Книга: Прощай генерал… прости!
Назад: 2
Дальше: 4

3

Нет, не таким представлял себе его Турецкий.
Почему-то не верилось, что двенадцать лет назад вот этот человек, с угрюмым, тяжелым взглядом, с обритой крупной головой и золотой цепочкой с крестом на мощной шее, остановил свой танк возле смехотворной — ну разве что просто для блезиру — баррикады и сам помог будущему «гаранту демократии» взобраться на башню, чтобы тот смог кинуть в окружающую толпу горящие гневом слова об антиконституционном перевороте в стране. И был тогда его танк, размноженный в миллионах фотоснимков, чем-то вроде Мавзолея под ногами Сталина в ноябре сорок первого Года.
Но почему не похож? И вообще, откуда вдруг появилась у Александра Борисовича уверенность в том, что человек из «тех» дней должен выглядеть по-особому? Впрочем, похоже, прав был по-своему покойный генерал, обозвавший этот самый переворот и все дальнейшие действия обеих сторон — фарсом, в котором лично он со своими десантниками участвовать не собирался.
Но, с другой стороны, им тогда, с высоты танковой башни, возможно, было виднее. И фарс — он, может, и был фарсом, да только далеко не для всех. А вот Александру Борисовичу пришлось тогда пережить, пожалуй, самые тяжкие часы в своей жизни. Как раз накануне переворота, ночью, на следственную бригаду, завершавшую расследование дела о так называемом «золоте КГБ», в которой находился и он, Турецкий, и покойная ныне Шурочка Романова, и Костя Меркулов, и Славка Грязнов, и другие оперы, напала группа спецназа КГБ. Двое оперативников, оказавших сопротивление, были убиты сразу, Шурочка с Грязновым ранены, и их всех, оставшихся в живых, вывезли на секретную базу в районе Медвежьих озер, где и приговорили к расстрелу. А помешать исполнению приговора помогло лишь то обстоятельство, что путч, каким бы он на самом деле ни был, быстро, уже через двое суток, полностью провалился. Вот и гадай, что тут помогло — случай или Божье Провидение?

 

Так что, по правде-то говоря, — как для кого…
И уж никак нельзя было предположить, что человек, оказавшийся в те дни, в буквальном смысле, в эпицентре событий мирового значения, то есть плечом к плечу с первым президентом России, с таким сарказмом, со злостью назовет себя теперь полным мудаком, не оставляя при этом сомнений в своей искренности…
Но прежде чем начать разговор, принявший совершенно неожиданное для Турецкого направление, этот бывший майор Курашов Кузьма Семенович потребовал, чтобы на время беседы со следователем господин Рейман оставил их вдвоем. Не хотел, что ли, говорить при нем? Странно… Зачем же Игорь Иосифович так старался? Или он и сам не ожидал подобного, пардон, афронта? Нет, сомнения-то у него какие-то вроде были.
Однако Рейман, вместо того чтобы обидеться, лишь усмехнулся, пожал плечами, показывая, что ему в принципе наплевать, и вышел на террасу, на ходу доставая сигареты.
Курашов объяснил свой поступок тем, что не имеет ни малейшего желания защищать этого гада-генерала, этого предателя. Так прямо и сказал. Поговорить о том, что еще помнится, это, конечно, можно, хотя реальной пользы от этого он не видит, да к тому же и никаких добрых слов об Орлове у него в душе тоже нет. Когда-то, может, еще и были, а теперь ничего не осталось.
Вот это да! Александр Борисович даже растерялся. О чем тогда вообще разговаривать? Ведь уж чего-чего, а разной грязи о генерале он наверняка еще наслушается. И надо ли добавлять?
Но сам Курашов был уже настроен решительно. Приехал следователь, так слушай простого человека, которому все эти мерзавцы жизнь поломали. Не искал мягких слов и выражений бывший майор.
— А он что, — осторожно спросил Турецкий, — конкретно вас предал? За что такая ненависть?
— Ну а как же?! И меня, и всех других наших солдат, нашу армию!
Понятно, чеченский, точнее, хасавюртовский синдром. Не дал добить врага в его берлоге… Но ведь Рейман, кажется, говорил, что майор был уволен из армии гораздо раньше, на целых пять лет или что-то около того. Получается, что личная обида позже усугубилась еще и общественной? И померк образ героя? Но ведь сколько лет прошло-то с тех пор!
— Вы будете записывать? — строго спросил Кура-шов, полагавший, вероятно, что его признания старшему следователю Генеральной прокуратуры— удостоверение-то он на всякий случай потребовал все же предъявить — сыграют заметную роль в истории. Это уж как минимум.
Турецкий достал из кармана миниатюрный японский диктофон и показал его хозяину. Сказал, что так проще беседовать, не надо отвлекаться, а потом все будет расшифровано и подшито к делу. Кузьма Семенович получит возможность прочитать свои показания и подписать их. Исправить даже, если что-то ему покажется не так. Тот согласился. О чем они оба тотчас же и наговорили в диктофон, предваряя беседу.
Несмотря на то что ничего особо значительного Александр Борисович от этого «свидетеля» не ждал, рассказ Курашова о своей судьбе некоторый интерес все-таки представлял, но, скорее, в чисто психологическом ключе. Как бы для большего понимания именно психологии военного человека.
Вот он всю жизнь думал только об армии, отдал ей лучшие молодые годы, даже достиг кое-чего к тридцати годам — стал командиром роты в прославленной Тульской воздушно-десантной дивизии. Обожал и службу, и своего начальника. А потом все сразу ухнуло… коту под хвост!
— Я их всех теперь, — говорил он веско и неторопливо, глядя почему-то не в глаза Турецкому, а исключительно на пластиковую коробочку магнитофона, — на дух не выношу… Выпизд… из армии, а за что?! А ни за что! И без ничего! Не угодили им, а?! Сами-то все устроились, нахватали… А нас продали. Предали…
Ну вот, знакомая песня…
— А этот, бывший, мля, полковник, звонит на трубу: надо, говорит, защищать батю! Ну, как у нас по понятиям принято… Забыть, мол, старые разборки, обиды. Ты, спрашивает, готов? Ну я и отвечаю: давай. А сам думаю: я вам покажу, сукам, нашу правду. Мы чего тогда делали? Мы приказ командира выполняли — это наш воинский долг, от которого никто освободить не может. Сказано — стоять, мы стояли. Сказано — в казармы, выполняем. А если ты такой умный, что за всех решаешь один, тогда уж и тут стой до конца. Тебя, считаешь, подставили — это твоя забота. Но ты не имеешь морального права подставлять подчиненных, солдат и офицеров. Ты за них перед Господом Богом в ответе!
— Но я слышал, да и говорили мне многие, в том числе те, кто с ним в разное время служили, что Алексей Александрович никогда не сдавал своих подчиненных, и всю ответственность за любые дела всегда брал на себя. Разве не так? Вы извините, мне просто очень любопытно прояснить и такую точку зрения.
— Не знаю, а чего не знаю, не люблю обсуждать. Может, потом, в Молдавии, он и поступал по чести, но здесь мы этого не видели. А когда он вообще Чечню на волю отпустил, то уж… не, тут никакими словами не оправдаешь. Сука, он и есть сука. А тот момент, что его вполне могли и свои замочить, ну, взорвать к едреной матери ту «вертушку», про что в ящике показывали, — Курашов небрежно кивнул на новенький телевизор «Сони» с большим экраном, — считаю вполне реальным. Какой у них закон? Сами давно по понятиям живут… Вон, у нас, кажется, уж на что тихая контора, так даже и здесь такие разборки бывают, что никакое кино не придумает…
— А сколько ж вам лет, Кузьма Семенович?
— Скоро полтинник разменяю… А как выкинули меня, сразу полностью не у дел оказался. Ладно — сам, а семью куда девать? Армия — это понять надо!.. Но ничего, понемногу устроился. На новых помещиков пашу, и свое есть. Иногда думаю: а может, и хорошо, что выгнали? Зато себе хозяин. Но обидно бывает, не объяснить…
— А Реймана вы давно знаете?
— Да знал, — неохотно как-то ответил Курашов. — Он — башка, все при штабе старался. Нация у них такая… — Кузьма Семенович с многозначительной усмешкой посмотрел в глаза Турецкому и подмигнул ему: мол, мы-то с вами хорошо понимаем, что к чему.
Оно-то, быть может, и неплохо было бы все понять, да только в данный момент Александр Борисович никак не мог объяснить себе, с какой целью, по сути, привез его сюда Игорь Иосифович. А что определенная цель была — это ясно. Привез, чтобы получить этакую оплеуху? Вряд ли. Демарш был неожиданным и для него, это Турецкий заметил. Но разговор тем не менее можно было заканчивать. Ничего нового, никакого откровения здесь не случилось.
А странно все-таки получается. Вот здоровый мужик. Почти ровесник ему, Турецкому. Ну сломалась у него судьба в какой-то момент. Но ведь не смертельно же! Дом вполне приличный. С видимым достатком живет. Дело свое есть. Обут-одет, поди, и семья не нищенствует. А все прошлая обида гложет… Ну кем бы он был сегодня, продолжая свою службу? За двенадцать лет мог бы до генерала дослужиться? Такой — вряд ли. Значит, так бы и жил в каком-нибудь гарнизоне, мечтая о собственной квартире да о сносной зарплате. Ему бы судьбу благодарить, а он недоволен. Он продолжает ненавидеть тех, кто ему — он в этом твердо уверен! — жизнь навсегда поломал…
Простились. Турецкий забрал диктофон и вышел. Хозяин махнул рукой от порога, а на улицу не пошел, не хотел, значит, с Рейманом прощаться. Его дело.
Игорь Иосифович сидел в машине и слушал музыку. Посмотрел с улыбкой на Турецкого, спросил:
— Ну как он?
— Слушайте, я ничего не понимаю. Вам-то, извините, на хрена все это было? Какая польза делу?
— А вам бы все только о пользе? — хмыкнул Рейман. — Погодите, вот в. Сибири окажетесь — и не такое услышите.
— Вероятно, так, даже и не пытаюсь спорить, но вернемся к делу: Ему-то весь этот, извините, базар был зачем?
— Мне показалось, что это нужнее именно вам… — Рейман пожал плечами и полез за новой сигаретой. — Генерал поступал так, как считал нужным для себя. Вероятно, имея в виду, а точнее, опираясь также и на совесть, о которой обмолвилась Анечка. Но далеко не все живут подобным образом. А здесь? Я не знаю, о чем у вас шла речь, но догадываюсь — что-нибудь из области философии «кулубники». Помните такого отставного персонажа в фильме «Берегись автомобиля»? В носовом платочке с узелками на голове. И галифе с тапочками на босу ногу. Ну что-то в этом смысле. Короче говоря, если ты генерал, вот тогда у тебя жизнь, а у майора только служба… Между прочим, сколько помню, Алексей Александрович вообще как-то старался не употреблять этого слова — жизнь. Она для него всю жизнь, извините за тавтологию, была исключительно службой. В том-то и разница. В понимании сути, я имею в виду…
А потом Рейман всю дорогу до Москвы молчал. Может, посчитал, что вопрос исчерпан?
— Так я тоже не совсем понял, вы полагаете, что зря потеряли время? — спросил он вдруг, когда машина нырнула под эстакаду МКАД.
— Ну почему же? Неплохо знать мнение обеих сторон… А вообще говоря, я себя вижу пока в роли некоего странного исповедника. С единственным «но». Тому все-таки говорят, или пытаются сказать, правду. О себе, разумеется. Мне же все без исключения торопятся пока внушить свою точку зрения. Но ни в коем случае не о себе. Чуете противоречие?
— То ли еще будет! — хмыкнул Рейман. — Ну так что? Предложение свое не отменяете? Может, мне все-таки не стоит лететь с вами? Тут ведь какая возможна история?.. Я покинул, если уместно так выразиться, нашего генерала где-то с год назад. Причем не порывая с ним добрых и вполне дружеских, как мне представлялось, отношений. Но и у нас с ним было немало разногласий. По разным вопросам. Доходило иной раз… да, и кричали друг на друга. Без рукоприкладства, разумеется. Хотя в добрые старые времена у него нередко и такое случалось. Помню… давно уже было. Сильно проштрафился один деятель, впору под суд его. Алексей вызвал к себе и говорит: «Выбирай — уголовное дело либо по морде?» Тот, естественно, выбрал «по морде». Потом месяц в госпитале лежал. И поди, до конца жизни будет благодарен. Если рассуждать по большому счету… А мы кричали. Только я тонко и пронзительно, вероятно до звона в ушах, он же ревел своим знаменитым басом. Всяко бывало… Но у меня имелись веские причины, о которых, возможно, я вам когда-нибудь и расскажу. Однако сейчас имею основания сомневаться в целесообразности моего пребывания там. В связи с вашим в первую очередь присутствием. У вас поручение господина президента, а я тут, спросят, при чем? И начнут темнить, как у вас выражаются. Вам это надо?
— Вы думаете, что можете мне помешать в расследовании? Но чем конкретно?
— А для того чтобы обсудить данную проблему, кажется, у нас сегодня еще есть немного времени? На который час завтра наметил свой вылет Нефедов?
— Я обещал ему позвонить и уточнить.
— Вот и уточняйте… Думаю, нам не стоит лететь вместе. Да и вообще афишировать свое знакомство.
— У вас сложные отношения с местной публикой? — догадался наконец Турецкий.
— Вы очень тонко заметили, — улыбнулся Рейман — Ваше желание отыскать истину, подкрепленное прямым указанием Кремля, — это, как говорится, одно. Конечно, станут врать, отстаивать собственные версии, полагая, что вытащить всю подноготную вам все-таки не удастся. Найдут способы смикшировать любые ситуации, охмурят, знаете ли, приголубят — как в лучших домах, — и добавил с усмешкой: — У нас, в Сибири, вещи подобного рода умеют делать с поразительным тактом и настойчивостью. Что наверняка и будет вам продемонстрировано.
— Вы сказали — у нас?
— Считайте, по старой памяти. Теперь уже редко когда срывается…
— А если у них — я еще, правда, не догадываюсь, о ком речь, — ничего не получится, что тогда?
— Все будет зависеть от того, что конкретно вы откопаете. Как говорится, по Сеньке и шапка. Сибирь — страна крутая. А в наши дни — еще и плохо предсказуемая. Слишком много там имеется всякого такого, что от желающих урвать свою долю просто нет отбоя. А вы им можете невольно, даже сами того не желая, перекрыть шланг. Вот они и решат тогда, что вы — человек недальновидный или — хуже — упертый, как тот бывший генерал, а значит, никаких дел с вами иметь нельзя. Отсюда выводы.
— Господи, бедный Орлов! Уж он ли не был дальновидным?..
— Он был по-своему уникален. Но при этом, как и всякий обычный человек на его месте, обладал и достаточной силой, и определенными слабостями. Вот почему мне иногда казалось, что самые крупные сложности он создавал себе сам. По службе, как мы уже с вами договорились.
— Разве? — Турецкий улыбнулся. — Ах ну да… Наверное, так оно и есть: у одних жизнь, а другим — вечная служба… Что совсем не одно и то же. Но мой сегодняшний собеседник, которого вы мне подсунули, этого не понимает… Зато и вас тоже терпеть не может! — Турецкий засмеялся с некоторым даже вызовом. — Считайте это обстоятельство оправданием для себя. Рейман скептически хмыкнул и развел руками.
Назад: 2
Дальше: 4