Глава 26
Киллеры и жертвы
Следователь межрайонной прокуратуры Игорь Самойленко понимал, что в его руки попало дело необычное – убийство крупного банкира и его жены. Виткевич Владимир Ильич... Жена Эльвира... Сдерживая нетерпение, Самойленко долго обдумывал, как построить расследование. В случае успеха это сулило быстрый путь наверх.
Он всегда думал об этом пути. В школе, побеждая на олимпиадах, был уверен, что все его успехи неспроста. И хотя эти олимпиады ничего не дали, от них рождалось ощущение, что он непрерывно движется вверх. Одолев институт, сказал себе, что это важный этап перед новым прыжком. И хотя место следователя межрайонной прокуратуры делало его существование более чем скромным, он выполнял свои обязанности чрезвычайно старательно, стремясь не допустить никаких погрешностей не только в делах, но и в разговорах с подчиненными, и, что самое главное, с начальством.
В годы учебы он был маленьким карьеристом, в прокуратуре тоже стал карьеристом, но большим, хотя уровень благополучия все это время оставался примерно один и тот же. Но этот бесконечный контроль и стремление к совершенству не могли не сказаться не только на внутреннем складе ума, но и на внешнем облике. Тон его речи сделался ровным в любых, даже критических, ситуациях. Взгляд оставался внимательным и пристальным, даже если он шел по коридору в полном одиночестве.
Годы никак не отразились на его внешности, он был по-прежнему сухощав. Круглое лицо с правильными чертами казалось даже несколько маловато для высокой спортивной фигуры. Но по прошествии некоторого времени взгляд привыкал и любой посторонний наблюдатель мог сказать только то, что повторяли другие: какой симпатичный, обаятельный и милый человек. Ни одного слова из тех, что характеризуют сильного мужчину, а тем более сильную личность, не приходило в голову. Но Игорь втайне чувствовал себя и тем и другим. Если бы кто-нибудь сказал, что Игорь Самойленко обожает себя и бережет, как драгоценный сосуд, над ним бы посмеялись. А между тем это было так. И Самойленко безотчетно берег себя и холил, как если бы по долгу службы холил и берег какую-нибудь высокопоставленную особу. Он как бы сам себе прислуживал и не позволял появиться на людях небритым, хмурым, неопрятным. Костюм на нем всегда сидел как с иголочки, чистые рубашки были старательно выглажены. Сперва этим занималась мать, потом жена, для которой чистая мужнина рубашка была стократ важнее всех других дел. Никакие потрясения и катаклизмы, никакие болезни ее самой и детей не могли поколебать одного непреложного правила – утром мужа должна ждать ослепительно чистая рубашка и старательно подобранный галстук. За это муж ей платил верностью, скучными вечерами и частыми назидательными разговорами.
– Ребенок должен отвечать за свои поступки, – непрерывно повторял он, находя поведение трехлетнего сына лишенным какой бы то ни было сознательности.
Малыш, похожий на отца как две капли воды, с таким же маленьким аккуратным личиком, ломал игрушки, пытаясь узнать, как они устроены. Из грязного велосипедного колеса делал автомобильный руль.
– Пока он не прекратит ломать игрушки, не куплю ни одной новой, – говорил Игорь Николаевич, помахивая пальцем перед лицом жены. – Ребенка надо приучать к порядку.
Появившись на службе в ослепительно белой рубашке с вишневым галстуком в светлых сиреневых разводах, Игорь Самойленко снял пиджак и вызвал очередного свидетеля.
За неделю перед ним прошли четыре охранника, каждого из которых он допрашивал по нескольку раз. Они были разного роста, неодинакового телосложения. Но было что-то едва уловимое общее в облике этих людей. Одинаковые каменные загривки, оловянные глаза. И наглое выражение лица у слуг, отвыкших думать и слепо выполняющих любой хозяйский приказ.
Старший охранник – Степан Бескровный – был найден мертвым. Из четырех оставшихся самое благоприятное впечатление производил совсем молодой, Беглов. Он казался более простым и искренним. Хотя глаза у него были тоже оловянные. И с ним Игорь Николаевич беседовал чаще, чем с другими.
Самое загадочное в трагедии, случившейся на берегу Селигера, было появление неизвестной лодки. Все связанные с нею обстоятельства следовало незамедлительно выяснить.
Беглов сидел, держась руками за табуретку, и внимательно глядел на следователя. Видно было, что он всеми силами старается помочь и в то же время не упустить свою выгоду. Выгода заключалась в том, чтобы не потерять работу в банке, и рекомендация следователя, по его мнению, могла сыграть положительную роль.
– Кто первый заметил лодку? – спросил Самойленко.
Лицо Беглова изобразило напряженную работу мысли.
– Я!..
– И вас не насторожил этот неожиданный визит? Не удивил?
– Чего же удивляться? Когда накануне мы причалили и разбили лагерь, мимо нас шли команды одна за другой. По пять-шесть байдарок.
– А тут одна.
– Нет, не насторожило.
– В котором часу вы заметили непрошеных гостей?
– В четыре – начале пятого.
– Сколько человек было в лодке?
– Т-трое... Д-да, трое!
– Опишите их, пожалуйста.
– Двое с бородками. Один повыше, так, метр восемьдесят. Другой примерно метр шестьдесят, как я. Третий плешивый. Он, кажется, и был самый главный. Его слушались.
– В чем это выражалось? – спросил Самойленко.
– Когда ставили донки, он, что называется, указывал. Потом, когда отплыли ставить сети, слышался только его голос. Утром была тишина. Если отплыть по озеру в такое время даже на километр, слышно вот как вас.
– А почему вы разрешили ставить донки рядом с вашим лагерем? – спросил Самойленко.
– Они не рядом, – заторопился Беглов. – Метров за сто. Причем не шумели, костров не разводили. Словом, придраться было не к чему. Мы поначалу порадовались было такому соседству. Лучше, чем другие, например. Нажгут, намусорят. Потом песни примутся петь. Какая уж тут рыбалка.
– А разве Виткевич с вами раньше выезжал на рыбалку?
Беглов кивнул:
– Да. Но не так далеко. На день, на два.
– Значит, никого из вас не насторожили гости?
– Нет. А чего?
– Старшим в охране был Степан Бескровный?
– Да. А чего?
– Какие отношения у них были с Виткевичем?
– Самые нормальные. Владимир Ильич к нему чаще, чем к другим, обращался. Только и слышалось: Степа, подай... Степа, принеси... Степа, почисти...
– Чего чистить-то?
– Картошку... Рыбу.
Самойленко помолчал и вспомнил недавнюю свою поездку на Селигер. Мертвого Степана нашли в самом непристойном положении с разорванными трусами Эльвиры, зажатыми в руке. В том, что он пытался совершить с ней насильные действия, не было сомнений. Не на глазах же у мужа! Где же находился Виткевич? Значит, к этому времени директор банка был убит. Из этого следует, что Степан знал о подготовке убийства и был заодно с киллерами.
– Как вы думаете, кто убил директора банка?
Беглов пожал плечами:
– Понятия не имею.
– Выстрелы кто-нибудь слышал?
– Я лично – нет! Смирнягину вроде что-то почудилось. Но и он махнул рукой. Рядом сучок под вороной треснул, и то слышней было.
– Степан Бескровный мог быть связан с убийцами?
– А как?
– Сам он мог застрелить человека?
– Смотря кого! Если надо, он не церемонился. Но чтоб на хозяина руку поднять? Не-е-ет...
– Выходит, что так и было.
– Это какие же деньжищи надо было ему заплатить?
– А если не деньги, а любовь и ревность? Как он относился к жене Виткевича – Эльвире?
Беглов заерзал на табуретке, стараясь подобрать самое точное слово.
– Культурственно...
– Другие охранники так же относились к Эльвире?
– А что? Нормально. Не девка она какая-нибудь. Жена хозяина. Один раз по пляжу днем прошлась в купальнике. А купальник что? Две нитки поперек. Ребят и закрутило. Глухомань. Будто вокруг на тыщу верст женщин нету. Но чтобы кто слово сказал...
– Кто первым нашел убитых?
– Данила... То есть Смирнягин. Когда на обед они не пришли, мы побежали туда, где ему почудился выстрел. Ну и... нашли.
– Вас удивило, в какой позе лежал Степан?
– Да... Эта... – Глаза у Беглова заметались. – Думаю, может, подстроили. Чтобы на Степана стали думать... Как это?... Ложный след.
– Ничего необычного не заметили вокруг? Какие-нибудь следы...
– Как тут заметишь? Кругом папоротники. Я хотел Эльвиру оттащить от Степана, чтобы не так срамотно было. Но Смирнягин не дал. Говорит: следствию понадобится.
– А вы не соображали?
– Не-а... Растерялся.
– Куда лодка подевалась?
– Уплыла.
– Сама? Без людей?
– Когда мы вернулись, лодки не было. Может, плешивый ждал специально, когда мы уйдем.
– Вы думаете, он убил?
– А кто же еще? Других людей мы не видели.
– За что?
– Почем я знаю? Может, из-за Эльвиры. Одна женщина на столько мужиков... Это же какую смелость надо иметь? Тут Владимир Ильич не рассчитал. С огнем шутил. Вот... и получилось.
– Значит, считаете, из-за женщины получилось?
– А то... Вот и на Степана затмение нашло...
– «А то, а то», – передразнил с досадой Самойленко, подписывая Беглову пропуск. – Ладно, свободен. Помни про подписку о невыезде.
Беглов по-военному козырнул.
Вечером Самойленко вызвал Данилу Смирнягина. Широкоплечий амбал с утиным носом и маленькими злыми глазами, он был себе на уме и, без сомнения, знал больше, чем говорил.
Следователь беседовал с ним больше двух часов, повторяя примерно те же вопросы, которые перед этим задавал младшему охраннику убитого банкира. Необходимо было точно выяснить, кто находился в сговоре с убийцами. В том, что Степан Бескровный выполнял поставленную ими задачу, Самойленко не сомневался. Но видимо, смерть Степана напугала других охранников. Во всяком случае, упоминание о Степане вызывало у них настороженность. Особенно у Данилы Смирнягина.
Он пришел в своей обычной спецформе, ладно сшитой, с нашлепками охранной фирмы «Беркут». На вопросы отвечал отрывисто и точно.
– В котором часу вы услышали выстрелы? – задал вопрос Самойленко.
– В десять тридцать пять.
– Сверили по часам?
– Привычка.
– Почему не отреагировали сразу? Не побежали?
– Первый выстрел меня насторожил. Но когда последовали еще три, я подумал, что Виткович в своем репертуаре. Забавляется.
– А что значит «забавляется»?
– Хозяин любил пострелять. Если на вольном воздухе, где-нибудь в лесу, на даче или в поле, обязательно норовил подстрелить сороку или ворону. Я как-то подошел: сорока подстреленная лежит. Еще шипит из последних сил, еще живая. И такая красивая. Белая вся, только бусинки крови на груди. А крылья не черные, а с каким-то зеленым отливом. Наверное, самая красивая птица в наших краях. Как-то жалко ее стало. Я говорю: «Зачем, Владимир Ильич?» А он мне в ответ: «Руку тренирую». Вот и я, когда услышал четыре выстрела, подумал: забавляется. Мне и в голову не пришло, что их там положили всех троих. Перед этим к рыбакам прибывшим я пригляделся, но ничего особенного не заметил. Причалили они деликатно, метрах в пятидесяти от нас, чтобы не помешать. На Селигере места много. Особенно в диких местах. А когда в два часа директор не явился, мы и рванули туда, откуда слышались выстрелы.
– Почему только в два часа? – спросил Самойленко.
– Контрольное время, – ответил Смирнягин. – Так договаривались.
Полагаясь на свою интуицию, Самойленко решил, что сидевший перед ним охранник либо не имел сговора с убийцами, как Степан Бескровный, либо искусно притворяется.
– Значит, председатель правления банка Виткевич, его жена и охранник ушли в лес в половине восьмого? Так?
Смирнягин кивнул.
– Примерно через полчаса причалила лодка с тремя неизвестными? Так?
– Да.
– Откуда? Она повторила ваш путь от пристани или пришла с противоположной стороны?
Смирнягин задумался.
– Не помню, – ответил он наконец. – Когда я заметил их, лодка шла уже перпендикулярно к берегу в сотне метров.
– Откуда у вас такие точные определения: пятьдесят метров... сто метров... Наугад?
– Нет, почему? Точно! Привычка. Тренировки. В коридоре, например, от лестницы до вашего кабинета примерно семьдесят шагов. Можете проверить.
– Хорошо. Если будет время, посчитаю. Но вернемся на Селигер. Как же вы так прошляпили? Увидели неизвестную лодку, на ваших глазах трое незнакомцев, едва причалив, сразу ринулись в лес. А вы, персональная охрана, и ухом не повели?
Что-то похожее на обиду промелькнуло на лице плечистого охранника.
– Нет, почему? – заторопился он. – Те, неизвестные, не сразу в лес ушли. А сперва поставили сеть. Как заправские рыбаки. Правда, близко от берега. Но я подумал, может, место знают. Я даже крикнул: «Чего близко-то?» А мне плешивый ответил: «Нормально».
– Вы уверены, что плешивый?
– Он даже обернулся и посмотрел.
– Опишите его.
Смирнягин замялся, отыскивая нужные слова.
– Ну, главное, плешь. Остальное, как у людей. Нос короткий. Глаза немного раскосые. Может, обрусевший азиат. Невысокий. Плащ старый, каких уже не носят. Резиновые сапоги. У двух других болотные сапоги. А у плешивого легкие, короткие. Кажется, на липучках.
– Смогли бы его узнать?
– Конечно.
– Что еще можете сообщить?
– Они даже костер развели. Правда, не на берегу, а за кустами. Нам не видно, сидит там кто-нибудь или нет. Еще одного запомнил. В шляпе старой и мятой, как будто на ней кто-то сидел. Нос у него с горбинкой. И борода, как у Карла Маркса. Закрывает лицо так, что не разглядеть.
– Однако за пятьдесят метров ты горбинку увидел? Стало быть, не все закрывала борода? Что он делал, когда лодка подплывала? Сидел на веслах? Ставил сети?
– Нет, просто сидел на корме.
– Может, он и был главный? Главные обычно не гребут.
Смирнягин старательно потер переносицу.
– Может, и так. Только больше распоряжался плешивый. Мы так и подумали, что он командир.
Отпустив Смирнягина, Игорь Николаевич долго крутил в пальцах карандаш. Это иногда помогало думать. Допросы охранников со всей очевидностью показывали ему, что следы плешивого надо искать на Селигере. И в то же время он был убежден, что команда киллеров прибыла из Москвы. Значит, им был известен маршрут Виткевича. Место стоянки лагеря. Кто мог снабдить их такой подробной информацией? Безусловно, там действовал Степан Бескровный, от которого уже ничего не добьешься. Но только ли он один?
