Глава 29
Неожиданный визит
– Вы прекрасно выглядите! – сказал Талызин, выходя из-за стола и пожимая руку Игнатову. – И наверное, самочувствие соответствующее? Вот что такое разница в какой-то десяток лет. У меня уже и печень не та, и поджелудочная ремонта просит. А вы все больше крепчаете, словно входите в пору расцвета. А? Скажите свой секрет!
На самом деле вид Игнатова ему не понравился. Это был уже не тот моложавый полковник, который встретился ему на одном из приемов. Лицо его раздалось вширь, фигура оплыла. Шея набухла, и губы растянулись, словно он все время с трудом закрывал рот.
«Жадность, жадность довела тебя», – думал он про Игнатова, передавая пачку зеленых банкнот.
– Тут все, – коротко пояснил он.
Игнатов кивнул. И, как показалось Талызину, небрежно, даже с некоторой обидой взял крупную сумму в долларах, которую сам же назначил. Надутый, спесивый, он, однако, выглядел внушительно, словно каждое мгновение с наслаждением сознавал свою власть. Словно веяло властью от каждого взгляда, каждого поворота головы, вернее, всего туловища, потому что голова и шея фактически срослись.
Но мысленно, отдавая должное Игнатову, председатель банковской ассоциации его не переоценивал. Таких деятелей за последние десять лет он немало повидал. Все они, несмотря на их внешнюю монументальность, податливы как воск. И тот же Игнатов мгновенно расквасится при плохом повороте судьбы. Он чиновник, у него нет своего дела. И вся его власть зависит от чина, а если по-простому сказать, от кресла, которое он занимает. Лишись он кресла – и ничего не останется от этой монументальности.
Подойдя к окну, Талызин распахнул одну створку, чтобы впустить больше воздуха. Хотя от нагретого солнцем асфальта пахнуло так, что он поморщился.
– В отпуск скоро? – спросил он Игнатова, чтобы снять гнетущую напряженность, возникшую при его появлении.
– Как шеф решит, – бодро отрапортовал Игнатов, намекнув этим тщедушному банкиру, что за ним сила и власть целого государства. – Я же себе не принадлежу, – улыбаясь, добавил он.
И эта улыбка, по его мнению, дорого стоила.
Едва склонив налитый тяжестью корпус, повернулся и вышел. Поймал восхищенный взгляд секретарши и улыбнулся ей приветливее. Занятый своими думами, уселся в автомобиль и уже не помнил, как очутился на Петровке, 38, продолжая размышлять о своем. Талызин заметил небрежность, с какой Игнатов принял деньги за ликвидацию бывшего теперь главы банка «Эрмитаж». Но истолковал ее неправильно. Небрежность происходила оттого, что Игнатову «засветила» несравнимо более крупная сумма, которую следовало взять.
Европейские воротилы должны были в ближайшее время переправить в среднеазиатские государства – бывшие республики – пять миллионов евро. Этого хватило бы на обеспеченную старость не только ему, но и внукам. Причем охрана этой валюты была поручена ему. Он понимал, что второй раз в жизни такой удачи не будет. Но и такого риска тоже. Надо было сделать так, чтобы всю валюту взял Горбоносый со своими людьми. Для этого надо в последний момент убрать охрану, а всю вину возложить на Грязнова как начальника МУРа.
Легко сказать, а как это сделать? И справится ли Борец со своей командой? Пусть сыпятся вопросы со всех сторон. Главное – охватить все мелочи. Чтобы комар носа не подточил. А для этого над всеми вопросами надо думать, думать и еще раз думать! Тогда этого тощего банкира можно будет послать по Волге-матушке. И больше ничем никогда не рисковать. Период первоначального накопления капитала закончился. Пора становиться Рокфеллером по-московски. Но для этого нужны те самые пять миллионов евро, которые скоро загрузят в «Боинг» и перебросят на московскую землю на один миг. И в этот миг их надо схватить. Судьба горбоносого Борца ему была ясна более или менее. Его уже становилось опасно держать возле себя. Слишком много знает. Но и операцию с пятью миллионами евро никто, кроме него, не сможет провернуть. Пусть Гончар продумает, кто сможет дать ложную команду снять охрану при перегрузке валюты с одного самолета на другой. И пусть сымитируют голос Грязнова. Пусть это останется на пленке. Словом, пусть Гончар думает. И сегодня же надо вызвать Борца. Надо готовиться и разведать на месте, что и как? Счет пошел на часы!
После ухода милицейского генерала глава банковской ассоциации Максим Витальевич Талызин никак не мог отделаться от дурного настроения. Поправив на тонкой высохшей руке золотые швейцарские часы с браслетом, который стал в последнее время великоват, он позвал секретаршу Наточку и велел ни с кем его не соединять. Наточка – одна из многих женщин – умела возбуждать и возвращать ему жизнерадостность. Зато он и платил ей по-королевски.
Но вместо ожидаемой элегии вышла новая нервотрепка. Наточка сообщила ему, что прибыл следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры и просит аудиенции. Фамилия – Турецкий Александр Борисович.
Талызин подумал, что таким визитерам не принято отказывать. Но у него тут же началось сердцебиение. Однако он справился с собой, проглотил таблетку и велел пригласить важного гостя.
Турецкий появился с беззаботным выражением на лице, как будто ему предстояла ничего не значащая встреча, а не попытка любыми способами выявить связь между главой могущественной банковской ассоциации и злодейским убийством в лесу близ озера Селигер троих людей. Из которых двое хотя бы ощущали какую-то тревогу. А женщина вообще была ни при чем и погибла, как от случайного удара молнии. Правда, перед этим испытав весь ужас свершавшейся расправы.
Александр Борисович не надеялся, что Талызин преподнесет ему какую-либо нить к разгадке. Но понимал, что связь здесь существует. И трудной беседы с банкиром было просто не избежать.
Еще в вестибюле он поразился тому, какой роскошный дизайн можно сделать внутри заурядного в общем-то здания на Арбате. Золотые тиснения на стенах под потолком, роскошные зеркала, сверкающие отраженным светом линии в прозрачной шахте лифта, который поднимался посреди сияющего зала и возносил посетителей и служащих на верхние этажи. Все напоминало о том, что здесь проходит главный стержневой нерв державы. А все остальное, включая гениальные изобретения, картины, пьесы, стихи, музыку, – не более чем суета сует, которую главный стержневой нерв прижмет или перекупит с потрохами в любой момент.
Сам Талызин наверняка не предполагал, что так высоко занесет его судьба, и не готовился к этому. Столичный журналистик с легким пером и удобным для начальства веселым и покладистым нравом должен был пожинать плоды и переживать издержки второй древнейшей профессии, которая больше, чем любая другая, учит холуйству и приспособленчеству.
Ан нет! На каком-то этапе, во время первого передела собственности, пользуясь газетными связями, вошел в правление банка. Сначала был десятой спицей в колеснице, потом второй и, наконец, – первой.
Его досье Турецкий внимательно изучил перед посещением главы одного из могущественнейших столичных банков и теперь, после знакомства с множеством фотографий, с интересом изучал оригинал. Дорогой костюм, крупные золотые часы на тонкой сухощавой руке, модный галстук, дорогая рубашка – весь этот роскошный дизайн, как главная составляющая имиджа преуспевающего человека, ничего не значили в сравнении с выражением глаз и уверенности на лице. Как будто перед ним сидел потомок знатного рода, который на протяжении столетий владел богатыми замками и поместьями и оказывал немалое влияние на внешнюю политику государства.
Между тем Турецкий знал точно – он старался досконально знать все, что так или иначе касалось его профессии, – что мать Максима Витальевича была прачкой, отец – пожарным. А вся эта «родовитая властность» – качество приобретенное. «Ничего удивительного, – подумал Турецкий. – Видимо, человек в течение одного поколения способен вознестись так, будто ему тыща лет. Ведь смог же безродный артиллеристишка за несколько лет пройти путь от капитана гвардии до императора Франции. Да при этом еще завоевать полмира. И ему не надо было говорить, что императорская корона должна передаваться по наследству. Он сам был свой высший суд и носил корону так, словно был ее достоин ничуть не меньше, чем римский император Веспасиан, наследник древнего рода... А чем, в таком случае, хуже Талызин?»
Офис главы банковской ассоциации, однако, был скромен, ничем выдающимся не отличался. Хозяин офиса, видимо, знал себе цену.
– Я вас слушаю, – негромко произнес Талызин.
Турецкий достал пачку сигарет и спрятал ее обратно, поняв, что хозяин не курит. Это было даже к лучшему. «Сигареты надо курить во время задушевной беседы, – подумал он. – Или приятных размышлений. А в состоянии стресса курение наносит только вред».
– Мне бы хотелось узнать, – мягко сказал он, – в каких отношениях ваша ассоциация находилась с банком «Эрмитаж».
Ответ не замедлил себя ждать:
– В прекрасных отношениях.
Глаза Максима Витальевича смотрели искренне и дружелюбно.
– Но ведь «Эрмитаж» брал у вас крупный кредит...
– Это обычная практика в банковских делах, – отчеканил Талызин, и глаза его стали менее дружелюбными.
– И насколько нам известно, «Эрмитаж» просрочил выплату кредитных сумм?
Талызин развел руками, как будто хотел сказать: «Что же вы от меня хотите? Я руковожу в своем офисе».
– А почему «Эрмитаж» тянул с выплатой долга? Как вы думаете? – задал следующий вопрос Турецкий и почувствовал, что его визит начинает тяготить хозяина кабинета. Лицо у него делалось все строже и строже.
– Откуда мне знать. Банковская система – это большая игра. Это в советское время все было просто и работники банков сидели с постными лицами, ожидая, когда схлынут последние посетители. А в рыночной экономике взаимоотношения банков, зависимость их друг от друга – это большая игра. Кто-то захотел больше заработать и не вернул вовремя долг, кто-то, напротив, терпит убытки из-за эгоизма и хитрости другого. И в этой игре в полный рост встает человеческий фактор.
– Значит, бывший директор «Эрмитажа» хотел подзаработать денег с невыплаченного долга? – спросил Турецкий.
Взгляд Талызина сделался еще более жестким, а тон ледяным.
– Вы настолько осведомлены в банковском деле, я чувствую, что сами могли бы ответить на этот вопрос. Хочу добавить, что «Эрмитаж» сам был в некоторой зависимости от другого должника.
– Значит, это в какой-то мере извиняет Виткевича?
– Можно сказать и так, – кивнул Талызин. – Только из-за этого разгильдяйства вся налаженная цепочка рушится. Один подвел кого-то, другой, глядя на первого, начинает подводить третьего человека, и так далее... Ведь выплатил же весь кредит полностью преемник Виткевича. Значит, имелись возможности. Жаль, конечно, что случилась такая трагедия с Владимиром Ильичом. Мы с ним были в некотором роде на дружеской ноге. И все же надо сказать, что он вел дела в последнее время спустя рукава. Может быть, молодая жена была тому причиной, не знаю. Во всяком случае, его преемник повел себя принципиально.
– Да, но после возврата кредита банк «Эрмитаж» объявлен банкротом. Вам ведь это известно?
Ни один мускул не дрогнул на лице Талызина.
– Это, молодой человек, жизнь! – пояснил он, лениво потягиваясь. – Даже скажу больше: ее самая высокая сфера – финансы. Что же вы хотите? Погорел могущественный Инкомбанк, пошатнулся и пошел ко дну Менатеп, который, казалось, будет существовать десятилетия. Я уже не говорю про скорую кончину Тверьуниверсалбанка, с которым я чуть было не связал свою жизнь, но вовремя одумался.
Хотите, продолжу? В мире, куда мы вступили, все не так, как при советской власти. Там страховало государство, но оно же и месило сапожищами ту болотную трясину, в которую мы постепенно погружались. Сейчас не так: проиграл – уходи! Но поступательное движение вперед должно сохраняться. Я не знаю подлинных причин трагедии, случившейся на берегу Селигера, но Владимир Ильич как банкир исчерпал себя. Это я вам точно говорю.
– А вы не пробовали ему дать совет? Сказать, что он сильно рискует? И может лишиться головы? Нет?
Взгляд Талызина источал уже просто могильный холод.
– Во-первых, у нас уже давно не «страна советов». Вы не заметили? А во-вторых, вы что? Хотите сказать, что я его убил?
Турецкий намеренно выдержал паузу, не стал торопиться с возражениями. Но отвечать все-таки пришлось.
– Нет. – Он поглядел на Талызина с обезоруживающей прямотой. – Но ведь вы лучше, чем тот... ваш друг... просчитывали ситуацию и знали, насколько она опасна. Я имею в виду только это. И ничего другого.
Талызин вздохнул с явным облегчением. Беседа со следователем явно шла к завершению, и Талызин вновь вспомнил про Наточку. Если бы он в этот момент взглянул на Турецкого, он бы мог прочесть на его лице свой будущий приговор. «Я-то знаю, что ты заказал убийство, – явно говорили глаза Турецкого. – И сделаю все, чтобы это доказать».
А Талызин еще не знал, что Александр Борисович привык выполнять все обещания, которые давал самому себе. Размышляя, Турецкий немножко расслабился, пока Талызин стоял, отвернувшись к широкому окну. Когда банкир обернулся, лицо и фигура следователя изображали абсолютное согласие с мнением собеседника.
К облегчению хозяина кабинета, гость поспешил откланяться. Но после его ухода Талызин долго сидел, опершись лбом на руки. Наточку он так и не позвал.
Обдумывая итоги непрошеного визита и вопросы гостя, банкир все более тревожился. Он решил снова позвать Игнатова и спросить, как быстро тот сможет закрыть пасть этому зверю. Пусть потребуются любые деньги – игра стоит свеч!