Глава двенадцатая
ПРОВОДЫ

Среда закончилась Грязновым, пятница им же началась.

– А, это ты, Саня? – Далее последовал ленивый зевок со всхлипом и протяжным стоном не вовремя разбуженного человека, после чего возник вполне трезвый вопрос: – Ты, надеюсь, не забыл, какой сегодня у нас день?

«У нас», видите ли…

– Не забыл. А ты?

– Чего я? А-а, ты про билеты и прочее? Можешь прямо сейчас подскочить к дежурному на Петровку и забрать у него конверт для тебя. А тот билет, что предназначался для Денисова парня, ему уже вручен. Он, кстати, будет и здесь провожать, и там встречать. Можешь положиться. Зовут Степаном, а больше и тебе знать незачем. Ну тогда до вечера? Время напомнить?

– Ты ж говорил вроде к семи.

– Hе к семи, а до пяти. Потому что если припрешься к семи, то можешь не застать ничего вкусного. Народ у нас простой, ждать себя не уговаривает. А тебе, Саня, будет от меня лично персональный сюрприз.

– Кий, что ли, обещанный?

– Да ты что?! Кий – это так, игрушки. Еще спасибо скажешь. Да, и один совет: ты пока по девочкам не бегай, послушай старшего товарища. А то я тебя хорошо знаю – жену на курорт, а сам – кхе, кхе! Не надо.

– Какие девочки? Откуда у тебя информация?! – возмутился Турецкий.

– Саня, – терпеливо стал объяснять Грязнов, – если я чего говорю, то знаю, о чем и зачем. Замечена она. В нехорошей компании. С одной стороны, оно, может, и не так уж важно, но с другой, учитывая при этом разные обстоятельства, это совсем нехорошо. Будет время, вы потом и сами разберетесь, что – куда. А пока, повторяю, не стоит, Саня.

– Так, Грязнов, мне эти твои намеки надоели. Либо ты все говори, либо я действительно рассержусь. И кому станет хуже, мы еще посмотрим.

– Да ну тебя, ей-богу! Зануда ты. Я не знаю, чего у вас там с ней, с этой Марией Дмитриевной, и знать не хочу, раз ты сам не рассказываешь, темнила несчастный! Но… я ж и говорю, засекли ее в компании измайловских братанов. Может, случайно у них получилось, не знаю. А может, и очень даже не случайно. А ты у нас не мальчик из-за угла. Ты – «важняк». Но это я так, к слову. Вот потому и сюрпризец тебе приготовил. Ну ладно, супруге своей все-таки привет передай. И не опаздывай. Пока.

«Случайно засекли»! Ничего себе! Вот почему она словно отпуск взяла? Неужели знает, что должно произойти в субботу? Или она тоже играет вместе с тем Иван Иванычем в их отвратительную игру? Кошечка!… Лапочка, мать твою!… Господи, сколько кругом всякой погани! Кому же верить?… А ведь думал, почти уверен был, что действительно любовь! Да, правильно замечено, что сыск у нас в крови. Как и стукачество. Две стороны одной медали…

Дежурный по ГУВД поприветствовал Турецкого, как старого знакомого, и тут же протянул желтый конверт:

– Вячеслав Иванович просил передать. Я говорю: а чего сам? А он: понятия не имею, когда он, то есть вы, появитесь. Я – ему: а там не бомба? Нет, смеется, но почти.

Турецкий вскрыл конверт и посмотрел на билеты. Отлет из Шереметьева-1 был в 10.25 утра. Сейчас – половина восьмого. Почти в обрез.

– Билеты на самолет, – показал Турецкий. – Спасибо. Действительно как бы не опоздать… Будет тогда мне бомба!…

И помчался, не заезжая никуда, прямо на «Багратионовскую». Единственное, что он успел сегодня, кроме умывания и чистки зубов разумеется, это вымести грязь из машины и захватить деньги. Тысяча баксов, которая хранилась у него в домашнем сейфе, предназначалась Ирке, а оплату охранника Денис взял пока на себя, сказав, что потом выставит счет. Так было проще.

Из машины позвонил Ирке, похоже, разбудил и приказал, чтобы они с Нинкой были готовы спуститься к подъезду самое позднее через полчаса. Но когда он ровно в восемь затормозил у подъезда, их не было и в помине.

Турецкий несколько раз требовательно посигналил. В результате дернулась занавеска на третьем этаже и больше ничего. В квартире у Ирины ничто не шевельнулось.

Он продолжал нетерпеливо сигналить. Кажется, должен был проснуться уже весь дом. Но отодвинулась снова занавеска этажом ниже, и из окна выглянул старик. Он сердито покачал головой, задернул тюлевую свою занавеску, а затем стал наблюдать за вышедшим из машины Турецким с явным неодобрением.

Александр набрал телефонный номер, послышались долгие гудки: трубку никто не собирался поднимать.

Яростно выматерившись про себя, он кинулся в подъезд. Ну что Ирина всегда копалась, всегда везде опаздывала и считала это непременным правилом, было известно. Но сейчас! Он же заранее предупредил! Хорошо, что Славка не догадался взять вообще на первый рейс! Хороши б они были! Первый-то как раз в эти минуты взлетает!

У лифта светилась красная кнопка. Где-то наверху кабину держали. Понятно: утро, все торопятся на работу, каждая минута на счету. Но держать-то зачем?

Турецкий забарабанил кулаками в дверь лифта. Сверху прилетело гулкое эхо.

Так и не дождавшись, он понесся наверх по лестнице. Дом старый, добротный. Лестничные пролеты крутые. Всего-то несколько этажей, а стал задыхаться. Или не отошел еще от проклятого «унбляхтера»?

Вот наконец их дверь. Дернул на себя. Заперта. Он застучал по ней кулаками. Никакого ответа.

И тут страшная мысль пришла в голову. Да такая, что враз подкосились ноги. Турецкий медленно, по стенке, сполз на пол. А может, их здесь уже нет?! Его опередили?!

Нет, скорее всего, Ирина по привычке поговорила, зевнула и бросила трубку, чтобы снова укрыться с головой одеялом?! Но они же тогда опоздают на самолет!

Турецкий вскочил на ноги и снова забарабанил в дверь руками и ногами – уже в отчаянии, почти в истерике. Ключей от этой двери у него не было, а выламывать ее было бессмысленно – по новейшей методе, бронированная.

Но ведь не могли же они попросту дрыхнуть обе, слыша такой грохот. И он снова стучал, и дергал дверную ручку, и кричал во весь голос:

– Эй, девчонки! Ну проснитесь же наконец! Это не шутки! Мы опоздаем! Да что ж вы там, черт бы вас всех?…

Неожиданно остановилась лифтовая кабина, открылась дверь на площадку, и изнутри выглянула Нинка.

– Папа? – удивленно воскликнула она. – А чего ты тут делаешь? Мы тебя ждем, ждем внизу, уже устали ждать, а у тебя вся спина белая!

– Какая еще спина?! – заорал он, но вдруг сообразил, кинулся к ней и, подхватив Нинку на руки, нажал кнопку нижнего этажа. Лифт поехал.

– Папа, ну что ты? – возмутился ребенок. – Ты ж нарочно меня всю изомнешь! А мама гладила, старалась! Ну папка! Противный, пусти!

Он опустил ее на пол и тихонько сунул правую руку под пиджак, туда, где какими-то непонятными рывками продолжало гулко, будто из лифтовой шахты, что-то стучать – прерывисто, с паузами, а потом словно бегом, как с цепи срывалось. И сильно болело возле самого горла, там, внутри, в груди опять же…

– Что у вас случилось? – наконец сумел выдавить он.

– Это у тебя что случилось? – сердито возразила Нинка. – Мама стояла в ванной, а я была на кухне, чай допивала. Ты посигналил. Мама сразу сказала: все, пошли. Мы и пошли. Спустились, а тебя нет. Ты где был?

– Под дверью у вас сидел, – сознался Турецкий.

– Ага, возле стенки, – догадалась Нинка. – А зачем?

– Слишком много вопросов, дорогая моя, – устало улыбнулся папа.

У подъезда, возле «шестерки» Турецкого, с кислым выражением на лице стояла Ирина и нетерпеливо поглядывала на часы.

– Турецкий, – сказала сердито, – у тебя все не слава богу! И ведь обрати внимание, так всегда! Не надоело еще?! Комедии-то разыгрывать?

Он не ответил, стараясь унять дрожь в руках.

Ехал он быстро, словно спасаясь от самого себя. Что было объяснять? Бесполезно же! Скажет: опять у тебя глюки, Турецкий. Тебе лечиться пора.

Ну да, все ж на нервах. А кому это теперь интересно?…

Ирина с Нинкой, надувшись, молчали. Ну Ирина – понятно. Она наверняка все еще не может пережить своего согласия уехать на время из Москвы. Возможно, и на работе ее далеко не все были довольны тем, что ведущий преподаватель вдруг все бросает и скоропалительно отбывает в непонятный отпуск. Вероятно, и трудные минуты ей пришлось пережить, доказывая кому-то, что это не ее личный каприз, а совершенно необходимая мера безопасности. Нет, нормальному обывателю здесь ничего не объяснишь, подозрения в каком-то тайном интересе все равно останутся. А в таком маленьком коллективе, как музыкальная школа, да еще для «избранных», так сказать, «для детей одаренных родителей» – слышал и такое выражение Турецкий, с легкой иронией, больше похожей на шутливую правду, – подобного рода преподавательские конфликты обычно приобретают чрезмерную степень. В определенных условиях даже буря в стакане воды может оказаться опасной. Сказано же: на беду, и в ложке воды утонешь…

С Ириной ясно. Но Нинка-то чего дуется? Вырос ребенок. Во всем желает полнейшей самостоятельности. Измял ей, видите ли, специально выглаженную мамой джинсу! Ах, какая трагедия! А в душу к своему папе та хоть раз пыталась заглянуть? Хотела бы увидеть, что стоит за постоянным его старанием гасить глупо возникающие конфликты?… М-да, ты уж не перебирай, Турецкий… Не перегибай! Оно конечно хорошо – гасить глупые конфликты. Или, во всяком случае, стараться это делать. Но так ли все на самом-то деле?

А взять хотя бы нынешнюю ситуацию! Он что, о себе разве беспокоится? О них же в первую очередь! Чтоб, не дай бог, с ними ничего плохого не случилось!…

Да, такая у него работа. Читайте внимательнее газеты, и вы легко убедитесь, что борьба с преступностью не чья-то досужая выдумка, а реальное и чрезвычайно трудное и также очень опасное дело. В первую очередь для тех, кто с нею и борется. Вот и судьи не могут произносить обвинительные приговоры! Потому что некие отморозки похищают их детей, их родственников и диктуют свои жесткие условия. Вот и следователи, да хоть бы и те же Ваня Колосов или Генка Потапчук, погибают под колесами «случайных» машин. Либо просто пропадают. А что, разве их родственникам легче становится, когда они узнают, что мужики положили свои головы за правое дело? Кому оно, это дело, после всего нужно? Господи, да сколько примеров еще надо, чтобы самый, казалось бы, близкий человек поверил наконец, что твоя работа – это не ночные пьянки-гулянки со Славкой Грязновым, а бесконечные сидения по подвалам, с такими же, как ты сам, Василь Васильичами, в ожидании, что вполне можешь сегодня схлопотать себе бандитскую пулю…

Кажется, ты жаловаться начинаешь, Турецкий? На слезу давить? Ну и хорош, ничего не скажешь… Истерику еще закати… Как недавно на лестнице, на «Багратионовской». Это ощущение недавно пережитого ужаса, минутная убежденность в том, что его по-прежнему пасли и опередили, чтобы сделать послушной овцой, а для этого подходят любые способы, ледяной волной, как и там, на лестнице, окатило спину. Турецкий даже вздрогнул от неожиданности, а точнее, от абсолютной реальности того, что могло произойти. Нет, он все-таки правильно сделал, когда настоял на своем и заставил Ирину согласиться уехать. Руки должны быть развязаны, тогда и придет самое верное решение. Которое, уже отчетливо ощущал Турецкий, было где-то на подходе…

– Турецкий, ты чего дергаешь машину? – спросила Ирина. – Ты плохо себя чувствуешь?

Хотел было ответить банальностью: «А кому сейчас хорошо?» – но промолчал и лишь пожал плечами.

Турецкий припарковался на стоянке у аэропорта и посмотрел на часы. Регистрация пассажиров, наверное, уже началась, но время все равно еще было.

Он достал из багажника два чемодана. Один – большой кожаный и старый. Это чемодан жены, купленный еще в восьмидесятых. Турецкий хорошо знал его, поскольку неоднократно приходилось таскать, когда Ирка отправлялась, к примеру, в Ригу, к своей родной тетушке, дававшей ей приют от «нравного» мужа. Это было еще при советской власти, и Рига с ее Юрмалой считалась вполне цивильным курортным местом, почти Европой. А потом она стала заграницей и побеги прекратились. Чтобы в конечном счете вылиться вот в такие уродливые формы, когда близкие и родные люди предпочитают жить на разных площадях…

Второй чемодан – небольшой, пластиковый, ярко-красный – был дочкиным.

Турецкий поставил машину на сигнализацию и подхватил чемоданы.

– Папа, там же есть колеса, – сказала Нинка. – Они выдвигаются. Внизу. Будь мудр, посмотри. Не бери на себя слишком много.

Ничего себе? «Будь мудр… не бери слишком много…» И где она набирается подобных выражений? Совсем взрослый человек… десяти лет от роду. Самостоятельно думающий и делающий собственные выводы…

– Я знаю, Нина, – ответил он. – Но у маминого колесиков нет, а потому сохранять равновесие довольно трудно. Правда, мне так легче.

– Ну ты смешной сегодня! – попыталась пошутить Нина.

– А я всегда был смешной… Только вы это не замечали.

– Ну вот, опять мы виноваты… – пробурчала Ирина.

– Вы как раз ни при чем. Видимо, обстоятельства не позволяли.

– Кто умеет – делает, а неумеющий ищет оправдания, – сварливым тоном заметила жена.

– Не хватает в последнюю минуту поссориться, – возразил Турецкий.

– Вот именно! – Да, последнее слово должно было остаться за ней. По определению.

Они отправились в зал вылета. Нинка независимо шагала впереди. Руки в карманах модной джинсовой курточки. Расклешенная юбка с множеством молний и заклепок. Гордо поднятая голова. Турецкий хмыкнул: дочь «важняка»! Ирина не поняла и вопросительно посмотрела на него. Он глазами показал на дочь. Ирина улыбнулась и кивнула. А потом вздохнула – будто украдкой. И это сразу как-то успокоило Турецкого. Ну чего, в самом деле, ссориться по всяким пустякам? Родные же, в сущности, люди…

Нинка выросла быстро. Турецкий мог бы сознаться, что и не заметил как. То была ребенком, ползунком, крошкой с большими белыми бантами на темечке, а тут вдруг обратилась девицей. Еще немного – и… женихи пойдут? Кто они? Кому из них достанется Нинка? Кем она вообще вырастет сама? Вопросы возникали потому, что их провоцировал другой, самый важный в настоящий момент: что будет, когда его, Турецкого, вот так, вдруг, не станет с ними? Как они смогут без него? Но почему вопрос возник именно в этой плоскости? Разве уже край?

Он наблюдал за дочерью и видел, что никакие проблемы, мучившие его, ее абсолютно не колышут. Перед ней открывалась дорога на юг, к теплому уже морю, к солнцу. Ну да, мама, конечно, стареет и потому ругается тоже с совсем немолодым папой. Иногда они даже громко кричат друг на друга. Но это все понятно. И надо делать вид, что ее их ссоры совсем не задевают. А она их обоих любит, правда, и не упускает возможности немножко поиронизировать над глупостями взрослых, но – в меру, чтоб не обиделись. И пусть они думают себе, что она еще ребенок, пусть. Они скоро убедятся, что она вполне взрослый и серьезный человек. Человечище. А прежде всего, красивая девушка. На которую все смотрят с удовольствием. Вон и тот симпатичный светловолосый дядечка, что читает газету, а на плече у него кожаная сумка, он тоже сразу обратил внимание на ее ладный и модный костюм, едва только она вошла в зал. Показалось даже, что он слегка подмигнул ей. Но пришлось нахмуриться. А то бы взрослые заметили, что она опять обращает внимание на незнакомых людей, что ей запрещалось категорически и из-за чего совсем недавно между папой и мамой вспыхнул очередной скандал, закончившийся папиными криками и мамиными слезами…

У стойки, регистрирующей вылет на Сочи, стояла очередь из двух десятков человек. Девушки в синей форме не торопились, пропуская багаж улетающих через камеры видеоконтроля. Вешали бирки, передавали друг другу документы отлетающих. Все шло своим обычным путем. И можно было еще немного подождать, не торопиться, не лететь сломя голову, отдышаться. Посмотреть в глаза.

– Ну вот и пришли, – вздохнул Турецкий, освобождаясь одновременно и от поклажи, и от тяжких мыслей. – Будем прощаться?

– Просто скажем друг другу «до свидания», – поправила жена.

– Да, верно… скажем друг другу… Ох, ребята, как вы меня сегодня напугали! Ладно, не берите в голову. Здесь курят, не знаешь? А впрочем, кто мне осмелится сделать замечание?

– Ты неисправим, – улыбнулась Ирина. – Вечный хвастун.

Турецкий достал из кармана сигареты и зажигалку, посмотрел на нее и вспомнил, как Василь Васильич там, в подвале, все хотел курить и интересовался, не забыл ли Турецкий зажигалку. Так ведь тогда и не покурил… Александр Борисович тут же отругал себя за то, что даже не поинтересовался толком, как чувствует себя майор. Не говоря уж, чтобы заехать, навестить. Стыдно, по-скотски это… Да ведь и времени практически не было. Куда оно ушло? Целая ведь неделя, по сути! Да, завтра уже суббота. Суббота…

Он закурил, затянулся и полез в другой карман. Вынул желтый плотный пакет, вскрыл его и передал жене два билета. Из внутреннего кармана вытащил обычный почтовый конверт, тоже отдал.

– Здесь тысяча долларов… На короткое время вам хватит. И если что… – Он не стал продолжать, понимая, что ни к чему хорошему такое продолжение не приведет. – Но вас там узнают и встретят, за это можете не беспокоиться. И еще… – Он оторвал от желтого пакета клочок и написал на нем телефонный номер. – Это – мой новый «мобильный». Звоните только по нему.

– Да, мы прилетим, устроимся и сразу позвоним. Ты только за нас не беспокойся. – Ирина потянулась к нему и… поправила галстук. – Что-то ты совсем того… – сказала и поджала губы.

– Что – того? – не понял Турецкий.

– Никто не следит за тобой, – неожиданно ласково сказала она.

– А, ты об этом? Я ехал всю ночь. Был далеко, на краю области, представляешь, у черта на куличках… Километров триста, наверное. Не успел даже путем отмыться. Потому и это… нервы, ты уж прости.

– Да куда ж деваться. – Она опустила глаза.

– А насчет следить, тут ты не права. И следят. И подслушивают.

– Я не в том смысле, ты же понимаешь?…

– Понимаю…

Надо было что-то сказать – теплое, искреннее, чтоб Ирина запомнила. Чтоб Нинка видела, что ее отец очень любит их с мамой. Но… Такая вот она, эта распроклятая жизнь, что ничего и не выскажешь толком. Господи, да что же он делает?! Ведь они же – самые близкие и родные, единственные на всем белом свете люди, дороже которых у него никого нет! А он переминается с ноги на ногу и не может сказать пары по-настоящему теплых, сердечных слов!

А может?…

Может, в самом деле, плюнуть на все с высокого потолка, найти этого Степана, присланного Денисом и Славкой, забрать у него авиационный билет и – послать всех к чертовой матери? А из Сочи дать Косте телеграмму: «Идите вы все… а меня не дождетесь. Вот и увольняйте к такой-то бабушке!» А?

Вспыхнувший было запал как-то сам и угас. Не оставив даже пепла.

– Нина, – сказала Ирина, – ты могла бы купить мне мороженое?

– Тебе? Мороженое?! Да ты ж терпеть его не можешь! – искренне изумилась Нинка.

– Тебе дать деньги или у тебя хватит своих? – требовательно перебила ее Ирина.

– Есть.

– Так пойди и купи! Вон там, видишь? Тетя продает. Если оно не очень ледяное, купи и себе, разрешаю. Но не глотай, как лягушка! А лижи языком. Простудишься – убью! Я не склонна шутить!

– А какое тебе мороженное?

– Господи, да любое! – Ирина, похоже, закипала от дочкиного непонимания важности момента.

– Ты бы могла мне просто сказать так: Нина, отойди в сторонку и дай мне поговорить с этим дядей.

– С каким дядей, Нина?! Ты что несешь? – возмутилась Ирина. – Он же твой отец! Ты хоть понимаешь это?

– Ой, да ну вас! – отмахнулась дочь. – Уже и пошутить с вами нельзя. Совсем вы, родители, перестали нормальные шутки понимать. Такие зануды! Ладно, я отойду, так и быть, говорите себе…

И она независимой походочкой направилась к киоску мороженщицы. Покачивая узкими бедрами и постукивая почти взрослыми каблучками.

– Далеко не ходи! – крикнула вдогонку Ирина. – Будь на виду!

– Ладно, – снова капризно отмахнулась Нинка.

Они стояли теперь совсем близко, он и она, Турецкий и его жена, Ирина Генриховна. Когда-то их связывало все, буквально… Но это было давно. Теперь они жили в разных домах, жили разными интересами.

– Который час, Саша? – тихо спросила она.

– Есть еще немного, не беспокойся, постоим, – так же тихо ответил Турецкий.

– Постоим, постоим… – согласилась она. – Когда это было? Помнишь? Сколько лет назад? Вот так же, кажется, только во Внукове. Помнишь? И тоже – в Сочи. Нинки у нас не было еще.

– Да, конечно. Помню. Как странно: не было Нинки!

– И я об этом подумала…

– Аэропорт был другой. Время – тоже другое. И – мы.

– Какая разница, Саша?

– Никакой, – вздохнул Турецкий. – Так, вспомнилось. Какие-то детали, а не общая картина… Где Нинка? Не вижу ее.

– Вон же стоит, с мороженым. Машет нам.

– А, теперь вижу. Я – «важняк», Ирина. Потому и помню в основном всякие детали. Профессиональная привычка. Иногда вообще только детали, а остального, общей картины, не вижу.

– Тогда ты не был еще «важняком», – напомнила Ирина Генриховна.

– Да, верно, сразу после практики. Например, тогда в углу, возле окна, сидела какая-то старушка в платке и лузгала семечки, а я на нее почему-то злился.

– Старушка? – удивилась она. – Не может быть. Неужели в самом деле не забыл такие вещи?

– Точно, – сказал Турецкий. – А вот о чем мы с тобой говорили, хоть убей, не помню, правда. Ты извини. Но мне было так хорошо!

Он засмеялся. Она грустно улыбнулась. Он смотрел ей в лицо и пытался вспомнить, какой она была тогда, в тот день: вот эти щеки, глаза. Все изменилось…

Он не помнил «того» ее лица и вообще не мог воскресить в памяти ее лица в молодости, потому что всегда представлял ее такой, какая она есть сегодня. А если вспоминал, то только по фотографии. Может, это тоже какая-то профессиональная привычка? А может, так, человеческое…

– Да ты не грусти, Турецкий, – сказала она.

– А кто тебе сказал, что я грущу?

– Я ведь вижу.

– Ну и что?

– А я помню, на каких тележках мороженое продавали. В вафельных стаканчиках. И мода была такая. Мини-юбки. А я ужасно стеснялась.

– Чего же ты стеснялась? Меня, что ли?

– И тебя тоже. Ты мне такой страшно серьезный казался! Шу-урик!

– А теперь?

– И теперь тоже. Неужели забыл? Юбка, светленькая такая? Вот здесь застегивалась на шести пуговицах. Одна потом оторвалась, и я полгорода обегала, пока такую же отыскала. Мне портниха, Валя, сшила ее. Ну Валя, соседка, этажом ниже. Ты должен знать. Там армяне жили, дедушка какой-то и Валя. Дедушка все время кашлял и что-то бормотал себе под нос. Потом он умер. От туберкулеза. И болонка у него была белая, с ошейником из толстых канцелярских скрепок. И она тоже потом умерла. Белая такая. Неужели не помнишь?

Турецкий наморщил лоб:

– Н-нет…

– А я ее тогда первый раз надела, юбку эту. Страшно стыдно было. Помню, как прошлась по двору, а потом мы ехали на метро, и ты предлагал мне сесть и говорил, что дорога длинная, а я еще не умела сидеть в такой юбке. Нужно было сомкнуть ноги, а на колени положить сумочку. Меня потом девчонки научили.

– Да, кажется, помню! – воскликнул Турецкий. – Ну конечно, конечно! А рядом стоял такой подозрительный тип в темных очках. Метро и черные очки! Я его на всю жизнь запомнил. Еще в уголке темных очков этикетка торчала. Мода была что-нибудь наклеить на стекло.

Она искренне рассмеялась:

– Ты все о своем, Турецкий, все о своем…

– Уж такой я, прости.

– И я все шла и смотрела в витрины, как выгляжу. И еще туфли на высоченных каблуках были. Тоже все в первый раз. О-ох! Слушай, который час?

Турецкий посмотрел на часы:

– Пора.

– Где Нина?… Нина!

Подошла Нина, наблюдавшая весь этот трогательный разговор издали. Губы у нее были перепачканы шоколадом от мороженого, которое она ела. Ирина достала из сумки платок и стала вытирать ее.

– Мама, знаешь, сколько я вешу? – весело спросила она.

– Ну и сколько?

– Сорок два! Там весы есть. Для чемоданов. Я взвесилась. Вдруг я беременная, мама?

– Господи, как ты мне надоела со своими шутками! – взбесилась Ирина Генриховна.

И, верно бы, наказала дочку, если б не заступился Турецкий. Да он бы и не успел толком заступиться, потому что увидел почти бегом приближающегося к ним Дениса Грязнова. Длинный и рыжий, он был растрепан и тяжело дышал. Нинка узнала его и обрадовалась.

– Извините, боялся опоздать, там, на повороте, авария, перекрыли движение, пришлось возвращаться и объезжать вокруг всего аэродрома. У вас все в порядке? А где?… – Денис огляделся и кивнул: – Ага, все нормально.

Проследив за его взглядом, Турецкий увидел блондина в темных очках, читавшего газету. Тот спокойно сложил газету, сунул ее в боковое отделение сумки, висевшей у него на плече, сунул также и очки в верхний карман пиджака, запахнул плащ и неторопливой походкой направился к стойке регистрации.

Ирина, ничего не поняв из мимической игры Дениса, удивилась его появлению. Но Турецкий объяснил, что с утра не успел созвониться, а билеты на рейс забрал сам из дежурной части на Петровке.

– Ты меня извини, Дениска, – сказал он скромно, – я с раннего утрa уже весь прямо какой-то затурканный…

– Затурканный Турецкий! – захохотала Нинка.

– Веди себя прилично! – улыбаясь, строго одернула ее Ирина.

– Ничего, дядь Сань, я ж понимаю, – усмехнулся Денис.

Они и не собирались посвящать женщин в причины его появления здесь. Однако, увидев Степана и оценив его внешние данные, Турецкий наконец успокоился. Дело ведь, в сущности, уже сделано, семья была, по его мнению, в безопасности, а все остальное – это уж как карта ляжет. Или камень. По выражению доминошников…

Женщины прошли регистрацию, чемоданы их уехали на тележке. Следом, помахивая сумкой, ушел и Степан.

– Ты на своей, дядь Сань? – спросил Денис.

– Да, – кивнул Турецкий. – Спасибо тебе, Дениска. Дай бог, чтобы все обошлось.

– А ты сомневаешься? – почему-то ухмыльнулся Денис. И по выражению его лица было видно, что он сам ни в чем не сомневается. Завидное качество… у этой молодежи.