заявил, что, несмотря ни на какую старую дружбу, он не просто отказывается покрывать Чирка, но и сам не замедлит сообщить куда следует.

Чирков убил водного инспектора Григория Кроткого, как говорится, не по злобе. Григорий упал и свернулся, обняв коленки. Пуля, засевшая у него в зашейке, была не браконьерской. Чирков возвращался в Москву с тяжелым сердцем. Порой ему даже казалось, что он казнит себя, что его мучает совесть. Ну а теперь, когда Чирков сидел напротив следователя Болотова в Бутырской тюрьме, ему как-то лень было казнить себя за столь давний грешок.

– Что-то вы, Чирков, сегодня совсем невеселый, – как будто заигрывая, начал Болотов, когда тот окончательно расположился.

– Весел – не весел, один хрен. Я жив, и это главное, – без тени шутки отмахнулся Чирков.

– Та-ак, хорошенький, чувствую, будет у нас сегодня разговорчик.

Болотов улыбнулся и принялся доставать из портфеля свои бумаги.

Чирков и в самом деле выглядел удрученно. Он и сам не понимал, что это на него нашло. Ведь причина вовсе не в водном инспекторе. Если бы воспоминания подобного рода мучили Чиркова, то он давно бы уже повесился. Нет, дело было совсем в другом. Дело в том, что Чирков почувствовал сегодня безвыходность своего положения. Выражение «безвыходных положений не бывает» настолько было им присвоено, что он иногда настаивал на своем авторстве. Он понимал, что и это положение не безвыходное, но поймал себя на том, что искать выход у него нет ни малейшего желания. Такое настроение не могло не пугать его. Он, как никто другой, знал, что силен не тот, кто силен, а тот, кто никогда не признается в слабости. Даже самому себе. Он как будто засыпал в снежном сугробе, покорно отдавая свою жизнь провидению. «Э-э нет, Чирков не из таких. Чирков не может не бороться» – эти мысли приподнимали настроение. По крайней мере, лицо чуть посветлело, на губах обозначилась легкая улыбка.

– Ну что вы, – сказал Чирков, – разговорчик будет то, что надо, как обычно. Видите ли в чем дело. Я получаю удовольствие от воспоминаний прошлой жизни. О! Как сказал! Это я по-вашему постарался, по-протокольному.

– Нормально сказали. Понятно главное. И это обнадеживает.

Болотов давно замечал в себе временами совершенно дружеское расположение к подследственному.

– Обнадеживает? Это в каком смысле? К чему это обнадеживает?

– Как – к чему? К тому, что…

Болотов, наверное, растерялся бы, если бы разговор не принимал шутливую форму.

– Чтобы прояснить… Словом, побольше…

– Прояснить? – деланно удивился Чирков. – А разве вам что-то не ясно в этом деле? До сих пор не ясно? Ну, эдак и никогда ясно не будет. Рассказываешь вам, рассказываешь, а все без толку.

Каждый допрос с Чирковым начинался с подобной дешевой комедии. Он, как школьник, не мог удержаться и не паясничать. Причем это всегда было так противно, так неестественно…

Чирков был умен, но не настолько, чтобы стать золотым паяцем, а чтобы простым, обычным – слишком умен. Но Болотова это давно уже перестало раздражать. Очень долго они занимались по вине Чиркова пустой болтологией. А потом начинался долгий, содержательный монолог Чиркова. И так было всегда.

И так было на этот раз. А темой были деньги.

Большие деньги.

Тема весьма интересная, тем более если ваш собеседник – закоренелый преступник. Что толку говорить об этом с человеком, который лишь рассуждает о них и никогда не держал в руках ничего больше государственной заработной платы. А вот с преступником – это даже не то, что с бизнесменом. Тот деньги до того трудно добывает, что в итоге не получает от них никакого удовольствия. Во всяком случае, они у него всегда в обороте, а так, чтобы вот они – в руках… Нет. Нет, что ни говори, только с вором (не карманным, конечно, а крупным хищником) можно пощупать эту тему обстоятельно.

– Эх, гражданин следователь… – сказал Чирков, глубоко вздохнув. – Знали бы вы, что такое быть молодым, когда у вас с собой в чемодане сто двадцать косарей советскими.

– Да что же вы, Чирков, удивить меня хотите? Я знаю, что у вас водилась денежка и побольше.

– Так-то оно так, но ведь это мои первые большие деньги. Деньги, которые я получил благодаря своей удачливости и смекалке. Если хотите, то я всегда зарабатывал свои деньги. Если вы думаете, что быть вором – это так уж просто, то ничего о нас не знаете. Каждый куш надо заработать. Словно вытащить его из своих мозгов. Придумал план – хорошо. Но ведь никто не знает, как его провернуть. Ты – тот, кто придумал этот план, – и будешь его исполнителем. Ведь вы должны понимать – все, что касается больших денег, находится рядышком со смертью. Если вы их зарабатываете – это значит, что кто-нибудь вас может убить, если вы не поделитесь или просто с целью ограбления. А если вы грабитель, то вас попытаются убить, чтобы спасти свои капиталы. А уж какие денежки у нас, у воровской братии…

Чирков даже занервничал, пока говорил это.

– Ну ладно, ладно, – сказал Болотов, поднимая ладони. – Что и говорить, вы – честный работяга. Только если вы думаете, что у меня никогда не было возможности хапнуть тихонько кругленькую сумму, то тоже глубоко ошибаетесь. Тем не менее я никогда не делал этого.

– Вы по-своему зарабатываете, а я по-своему.

Все шло к финалу. Вернее, к началу чирковского монолога. По всему было видно, что он уже достаточно разгорячился. Стоило Чиркову немного разойтись, как он мог уже не просто говорить, а работать в разговорных жанрах, причем в разных. Хочешь – он оратор – подавай трибуну! – хочешь – сказочник – слушай да закрывай глазки. В общем, рассказ Чиркова в этот день был, как говорится, с вдохновением.

…Я вернулся из армии как раз перед тем, как грянула перестройка. Отслужив два круглых года во внутренних войсках, я окончательно разлюбил МВД и все силовые структуры. Какого только беспредела я не насмотрелся. Во многом и сам участвовал. Моя форма, которую я носил с брезгливостью, как будто обязывала меня совершать всякие гнусности. Не хочу вас обижать, но если вам не известно, что иногда вытворяет ваш сержантский и рядовой состав, то хреновый вы тогда, простите, блюститель закона. Нет-нет, лично к вам отношусь с уважением. И опять же простите меня, вас немного жалко. Это комплимент. Я имею в виду, что те, кто не продается, рано или поздно списываются. И хорошо, если просто увольняются в запас, а не гибнут при загадочных обстоятельствах. Но таких, как вы, раз-два и обчелся, согласны? Ведь вы же понимаете, что не выслужитесь так выше вашего сегодняшнего положения. Это предел вашей карьеры. И то вы существуете лишь потому, что там, наверху, иногда нужны вот такие неподкупные, как, например, в нашем случае. Видать, кому-то нужно, чтобы мое дело довели до конца, чтобы этому не могли помешать никакие коммерческие предложения.

Ну вот. А там, во внутренних войсках, на моей армейской службе, совсем другое дело было. Я в Азербайджане служил. Мы их азерами называли. Дикий народ, что вы. Вот и усиливали солдатиками милицейские патрули. По два рядовых к менту приклеивали, мы и ходили «на троих».

Так там были просто больные люди в этих ментовках и полный беспредел. Один раз мы задержали малолетнюю беспризорницу – уже в конце смены. Обезьянник оказался пустым, а на дежурстве остался Сучков. Похабная рожа. Постоянно чесал матерные анекдоты. Но это – ладно, не в этом дело, это и я тоже уважаю. Все дело в том, как он это рассказывал. У меня было такое ощущение, что он вместо того, чтобы смеяться над очередным анекдотом, спускал в штаны. В общем, маньячишка такой плешивый. Эту породу на зоне гнобят все, кому не лень.

Надо сказать, что это была только лишь вторая или третья смена. Я только пришел из учебки и никого там не знал. Также я не знал, что сексуальные развлечения со всякими беспризорницами и шлюшками были там нормальным явлением. Но в первый раз я все это увидел в тот день!

Одиннадцать часов вечера. Следующая смена должна появиться часа через три. В обезьяннике никого не будет, только если мы сами никого не затащим. А зачем этим стражам закона нужно было нарушать уединение с такой – пусть грязненькой, но молоденькой девушкой. Мордочка у нее была, конечно, страшненькая. Но ведь народ был не разборчивый – никто с ней целоваться не собирался. Если бы я сразу врубился, к чему идет дело, то постарался бы не допустить этого. Потом было уже поздно, когда они запугали бедного дикаренка…

У меня сразу Инга встала перед глазами. В голову ударила кровь, и я за себя испугался. Нельзя было сказать, чтоб они прекратили. Они меня быстренько бы грохнули. Тогда я уже умел учитывать все и заставил себя бездействовать. Это было настоящей мукой для меня – слышать, как она кричит под одним, вторым, третьим, четвертым. Каждый ее крик для меня был криком Инги. Я сказал, что боюсь что-нибудь подцепить. Ох, и мерзенько было тогда у меня на душе, так мерзко, что дальше некуда. Я решил про себя, что все эти, простите, эмвэдэшники сдохнут от моей руки рано или поздно. Нужен был подходящий случай. Этот случай появился месяца через три. Они «наехали» на одного дельца, промышлявшего маком – экспортом из братских республик, требовали денег, собрали против него кучу улик, вещественных доказательств, запугивали его, давили, и тот уже готов был отдать им больше, чем у него было. Двое моих коллег во главе с младшим лейтенантом не могли от меня избавиться. К чистому бизнесу я относился положительно. Я не терпел насилия над малолетними девочками.

О чем это я? Ах да. Два придурка, лейтенант и я, хотели провернуть это дело самостоятельно, то бишь ни с кем не делиться, потому что никто из прочих не знал об этом наркодельце. Как вы поняли, это были те самые, трое из четверых, что попользовались беспризорницей. Не в курсе этих событий был только дежурный Сучков, который развлекался с дикаренком последним и проявил чрезмерную при том фантазию. Его я хотел грохнуть больше всего, но приходилось отказываться от этого еще на неопределенное время. Так вот каков был мой план. Я заключаю договор с дельцом о том, что я отмажу его от дела, попросту – все ему отдаю, а он помогает мне грохнуть его шантажистов. Вполне взаимовыгодное соглашение. Как я и ожидал, делец с радостью кинулся мне навстречу. Сперва он, понятное дело, долго осторожничал, не соглашался, боялся подставы, но я ему довольно убедительно рассказал и об Инге, и о беспризорнице. В общем, когда он перестал бояться, то так активно приступил к составлению плана, что я стал побаиваться за последствия. Конечно, основным условием было то, что на меня не должно упасть никаких подозрений. Сошлись на следующем: я за два или лучше три дня до намеченной операции ложусь в лазарет (у меня и в самом деле были нелады с легкими), но заранее позаботившись обо всех уликах против дельца. А делец со своими верными товарищами назначает моим коллегам стрелку и потихоньку их там мочит. Потом скидывают в глубокую-преглубокую яму, облив прежде бензином, поджигают, а потом закапывают. Единственное, что мне в том плане не нравилось, так это то, что убивать их буду не я, а неизвестно кто. Может быть, такие же любители поглумиться над молоденькими девочками. Но уж тут выбирать не приходилось. В противном случае я мог бы попасть под подозрение и, не ровен час, уличен в преступлении.

Прошло все чудесно. Даже то, что я попал в госпиталь, было хорошо во всех отношениях. Во-первых, я здорово отдохнул, а во-вторых, я вовремя успел предотвратить кровохарканье. Что касалось работы дилера с моими дружками, то все было сделано просто безукоризненно. Коллеги вышли из логова на охоту и не вернулись. Здорово, да? Представьте себе объявление: «Три сотрудника органов вышли из участка и не вернулись. Приметы: у всех троих мерзкие, наглые рожи». Смешно, да? Ну вот. А уж Сучкова я потом на гражданке нашел. И вы знаете, не убил. Мне показалось, что он изменился. Да и вообще, кинулся ко мне в объятия, когда увидел. Не стал убивать. Да и Ингины крики у меня к тому времени в ушах не звенели.

Так вот, значит, я и служил во внутренних войсках.

– Послушайте, – вдруг прервал его Болотов, – у меня вот тут, пока вы говорили, мыслишка возникла. А не возобновить ли мне это дельце с пропавшими коллегами? Хотя сейчас уже вряд ли кто захочет это ворошить. Но я бы не поленился.

– Да пожалуйста, – ответил Чирков, – это даже ваш долг, насколько мне известно. Только я ведь вам совсем другую историю рассказать собирался. Но могу и в следующий раз.

– Нет-нет, что вы, – спешно сказал следователь. – Давайте продолжим и вернемся, как вы любите говорить, к нашим баранам. Только знаете, Чирков, хватит мне Робин Гуда здесь разыгрывать. Вы ж не ребенок. Это даже и смешно – у каждого мочилы ну такие оправдания – хоть в святые его записывай.

– Хорошо, – вдруг быстро согласился Чирков. – Больше не буду.

Они закурили каждый свои сигареты.

– Продолжайте.