4 сентября. А. Б. Турецкий

В Златогорске уже наступила глубокая осень. Солнце слепило глаза, однако эта показуха не могла никого обмануть, как почетный караул и хлеб-соль к трапу для высокого, но нежеланного гостя. Горизонт был обложен плотными, расплющенными собственной тяжестью, по краям взлохмаченными ветром облаками, местами сизыми, местами иссиня-черными, но одинаково угрюмыми и по-осеннему скучными. Раскисшие бурые листья липли к бордюру у выхода на летное поле. Почетного караула не было.

Турецкого вообще никто не встретил. Минут десять он бесцельно перекладывал всякую мелочь в кармане дорожной сумки, стоя на видном месте и глядя в спины торопливо удаляющимся попутчикам, – никто так и не объявился. Конечно, можно было подойти к дежурному или в отделение милиции аэропорта, позвонить в прокуратуру – одним словом, показать себя столичным барином, обидевшимся на то, что ему не оказали подобающего приема. При необходимости он мог сыграть почти любую роль, только не эту, не столичного барина или, хуже того, столичного умника, с элегантной небрежностью зароняющего в иссохшие умы провинциальных лапотников семена цивилизации. Ему и в молодости все это претило, а со временем стало просто передергивать от подобного поведения некоторых коллег. Полчаса ничего не решают, убеждал себя Турецкий, все равно попал бы в прокуратуру к началу перерыва, а если машину не прислали намеренно, не по головотяпству, тогда тем более не следует поднимать хай. Возомнят еще, что меня такой чепухой можно выбить из колеи, – тогда пиши пропало, придется воевать из-за каждой мелочи. Чудненько и на метро доеду.

Когда он вышел из метро, уже вовсю лил дождь.

Областной прокурор Жмаков его ждал.

Турецкий увидел его впервые около двух месяцев назад – в Генпрокуратуре был большой сбор, обсуждали судебную реформу и отношение к ней прокурорского корпуса, и Жмаков с трибуны толкал речь об ущемлении прав, которых прокуратуре и так не хватает. Еще тогда «важняк» поймал себя на мысли: встреть этого человека на улице, догадался бы без особых усилий, кто перед ним. Типаж великолепный, просто сошедший с картинки. Человек, возглавляющий прокуратуру криминально-беспредельного региона. Лучше кого бы то ни было понимающий, что здесь к чему, откуда у беспредела растут ноги, но, несмотря на это, а точнее – благодаря этому, источающий уверенность в себе и в завтрашнем дне.

Сегодня прокурор был совсем другой, дружелюбно-подозрительный и невообразимо сосредоточенно-деловитый. Соответственно и разговор вышел предельно коротким. Прокурор поздоровался и поинтересовался, кивнув на мокрый плащ, не подмочил ли «важняк» порох в пороховницах (из чего Турецкий сделал вывод, что не встретили-таки его в аэропорту не вследствие банального разгильдяйства, а по прямому указанию хозяина кабинета). После этого Жмаков пододвинул к Турецкому несколько папок с личными делами и, уткнувшись в бумаги, пояснил:

– Это сотрудники, которые занимались делом Яковлева. – Мог бы сказать: «делом Вершинина», прокомментировал про себя Турецкий, позиция, дорогой товарищ, знакома до боли: все у нас в ажуре, но в Москве кому-то делать нечего, шлют проверку за проверкой. – Я получил особое указание, – продолжал прокурор, – любое ваше пожелание по кадровому составу группы мне надлежит оформить в виде приказа, так что выбирайте себе в помощники кого хотите и сколько хотите. В пределах разумного, конечно. Следователей, как вы, надеюсь, понимаете, у нас ограниченное число и у каждого дел по горло.

– Буду скромен, – пообещал Турецкий.

– Кабинет вам освободили, чувствуйте себя как дома.

Турецкий сгреб личные дела под мышку, но прокурор его остановил:

– Через десять минут, нет, уже через семь, я обязан доложить генеральному, что приказ о создании следственной группы подписан. Поэтому, Александр Борисович, чувствуйте себя как дома прямо здесь.

Так вот к чему все эти церемонии! – усмехнулся про себя Турецкий. Задержись я еще на семь минут – и мое мнение было бы как «мнение народа»: выявлено и узаконено без всякого моего участия. С намерением взглянуть хотя бы на стаж кандидатов в помощники и на их фотографии он открыл первую папку и понял, что выбор сделан. На снимке старательно хмурилась восхитительная южная красавица. Что-то она Турецкому напоминала, бесконечно далекое, из ранней юности, ему даже показалось, он вспомнил, что именно: иллюстрацию к «Герою нашего времени» – Бэла на берегу ручья... если там была такая иллюстрация. Добрых тридцать лет прошло. Оправдавшись в собственных глазах сроком давности, он бегло изучил анкетные данные: «Циклаури Лия Георгиевна 1974 г. рождения, уроженка Златогорска... в 1996 г. окончила Московский государственный университет...» Ну что ж, наверняка толковая девушка. Правда, работает в прокуратуре всего четыре года, но абы кого на дело об убийстве полпреда президента не поставили бы, даже заворотным бэком, тем более – рабочей лошадкой. А кроме того, некоторый недостаток опыта – это даже неплохо, если рядом есть «старший товарищ». И «старшему товарищу» приятно... Чем моложе, тем неангажированнее, приструнил сам себя Турецкий. Пролистав для виду остальные папки, он вручил прокурору личное дело Лии Циклаури.

– Одного человека будет вполне достаточно. Она работала по делу от начала до самого конца?

– Не помню. А это как-то повлияет на ваш выбор?

Турецкий решил считать вопрос риторическим, кивнул и, быстро развернувшись, чтобы не встречаться со Жмаковым взглядом, вышел из кабинета.

Он не успел не то что обосноваться – осмотреться на своем новом месте: появилась Циклаури, без стука, руки ее были заняты тремя увесистыми томами. У него сложилось впечатление, что она все знала наперед и ждала росчерка пера прокурора как выстрела стартового пистолета. Вообще-то Турецкий собирался запереть в сейфе «резерв главного командования» – бутылочку армянского «Ани», сварить кофе и отправляться в гостиницу приводить себя в порядок – из Москвы он вылетел глубокой ночью, а в самолете проспал в общей сложности минут двадцать. Но теперь – куда деваться – в одно мгновение все переиграл, не отсылать же прелестное юное создание, рвущееся в бой, гулять до завтрашнего утра.

Он поймал себя на том, что застыл с бутылкой коньяка перед закрытым сейфом, в то время как девушка мнется в дверях с тяжелыми папками, – положение самое что ни на есть дурацкое для «старшего товарища».

– Проходите, Лия Георгиевна. – Турецкий поставил коньяк на сейф, подхватил у нее бумаги и, указав взглядом на бутылку, добавил торжественно: – Пока не предлагаю. Выпьем после успешного окончания дела.

– Тогда можете начинать, Александр Борисович. Дело завершено три месяца назад. Успешно, успешней не бывает.

Язва, подумал Турецкий. Чего и следовало ожидать. И выглядит не так шикарно, как на фотографии. Впрочем, все равно здорово. А снимку все-таки четыре года, так что пока все без обмана.

– Будем считать, что мы представлены. Вам следует сказать...

– Можете называть меня просто Лией Георгиевной.

Язва, окончательно удостоверился Турецкий, ощутив при этом небывалый прилив сил.

– Итак, уважаемая Лия Георгиевна, прокурор ничего не смог мне рассказать о вашей роли в расследовании смерти Вершинина, но кое-что сразу бросается в глаза. Это было ваше первое серьезное дело, так? Вы проявили себя с лучшей стороны, заслужили благодарность и поощрение. Но некоторые моменты до сих пор не дают вам покоя. – Турецкий пристроил портативную кофеварку на сложенную вдвое старую папку и выплеснул в нее остатки минералки. – Во-первых, есть мелкие фактики, которые образцово-показательное следствие намеренно проигнорировало, чтобы не портили общей стройной картины. Во-вторых, поощрили вас не только за усердие, но и за лояльность. И теперь вас гложет червячок: это были мелкие недочеты, неизбежные в столь громком деле, или края подводной части айсберга? А может, и надводную часть задрапировали до неузнаваемости? И грыз бы вас этот проклятый червячок еще довольно долго, но буквально пару минут назад вы его растоптали. Из духа противоречия.

Лия мило улыбнулась:

– Будем считать, Александр Борисович, вы его реанимировали. Вопрос позволите?

– Давайте.

– Как вы прозорливо заметили, я могу быть и усердной, и лояльной. Чего именно вы от меня ждете? Иными словами, я хочу понимать конечную цель нашей совместной деятельности.

– У вас остались сомнения по окончании следствия?

– Да.

– Вот и будем считать, Лия Георгиевна, что наша цель их разрешить.

– Допустим. А как насчет ваших сомнений? Вам известно, что-нибудь такое, чего не знаю я? Вы прилетели возмещать ущерб, нанесенный авторитету покойного полпреда нелепыми сплетнями или в Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда России действительно умудрились отыскать в деле какие-то процессуальные нарушения?

Турецкому лукавить не хотелось, поэтому он неопределенно пожал плечами:

– Кофе хотите, Лия Георгиевна?

– Да, спасибо.

– Пока вы знаете об этом деле гораздо больше меня, я имею только самое поверхностное представление. Расскажите, а я послушаю. Все, что считаете заслуживающим внимания, и все, о чем здесь не упоминается, – он похлопал по скоросшивателям, – несущественные подробности, можете опускать, с материалами я ознакомлюсь после.

По крайней мере кофе любит – уже хорошо, прикидывал Турецкий, украдкой разглядывая помощницу, пока она, улыбаясь, прихлебывала зверски крепкий напиток – импровизированный тест на мужественность первой ступени. Не ударилась в объяснения с полоборота, тоже плюс, после перепалки умеет собраться с мыслями. И, увы, судя по всему, девчонка давно уже оперилась, «старшему товарищу» можно расслабиться. Он закурил, откинулся на стуле и блаженно затянулся.

– Откройте окно, Александр Борисович, – тут же попросила Лия. Турецкий благородно встал на сквозняке, старательно выдыхая дым в форточку. – Обвинение против Яковлева, – начала она после паузы, – зиждется на трех столпах: отсутствие одного патрона в магазине его автомата и следы недавнего выстрела в стволе – раз, пулевые отверстия в черепе Вершинина и стеклах «Волги», соответствующие по калибру, направлению, скорости пули, одним словом, баллистика – два и, наконец, признание самого Яковлева – три. Какой из них кажется вам шатким?

– А вам, Лия Георгиевна?

– Мне – никакой. Ну а вам, по-видимому, третий. Ведь Яковлев отказался от своих показаний?

– Вы лично его допрашивали?

– Лично нет, но присутствовала на многих допросах. И заявляю вам, Александр Борисович, совершенно ответственно: ни малейшего давления со стороны следствия на него не оказывалось. Знаете, как с ним носились?! Как в старых советских фильмах. Ни на миллиметр ни от одной процессуальной нормы, следствие ведут знатоки, только не в кино, а в реальной жизни, вот как все и было. Если вы мне не верите, лучше сразу ищите другого помощника.

– Я вам верю, Лия Георгиевна, верю, – поспешил успокоить ее Турецкий, – если бы я никому здесь не верил, предпочел бы работать самостоятельно. Может, я в ваших глазах и старая развалина, но, слава богу, в состоянии не только штаны протирать.

Она засмущалась, и Турецкому это понравилось: значит, не успела еще стать насквозь прожженным циником, жизнь и работа не доконали.

– Я вовсе не это хотела сказать.

Он снисходительно махнул рукой:

– Проехали. Продолжайте, пожалуйста!

– А, собственно, Александр Борисович, это все. Ну почти все. В кулуарах ходили слухи, что администрация президента довольна и ходом следствия, и его результатами. Конечно, погиб президентский полпред, но от несчастного случая никто не застрахован. Вас интересует мое собственное понимание политической стороны проблемы?

– Разумеется, Лия Георгиевна.

– Вы задумывались вот над чем: несущаяся на страшной скорости черная «Волга», не останавливающаяся по требованию вооруженного сотрудника милиции, – это объект социальной ненависти? Внутри Садового кольца шестисотый «мерседес» – средство передвижения, а километрах в двухстах от Кремля, в какой-нибудь деревне, где, кроме грязи по пояс, трех алкашей и двух пенсионерок, ничего нет, то как раз объект социальной ненависти. Игорь Яковлев – простой парень, которому однажды крупно не повезло. Но если постараться и приложить некоторое количество дури, из него можно сделать Робин Гуда. По крайней мере в глазах определенной части населения. А вопрос, торчат ли из этого уголовного дела белые нитки или ослиные уши, давайте отложим до завтра, когда вы ознакомитесь со всеми материалами. Я могу идти?

– До свидания, – сказал «важняк» сухо, – завтра в восемь.

Турецкий просидел над скоросшивателями до позднего вечера, даже стенограмму суда посмотрел. В принципе все выглядело гладко: и заключение баллистической экспертизы, и признательные показания Игоря Яковлева. Все хорошо, только абсолютно все фигуранты дела вели себя в момент убийства, мягко говоря, как-то странно. И Вершинин почему-то ехал без охраны, на обычной «Волге» без спецномеров и пуленепробиваемых стекол. И Друбич, когда понял, что шеф мертв, долго не пытался задержать убийцу. Конечно, он как бы действовал по инструкции: опасаясь, что на дороге была засада, он остановился, только пройдя поворот, по рации вызвал охрану. А потом? Потом он добрых полчаса, грубо говоря, сидел и курил. Да любой нормальный человек на его месте или уж драпал бы до самого водохранилища, или хотя бы попробовал вернуться и не позволить убийце скрыться с места преступления. И Яковлев тоже застрял на обочине – ни вперед, ни назад, как будто ждал, когда его придут и арестуют.

Короче, во все это верится только в предположении, что все участники событий круглые идиоты. Еще этот в дымину пьяный его шурин...

И место, где пуля настигла машину, фактически известно только со слов Друбича. И пуля, как по заказу, утонула в болоте...

Короче, с Друбичем Турецкий решил поговорить в самую последнюю очередь, а если его показания правдивы, этот разговор может и вообще не понадобиться.