Глава 42
«Быстрый финиш»

«Ил-62» мягко приземлился и затрясся на бетонных плитах взлетной полосы, постепенно смиряя свой бег и успокаиваясь. Огни на табло, запрещающие курить и передвигаться по салону, погасли. Невидимая бортпроводница по селекторной связи поздравила всех с окончанием рейса, и пассажиры потянулись к выходу.

Одна стюардесса была красавицей, цветущей, рослой. Ее напарница, напротив, маленькая, неказистая, бледная. «Кто же нас поздравлял с окончанием рейса? Красивая или неказистая?» – думал Игнатов, чтобы занять свои мозги, пока бестолковая очередь, дергаясь и замирая, совершала свое движение к открытому самолетному люку.

Наконец вышли последние пассажиры. Из прохладного салона, еще насыщенного студеным воздухом из кондиционера, они шагнули в сияющую светом и раскаленную солнцем печь. Каждый пассажир, слегка ошарашенный, останавливался на выходе, чтобы перевести дыхание и привыкнуть. Игнатов оглянулся на пустой салон. Проводницы-красавицы не было. Он подумал, что при его прежних возможностях ничего не стоило разыскать ее в Москве. Но какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что в Москву он больше не вернется. А если приедет, то на очень короткий срок для завершения визовых и валютных дел. Нужен был новый качественный скачок, выход на зарубежный игорный бизнес, а еще лучше – наркобизнес. Чтобы основать и закрепить в России собственную олигархическую династию, нужны были деньги, много денег. Чтобы потомки наращивали финансовую мощь клана и добрым словом вспоминали его основателя.

В Праге у него была назначена встреча с одним из магнатов подпольного бизнеса, оговорено время и место беседы. Номера заказаны в той же фешенебельной гостинице, где жил магнат. Рудника, как личного телохранителя, Игнатов оставил при себе.

Маленький серый человечек семенил рядом, и свысока Игнатов посматривал иногда на его лысеющую макушку. «Вот ведь, вместе начинали, – подумал вдруг Игнатов. – И он мог стать уже генералом, если бы не характер. Вернее, если бы не случайность, обнаружившая излишества в характере. Собственного сотрудника, капитана, он приковал наручниками к батарее и пытал раскаленным паяльником, как самый заправский палач. Капитан тот утаил большую часть взятки. Казалось бы, ничего особенного. Но были и другие случаи. В конце концов все всплыло. Какие разные судьбы, разные жизни. Интересно, задумывается ли он об этом?»

Рудник казался оживленным и явно радовался тому, что Игнатов взял его с собой в Чехию.

– Хоть и говорят: курица – не птица, Болгария не заграница, а как ни верти, и Болгария заграница, и Чехия, – сказал он Игнатову, когда они шли от самолета к зданию пражского аэропорта. – Другая публика, другой менталитет. Европа!

Игнатов ничего не ответил, обдумывая предстоящие визиты и саму неожиданно свалившуюся возможность побывать в Праге. Ему давно казалось, что какая-то сила его ведет. Без этой силы он так и остался бы, как Гончар, в полковничьем звании. Или того хуже, как Рудник. Тот ведь тоже рассчитывал на многое. Но, не получая этого «многого», неистовствовал и рвал постромки.

А он, Игнатов, оказался избранником. Теперь, набравшись мудрости и жизненного опыта, он понимал, что удачные ситуации складывались для него не сами по себе, а были словно кем-то организованы. Какой-то силой, благосклонной к нему. Теперь эта сила привела его в Прагу, подготовила встречу с одним из теневых, но могущественных людей Запада. Которому он, Игнатов, оказался нужен. И эта его постоянная востребованность означала богатство и власть. Не исключалось, что его опять вернут в Москву, но уже на новую должность, начальника Главного управления внутренних дел Москвы или даже выше. Все зависит от того, в какой мере он будет востребован той самой силой.

Как и ожидалось, Игнатов был встречен в аэропорту, когда проходил таможенный досмотр. Препровожден в шикарный номер пятизвездочной гостиницы. Рудник был ошеломлен и, казалось, ходил как потерянный. Игнатов заставил его встряхнуться.

Вечером в ресторане его познакомили с тем прибывшим из Португалии могущественным боссом, с которым через день была назначена беседа. Им оказался высокий худощавый джентльмен с холодным взглядом. Раздвинув квадратную челюсть, он посетовал насчет жаркой погоды. Игнатов ответил ему поговоркой относительно того, что все времена года хороши.

Когда Игнатов вернулся в гостиницу, полный сознания возросшей собственной значимости и достоинства, Рудник сообщил ему, что кто-то звонил из ведомства Гончара. Но было так плохо слышно, что он, Рудник, попросил перезвонить. Однако нового звонка не последовало. Игнатов с раздражением подумал, что Гончар подлаживается к нему, надеясь получить равную долю. Но этому коротконогому полковнику следует указать место, выше которого он никогда не поднимется. Даже если ему, Игнатову, суждено будет стать министром, он первым делом снимет Грязнова с должности начальника МУРа. Но никогда не продвинет на это место его зама – Гончара. Просто потому, что Гончар знает слишком много о его слабостях и пристрастиях. И числит себя почти что равным. А это не нравилось еще никому из небожителей.

Ночью телефон трещал опять, но Игнатов, выпив в посольстве изрядное количество коньяка и добавив еще у себя в номере с Рудником, не хотел никак реагировать. Телохранителю тоже было приказано не отзываться на звонки. А он бы и не смог, если бы даже хотел. И начальник, и подчиненный расслабились по полной программе.

Это был редчайший случай, который Игнатов позволил себе, потому что все складывалось слишком хорошо.

– Я всех могу раздавить! – говорил он Руднику, покачивая над бутылками тяжелым кулаком. И Рудник, что очень нравилось Игнатову, согласно кивал.

Утром в условленный час по условленному номеру Игнатов позвонил, чтобы подтвердить время встречи с теневым магнатом. К его удивлению, телефон молчал. А он знал по собственному опыту, что в таких делах и на таком уровне небрежность не допускается.

Он вызвал Рудника и велел в точности передать вчерашний разговор с Москвой.

Путаясь с похмелья и ссылаясь на плохую слышимость, телохранитель пытался пересказать отдельные фразы пустячного, как ему казалось, разговора.

– Сначала был женский голос. Потом мужской. Какую-то ерунду городили. Повторяю, что плохо было слышно. Единственную фразу помню более-менее, что «черную икру не надо привозить». Чушь какая-то...

Игнатов как-то сильно переменился в лице и попросил повторить фразу. Рудник это сделал. Генерал долгое время оставался неподвижен. Это был условный сигнал бедствия. Все встало на свои места, а главное – прокол с теневым магнатом. «Они» узнали об этом раньше.

У Игнатова были свои источники. Но обратная связь действовала только в полдень, не более пяти минут. Оставалось терпеливо ждать. Рудник, почуявший неладное, затих.

– Если у нас еще не отобрали машину, – негромко сказал Игнатов, – приготовь ее. И все, что надо для дальнего путешествия. Дальнего и опасного.

Рудник склонил голову, чтобы не тратить слов. Оружием он запасся в первый же день приезда. После его ухода, дождавшись условленного времени, Игнатов позвонил в Москву. Тайный канал связи еще действовал. Ему было доложено о захвате раненого Борца, изъятии европейской валюты и аресте Гончара. Грязнов отбыл в Прагу два часа назад.

Костистый лоб генерала так напрягся, что кожа вот-вот должна была лопнуть. С минуты на минуту ожидалось приземление самолета с муровцами, чтобы его, Игнатова, взять. Грязнов, конечно, никому не уступит подобной чести.

Отключившись от связи, Игнатов уставился в одну точку. Все, что надо, ему сообщили, вопреки всяческому противодействию. Железная система, налаженная им, продолжала действовать, хотя главные части начали отваливаться. Мелькнула мысль, что, если бы он не польстился на те пять миллионов евро, может быть, ничего и не произошло бы? И он заработал бы еще больше денег, в конце концов, другими способами. Но, как говорили древние: «Даже боги не могут сделать, чтобы бывшее стало не бывшим».

Мысль генерала продолжала напряженно работать.

Если начальник МУРа уже летит с целью ареста, значит, это согласовано по линии Министерств иностранных дел двух государств. И не исключено, что чешская охрана уже «пасет» гостей из России.

И все же надо прорываться. На Западе нет пока надежных привязок. Зато они есть на Украине. Там родня, там друзья и подельники. Он, конечно, свалится как снег на голову, но они быстро разберутся.

Через несколько минут к парадному входу в пятизвездочный отель спустился гражданин, лишь внешне напоминавший вполне добропорядочного человека. Внутри него все выгорело до черноты, и он был как головешка, облаченная в цивильный костюм. Под белой кожей на лице таилась чернота. Глаза из-под прикрытых век горели неистребимым огнем, словно головешка еще догорала и заряжала этого оглушенного зомби необходимой энергией для движения.

Чем хорош был Рудник – так это своей сообразительностью. Все понял из нескольких слов. И так же, как Игнатов, догадался, что спасение на волоске. Завел мотор, включил скорость, вывел сверкающий лимузин на главную улицу и плавно влился в мчащийся поток бунтующих, покладистых, норовистых автомобилей.

На выезде из Праги Игнатов заметил белый «фольксваген», который упрямо следовал за ними от городского центра. Может быть, он прицепился раньше, но Игнатов приметил его возле здания телеграфа. Рудник тоже все время поглядывал в боковое зеркальце. Значит, обратил внимание.

– Да? – спросил Игнатов.

Рудник кивнул.

После Праги уже не одна, а три машины следовали за ними. Пролетел вертолет. Оба преследуемых понимали, что это означает, но Рудник не снизил скорость, а даже прибавил газа. С будничным видом достал автомат, точно приготовился съесть шоколадку.

– Лучше будет, если вы возьмете руль, – вполголоса обратился он к генералу, будто их могли услышать. – А мне придется стрелять.

– На ходу? – изумился Игнатов.

– Держите руль. Так! Я опрокинусь назад, а вы занимайте мое место.

Игнатов едва удержал руль, когда Рудник, опрокинувшись резко, как цирковой артист, прыгнул на заднее сиденье. Игнатов пристроился за рулем. Машина несколько раз дернулась, но сохранила скорость.

Однако преследователи приблизились.

Когда мчащиеся автомобили оказались на пустынном участке шоссе, сзади раздались одиночные выстрелы. Преследователи проявляли нетерпение.

Выбив заднее стекло, Рудник ответил им автоматной очередью. Белый «фольксваген», начавший эту гонку, завилял, накренился и слетел с полотна дороги.

Скорее всего, там не осталось живых. Приподнятые брови стрелявшего выразили удовлетворение. Теперь их преследовали только двое. Вернее, две машины. А сколько там народу набито, можно было только догадываться.

Игнатов вполне сносно справлялся с автомобилем, и Рудник приготовился к новой атаке. Когда машину подбросило и загорелся бак, Рудник все же подобрался к разбитому окну и выпустил очередь.

Из преследующих машин тоже стреляли профессионалы. Через минуту, с простреленным плечом, изуродованным окровавленным лицом, Рудник, уже ничего не видя, продолжал стрельбу. Потому что ничего другого в жизни ему уже не оставалось.

Когда Игнатов был ранен, машина влетела в бетонный пролет моста, прочертила бортом по бетону и, высыпав на дорогу целый сноп искр, наконец остановилась. Окровавленные тела преступников вытащили из машины подбежавшие полицейские.

Через несколько секунд уже пустая машина взорвалась.

Лежавший на обочине Игнатов, как и ожидал, увидел над собой каменное лицо Грязнова. Но тело и речь ему уже не повиновались. Однако слух не повредился, и он слышал.

– Быстрый финиш! – сказал Грязнов. – Этот подонок умер. – Носком ботинка он шевельнул лежавшего на обочине Рудника: – Жаль, легкая смерть. Наверное, он ее и искал. А тебя мы вылечим, – обратился он к Игнатову. – Будем судить и заставим ответить за все смерти, в которых ты виновен. Больно, говоришь? Другим тоже было больно. Тем, кто погибал по твоей милости. Даже еще больнее...

Рудника быстро увезли на одной из машин, запрятав в специальный целлофановый мешок. А с Игнатовым долго возились в ожидании «скорой помощи».

Наконец она показалась, суля исцеление страдающим и болящим. И пока «скорая» не остановилась, лежавшему Игнатову казалось, что на ее белой крыше прочно утвердился тускнеющий солнечный диск.