Филипп Агеев довольно ловко изображал никчемного «представителя». Повсюду ходил, все осматривал, во все дырки совал свой нос, задавал вопросы, из которых становилось ясно, что ни черта он в строительных делах не понимает, но вид при этом делал озабоченный и строгий. Короче, типичный киношный такой бюрократ, не представляющий куда приложить свои напрочь отсутствующие таланты.

Народу на строительстве было занято немало, но дело в том, что после катастрофы с вертолетом все как-то вдруг стихло, перестало гудеть и вертеться, а тянулось, словно худой воз — со скрипом и очень неохотно. А тут еще и погода стала портиться — натянуло сырые низкие облака, время от времени с серого неба сыпался снег, мокрыми хлопьями прилипая к одежде. Стало холодно и ветрено. А здесь, на высоте, вообще как-то пронзительно неуютно.

Разговоры теперь касались чаще всего того, что все сроки сдачи объектов, конечно, полетели коту под хвост. И все обещания губернатора завершить хотя бы первую очередь строительства к концу апреля давно уже потеряли реальный смысл. А теперь и вообще отодвинулись бог весть куда… Опять же, какой, мягко говоря, чудак полетит на край света кататься на лыжах с горы, если вокруг конь не валялся? Никакой тебе инфраструктуры. Мы ж ведь привыкли о человеческих удобствах думать в последнюю очередь. Ни тебе гостиницы толковой, ни ресторанчиков, как в Европе, чтоб красиво вечер провести…

У кого-то наверху, в крае, разумеется, уже возникли сомнения в целесообразности вообще всего строительства, в которое успели вбухать миллионы народных денежек, а в результате получится, как всегда, долгострой. Пока не найдется кто-то из очень богатых, которому все равно куда кидать средства, лишь бы утвердиться наверху, в первых, так сказать, рядах строителей капитализма. В крае имелись свои Ротшильды и Морганы, да хоть и тот же Бугаев, но он почему-то с ходу потерял всякий интерес к президентской идее создания мирового горнолыжного центра. Повторяли однажды брошенную им при неизвестных обстоятельствах фразу: «Вот если бы включили в бюджет первоочередных федеральных мероприятий, тогда, возможно… и так далее». То есть, несмотря на прежние уверения губернатора Орлова, свои собственные денежки Никто из рвущихся в олигархи пока вкладывать в данное предприятие не собирался.

С одной стороны, понятно, конечно. Покойный губернатор — с его волей и размахом — действовал на многих как-то завораживающе. Ему иной раз, пусть и вопреки желанию, верили. Не стало его, и вера пропала. А строительство очередных «Новых Васюков», как окрестили это грандиозное даже для России сооружение, не то чтобы уже физически, но морально — точно! — приходило в упадок. Настроение пропало, вот что! А это куда неприятнее! Такие объяснения постоянно слышал Филипп от многих строителей.

Но в настоящее время его заботили не столько проблемы общественного звучания, сколько сугубо личные. И первая из них — куда неожиданно пропал, будто сквозь землю провалился, этот чертов градобой Геннадий Вадимович Нестеров?

Говорят, что после той катастрофы он якобы летал в краевой центр, вернулся на другой день черным от свалившейся беды. Многим на строительстве было известно, что в том вертолете, среди прочих, находилась, как считалось, его невеста. И здешний народ знал эту красавицу — помощницу губернатора. Генке завидовали — такую бабу отхватил! И вот — страшная беда. Вроде было ему сказано, что она, скорее всего, не выживет. Вот и окончательно сник парень. Запил было, а потом и вовсе исчез. Кто-то будто видел его в Шушенском, кто-то здесь, а толком никто не знал, где его искать.

Филиппу пришлось применить немало усилий и сноровки, прежде чем ему удалось обнаружить концы. Оказалось, что ниже перевала, километрах в тридцати, куда отсюда и дороги-то нет, расположено горное озеро с несколькими водопадами, образовавшими еще в прошлые века естественные ванны. А вода из этого озера в народе издавна считалась целительной — даже лежачих, как говорили, на ноги ставила. Больных с костылями на руках приносили, а после лечебных ванн они на своих двоих самостоятельно вниз отправлялись, оставляя костыли на память потомкам. Вот, возможно, где-то там, сказали Филиппу, и стоит поискать Генку, а больше-то где еще? Вода, мол, не только физическое здоровье, но и душу человеческую вылечить способна. То ли радиация в ней какая-то особая, то ли еще что-то неизученное наукой…

Все было так, как рассказывали старожилы: и озеро, и ванны, вырубленные в скалах, и даже примитивное жилье, оборудованное наверняка еще местными шаманами. Но добираться сюда даже в век развитой техники было по-прежнему тяжко. Узкие тропки вдоль бездонных пропастей, постоянные камнепады, снежные лавины, словом, удовольствия мало.

Правда, все трудности почти двухдневного пути с лихвой компенсировались поразительной красотой открывающейся взору округи.

В одном из ветхих строений — вот бы куда деньги-то вкладывать, а не в глобальные проекты! — Филипп и обнаружил бывшего градобоя. В компании с совсем уже ветхим «народным целителем», похожим на вырезанного из пня Будду.

Сперва подумал, что Геннадий с резьбы сорвался, оказалось, вовсе нет. Он уже несколько дней изучал тут возможности доставки Катерины на целебное озеро. А старик утверждал, что сумеет поставить женщину на ноги за сравнительно короткое время. Совсем умирающих поднимали! Это ли не аргумент? Вот только как привезти?.. Трудно, однако! Но Геннадий, судя по всему, был полон решимости совершить сей тяжкий подвиг.

Познакомились. Филипп не счел нужным скрывать, зачем прибыл сюда. Нестеров был ему практически ровесником, служил, значит, должен знать, что собой представляют Афганистан и Чечня. А также люди, прошедшие там курс военных наук.

И здесь Филиппа застал телефонный звонок Турецкого…

Надо сказать, что и Геннадий быстро понял, с какой целью явился гость. И поначалу как бы замкнулся в себе. Но это его состояние длилось ровно столько времени, сколько потребовалось Филиппу, чтобы передать парню самые последние новости из краевой клиники, сообщенные ему Александром Борисовичем. Однако больше всего подействовала последняя фраза Катерины Ивановны насчет того, чтобы Геннадий рассказал все без утайки. И чтоб потом приехал к ней. Если сможет. Поскольку оправдания ему нет, но она, как было сказано, тем не менее готова его простить.

И вот последние слова будто вмиг преобразили человека. Казалось, это невероятно, но так.

Очнулась, пришла в себя, может говорить… Что еще нужно сумасшедшему влюбленному — а он был влюблен, несомненно, — чтобы почувствовать наконец свободу? От душевных мук, от терзаний, от человеческих проклятий, которые должны были обрушиться на его грешную голову и окончательно раздавить человека…

Все это было преамбулой к долгой, почти в течение всей ночи, исповеди.

Там, в краевом центре, как коротко, просто для информации, сообщил Филиппу Турецкий, нынешней ночью разыгрался детектив, досконально заснятый на пленку Севой Головановым. Можно было себе представить, как это все у них происходило, если пострадавший «во время съемок» Александр Борисович вынужден теперь щедро пользоваться гримом из Филиной коробки. А некто, совершивший несанкционированную вылазку в больницу, так вообще исчез, предварительно превратившись в труп. О силе кулака Демидыча, вооруженного к тому же металлической табуреткой, можно было рассказывать кому угодно, но только не Филиппу Агееву. И вот теперь здесь, фактически у подножия Саянских хребтов, в заповедных, древних местах, при свете колеблющегося язычка свечи, Филя слушал другой детектив и не знал, который из двух будет покруче…

Опуская теперь ненужные подробности, имевшие больше эмоциональный, нежели фактический характер, суть истории сводилась к следующему.

Вот, предположим, живут два человека, любят друг друга, но жизнь складывается таким образом, что видеться они могут редко. И у него работа, и у нее. Он — в одном месте, она — в другом, между ними несколько часов лету. У него — поистине мужской, тяжелый физически труд — подготовка многокилометровой снежной трассы, которую, прежде чем отсыпать и утрамбовать с помощью «снежной пушки», надо еще выровнять, убрать препятствия, произвести необходимые взрывные работы, а затем только перемещать очень дорогую и громоздкую, приобретенную в Германии за валюту, технику. Она — практически доверенное лицо первого человека в крае. Умница, красавица. Отсюда и запросы, и, соответственно, потребности. И получается почти классовое неравенство. Хотя все противоречия легко сглаживаются, стоит им оказаться вдвоем. И так было все время, на протяжении почти трех лет.

Любить — это значит в первую очередь верить. Он и верил, а как иначе? Но ты здесь, а она там. Но злая человеческая зависть не может простить того, что кому-то хорошо, когда тебе — не очень. Почему у кого-то должны светиться счастьем глаза, если, скажем, тебя обидели? Да еще, возможно, незаслуженно! Ну, конечно, вон как она красуется на экране телевизора! А делает-то чего? А ничего! Подолом крутит, мозги простым людям пудрит да губернатора своего в свободную минутку ублажает! А уж как она ублажать умеет, мы тоже знаем! Газеты читаем, в телевизоры глядим, так что нам рассказывать не надо! Про то с утра до вечера американское кино представляет все свои «инстинкты»! Стыд и срамотища! Ишь как она из себя выкаблучивается!

Наслушаешься, бывает, таких-то оценок да характеристик, и как же хочется рвануть из «пушки» своей, чтоб разом смести с дороги подобную нечисть… А потом подумаешь: люди-то в чем виноваты, если у них теперь собственная жизнь исключительно на беде да зависти замешена? Вот и болит душа…

В последнее время, особенно после прошлогодних выборов, что-то в отношениях заметно изменилось. То ли прежняя сердечность исчезла, то ли текучка стала заедать, но встречи стали реже, уже от случая к случаю, он прилетает — она занята, еле вечерок выкраивает. А с языка работа не сходит: и то надо спешно сделать, и туда вместе с губернатором слетать, и кругом народ важный, соблазнов не счесть, а женщина, она в конечном счете женщиной ведь и остается, со всеми ее слабостями, — куда ж от этого денешься?

Словом, говорить можно много, а суть свелась к тому, что ревность проклятая, как ни крепился, ни отмахивался, все же полонила Геннадия Вадимовича. Онто думал, что окажется сильнее, не позволит себе подозревать в чем-то любимую женщину, а вышло совсем по-иному. Оно-то, может, и обошлось бы со временем, кабы она сама поняла и пошла навстречу. Но у нее тоже оказались свои амбиции, а о том, чтобы как-то наладить, упорядочить жизнь, и слышать не хотела. Уперлась в свою проклятую работу, а там, если по-честному, и работы этой… как два плевка растереть.

Ссориться начали. Причем из-за пустяков. Он обещал, но не прилетел, потому что погоды не было. А она, видишь ли, ответственные дела специально отменила. Раз, другой, и вот почувствовал он, что отношения их словно бы к разрыву тянутся. Еще пара подобных ссор и — горшок об горшок.

Что в таких случаях самое худшее? Советчики! Нашлись и они.

Объяснили, почему такой строптивой и неуживчивой становится невеста, которая все тянет да тянет с решением семейного вопроса. И все оказалось гораздо проще, чем он представлял себе. Ну, конечно, какая женщина, какая баба вообще устоит перед мощным, почти звериным обаянием, которым обладал генерал Орлов? Вот оно что, и не надо объяснять свою холодность рабочими перегрузками…

Ему не следовало бы первому поднимать эту тему. Но… так уж получилось. Взрыв был просто необычайной силы. И чем горячее она обвиняла его в оскорбительной нелепости его подозрений, тем больше он убеждался, что дело действительно нечисто.

В общем, произошел разрыв, который каким-то образом стал достоянием посторонних. Может, кто-то подслушал, возможно, что и она сама в горячности ляпнула что-то, но скоро Геннадий от совершенно посторонних лиц узнал, что его, так сказать, невеста на одном из приемов в Москве, где была, как обычно, вместе с губернатором, вела себя несколько вызывающе. И это обстоятельство вызвало определенно негативную реакцию у окружающих — мол, не следовало бы господину губернатору так уж откровенно демонстрировать свои неслужебные отношения с помощницей. Да еще в отсутствие супруги, которую многие знали как женщину весьма скромную и явно не заслуживающую оказаться, так сказать, заочно в столь неприятной ситуации.

Одно накладывалось на другое, разбираться со всеми подобными сплетнями очень не хотелось. Но ведь если рану все время бередить, постоянно тыкать в нее чем-нибудь острым, можно, в конце концов, и с ума сойти от боли.

Геннадий не помнил, когда это случилось…

В один из дней, где-то в конце марта этого года, на базе появился некий странный тип. Внешне он был похож на хакаса либо бурята. Высокий, спортивный. С широким, плоским и неулыбчивым лицом…

С этой минуты Филипп, уже, естественно, принявший некоторую дозу на грудь — для установления полностью доверительного контакта с собеседником, весь превратился во внимание.

Мужик оказался тертый, бывалый. А на стройке появился, по его словам, чтоб подзаработать, если получится, на взрывных работах. У него уже имелся небольшой опыт, обретенный на стройках Железногорска. Какой там опыт можно приобрести, примерно представлял себе Геннадий, да и Миша, так он назвал себя, с его синими перстнями, вытатуированными на пальцах правой руки, скорее, напоминал зека. А впрочем, подобного народу здесь навалом, Сибирь — велика, и колоний в ней не счесть. Но люди-то живут, ничего другого им не остается!

Вот Геннадий, исключительно по доброте душевной, и устроил его к себе помощником. Он как раз в ту пору трассу по новой проходил, устранял боковые скальные выступы, которые надо было аккуратно подрывать, чтобы не нарушить при этом общий рельеф самой трассы. Почти ювелирная работа. А Миша не соврал, он в самом деле владел техникой.

Вечерами сидели в вагончике-балке, где Геннадий отгородил для себя угол. Тут Миша и увидел прилепленную скотчем к стенке фотографию Катеньки, поинтересовался, кто такая. Геннадий не очень охотно объяснил. На том все и закончилось. Поговорили и забыли. Да и Миша тот, собственно, неделю на базе и прокантовался, исчез так же неожиданно, как и появился. Ну ушел и ушел, Геннадий пожалел было напарника, но скоро и забыл.

А потом, вскоре, и произошел этот проклятый разговор с Катериной, который закончился полным разрывом их отношений.

Странно получилось, но буквально на другой день, за несколько часов до самолета, он неожиданно носом к носу столкнулся с Мишей. Того было прямо не узнать. Приоделся, выглядел вполне достойно, разве что перстни выдавали прошлое. Но он, видно было, совершенно своего прошлого не стеснялся. Он обрадовался встрече, а чтобы убрать всякие обиды за то, что сбежал со стройки, не сказавшись, уговорил Геннадия посидеть часок-другой в кабачке, все равно время оставалось. Миша был при деньгах и угощал щедро. И где-то между рюмками вспомнил вдруг фотографию в вагончике, сказал, что недавно видел эту женщину…

Геннадию, естественно, как соль на рану. Вот именно, соль! Болит, а ты добавляешь, еще и скребешь ее, проклятую, чтоб совсем уже невыносимо стало…

Одним словом, как это ни странно, добился-таки своего. Разговорил Мишу и выяснил, что у него обнаружился старый кореш, который теперь служит в окружении самого губернатора. Ну и, как говорится, слово за слово, рассказал корешу Миша, где однажды видел фотик этой дамочки. Тот чуть не отпал, а потом и сам заговорил. Они-то в своей компании много чего друг про друга знают, ну вот и Катерина эта самая у них постоянно на виду. Нет, врать он не стал про то, что спал там с ней или чего другое, она баба как бы строгая, не каждому дает. Но — и не без слабинки. А слабость эта ее называется господином губернатором. Он же ее от себя ни на шаг не отпускает теперь. С женой у него вроде какие-то семейные нелады, так вот и появилась замена по этой самой части…

Короче, в тот раз Геннадий с Мишей друг другу едва кровь не пустили. Просто тот посильней оказался. И поспокойней, порассудительней. Азиат все-таки, будь он проклят. И потом он, видать, понял, что, если человек не в себе, не стоит его этак-то прикладывать. Кончилось тем, что и в себя прийти помог, и даже в порт проводил, ручкой помахал.

А у Геннадия с того момента просто все из рук валилось. Хотел уже бросить работу и укатить куда угодно, на край света, к чертовой матери. Но надо же так случиться, что однажды утром вызвал его к себе начальник.

«Вот, — говорит, — тут тебе, Гена, срочный звонок был. Но тебя никак найти не могли. Возьми трубку и звони по этому номеру, очень просили».

Набрал Геннадий незнакомый ему телефонный номер и вдруг услышал ее голос — такой ласковый, радостный! Не давая ему сказать ни слова, она сообщила, что в один из ближайших дней, когда — сейчас уточняется, она прилетит к нему. Пора кончать глупые ссоры и надо в самом деле резко повернуть жизнь, иначе они оба так и состарятся, дуясь друг на друга, любя и ненавидя, а в общем-то, проклиная себя за собственную несдержанность и эгоизм.

Вот и весь разговор, но как легко ему вдруг стало!

А позже узнал о том, что в Москве, у президента, был разговор об их трассе, и губернатор поклялся, что к концу апреля сам президент, если пожелает, сможет спуститься с вершины по свежему снежку. Так это было или не совсем в этом ключе, но работа закипела с новой силой.

И тут, как назло, навалилась ранняя весна, да такая теплая, что ночами снег стал оседать, обнажая скальные лысины. И начался аврал. Вот когда пригодились-то по-настоящему «снежные пушки»!..

Филипп почувствовал, что они подходят наконец к главному. А то все была растянутая такая преамбула. Вот и эмоции из рассказа Нестерова исчезли. Пошли одни, можно сказать, конкретные факты.

Стало известно за двое суток о том, что прилетает губернатор с большой командой, для того чтобы провести срочное совещание по поводу «узких мест». Времени оставалось практически в обрез. Снег для пушек свозили из ущелий, где он еще не успевал таять. Одновременно Геннадий с другими специалистами, в том числе из Баварии, откуда и прибыли «пушки», подчищал трассу. Гремели последние взрывы. Верхолазы-монтажники тянули к вершине тросы подъемников. Суета была сумасшедшая.

Гена как-то даже и не обратил внимания, что рядом с ним вдруг оказался тот Миша, про которого он успел уже забыть. К тому же и впечатления от их последней встречи были не самые приятные, это если говорить мягко. Ну прилетел и прилетел, черт с ним. Чего надо, непонятно. Хоть под руку не лезет, не мешает работать, и то ладно. Но когда тот неожиданно полез к нему с какими-то документальными доказательствами Катиной неверности, а сообщал об этом Миша исключительно по доброте душевной и из желания избавить приятеля от этой продажной суки, вот тут Гена уже окончательно не выдержал и выкинул «доброжелателя» наружу, пообещав при следующей встрече свернуть ему шею. И хорошо тренированный Миша, видно, почувствовал, что нашла коса на камень, ретировался.

А потом и случилось то самое — страшное, чего себе уже никогда не простить… Это Катенька может говорить что-то, делать вид, что понимает, даже обещать простить, но сам-то он, если по чести, давно уже конченый человек… И никогда не будет ему никакого прощения…

Где был эти дни Миша и чего делал, Геннадий не знал, да и не интересовался, хотя следовало бы. Все-таки он отвечал за свою работу!

К обеду того дня, когда должен был прилететь губернатор, все основные взрывные работы на трассе были, естественно, прекращены.

Погода была, как говорили когда-то бывалые летчики, «мильен на мильен». Отличная видимость, солнечно, сухо.

Уже вечерело, когда объявили наконец, что вертолет на подходе. И тут случилось то самое, из-за чего, собственно, и произошла катастрофа. И погибли люди…

Он и сам не знал, почему вдруг, без всякой на то надобности, ну вот будто ноги сами понесли, отправился к своей снежной установке, которая находилась уже где-то чуть ниже уровня площадки, оборудованной для посадки вертолетов. А в стороне, правее, с соседнего хребта, «шагали» железные опоры высоковольтки. От нее был сделан отвод, и через собственную подстанцию строительство питалось таким образом электричеством.

Это Геннадий объяснял так подробно, чтоб Филипп мог зрительно представить себе, как все произошло.

Ну шел и шел. Поднимался. И вдруг увидел, что впереди него, далеко уже, метрах в двухстах, движется чья-то согнутая фигура. Он крикнул, тот обернулся, и Гена узнал Мишу. Чего он туда лезет? Крикнул снова, мол, чего тебе там надо? Если вертолетная площадка, так она правее. А тот прет как танк. И это почему-то сразу очень не понравилось. А еще мелькнуло непонятное предчувствие — вот словно кто-то толкнул его в спину: быть беде!

И Геннадия будто огнем обожгло. Там, куда направляется Миша, сегодня с утра еще гремели взрывы, последняя зачистка, так сказать! И если сейчас снова рванет взрыв, а вертолет при посадке попадет в зону ударной волны, катастрофа неминуема! Что делать?!

Решение пришло само и совершенно спонтанно, как бы помимо воли. Накрыть его снежной тучей! Не дать возможности произвести взрыв!..

Почему-то Геннадий был уверен, что этот Миша готовит злодейское преступление. Убийство! Откуда взялись такие мысли, почему? Объяснить себе он не мог, но руки уже действовали самостоятельно. Включить установку… навести жерло «пушки»… снег давно загружен…

А рев вертолетных винтов все ближе, казалось, что он уже совсем рядом и через секунду зависнет вон над тем рваным козырьком вознесенной к небу скалы…

Он опоздал на краткий миг.

На фоне темно-синего, такого спокойного неба, окрашенный заходящим солнцем в совершенно огненный цвет, появился огромный на таком близком расстоянии вертолет, и в этот же момент ударила «пушка», закрыв все вокруг снежной тучей…

Дальше он какое-то время ничего не помнил. Да и не понимал.

Люди бежали сломя головы к упавшему вертолету. Тот завалился набок и походил на груду металлолома. Свисали с ближней опоры оборванные провода. Слышались отчаянные крики. Истошно лаяли местные собаки…

Он прибежал к месту падения одним из первых. Видеть дело рук своих — это он понял сразу — было жутко. Сперва он находился в непонятном тумане и слышал все словно издалека. Никто не обсуждал причин происшедшего, все стремились помочь пострадавшим людям. Несколько человек были выброшены из открытого люка вертолета и попадали на снежный склон с двадцатиметровой высоты. Их выкапывали сейчас, вроде остались живы. Говорили — просто чудом. Из-под обломков стали доставать погибших. Кто-то прокричал, чтобы действовали крайне осторожно, сюда уже вылетели из Шушенского и Абакана вертолеты МЧС со всей необходимой для спасения техникой.

Геннадий действовал, находясь в состоянии полной прострации. Он первым и добрался до Катерины, и сам же стал ее вытаскивать, стараясь не причинить новой боли. Она была в сознании. Что-то надрывно пыталась говорить ему, а он ничего не слышал, только повторяя одну и ту же фразу: «Это я вас убил… я во всем виноват… моя «пушка»… Но это он… он хотел…»

Он уже не видел, как вынимали из свернутой набок кабины пилотов, которые, кажется, были живы, но пострадали здорово… Как еще позже с помощью домкратов приподняли двигатель вертолета и вытащили из-под него еще дышащего губернатора… Как потом его спешно отправили на эмчеэсовском вертолете в госпиталь. А в другую машину, которая летела в Шушенское, стали грузить раненых и контуженных при падении, оказывая им первую медицинскую помощь.

И все это время Геннадий, будто боясь остановиться и что-то забыть, говорил и говорил Кате. До тех пор, пока врач ему не сказал, что она без сознания, Зря старается… А он вовсе не старался, и уж тем более оправдать себя.

Когда все жертвы были увезены, собралось все начальство, стали выяснять причины трагедии, поскольку, как оказалось, никто так толком ничего и не понял. Пришли к выводу, что могла неожиданно испортиться погода, здесь такое случается сплошь и рядом.

Потом кто-то вспомнил, что в момент падения машины слышал какой-то гром, похожий на взрыв. Предположили, что где-то поблизости могла сорваться лавина. А в общем, оставили все как есть, до прилета сюда специальной комиссии, которая и станет разбираться в причинах и следствиях…

Но только один человек знал правду. Или двое, если Катя все-таки слышала, о чем он ей говорил. А может быть, и трое. Но третьего, бурята Мишу, Геннадий, как ни искал, не нашел. Тот снова исчез бесследно. Точно так же, как не знал он, успел ли тот произвести свой убийственный взрыв, или его сбросила в пропасть туча снега после выстрела «пушки». Впрочем, для Геннадия Нестерова последнее обстоятельство теперь не имело ровно никакого значения…

Через два или три дня, находясь все еще в состоянии, близком к помешательству, он с первым же попутным вертолетом, которые теперь зачастили на базу, то привозя, то увозя членов разных «высоких» комиссий — и из правительственных, и из авиационных ведомств, отправился в краевой центр. Не в больницу к Кате, туда его не пустили, она находилась теперь в коме, и исход никому еще не был ясен, но ему намекнули, что положение неутешительное. И тогда он решил покаяться перед сестрой Кати, Людмилой.

Он попытался ей все рассказать — от начала и до конца, но вдруг понял, что никому его покаяние не нужно. А судить его может лишь сама Катя, если захочет это сделать. Если Бог разрешит… Так и вернулся он на базу — а куда ж было еще деваться? — непонятым и непрощеным. А какого прощения и от кого он, собственно, добивался?

Его, кстати, никто не трогал, даже и близко не подозревал. При чем здесь какая-то «пушка»? Но получалось так, что вместе с невольным страхом постепенно исчезало и чувство вины. Почему — он этого понять не мог. Возможно, потому, что неожиданно обнаружил у себя в закутке, среди нескольких книжек, которые иногда почитывал на сон грядущий, несколько цветных фотографий. Конечно, их специально оставил тот Миша, это сомнения не вызывало. Когда Геннадий увидел их в первый раз, его охватила такая ярость, что он готов был в прах разнести ни в чем не виноватый вагончик…

Что было на них изображено? А что может запечатлеть мерзавец? Ну, конечно, подсмотреть в щелку, как человек, похожий на бывшего губернатора, — лицо-то не очень разборчиво, а голые мужики сзади почти все одинаковые, — трахает в широком кожаном кресле такую же голую бабу. С искаженным от страсти лицом… Кати…

— Знаешь, как такой монтаж делается? — спокойно спросил впавшего в ступор Геннадия. — Элементарно, старик. Дай мне пяток фотографий людей, которых ты знаешь, и я тебе такую картинку сварганю, ни одна экспертиза не разберется…

— Это я понял… Потом. Но момент был очень тяжелый… Пока не появилась мысль сюда спуститься, с дедом этим местным поговорить… Знаешь, просто душу отпустило… Я ее все равно теперь вылечу.

— А фотики эти, говорю без всякой задней мысли, можешь отдать мне, мы в Москве проведем все-таки экспертизу — для полного твоего спокойствия. Если хочешь. Ты ж ведь их сохранил зачем-то?

— А это, честно скажу, на тот случай, если Мишу того встречу. Вдруг эта падла жива осталась?

— Жива, — уверенно сказал Филя. — Его недавно видели вместе с его хозяином. Ты про такого Бугаева слышал?

— А кто у нас про него не слыхал? Но тогда… Слушай! — вдруг вскинулся Геннадий. — Тогда я, кажется, тоже кое-что понимаю…

— Ну вот, наконец. Значит, давай собирайся, потопали наверх, а потом, я думаю, нам с тобой надо будет туда, в центр, выбраться.

— Какая сука!.. — словно в забытьи, пробормотал ошарашенный Геннадий. — А я-то — полный…

— Увы… — Филипп развел руками.