Глава 18
Сражение в роще
Наглых, подвыпивших подростков Нина Боярская заметила возле метро. Потом вспомнила, что они увязались за ней уже от сберкассы, где она сперва получила деньги, а потом платила за квартиру. Сначала был один, потом к нему присоединились трое. Теперь их стало уже пятеро.
Собственно, подростками назвать их можно было лишь с натяжкой. Каждый ростом выше Нины. А самый длинный вообще был уже призывного возраста. Пока рядом крутился кое-какой народ, Нина не слишком беспокоилась. Но потом люди куда-то подевались. И на автобусной остановке она оказалась одна в окружении пяти «динозавров». Они как будто не интересовались ею, галдели, курили, пили пиво из горлышка – гнусная привычка, почему-то вошедшая в моду, а вернее, молчаливо принятая обществом. Но кто-нибудь нет-нет да и взглядывал на нее по-хозяйски. И Нина со страхом поняла, что они ее «пасут».
Страх пульсировал. То уходил, то нарастал снова. И уже не покидал ее, когда она заметила высокого мужика, который пристально смотрел на нее. В сумочке у нее была зарплата и премия, деньги немалые. И эта уличная шпана вела себя так, будто ей было точно известно, что в сумке. Конечно, поняла Нина, эти наглые подростки не могли обходиться без главаря. И рослый светловолосый мужик наверняка имел к ним отношение. А что еще делать такому красавцу? Не зарабатывать же деньги, как все люди.
Нина лихорадочно начала думать. Если подойдет автобус, то он довезет эту шпану как раз до ее подъезда. Тогда получится, что она сама их туда привела. Можно дойти пешком, через рощицу. Цепочка людей уже тянулась по дороге. И Нина, сорвавшись, побежала следом, заметив с облегчением, что «бандитская группа» осталась на остановке.
На какое-то время забывшись, она вошла в зеленую тень вместе с другими людьми. Но потом вдруг те разбрелись по тропинкам, и Нина осталась одна. А когда ей удалось добежать до середины рощицы, затянутой тонким болотцем, неожиданно появились те пятеро с автобусной остановки и начали обходить ее с разных сторон. За стволами берез мелькнул светлый пиджак их главаря.
Нина не закричала, силы вдруг оставили ее, когда высоченный детина-призывник вырвал сумочку. Наверное, ее мучения не должны были на этом закончиться. Но она не могла даже пошевелиться – так оцепенела от ужаса. Корявые пальцы схватили ее сзади, прошлись между ног. Она хотела выдохнуть воздух для крика и не смогла.
Потом не поняла, что произошло. Жесткие ледяные пальцы разжались. Она упала, не устояв. Перед пятью бандитами оказался тот рослый мужик, которого Нина приняла за главаря. Он был ниже самого длинного из парней, который, набычившись, остался на месте. Остальные отошли в сторону. Длинный кинул им сумочку. В руке у него появился нож. Четверо других подростков стали окружать незнакомого мужика в светлом пиджаке. Тот переместился немного, став спиной к солнцу. Не теряя его из виду, длинный сощурился от солнечных лучей, выставил нож. И в тот же миг страшный удар ногой в грудь отбросил его к березе. Длинный ударился о ствол и медленно сполз на землю. Остальные сыпанули в разные стороны.
Неожиданный спаситель подал Нине Боярской руку и крикнул зычным голосом:
– Сумку!
Один из бежавших бросил черную сумочку, и Нина ее подобрала.
– Посмотрите, там все на месте? – властным голосом произнес спаситель. – Деньги целы?
Нина со страхом прижала сумочку к себе.
– А почему вы думаете, что там должны быть деньги?
– Полагаю, что они следили за вами именно поэтому.
Длинный поднялся и проковылял несколько шагов. Пятеро подростков опять сгрудились вместе.
– Ловко вы их, – пробормотала Нина.
– Солнышко помогло, – отшутился спаситель. – Однако они не уходят. Вот стервецы.
– Скорее стервятники, – слабым голосом отозвалась Нина. – Представляю, что бы они сейчас наделали.
– Боюсь, что мне придется вас проводить. Пусть думают, что я ваш муж или родственник. А значит, вы под защитой.
– Тогда хотя бы скажите, как вас зовут...
– Александр Борисович.
– Даже Борисович? – улыбнулась она. – Если я и моложе вас, то совсем не вдвое.
– Можно просто Саша, – согласился он.
С уверенностью мужа он поднял молодую женщину и стряхнул листья с ее тонкой юбки, пройдясь ладонью по тугому бедру. Она отшатнулась.
– Теперь все в порядке, – объявил Александр Борисович. – Ну что? Двинулись?
Они вышли к серой пятиэтажке, которая одним углом вклинивалась в рощицу.
– Вот мы и пришли, – сказала Нина.
– Так этот дом мне и нужен!
– Вы здесь живете? – искренне изумилась она.
– Нет, здесь мой друг живет, который тяжело болен. И я пришел его навестить.
– Наверное, из двухсотой квартиры?
– Да! А вы откуда знаете?
– Мы все тут знаем друг друга. Вернее, не всех. Появилось много приезжих. А вашего друга выносят в кресле к рощице. Он сидит и наблюдает. Может быть, и сейчас еще сидит? Нет...
Александр Борисович остановился в сомнении.
– Хотелось бы, честно говоря, позвонить в милицию, чтобы взяли этих наглецов. А при больном человеке такие разговоры затевать неудобно.
– Позвоните от меня, – предложила Нина, глядя на своего спасителя ясными глазами.
– А это удобно?
– Конечно, удобно, если я одна.
– Мне кажется, наоборот.
– Пойдемте!
В квартире, убранной образцово-показательно, Александр Борисович снял туфли, чтобы подойти к телефону. Нина заметила это с опозданием.
– Не снимайте! – закричала она. – Проходите так. Мужских тапок, к сожалению, нету.
– У вас пол блестит, как в Эрмитаже, – оправдывался Александр Борисович, проходя.
– Все равно.
– А телефон милиции у вас есть?
– Где-то был. Вот!
Скорчившись в кресле, Александр Борисович позвонил.
– Алло! Милиция? Говорит Турецкий, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры. У вас за метро, в роще, примыкающей к сорок четвертому дому, орудуют малолетние преступники. Ну, не такие уж малолетние. Главарь под метр девяносто, желтая куртка, синие джинсы, потертые. Волосы светлые, глаза серые, на тыльной стороне правой ладони выколот меч со змеей.
Александр Борисович подробно описал других участников группы.
– У меня с ними была сейчас стычка, которую они, надеюсь, запомнят, – заключил он. – Но, по-моему, они не успокоились и попытаются еще кого-нибудь ограбить. Ладно... Позвоню.
Он положил трубку и вздохнул глубоко. Теперь можно было направляться в двухсотую квартиру.
– Как много вы запомнили, – искренне восхитилась Нина. – А я, честно говоря, подумала сначала, что вы главарь.
– Ну вот видите, – отозвался Турецкий, собираясь уходить, – ошибки бывают не только горькие, но и приятные.
На лице ее появилась решимость.
– Вы позвоните мне, когда уйдете от... друга.
– Я не знаю ни вашего телефона, ни даже вашего имени.
Она со смехом склонила голову.
– Поскольку я знаю теперь ваше имя, фамилию и даже должность, то представлюсь по всей форме. Нина Сергеевна Боярская. Для вас просто Нина. Вот моя визитка с телефонами.
Турецкий взял протянутый картонный квадратик, тисненный золотом.
– Так... домашний... служебный. О! Банк «Эрмитаж». Какое совпадение! А я сказал, что в квартире у вас пол блестит, как в Эрмитаже. Кем же вы там работаете?
– Оператором.
Решительность еще раз сверкнула в ее глазах.
– Я сейчас накрою стол по случаю моего спасения. И жду вас. Сколько вам надо для беседы с другом?
Турецкий развел руками:
– Не знаю, честно говоря. А потом... удобно ли?
– А вы об этом думали там, в роще? Ну вот и я не стану думать. А буду ждать столько, сколько необходимо.
– Ну хорошо, – пробормотал Александр Борисович. Сомнения не покидали его. – Что-то я слышал о вашем банке...
– Об этом поговорим, – успокоила она его. – Если вам будет интересно. Однако сомневаюсь. Дела там плохи...
– Ладно! – согласился он.
– Жду! – отозвалась Нина.
Встречу с Арсением нельзя было назвать легкой. И Саша Турецкий мысленно к ней готовился. Приходили на память картинки далекого детства и юности. Помнилось, как в классе у них появился высоченный парень, который быстро сделался признанным лидером. Сашу Турецкого он едва отличал среди других. И если их отношения можно было назвать дружбой, как хотелось Саше, то лишь в том, что в шутливых ребячьих свалках Арсений валил его с большей яростью. Благодаря своему росту, он прекрасно играл в баскетбол и, еще не закончив десятилетки, имел первый юношеский разряд. Саша безо всяких спортивных секций делал по утрам километровые пробежки, махал гантелями. И сделался высоким и сильным незаметно для себя. Помнился, однако, эпизод, когда прыгнувший на него по старой привычке Арсений вдруг оробел, и Саша без труда свалил его. Это была победа.
Почему-то считалось, что они дружат. И Саша в этой дружбе играл роль ведомого. Арсений как бы считал себя по привычке самым главным и сильным, хотя давно перестал быть таковым, но крепко держался за этот имидж. И все время давал Сашке понять: знай сверчок свой шесток. Хотя все чаще получал щелчки по носу от «младшего по чину». Их дружба-соперничество перешла в новое качество, когда Арсений окончил общевойсковое училище, стал пехотным офицером.
Афган поставил точку на его карьере. Вместе с орденом Мужества он получил тяжелейшее ранение в позвоночник.
Лечение стоило больших денег. А их не было. Да и не в деньгах заключалась суть. Если бы сказали, что за две тысячи Арсений будет чувствовать себя лучше, чем за одну, Турецкий был убежден, средства бы нашлись. Но врач, с которым Турецкий беседовал, прямо сказал, что никакой надежды нет, будет только хуже. Тут от медицины ничего не зависит. И в скором времени Арсений с костылей пересел на инвалидную коляску. И последние пять лет больше не вставал. Все это время его навещал только Турецкий. Но делал это все реже и реже.
Когда он приходил, глаза Арсения загорались лихорадочным блеском, точно он хотел сказать: «Я еще всем вам покажу!» В разговорах язвил, подсмеивался, и от этого встречи оставляли тяжкое впечатление.
Турецкий не был у него полгода, когда позвонила мать Арсения и сказала, что сыну стало плохо. Александр Борисович готовился к худшему, но то, что он увидел, потрясло его.
В коляске сидел огромный костистый скелет. Ноги были неподвижны, длинные клешнятые руки казались немощными. Только глаза на высохшем стянутом лице смотрели живо и лихорадочно.
– Что, брат? Не ожидал? – произнес Арсений испытующе, выдавливая из себя веселость. – Ну я вам еще покажу!
Мать Арсения суетилась изо всех сил, подавала чай с пирожными. Арсений не пил, только пригубливал. Жена давно бросила его. Была одна приходящая Мавра. Турецкий подозревал, что у нее было другое имя. Но Арсений с каким-то неистовым удовольствием называл всех приходящих женщин Маврами. И ведь находились! Мало ли их, бесправных и бездомных, на Руси? Испокон веку бабы мучились. А теперь стало таких еще больше.
К столу Мавра не вышла, и Арсений пренебрежительно махнул рукой:
– Пусть будет там.
Турецкий хотел спросить о здоровье, чем помочь.
Но Арсений перебил:
– А-а... ерунда. Организм сам должен справиться. Если бы афганская пуля чиркнула на миллиметр влево, мне бы совсем не жить. А если тогда бы не ранило, то погиб бы сейчас в Чечне. Вся моя рота полегла при штурме Урус-Мартана. Видишь, меня никто не навещает, потому что никого не осталось. А я живу и радуюсь. Расскажи лучше о себе. Все там же работаешь? В прокуратуре?
По его тону можно было понять, что прокуратура самое недостойное, гиблое место на земле, откуда следует бежать как можно скорее. И только по недомыслию своему отдельные недотепы продолжают оставаться там.
Турецкий пожал плечами.
– Ловишь преступников? – продолжал бодро Арсений. – Не надоело?
Турецкий вздохнул:
– А что делать?
– Ты бы хороших ловил! – ответил Арсений. – И выставлял бы их напоказ: вот, мол, смотрите и учитесь. Гораздо больше было бы пользы.
– Думаю, что хорошие от такой показухи отказались бы.
Арсений лихорадочно забарабанил пальцами по подлокотнику. Любое несогласие приводило его в неистовство, но вид приятеля, который давил своим цветущим видом, заставлял Арсения сдерживаться.
– Ну, как живешь? – повторился он, лихорадочно блестя глазами. – Как Ирина?
– К родителям уехала. У нее же отпуск.
– Не ревнуешь ее больше?
Турецкий не сразу нашелся, что ответить.
Живо помнилось, как пять лет назад он получил подметное письмо с Ирининой работы, будто бы она сошлась с коллегой, профессором Гнесинского училища, и они запираются у него в классе после занятий... Письмо было злым и издевательским. Ирина плакала, Турецкий злился. Но отыскать подлеца-анонима так и не удалось.
Непонятно, откуда была известна та история Арсению.
– А это письмо моя Мавра сочиняла, – сказал вдруг Арсений, и глаза его ярче заблестели. – Не эта, а предыдущая. Черненькая смуглянка-молдаванка. С ней когда-то с самой учудили подобное, и она решила над тобой пошутить. Уж больно ты ей понравился.
– И ты об этом знал? – не веря своим ушам, спросил Турецкий, хотя уточнять это было совершенно не надо. – Как ты мог?
Он вспомнил, сколько слез и нервов стоил им с Ириной тот девятый вал, на котором они едва удержались. И как все просто разъяснилось. И хотя простота эта была ужасающей, Турецкий вдруг вместе с накатившей обидой почувствовал некоторое облегчение. Потом обида накатила вновь и уже не отпускала.
– Ты не придешь больше? – крикнул Арсений.
– Не знаю! – бросил Турецкий уходя.
Мать Арсения словно поджидала в передней и с готовностью открыла дверь. И в этом ее быстром движении Турецкому почудилась такая отчужденность этих людей, что он подивился своему долготерпению и подумал, что надо поскорее забыть дорогу в этот дом. Мать Арсения давно уже превратилась из пышущей здоровьем уверенной женщины в немощную старуху. Турецкий подумал, что они никого из прежних знакомых Арсения не видят в упор, что для нее и он и все остальные были такими же чужаками, как любой прохожий с улицы.
Он не видел затаенных слез на глазах, спекшейся в груди огненной, неостывающей раны. Только какое-то колебание испытал, когда старуха, быстро протянув маленькую кошачью лапку, тронула его за плечо.
– Не покидайте его! – прошептала она. – Приходите! Ему так трудно.
– Да, конечно! – бросил в ответ Турецкий. – Обязательно!
И все же настроение было крайне смурным. Покидая квартиру друга, теперь уже бывшего, Турецкий выглядел мрачнее тучи. Мысль о том, чтобы посетить новую знакомую, отпала сама собой. Нина Боярская... Банк «Эрмитаж», вспоминал он. Отчего-то банк «Эрмитаж» запал ему в память и был связан с какой-то новой информацией. Но все эти банки и сведения были пустяком в сравнении с тем, какой привлекательной показалась новая знакомая. Если уж женщина хороша, то в ней все прекрасно. Тугие бедра, красивые ноги, высокая грудь, девичья талия. Хотя для девицы ей уже многовато лет, а вот как женщина – еще молода и привлекательна, самый расцвет. Удивительные глаза, а главное, выражение доброты в них. У большинства в минуты интима появлялась настороженность, точно их хозяйка думала, как бы не уступить, как бы не продешевить. А взгляд у Нины был сама приветливость.
Однако думать о новом визите после посещения двухсотой квартиры не хотелось. Турецкий направился знакомой рощицей. Заметил недалеко от дома группу людей и среди них – одну прехорошенькую женщину.
Она оглянулась, и оказалось – Нина Боярская! Значит, нарочно вышла, чтобы подкараулить. Наверное, догадалась, что он не позвонит.
– А у меня стол накрыт, – сказала она с беспечным выражением. – И нас ждет.
Глаза ее сияли ожиданием и не готовы были принять отказа.
– Как будто праздник, – удивился он, входя в комнату с красиво накрытым столом.
Нина улыбнулась с лукавством:
– Вы осуждаете меня?
– За что же вас осуждать?
– Ну как... С ходу, как говорится, пригласила незнакомого мужчину. И, не надеясь на его звонок, даже вышла, чтобы встретить. Вон как много поводов для осуждения.
– У нас с вами были некоторые обстоятельства, которые многое объясняют, – напомнил он.
– Да, это так, – быстро согласилась она, скользнув взглядом по столу. – А все-таки мне надо было быть скромнее. Вы не находите?
– Я нахожу, что мне жутко повезло, – парировал Турецкий.
– А как мне вас называть? Александр Борисович? Или можно просто... Саша?
– Если я вам не кажусь чересчур старым, зовите по имени.
– Что вы, даже наоборот, – поспешила ответить она.
– Ну вот, бальзам на сердце, – шутливо сказал Турецкий, проведя ладонью по груди.
– Курите! Курите! У меня подруги всегда курят, – торопливо сказала Нина, заметив пачку сигарет у него в руках.
– Только подруги? – Он пристально посмотрел ей в глаза.
– Чаще всего... – отозвалась она. – Не смотрите на меня так... Я не женщина-вамп. Давайте присядем. И я смогу наконец поднять тост за своего спасителя.
На столе были водка и непочатая бутылка кагора. Но Нина предпочла рюмку водки.
«Эта девушка не из робких», – подумал Турецкий, и в душе его прозвенел предупредительный сигнал. Он представил себе, сколько ухажеров посещают это уютное гнездышко. Тем более что хозяйкой здесь очаровательное существо. А в любовном мире, с его непредсказуемой экологией, наличие большого количества соперников не воодушевляло.
Нина положила Александру Борисовичу салат, осетрину горячего копчения, сыр и маслины.
Он шутливо поднял руки, защищаясь от обилия, но улыбка у него вышла не веселая, скорее настороженная.
Нина уже заметила, как погас его жадный ищущий взгляд, и мысленно попыталась разгадать причину.
«Если хочешь заинтересовать человека, прояви интерес к нему сама», – вспомнила она совет матери.
– Ну, как ваш друг? – спросила она, взглянув на гостя внимательнее. – Его уже несколько дней не вывозят к роще. Наверное, стало хуже? Может быть, можно чем-то помочь?
– Да, ему, видимо, хуже.
– Почему вы так думаете?
Турецкий помолчал.
– Есть некоторые моменты, – уклончиво ответил он.
Разговор об Арсении был ему неприятен. К тому же еще раз напомнил об издевательской откровенности. Если бы он знал, чего им с Ириной стоили сочиненные, наверняка при его участии, анонимные письма. Наверное, только стоя на краю могилы, можно решиться на такую откровенность.
– Но женщины у него бывают, – сказала Нина. – Несколько месяцев жила одна, теперь другая. Значит, не все так плохо?
– Откуда была та, первая, женщина?
– По-моему, из Молдавии.
– Ну вот, видишь! Бедняге некуда податься. Главное, по-моему, начался распад личности.
– Неужели нельзя помочь? Может быть, за деньги?
Турецкий закурил.
– Да нет. Я разговаривал с врачами. Тупик. И не только он страдает, но и мать.
– Вы совсем не пьете, – сказала она. – У вас плохое настроение?
– Да... как-то... Разрешите я вам налью?
Он взялся за водочную бутылку, но она протестующе подняла руку:
– Нет-нет! Мне теперь чуть-чуть кагору. Вот штопор.
Пришлось открывать кагор.
– А не боитесь смешивать? – пошутил Турецкий.
Она весело помотала головой:
– Мой отец, трезвенник, говорил: мешать можно все. Вот теперь я проверяю.
– Часто?
– На моей работе нельзя часто. Голова хуже соображает.
– Да, кстати, вы обещали рассказать о работе. Банк «Эрмитаж»? Так, кажется?
– Обещала? Когда? Нет! Это жутко неинтересно. Ну можно попозже? Ладно? Вот у вас на работе сплошные приключения! Верно? И все секрет? А вы ловко разделались с этими... «лесными братьями»... Вас обучают этому?
– Специально никто не обучает. Прежние навыки. Спортивное студенчество. А перед этим немного в армии. Нет, в армии, пожалуй, немало. Там и была основная закваска. В студенчестве я только совершенствовался.
– Наверное, у вас был черный пояс? Как у Ван Дамма?
– У Ван Дамма нет черного пояса. Но чемпионом Москвы я был.
Нина покачала головой:
– Фантастика! И я сижу с вами, как с самым обыкновенным человеком? А вы – чемпион!
– Ниночка, это было давно, – устало сказал Турецкий.
Она подняла пальчик:
– Подождите! Попытаюсь угадать. Не так уж давно. Мне, наверное, было лет десять.
– Из чего я заключаю, что вы – женщина бальзаковского возраста. И так милы и очаровательны. Я бы ни за что не дал.
– Ну что вы! Тридцать лет – это прелесть. Я считаю, это самый расцвет. А я в девятнадцать думал: ну зачем Бальзак выбирал таких старых. Не мог взять помоложе? А сейчас смотрю на вас и любуюсь. Действительно расцвет.
Нина оживилась, глаза ее заблестели.
– В девятнадцать-двадцать почему-то разница в возрасте особенно ощутима. У нас в общежитии, в институте, жила девочка старше нас на три года. В одной комнате. И мы ее звали «старуха». Причем искренне.
– Почему вы жили в общежитии?
– Я не москвичка.
– А эта квартира?
– Мужа.
– И где же муж?
Нина продолжала говорить оживленно, но по ее лицу словно пробежала тень.
– Он у меня очень богатый человек. Вернее, теперь уже не у меня. Мы с ним покупали эту квартиру. И он оставил ее мне. У него сейчас нет проблем. Любые девочки к любым услугам. Но, видимо, вам, мужчинам, нужен некий якорь в виде жены. Поэтому он женился на семнадцатилетней. Думаю, она ему покажет.
– Значит, любовь все-таки осталась? – поинтересовался Турецкий.
– Нет, я уже сделала тот шаг, который отделяет любовь от ненависти.
– Все-таки, когда не видишь человека, наверное, чувства притупляются?
– Когда не видишь, может быть. А я своего бывшего лицезрею каждый день. Он же мой начальник. Президент банка. Виткевич Владимир Ильич.
– Ну да, – кивнул Турецкий. – Раньше если отец Илья, то сына непременно нарекали Владимиром.
Нину уже завело. И хотя губы ее по-прежнему улыбались, в глазах была нешуточная обида. «Все-таки она умная, порядочная женщина, – внушал себе Турецкий. – Возможно, даже одинокая. Хотя как можно быть одинокой с отдельной квартирой и такой привлекательной внешностью?»
– Фифочка его бегает каждый день, – мстительно продолжала Нина. Как понял Турецкий, речь шла о новой жене Виткевича. – Видно, ей нравится высокое положение мужа. Но самое главное, он до сих пор меня ревнует. Стоит обозначиться какому-нибудь поклоннику, как Виткевич кидается коршуном.
«Нет, она хорошая, порядочная женщина», – вновь подумал Турецкий, а вслух спросил:
– А вы и раньше называли мужа по фамилии?
– Как когда... А что?
– Нет, просто.
Александр Борисович поглядел на часы и подумал, что пора уходить. Хотя и квартира была отдельная, и женщина симпатичная, и дома его никто не ждал, но настроен он был на пуританский лад. Он видел, что она отчаянно пытается задержать его, задает пустячные вопросы о работе, о спорте, о привычках. Но возможно, он все это себе напридумывал, а очаровательная хозяйка просто поддерживает светскую беседу. «Надо будет позвонить, – думал он, – и еще раз встретиться».
Когда Александр Борисович поднялся, Нина погрустнела. Вид у нее был растерянный. Бутылки с водкой и вином остались почти нетронутыми, стол заставлен закусками. А вечер закончился. Турецкий вообразил себе, как она огорчена, колебался в душе. «Вот уж точно, – ругал он себя, – мужик что бык, втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттуда не выбьешь... А где гарантия, что она во второй раз захочет встретиться, а не отошьет меня жестко и холодно за то, что я так просто ухожу сейчас. У нее свое самолюбие, свои нервы. Есть вещи, которые женщина не прощает. Скорее всего, никаких телефонных звонков не будет. И ничего не случится. Просто я никогда больше не переступлю этот порог».
А она была очаровательна в своей растерянности. И когда уже в прихожей, вместо того чтобы обнять, он поцеловал ей ладонь, холодную, безжизненную, она произнесла дрожащим голосом:
– Ты должен что-то сделать...
Его колебания улетучились. Он привлек ее к себе, и она потянулась с такой готовностью, словно роднее человека не было для нее на всей земле. И весь его пиджак покрылся зеленым пухом от ее новой кофты. Она воскликнула: «Ой!» – и стала лихорадочно очищать светлую ткань. Но Турецкий скинул пиджак, потом бережно снял с нее кофту, и они, целуясь и лаская друг друга, вернулись в комнату.
