Глава 12.
Невелико было разочарование Вячеслава Ивановича Грязнова, когда архаровцы доложили, что капитан Воробьев, несмотря на предупреждение начальника МУРа, был отпущен своим командиром по неотложному личному делу. Сам командир батальона, майор Зеликин, лишь «безутешно» развел руками.
– А что я мог сделать? Ну звонили от вас, ну предупредили, да. А у Димыча телеграмма: мать оказалась при смерти.
– Кто такой Димыч? – возмутился Артюша.
– Так Воробьев же. Дмитрий Иваныч, мы его Димычем зовем… Я ему говорю, что, мол, к тебе тут с Петровки едут, небось все о том Голубеве поспрашать, а он: мне, говорит, до штаба, заявление на отпуск и сейчас же обратно. Пусть подождут маленько.
– При чем тут заявление?!
– Ну как же! – снова развел короткими ручками Зеликин. – Мать же, говорю, при смерти. Разве ж мы не люди? Понимаем. Он мне – заявление, я – свое согласие, а дальше – все по форме. Да вы подождите, он обещался скоро прибыть.
– Как же, как же… – пробормотал Артюша и, придвинув к себе телефонный аппарат, стал названивать в МУР. Надо ж, чтоб опять такой прокол!
Он попросил соединить его с Грязновым, а когда доложил о случившихся непредвиденных обстоятельствах, был искренне изумлен, услышав от начальника МУРа не крепкий российский матерок, а нечто вроде добродушной ухмылки.
– Сбежал, значит? – вроде бы даже и не удивился он.
– Да вот, говорят, в штаб заявление на отпуск повез. Обещал скоро прибыть обратно.
– Это он тебе обещал? Лично?
– Нет, майору Зеликину.
– Вот и хорошо, передай-ка ему трубочку…
Что высказал Грязнов майору, можно было не сомневаться, поскольку щеки его вспыхнули огнем, а рот как открылся, так больше и не закрывался, при том что из него не вырвалось ни звука. Монолог Грязнова длился по крайней мере три долгих минуты, после чего Зеликин вздохнул и протянул трубку Артюше:
– Вам приказано передать.
– Как он там, жив? – снова как ни в чем не бывало хмыкнул Грязнов.
– Да.
– В общем, принимаем следующее решение… Мы, конечно, догадывались, что случится нечто подобное, но не были уверены, что капитан сумеет проявить столь стремительную оперативность. Этому майору я уже выдал для острастки. Если Воробьев появится, в чем я сильно сомневаюсь, я приказал задержать его, имея на это санкцию прокурора. Сообщи об этом майору. Ну… а сам давай, забирай архаровцев и дуйте на Петровку. Полагаю, скоро второго привезут.
Закончив разговор с Артюшей, Грязнов молча походил по кабинету, ероша рыжеватые остатки кудрей, и снова решительно взялся за телефонную трубку.
– Генерал-майор Салимонов слушает! – ухнул бас заместителя начальника Управления кадров Министерства внутренних дел.
– Ну испугал! – засмеялся Грязнов. – День добрый, Василь Григорьич! Грязнов беспокоит. Могу?
– Можешь, – великодушно разрешил генерал-майор. – Кого на этот раз надо?
– В батальоне оперативного реагирования у Зеликина есть такой капитан Воробьев. Напарник-водитель Криворучко. Вот оба мне и нужны, Василь Григорьич. Ну и еще есть одна фамилия – Ивасютин. Сделай божескую милость, открой свои тайники.
– Ну, касаемо первого, могу и не заглядывать, и так весь на слуху. Что ни год – звездочка на погон. Видать, приглянулся кому-то из верхних.
– А что, уточнить нельзя?
– Да можно, только ведь…
– Неужто опасно, господин генерал? – при своей феноменальной памяти, знал Грязнов, Василий Григорьевич характером обладал не очень решительным. Если его не завести.
– Ты на что это намекаешь, Вячеслав Иванович?! – почти загремел голос генерала. – Думаешь, у меня при виде Шумилова поджилки трясутся? Не трясутся, успокойся. Но и лезть с дурацкими вопросами вроде: «На кой хрен вам, Николай Нефедович, тянуть за уши этого капитана?» – тоже не хочу.
«Все– таки он молодец, этот генерал, -подумал Грязнов. – Никакой тайны не раскрыл, а все сказал. Значит, концы надо искать в кабинете первого заместителя министра МВД… Высокий покровитель!»
– Ты слушаешь? – перебил его мысли генерал.
– Еще как, Василь Григорьич! Слушаю и завидую твоей памяти. Значит, говоришь, не подобраться мне к этому Воробьеву?
– Я так не сказал. Есть же и другие первые замы. Опять же вот и новый днями появился, хоть и не первый, как говорится, зато, слушок прошел, от самого верхнего, понял?
– Ты про Кашинцева, что ль?
– Ну! А говоришь, не знаешь! Хитришь, Вячеслав… Так вот, не для трепа, а для дела скажу тебе: министр, похоже, собирается сделать рокировку, понимаешь меня? То есть второго сделать первым, а первого – вниз. Надеется таким образом свои позиции укрепить. У Самого, чуешь?
– Храбрый ты мужик, Василь Григорьич! Я б прямо так, по телефону, честное слово, не рискнул бы, пожалуй…
– Брось, Вячеслав. Ты за мой аппарат не боись, ты лучше свой проверяй почаще… Ну а про второго… сейчас прикажу, принесут личное дело. Тебе-то в каком виде требуется?
– Мне нужны объективки на троих, но такие, которые умеет делать лишь один известный мне специалист.
– Это кто ж такой будет? – не без кокетства сбросил басы генерал.
– Василь Григорьич Салимонов, вот кто, устраивает?
– Всегда был ты вралем и подхалимом. Когда надо-то?
– А я могу своего человечка подослать?
– Ну пусть через полчасика выезжает. Бутылку сам занесешь или он передаст?
– Он и передаст! – захохотал Грязнов. – А ты – молоток, Василий!
Следующий телефонный звонок начальник МУРа выдал в Генеральную прокуратуру.
– Саня, ты оказался прав…
– В своем кабинете, господин полковник, я всегда прав, – без промедления отпарировал Турецкий. – А в чем дело?
– Смылся капитан.
– Ну что ж, пусть его теперь другие догоняют. А второй где?
– Жду.
– Так, Слава, суть тебе ясна. Если не против, начни без меня, я хочу подскочить в «ленинку». А оттуда – к тебе.
Грязнов положил трубку и нажал клавишу внутренней связи:
– Саватеева ко мне.
Но Николай появился минут через пятнадцать. Запыхавшийся.
– Чего с тобой? От собак бежал?
– Да нет, Вячеслав Иванович, только приехали, а мне дежурный: «Бегом! Шеф молнии мечет!»
– Николай, – серьезно сказал Грязнов, – я поручаю тебе весьма ответственное задание. Давай обратно в машину, вот тебе денежка, – он протянул Саватееву стотысячную купюру, – в Столешникове купи бутылку армянского коньяка, лучше «Двин», заверни в газету трубкой, вручи генерал-майору Салимонову, знаешь такого? – Увидев кивок, продолжил: – Скажешь, от Вячеслава Ивановича. В ответ получишь пакет. С ним пулей ко мне. Задача ясна?
– Так точно, товарищ полковник, – улыбнулся Саватеев.
– И запомни: максимум подобострастия. Этот «филин» – наш самый ценный агент в логове министра, соображаешь? То-то!
Турецкий отправился в главную библиотеку страны, как ее недавно еще называли, пешком, благо и идти-то минут пятнадцать – двадцать, не больше. И маленько отрешиться от бесконечных промахов и нестыковок хотелось тоже.
Очередную порцию «добра» подбросили Греков с Парфеновым. Впрочем, последний лишь подтвердил те соображения, которые возникли у Грязнова после беседы с его старым приятелем Григорием Синевым, а окончательно они утвердились во время совместного обеда. И побег Воробьева, по сути, ничего уже не менял. Он просто подтверждал теперь его виновность. Значит, если капитан останется живым, то есть его не уберут как ненужного и опасного свидетеля-исполнителя, можно объявлять его в федеральный розыск. Соблюсти формальность. Поскольку «доброжелателю» теперь Воробьев безопасен лишь в виде хладного тела.
Александр остановился, чтобы закурить, и подумал вдруг, что профессиональный цинизм – вещь вполне естественная. Надо приложить максимум усилий для того, чтобы отыскать убийцу и приговорить его в конечном счете к высшей мере. При этом все действия обставлять рогатками законности, оттягивать окончательное решение вопроса, подавая таким образом преступнику какую-то надежду. А когда тебе предлагают не тратить силы, а «уносить готовенького», душа честно сопротивляется. Хотя элементарная логика подсказывает, что это лучший вариант. Кстати, и для самого преступника. Впрочем, сегодня ни в чем нельзя быть уверенным до конца: а ну как найдется адвокат, который одному ему известной логикой добьется замены «вышки» на максимальный срок! А там, глядишь, скостят… Так чего ж ты хочешь, следователь? Чтоб они сами себе выносили приговоры и приводили их в исполнение? А ты тогда зачем?…
Но с другой стороны, ведь зло ж берет при виде дураков! Да нет, не дураков, а расчетливых мерзавцев! И Греков хоть и каша манная, но и его понять можно. Действительно, руки опустятся, когда тебе подкинут такую свинью с квартирой. Вот же прохиндеи! Остался, по сути, лишь один маленький кончик, за который и дергать-то боязно без предварительной разработки, – это опять все та же главная библиотека… Если там глухо, придется, хочешь не хочешь, прислушиваться к «рекомендациям» и на эпизоде с Калошиным ставить крест. Квалифицировать как обыкновенный суицид…
Единственный, кто сегодня внес свежую струю и как-то даже увел от занудной обыденности, оказался Юра Гордеев. Впрочем, Юрой его можно было назвать лишь по старой памяти. Теперь это Юрий Петрович, вполне солидный внешне джентльмен, хотя до Христова возраста, кажется еще недобрал годика-другого. Но вид, осанка, манеры!… Ё-моё, сказал бы Славка. Адвокатура, конечно, меняет людей. Может, и не в лучшую сторону. Если для следователя главный жизненный и профессиональный принцип – соблюдение закона, то адвокату, защитнику путеводная звезда – польза клиенту. Адвокат не истину устанавливает, а защищает человека, совершившего преступление. И к сожалению, эти принципы не всегда совпадают. Хотя ведь никто не требует от защитника совершать противозаконные действия.
Турецкий вспомнил недавнюю словесную битву, развернувшуюся, как нынче принято говорить, в высшем законодательном органе, то бишь в Государственной Думе, и касающуюся как раз адвокатуры. Ну, впрочем, справедливости ради можно сказать, не кривя душой, что споры на эту тему были постоянны и во времена тоталитаризма, и с еще большей силой вспыхнули после объявления матушки-России правовым государством. Правда, в прежние времена спор имел несколько абстрактный, скорее даже кухонный характер. В том смысле, что все важнейшие дела обсуждались ночью на кухне и под шум моющейся посуды. А в правовом государстве о том же самом заговорили чуть ли не на митингах. Но суть остается все той же – быть или не быть независимой адвокатуре. Похоже, что нынешним законодателям свободная от их давления адвокатура стоит ножом у горла. Послушать их, так все коллегии вообще следовало бы давно разогнать и набрать новые из бывших следователей, прокуроров и оперативных работников. Мол-де, и законы они знают, а следовательно, блюсти станут безупречно, и власть слушать умеют, лишних глупостей не натворят, придут посоветуются, в крайнем случае. Послушный адвокат – не это ли зыбкая мечта каждого следователя? Турецкий даже усмехнулся тому, что случалось ведь, когда и его интересы полностью совпадали с желанием этого «каждого». Но… именно тогда, когда появлялось подобное желание, приходилось брать себя за руку, останавливать и, пользуясь словами классика, поверять алгеброй гармонию. И становилось ясно, что истина лежит вовсе не там, где она уже ясно представлялась.
Конечно, мало кому понравится, если изящное строение из его доказательств вдруг элегантным движением развалят до основания. Но ты, следователь, в данную минуту мнишь себя обиженным представителем закона, а кто же он, этот твой разрушитель? Какой закон он-то изволит защищать? Ответить на этот вопрос можно, только оказавшись на месте подзащитного. Чью судьбу собирается сломать не всегда такой уж справедливый закон. Случались и трагические ошибки.
Наверное, поэтому редко испытывал приязнь к адвокатам Турецкий, вероятно, как и они к нему.
Но странное дело, то ли все-таки стены оказывают свое влияние, то ли давнее товарищество, тем не менее Гордеев, явившийся этаким заморским гостем, через пять минут словно раздвинул шоры, улыбнулся и превратился в того добродушного и раскрепощенного парня, которым запомнился по совместной краткой работе в прокуратуре. Кстати, и следовательская закваска в нем осталась. После разговора с Грязновым Юра нашел свое старое дело, хорошенько порылся в нем, сделал парочку умных запросов и получил вполне сносный результат, которым мог бы похвалиться даже опытный «следак».
Резвый сынишка Генриха Красницкого, рассорившись, если так можно выразиться, с памятью неблагодарного папаши, взял фамилию матери, умершей три года назад, и, ввиду неудачи с наследством, решил активизировать собственные таланты. В настоящее время возглавляет филиал российско-датского совместного предприятия по экспорту в Россию мясо-молочной продукции высшего качества и вот уже два года безвыездно проживает с собственной супругой и малолетним сыном в Копенгагене. И хотя от бизнесменов новейшего российского разлива можно ожидать каких угодно сюрпризов, Юра мог дать вполне основательную гарантию, что Маркушевич, такова фамилия сына Красницкого, к трагическому происшествию на Таганке не причастен. Но… Куда ж денешься от этого «но»?
– А почему ты уверен в этом Маркушевиче?
– Потому что у него слишком солидное на сегодняшний день общественное положение. Таким не рискуют. Даже ради каких-нибудь картинок.
– Но какое это может иметь значение? Речь ведь, как я понял, шла о разделе наследства, а покойная ныне мадам Красницкая была против? Почему? Такая стерва? Или сынок повел себя по-хамски?
– Там всего хватало, – засмеялся Гордеев. – Но конечно, главное заключалось в том, что после смерти супруга Елена Георгиевна, помимо, прямо скажем, жалкой зарплаты в библиотеке, имела единственный источник дохода – оставшиеся от мужа ценности. А это – не только полотна Айвазовского, Шишкина, портреты, этюды художников конца прошлого века, список довольно большой, но и золото, и камушки, и антикварная посуда. Причем все имеющееся было описано со скрупулезной точностью, будто они, я имею в виду супруги, заранее готовились к каким-нибудь неприятностям. И по завещанию принадлежало только ей одной. А чтоб оспорить его, сынишка должен был объявить своего папашу по меньшей мере невменяемым в момент составления завещания. А там уже первая жена была против. Словом… Но закончилось все трагически.
– Я был на месте пожара, там практически ничего не осталось. Если, конечно, в квартире нет каких-то тайников, до которых ни воры, ни наши парни не добрались. Но за список спасибо, он здорово поможет в розыске… Значит, ты считаешь, Юра, что ни один из указанных в твоем перечне предметов не может оказаться, к примеру, в Копенгагене?
– Ну так я бы вопрос не ставил. Дело это рассматривалось в суде все-таки давно. Логично поинтересоваться на работе у Красницкой, может быть, были какие-то телефонные угрозы. Или звонили из-за границы. Посмотреть по оплате телефонного номера, не вела ли и она каких-то разговоров, да хоть с тем же Копенгагеном. Тут может оказаться много полезных мелочей.
– Да-а, – восхитился Турецкий, – все-таки нашу заквасочку никуда не денешь. Сидит в тебе, Юра, «следак», ох как крепко сидит!
– Теперь уже – сидел, – возразил Гордеев. – Словом, документы, связанные с этим гражданским делом, к твоим услугам, Александр Борисович, и я сам, если понадоблюсь, готов – по старой памяти. Но не ради этих, – он ткнул указательным пальцем в ту сторону, где размещались кабинеты Генерального прокурора и его заместителей, – а исключительно по старой дружбе. Так можешь и говорить. Привет горячий!
Турецкий почему-то был согласен с Гордеевым, что отпрыск Генриха Красницкого не станет лишать жизни вдову, да еще таким варварским способом. Тем более что он склонен был считать смерть Красницкой одним из звеньев некоей трагической и криминальной цепи. Интуиция подсказывала. А к ней старший следователь по особо важным делам подчас прислушивался. Ведь сказано же, что интуиция – не что иное, как способность непосредственного постижения истины. А если еще проще, без всяких философских изысков, то это означает «пристально смотреть».
С такими мыслями Турецкий и приблизился к до сих пор величественному комплексу зданий в центре столицы, символизирующему высшую степень постижения знаний.
Естественно, собираясь посетить этот светоч мирового разума, в котором был в последний раз, если не изменяет память, более полутора десятков лет назад, когда учился на юрфаке МГУ, а с тех пор все дела мешали, Александр Борисович, верный своей привычке, навел справки о тех, с кем придется иметь дело. Ну, директор Зверев – само собой. Отставной генерал из ЗГВ. Характеристика сама по себе что надо! Заместитель директора по кадрам – бывший полковник из Девятого управления. Фрукт наверняка тот еще. Приходилось иметь дела с подобными «товарищами»: максимум гонора и самомнения.
Но из собственного опыта Турецкий знал, что наиболее информированная публика – это узкие специалисты, отвечающие исключительно за свою сферу действия. Они туго знают специфику, а все остальное воспринимают в качестве сплетен. Вот на стыке того и другого и следует искать пищу для «пристального рассмотрения».
Когда Звереву доложили о приходе «важняка» из Генеральной прокуратуры, он несколько растерялся. Предыдущая информация, полученная от кадровика, о том, что положением дел в библиотеке якобы начинает интересоваться прокуратура, его не особенно волновала. Во-первых, все, что произошло, случилось за стенами учреждения. А современная Москва по уровню преступности давно уже перешагнула все мыслимые рамки, так что было бы смешно искать убийц в каких-нибудь тайных подземельях библиотеки с мировым именем. А во-вторых, лично он, генерал-майор в отставке, считал попросту абсурдным любое подозрение в этом плане в свой адрес. Ибо не он отдавал какие-либо приказы убивать тех, кто с ним не согласен, этак ведь можно и доброй половины сотрудников лишиться! Бред какой-то! А помимо прочего, Марк Михайлович, выплеснув злость, касающуюся, вероятно, не столько фактов гибели некоторых сотрудников, сколько их широкой огласки, перезвонив позже, заметил, что, кажется, по некоторым его данным, эти дела будут со временем прекращены в Генеральной прокуратуре, где они в настоящий момент находятся. И тем не менее вздрючка, которую он, Зверев, устроил своему заместителю по кадрам, была абсолютна справедливой и уместной: нечего чушь языком молоть и разводить плюрализм. От него уже и без того вся страна, понимаешь, лежит в развалинах. И нет средств на ее бурное возрождение, которое обязательно грядет, надо только помогать всеми силами. Хотя, если хорошо оглядеться, этих средств более чем достаточно. Но они лежат без движения, никем не востребованные, как мешки под задницей скупого рыцаря. Ничего! Не вечно длиться спячке! Мы еще разбудим державу, поднимем ее на прежний уровень! И выше! В этом был всерьез уверен отставной генерал Зверев.
Но если прав Костров, то чего здесь надо «важняку»? И Зверев принял уклончивое решение: он пригласил к себе в кабинет Сиротина и прибывшего… как его, Турецкого. Заявил им, что вынужден покинуть высокое собрание, поскольку его лично вызывают наверх – куда, указано не было, директор библиотеки просто ткнул привычно пальцем в потолок, – по причине чего он глубоко сожалеет… А заместитель в силах ответить на любой кадровый вопрос.
– Окажите следователю любезность, Алексей Андреич, – закончил Зверев и, вежливо кивнув Турецкому, покинул кабинет, не закрыв за собой дверь. Ни малейшего желания не испытывал он отчитываться о своих действиях. Были люди, которые могли спросить, вот пусть они и интересуются. Громко сообщив секретарше – чтоб слышали в кабинете, – что сегодня он уже вряд ли вернется, поскольку дела требуют его обязательного присутствия на вечернем заседании Государственной Думы, Анатолий Сергеевич важно удалился домой – отдыхать после трудов праведных. Обойдутся! Здоровья ни за какие деньги не купишь, а сердчишко что-то стало в последнее время пошаливать. Значит, придется себя несколько ограничить в приеме спиртного, до которого генерал был всегда большим охотником…
Сиротин и Турецкий сидели друг напротив друга за приставным столиком в кабинете Зверева. Александр Борисович, честно говоря, уязвленный нарочитым демаршем директора, кратко изложил причины своего интереса, после чего наверняка Зверев, если бы он остался, понял бы, что ни о каком прекращении дела речь вообще не идет. На Сиротина же спокойствие директора просто не произвело бы никакого впечатления уже по одной той причине, что у отставного полковника имелись собственные источники, внушающие, кстати, больше доверия.
Не обладая слишком уж подробной информацией о Турецком, Сиротин все же имел о нем весьма общее представление и по манере ставить вопросы понял, что разговор может быть нелегким. И мысленно чертыхнулся по поводу директорской подставки. Но из двусмысленного положения следовало как-то выходить, то есть брать на себя определенные решения и так далее. Обстановка же в директорском кабинете не располагала. Он предложил перейти к себе в кабинет, где, как он выразился не без подтекста, можно говорить обо всем и без утайки. На что Турецкий понимающе усмехнулся и, разумеется, согласился.
Алина, повиливая аппетитными окорочками – в кои-то веки в кадрах появился более-менее мужчина ничего, – поставила две чашечки душистого кофе, сахарницу, вазочку с иностранным печеньем и выразительно посмотрела на Сиротина. Турецкий с огромным трудом попытался сдержать улыбку, настолько ясен был их молчаливый диалог. А когда инспекторша по кадрам, повинуясь жесту ладони Сиротина, медленно удалилась, оглянувшись возле двери, Александр просто опустил голову на раскрытую ладонь и уперся глазами в стол. Но, почувствовав настойчивый взгляд хозяина кабинета, поднял улыбающиеся глаза, показал Сиротину большой палец и, наклонившись к нему, негромко сказал:
– Если у вас была возможность выбора, то я его полностью одобряю. Не знаю, какой из нее работник, но баба, по-моему, класс.
И эта откровенно мужская реплика «важняка», как бы не стесняющегося своей сути, сразу настроила бывшего полковника в его пользу.
– Ну так как? – спросил Сиротин, показывая глазами на свой сейф.
– Под такой запах!… – Турецкий поднял чашечку с кофе и понюхал. – Да я вовсе и не допрашивать приехал…
Сиротин тут же достал из сейфа пару хрустальных вместительных рюмок, початую бутылку коньяка и налил по полной, щедро.
– Ну, – сказал, спокойно глядя в глаза Турецкому, – быть добру! – и выпил до дна. – Давайте, а то остынет. Действительно славно заварила… Так, говорите, правильный выбор? – Он хитро прищурился.
– Как для себя! – Турецкий прижал ладонь к груди. – А какие радости-то еще нам остаются в этой жизни?
– Это так… – тяжело вздохнул Сиротин.
Мостик был переброшен. Хоть и лысый уже, но достаточно могучий отставной полковник задумчиво глядел в окно. Турецкий его не торопил с ответом на уже поставленные вопросы, продолжал отхлебывать крепкий кофе и крошить в пальцах печенье, бросая мелкие кусочки в рот. Наконец Сиротин словно очнулся.
– Вот вы спрашиваете, в чем может быть причина? А я совершенно честно говорю вам: не знаю. Общая неустроенность. Ненадежность жизни. Неуверенность в завтрашнем дне. Так думаю.
– Общие слова, Алексей Андреевич, – поморщился, как от кислого, Турецкий. – Вы умный человек и здесь – давно не новичок. Давайте рассуждать откровенно: раз, два, три, – Турецкий стал загибать пальцы, – в течение недели три покойника собственных, один, так сказать, из близких людей и похищение. Итого – пять человек. Как профессионал скажите: это от какой жизненной неустроенности-то? И еще прошу заметить, что вся пятерка так или иначе противостояла неким действиям руководства. Какой я должен, по вашему грамотному мнению, сделать вывод? Не подскажете?
– Если я скажу, что могло быть какое-то чудовищное совпадение, вы же не поверите? – Сиротин испытующе поглядывал на следователя.
– Не-а, не поверю, – мотнул головой Турецкий. – И не ждите.
– Ну что ж, тогда… – словно решился Сиротин, – могу предложить вам такой вариант. Алина!
– Слушаю вас, Алексей Андреевич! – немедленно выросла в дверях инспекторша, будто дежурила у замочной скважины. Что вовсе и не исключено.
«Ай да девка! – даже позавидовал Турецкий. – Станок что надо! В этой, определенно недалекой, головке должна быть кладезь самых неожиданных сведений, бездна информации, так необходимой для прояснения ситуации в этой библиотеке».
– Я попрошу тебя, – строго сказал Сиротин, не обращая внимания на несколько вызывающую позу помощницы, – принести сюда личные дела Калошина, Штерн, Красницкой и… Ляминой.
– Как?! – распахнула в ужасе глаза Алина. – И она… тоже?!
– Ничего пока не известно, но дела положь сюда! – хлопнул он ладонью по столу. – Погоди!
Кинувшаяся было бежать Алина замерла в дверях.
– И дай мне те папки, где собраны протоколы собраний. Все. Я вам советую, Александр Борисович, – повернулся он к Турецкому, – ознакомиться с этими протоколами. Их, к сожалению, много, и труд это нелегкий, тем более что каждый раз говорилось о тысяче проблем. Но так или иначе, главным поднимался вопрос о хранении древних рукописей и всяких других редких книг и документов. С этим у нас порядка никогда не было, как раньше, так и теперь. Думаю, здесь и собака зарыта.
Турецкий понял, что, вероятнее всего, большего он сегодня от кадровика не добьется, однако тот, в свою очередь как бы отстраняясь от неприятного ему разговора, дает наводку: вот, мол, гляди и делай выводы сам, а я тебе ничего не говорил. Но конечно, ему что-то известно. Ведь брал его на работу Зверев. И брал наверняка не врага себе. Или стукача. Брал, значит, был уверен.
А Зверев очень не понравился Турецкому. Начиная с послужного списка и кончая неласковым приемом, демонстрирующим полное равнодушие, если не презрение, к представителю органов прокуратуры. Но это дело легко поправить: можно завтра же вызвать его как свидетеля повесткой, Славка подошлет парочку своих архаровцев, чтоб не трепыхался, а трепыхаться он не преминет, сочиняя для себя какой-нибудь жизненно важный вызов наверх. Ну а после заставить его провести часок на стуле возле кабинета. Всю дурь мигом сдует. Но вот сказать об этом Сиротину, как бы обижаясь на его начальника, или нет, тут надо подумать…
Алина между тем стала подносить и складывать на столе у Сиротина толстые папки с протоколами собраний, личные дела указанных сотрудников библиотеки. Материала набралось немало.
Воспользовавшись телефоном Сиротина, Турецкий позвонил в свой собственный кабинет, где в настоящий момент должен был находиться Игорь, и дал ему задание на служебной машине подъехать к «ленинке», чтобы взять для детального ознакомления все эти материалы. Положив трубку, обратился к несколько ошарашенной инспекторше:
– А вас… Алина, простите, не знаю, как по батюшке, очень прошу быстренько составить опись передаваемых в прокуратуру материалов. Я распишусь в получении. Мы их изымем на время. С разрешения, – он с любезной улыбкой повернулся к Сиротину, – Алексея Андреевича, разумеется.
У Сиротина вытянулось лицо, но, подумав, он, видимо, не нашел повода для возражения. Сам же, в конце концов, предложил.
– Только я прошу вас… – начал он.
– Не беспокойтесь, – уже с озабоченным лицом прервал его Турецкий, – я сейчас же составлю постановление об изъятии и готов расписаться буквально за каждую изымаемую страницу. Вы меня тоже поймите, Алексей Андреевич, времени мало, материалов гора, и что будет, если я сюда привезу всю свою следственную группу! Да и вам самому зачем этот базар, эта нелепая демонстрация, верно?
Тому ничего не оставалось сделать, как согласиться с доводами «важняка». Но уж вот Зверев – этот взовьется! А что, в конце концов, сам же поручил разбираться! Дело, по сути, бросил, устранился, вот и лопай результат собственной трусости и наглости.
С другой стороны, конечно, нет в этих материалах никакого особого компромата или таких сведений, которые могли бы хоть в какой-то степени пролить свет на тайны гибели и похищения сотрудников. Ничего серьезного, кроме обычных нервов и прочей риторики. Но знает-то об этом, пожалуй, один человек – он, Сиротин. Зверев даже не догадывается. Так что, сам, вероятно, о том не думая, неожиданным финтом подложил этот, сразу видно, непростой «следак» хо-орошую свинью господину отставному генералу. Ничего, пусть попрыгает, а то больно умный стал в последнее время. И догадливый.
– Да-да, Алина, сделай нам такой реестрик. Ну а мы бы, я так думаю, не отказались бы с господином старшим следователем по особо важным делам самой Генеральной прокуратуры, Алина, понимаешь теперь ответственность? Так вот, как, Александр Борисович, не отказались бы еще по чашечке кофейку, а? Пока тут ваши коллеги подъедут?
– С удовольствием! – с восхищением воскликнул Турецкий. – Кофе ваш, Алина, поистине волшебный. Как, впрочем, и вы!
– О-хо-хо! – довольно зарокотал Сиротин. – Не перехвалите мне сотрудницу, Александр Борисович, а то ведь бросит старика да удерет к молодому!… Вроде вас, к примеру, а? – Но глаза у него были льдистые, несмеющиеся.
– О чем вы говорите, Алексей Андреевич, – сокрушенно махнул рукой Турецкий, – нынешние красотки, – он кивнул вслед ушедшей Алине, – уважают богатеньких буратин. А уж если нам с вами, скажем, выпадает удовольствие… или счастье, я считаю, надо за него двумя руками держаться. Разве не так?
– Верно, – как бы успокоился Сиротин. – Живешь и – нет… А вообще, скажу я вам, очень здесь, у нас, скандальный народ. По всякому поводу. Коллектив-то – женский. Куда денешься…
Так они и сидели до приезда Игоря Парфенова, попивая кофеек с коньячком, заговорили о политике и политиках, избравших для себя новое поле деятельности – кресла губернаторов провинций, причем говорил больше Сиротин, демонстрируя знание определенных проблем. В гораздо меньшей степени интересовали бывшего полковника беды и трудности родного «предприятия» – со всеми его вечными бабьими заботами. Турецкий слушал, иногда поддакивая, в ожидании, когда же наконец кадровик соизволит либо проколоться на какой-нибудь случайности, либо сознательно дать ориентир, маскируя его под обычный треп. Школа, знал Турецкий, она и во сне о себе напомнит. И он отдельными репликами как бы приземлял Сиротина, поворачивал его от высокой политики к делам насущным.
– Все они, конечно, одним миром мазаны, и народ это видит, но ведь по-прежнему верит, сколько его ни обманывай. Вот как мы приучили людей верить власти! – Сиротин не то торжествовал, не то обличал, сразу понять было трудно. – Но, заметьте, все, кого Президент отстранил, послал к такой-то матери, все до единого баллотируются в губернаторы, каково!
– А что странного, наворовали наверху, теперь станут воровать в своих вотчинах. Везде так. А что, у вас в этой конторе иначе разве? Я не вас, Алексей Андреевич, упаси Боже, имею в виду…
– Где нынче не воруют!… – безразлично подтвердил кадровик. – Вот вы про нас заметили. Так ведь подвалы ж немереные. Добро хранится кое-как. Который год ремонт капитальный все откладывается по причине недостатка средств. А тут – то потоп, то пожар, и старье, известно, хорошо горит. Умные люди говорят, что старью тому цены нет! Мильёны за него предлагают. Нет, пусть лучше дома пропадет, но никому не отдадим, не продадим!…
– А может, стоит послушать умных-то людей? – с усмешкой предложил Турецкий.
– Так ведь в том вся и соль! – словно обрадовался Сиротин. – Одни говорят: давайте лишимся малого, зато сохраним большое. А другим такое предложение вострый нож в сердце. Грабеж Отечества!…
– И помирить их нельзя? – усомнился Турецкий.
– Ни в жисть, – твердо сказал кадровик, почему-то отворачиваясь от гостя. – Вот они, несогласные то есть… и того…
– Доспорились, значит?
Сиротин кивнул, достал из стола спичечный коробок, заострил спичку и стал ковырять ею в зубах.
– Сперва до угроз доходило, а потом вдруг ка-ак началось! И покатилось… Ежли уметь читать, там, – он ткнул пальцем в гору папок, – много чего любопытного… – И он кивнул, глядя Турецкому в глаза и словно ставя точку.
Наконец появился Парфенов. Алина тут же подала список изымаемых «по постановлению Генеральной прокуратуры» документов, Турецкий протянул его Парфенову и попросил тщательно проверить. Чтоб потом никаких претензий не было. А когда Игорь закончил проверку, Турецкий поставил свой автограф, приказал унести папки в машину и возвращаться для получения следующего задания. Сиротин насторожился, но Александр Борисович не стал расшифровывать своей последней фразы.
– А как тут у вас, Алексей Андреевич, со служебными помещениями сотрудников? Тесно, поди?
– Друг у друга на плечах сидят. Каморки. И в каждой, несмотря на строжайший приказ, норовят кипятильник воткнуть! А потом возмущаются: никакой техники безопасности! Да у нас все без исключения пожароопасно!
Турецкий кивал, слушая его. Дождался возвращения Парфенова.
– Ну вот, это я к тому спрашивал, что раз в тесноте, то и нам с вами облегчение. В некоторой степени. Я попрошу вас, Алексей Андреевич, дать указание, как вы теперь тут самый главный, – Турецкий улыбнулся, отдавая должное власти Сиротина, – показать помещения, где трудились погибшие женщины. Их рабочие, так сказать, места. К сожалению, нам придется несколько нарушить трудовую атмосферу в этих стенах. Игорь Васильевич ознакомится со всеми материалами, хранящимися в письменных столах или сейфах указанных сотрудников, и произведет выемку тех, которые понадобятся следствию в соответствии со статьями 167-171 УПК России. Вот соответствующее постановление… Мы же с вами, полковник, в некотором роде коллеги и хорошо понимаем необходимость подобных акций. Но я постараюсь свести неудобства, доставляемые вашему коллективу, до минимума. В течение буквально получаса подошлю еще парочку-тройку сотрудников прокуратуры в помощь следователю, хорошо? А на вас и вашу замечательную помощницу рассчитываю в том смысле, чтоб в отделах, где будут работать мои люди, не создавалось ажиотажа, лишних эмоций не нужно, проблем с понятыми. Просто идет обычная, рутинная следственная работа.
По лицу Сиротина трудно было определить его отношение к неожиданному демаршу Турецкого. Все вроде бы шло чин чинарем, и вдруг – нате вам! Не мог же не видеть отставной полковник несуществующего в своем первозданном виде Комитета государственной безопасности, как мягко и, главное, без всяких возражений с его стороны взял инициативу в свои руки «важняк» из Генпрокуратуры. Как без всякого давления вынудил идти ему навстречу буквально во всех вопросах. Ну что ж, значит, и дальше все должно следовать тем же логическим путем. Сиротин кивнул, выражая полное согласие с указаниями Турецкого, которым просто из уважения к нему, Сиротину, была придана форма убедительной просьбы. Подкрепленной санкцией Генпрокурора.
– Алина, – распорядился кадровик, – приступай. Проводи товарища. Ну а мы с вами, Александр Борисович, неужто, как говорится, оставим злобу на дне стакана? – Он разлил остатки коньяка по рюмкам и поднял свою, указав Турецкому на другую. – На дорожку и за взаимопонимание?
– С удовольствием. – Следователь поднял свою рюмку. – Как у нас иногда говорят: чтоб свидеться при лучших обстоятельствах! Не возражаете?
Сиротин не возражал, и они выпили стоя, после чего пожали друг другу руки, и кадровик проводил гостя до лестничной площадки. Снова прощаясь, Турецкий словно бы вспомнил:
– До скорой встречи, Алексей Андреевич. Я вот все думаю над вашими словами. А ведь те, кто предлагали пожертвовать малым, они, похоже, кое в чем преуспели? И какие-то акции в этом направлении наверняка провели, или не так?
– Все возможно, – неохотно пожал плечами Сиротин.
– А средств у библиотеки как не было, так и нет. Вот ведь незадача, верно, Алексей Андреевич?
Сиротин снова пожал плечами.
– Как считаете, стоит вызвать к нам, в прокуратуру, вашего Зверева? Или снова потолкаться в приемной, пока у их высокопревосходительства не проклюнется возможность дать аудиенцию?
Сиротин поиграл крупными, кустистыми бровями, хмыкнул и неожиданно по-мальчишески подмигнул Турецкому:
– Не худо бы…
– Вот и я так думаю. Между прочим, – Александр Борисович приблизил губы к уху Сиротина, – нынче в Думе никаких вечерних заседаний не предвидится. Утром по радио сообщали. Сам слышал.
И, подмигнув в ответ, бегом спустился по лестнице.
Через десять минут Александр Борисович поднимался в свой кабинет. А еще через пять разговаривал по телефону с Игорем, давая ему необходимые указания, исходя из сведений, добытых Юрой Гордеевым, и почти неуловимых подсказок начальника отдела кадров библиотеки. Игорь пожаловался, что всяческих бумаг в буквальном смысле невпроворот. Одному – тут до морковкина заговенья. Девочки хоть немного помогают, подсказывают, о чем речь. В общем, понял тоскливые жалобы следователя Турецкий, нет ничего хуже бабьего архива. Порядок ведом лишь одной хозяйке, но она его никому уже не объяснит. Кроме того, похоже, тут уже прошлась чья-то заинтересованная рука. Поэтому при всем желании удача может проистекать лишь от ошибки предыдущего «проверяющего». Перевернули же вверх дном всю квартиру Марины Штерн, как рассказывала Лариса. И здесь, видимо, пошуровали, когда все сотрудники разошлись по домам. Впрочем, почему не надеяться на удачу? Вот одному только…
Турецкий, как и обещал, тут же отрядил на помощь Игорю и под его руководство Грекова с Артюшей. Первый все еще переживал неудачу с квартирой Калошина, а второй ошивался в ведомстве Грязнова, где Славка организовал допрос Криворучко.
Александр Борисович и сам не очень верил в пользу проведения данной акции в библиотеке. Не дураки же противостоят прокуратуре. И весь компромат на себя давно уже выгребли и уничтожили. Ну разве что действительно пропустили что-нибудь, какую-то мелочь впопыхах. Просто им руководила сейчас привычная обязательность доводить каждое дело до логического завершения. Отрицательный ответ – тоже ответ. И лучше быть уверенным, что ничего не забыл, не пропустил по небрежности. Да и молодежь следовало бы подтянуть, вздрючить маленько, заставить быстрее двигаться. Греков вон совсем расклеился, а ведь, говорят, жесткий мужик. Лильку бы сюда с ее женской дотошностью, тщательностью. Но что-то у них там не клеится. Там – не у Федотовой на Таганге, как понял Турецкий, а в районе меркуловского кабинета, то бишь в родной Генпрокуратуре. Костя темнит, что-то умалчивает, мнется, но не раскалывается. Словом, рассчитывать на нее не приходится. А почему, собственно? Завтра истекает отпущенный ей трехдневный отпуск по семейным обстоятельствам, значит, вполне уместно поинтересоваться ее дальнейшими планами. И Турецкий решительно снял трубку.
Лилия ответила не сразу, пришлось терпеливо прозваниваться, хоть очень и не любил этого Александр Борисович.
– А, это ты… – сказала так, будто они безумно надоели друг другу и к тому же расстались несколько минут назад. – Есть вопросы?
– Да… как тебе сказать… – не сразу даже нашелся Турецкий. – Не без этого, конечно. В общем, как дела, каковы ближайшие планы?
– Что тебе сказать?… – Лиля задумалась. – В общем… я, наверное, уйду из прокуратуры.
– Ах, вот что!
– Ага. – Она говорила медленно, словно подолгу соображала, как и с каким выражением изложить очередную свою мысль. – Так, понимаешь, складываются обстоятельства, что… Впрочем, это никого не касается.
– Ну почему же? – Турецкий попробовал сыграть обиду, хотя уже понял, в чем суть дела. – Кажется, и я тебе не совсем посторонний, могла бы сообщить. Или посоветоваться.
– Послушай, Саша, – уже с раздражением заявила Лиля, – с чего ты взял, что не посторонний? Возможно, у тебя был однажды шанс стать им, но ты с легкостью отказался от него. И вообще, мне бы не хотелось больше муссировать эту тему.
– Хорошо, – спокойно ответил Турецкий. – Но о причине ты можешь все-таки сообщить своему временному… ну ладно, не коллеге, так хоть руководителю? Ты же включена в мою группу, под мое начало, как тебе известно.
– Никуда я не включена, – отпарировала она. – Это, возможно, кому-то хотелось воткнуть меня в тухлое дело, а у него не получилось. Я же согласия не давала? Нет. Так о чем речь? Кого я подвела?
– Увы, – вздохнул Турецкий. – Моя правота по сравнению с вашей правотой столь бесправна, что вы вправе… и так далее. Почти по Марксу.
– Слушай, Турецкий! – вдруг горячо, словно сорвавшись, не выдержав ледяного, независимого тона, громким шепотом заговорила Лиля. – Если ты мне сейчас скажешь… если ты вот сейчас, сию минуту, понимаешь, сукин ты сын? Скажи «да», и я тут же все брошу и примчусь и буду вместе с тобой раскручивать это никому не нужное, поверь мне, смертельно опасное дело! Если скажешь, ну?!
– Лиля, – стараясь быть спокойным, остановил ее поток Турецкий. – Мы же взрослые и ответственные люди. Чего ты нагородила в своей глупой башке? Зачем тебе лишние хлопоты? Ты прекрасно знаешь мое отношение к тебе. Вот только свистни, и я сейчас же примчусь и так наконец тебя отделаю, как ни одному генералу не снилось, но Лиля! Какой я тебе муж? Ты же взвоешь через пять минут от моих вывертов! А потом, помимо нас есть же на свете и Ирка, и Нинка моя, куда я без них? Вернее, они без меня! Думай, девушка… И не городи чепухи.
– Жаль, что ты так разнервничался, а то я действительно чуть было не свистнула… Конечно, было бы неплохо наставить ветвистые рога потенциальному супругу, но, кажется, у меня от твоих речей пропало всякое желание. Итак, резюмирую. Завтра я принесу заявление об уходе по собственному. Или переходе, это мы с ним вечером решим. Надеюсь, две недели вы меня держать ради удовлетворения собственного самолюбия не станете. Да мне и генерал обещал. Он, кстати, уже переговорил на эту тему с Меркуловым. Странно, что Константин Дмитриевич не сообщил тебе об этом. Вы же с ним, как я понимаю… Впрочем, это теперь уже ваши заботы… И наконец, последнее. Иди ты, Турецкий, ко всем чертям, знать тебя больше не знаю и слышать не хочу. Этот телефон можешь вычеркнуть из памяти и мне никогда не звони, даже если тебе очень приспичит, понял? Дурак!
И короткие гудки.
Турецкий подержал еще трубку в раздумье и опустил на рычаг. Спокойно, без всяких «нервов». А на душе было почему-то пасмурно. И гадко. Будто его предали. Да, впрочем, и ко всем чертям как-то, если не изменяет память, в последние годы не посылали. Разве что в шутку…
Ну а что по этому поводу думает заместитель Генерального прокурора господин Меркулов? Закономерен такой вопрос? Или он, как и Лилия Федотова, тоже отказывается играть в наши игры?
Клавдия Сергеевна попросила минутку обождать. Потом сказала, что у Константина Дмитриевича сейчас на приеме «важное лицо» из Министерства внутренних дел и он готов принять Турецкого ровно через десять минут, как только закончится беседа.
Саша решил, что времени на перекур ему должно хватить, а также на звонок к Грязнову.
– Я тут провел один маленький опыт, – сообщил Слава, – и, кажется, довольно удачно. Паренек-то наш замкнулся поначалу, в общем, обычные дела: не видел, не помню, выполнял указание старшего и так далее. Ну я и попросил Артюшу твоего изобразить на физиономии полнейшее изумление: мол, сбежал Воробьев, что теперь делать? Как Турецкому докладывать? Ну и прочее тому подобное. Должен сказать, артист из него может получиться. Как я ни изображал – молчи, не болтай лишнего! – он нес свою правду и, естественно, донес до такого же молодого Криворучки. И тот слопал наживку. Раскололся. Но все тут же свалил на капитана. Решил, видно, что, раз тот смылся и ему уже ничто не грозит, можно валить. Словом, картина такая, что глаз не оторвешь. Сам подъедешь или тебе готовый протокол допроса доставить?
– Я бы подскочил, но бегу к Косте, а что будет потом, не ведаю. Если не затруднит, подкинь эту бумажку сюда. А я тебе потом перезвоню, хорошо? А Воробьева объявляем в федеральный розыск. Все, привет, бегу! Славка, снова напоминаю, пусть Денис, или кто-нибудь еще, срочно заберет к себе мою машину. Мне ж колеса нужны позарез, а чем напичкана моя «семерка» – одному Богу известно. И какому-то очень крупному начальнику, о котором мне неизвестно.
– Ладно, сейчас Николая пришлю. Он и бумажки доставит, и машинку поставит на профилактику. К концу дня получишь…
Но самое неожиданное сегодня ожидало Александра Борисовича в приемной заместителя Генерального прокурора.
Он вошел, по привычке игриво отсалютовал Клавдии, отчего та немедленно вспыхнула и заерзала на стуле, видимо считая, что такими телодвижениями она особенно ярко проявляет свою секретарскую активность. Были в приемной, ожидая аудиенции у господина Меркулова, еще несколько незнакомых Турецкому посетителей. Но они, разумеется, не волновали его.
Неожиданно дверь Костиного кабинета широко распахнулась, и в проеме, вежливо провожаемый самим Меркуловым, появился… генерал Кашинцев. Этой встречи ну никак не мог предвидеть Турецкий. Хоть мину какую-нибудь, соответствующую моменту, приготовил бы на лице. Впрочем, челюсть не отвалилась, и то уже хорошо.
Но Кашинцев, увидев Турецкого, весь вспыхнул приязнью, подобно Клавдии, у которой все-таки, в отличие от генерала, были на то причины. Александр Борисович несколько растерялся. Но еще большее недоумение отразилось на лице Кости, увидевшего, как покидающий его гость вдруг с широко раскрытыми объятиями едва не кинулся навстречу Турецкому. Друга дорогого встретил – никак не меньше!
Кашинцеву было далеко до Турецкого с его ста восемьюдесятью сантиметрами живого роста, и смотреть приходилось снизу вверх. Но это не помешало генералу немедленно выразить искреннюю радость от нечаянной встречи.
– А мне сказали, что вы где-то в городе, и я так жалел, Александр Борисович, что не удалось увидеться. А у меня ведь к вам дело – и серьезнейшее! – генерал, смеясь, якобы пригрозил пальцем Турецкому. – Сейчас поговорим. Вы позволите, Константин Дмитриевич, я задержу Александра Борисовича буквально на минутку?
Костя недоуменно пожал плечами, не зная, как реагировать, потом отвесил какой-то нелепый быстрый поклон и закрыл за собой дверь.
– Я понимаю, Александр Борисович, у вас срочные дела. Наслышан. Знаю. Даже как-то пытаюсь помочь, вот и Константину Дмитриевичу обещал только что любую поддержку. Но сейчас я по другому поводу. Вы уж по-мужски поймите и не держите зла за пазухой: хочу отобрать у вас Лилю. Ну чего девке изображать из себя Джеймса Бонда, настоянного на Шерлоке Холмсе? – Кашинцев под руку отвел Турецкого к дальнему окну и говорил негромко, полушепотом, чтоб слова его не стали предметом обсуждения в прокуратуре. – Мы решили соединить, так сказать, наши жизни и кое-что, по возможности, изменить. Пусть она, я думаю, займется наконец женским делом. Да хоть в ту же адвокатуру идет, если неймется. А тут, у вас, ей делать просто нечего, честное слово. Вам не кажется?
Турецкий сделал жест, который можно было бы при желании истолковать и в пользу «да», как равно и «нет».
– Я рад, что вы со мной полностью согласны, – именно по-своему и истолковал Турецкого Кашинцев. – Я наслышан о ваших добрых с ней отношениях и поэтому хотел бы, чтобы на торжественном, назовем это дело так, акте вы были нашим гостем. Примите мое искреннее приглашение. Надеюсь, вы… а?
Турецкий был вынужден повторить нелепый поклон Кости, ибо в ушах по непонятной причине отчетливо прозвучал пассаж Лили по поводу неких ветвистых рогов. Но вспоминать об этом в настоящий момент Саша посчитал непристойным для себя. Мало ли о чем может позволить себе помечтать «девушка», собирающаяся замуж за доподлинного генерала!…
Он уже собирался расстаться с непрошеным гостем на этой высокой ноте, но тот, убрав с лица радушие, продолжил, уже не глядя в глаза:
– А еще я очень хотел дать вам один дружеский совет, позволите?
Почему– то Турецкий догадался, о чем пойдет речь. Однако, с другой стороны, отчего не сделать человеку приятное и не выслушать его?
– Вам, кажется, удалось уже схватить убийцу? Даже двоих, если не ошибаюсь?
– Быстро! – хмыкнул и покачал головой Турецкий.
– Вы о чем?
– Узнали быстро. Я-то их, вообще говоря, еще и сам в глаза не видел. И как удается!
– Ну! – самодовольно ответил генерал. – Не вам, Александр Борисович, дорогой вы наш, задавать подобные вопросы. Вы на метр вглубь видите. Ну так вот, я к тому, что надо бы поскорее и дела эти соединенные завершать. Чего им висеть грузом? Ни чести, ни почета.
– Эт точно! – Опять вспомнился незабвенный товарищ Сухов. Как он там насчет павлинов-то?
Наверное показалось, но, может, и вслух произнес, потому что генерал нахмурился и переспросил:
– Какие павлины? При чем здесь?…
– Вам послышалось, господин генерал. Разрешите идти?
– Ну… ну зачем же так официально, – обиделся он.
– Мы ж не дома, – вкрадчивым голосом заметил Турецкий. – Вы – в форме, я – без. Я ж не могу на «ты». Неправильно истолкуют. Прощайте, господин генерал. Был рад знакомству.
Турецкий изо всех сил сдерживал себя, чтобы не нахамить этому новичку, взобравшемуся на олимп и думающему, что он уже утвердил в районе вечной вершины свою провинциальную задницу.
Но Кашинцеву было невдомек, он видел перед собой упрямого и самолюбивого «следака», которым надо было руководить, а не отпускать в «свободное плавание».
– Так вы обратите все же внимание на мои слова, – сказал он на прощание. – Видит Бог, я советую от чистого сердца.
– Благодарю, – сухо ответил Турецкий, – прошедшей ночью я уже успел получить подобный совет. Толковый, так сказать. Вопрос в том, где бы найти еще и толкового исполнителя…
Саша повернулся и ушел в кабинет Меркулова, резко рванув на себя высокую дубовую дверь…
– Я думал, ты мне все врал, – сказал Костя, и нельзя было понять, чего было в его реплике больше: недоумения или обиды.
– Ты мне лучше другое объясни: где находится источник «толковых» советов?
– А вот об этом я и хотел с тобой коротко побеседовать. Сегодня твой лучший друг – себя я среди них уже числить, как видно, не могу – прислал мне этого… умельца.
Костя показал на телефонный аппарат, возле которого приткнулось нечто напоминающее переговорное устройство. А с чего это он про дружбу-то? Или задело его это дурацкое знакомство с генералом? Так ведь все на свете поправимо: раз – и нет никакого генерала.
– Ты меня слушаешь? – сердито выкрикнул он. – Я же наблюдаю: говорю – и все как в стенку. Никакой реакции!
– Ты хочешь, чтобы я спросил, что это за штуковина? Знаю. У Славки еще в старой его «Глории» видел. Не знаю, может, они ее с тех пор модернизировали. Но, по-моему, лучший друг, как ты говоришь, подсунул тебе старое и отработанное дерьмо. Не так? Извини.
– Все-то ты знаешь и всегда говоришь так, чтобы лишний раз позлить меня. И вот уж это действительно так! И еще уполномочен тебе заявить, самонадеянный ты наш, что мнить себя героем – дело, конечно, благородное, но довольно-таки пустое. И небезопасное.
– Ты – третий. Нет, четвертый, – поправился Турецкий. – Третьей была Федотова. Как послушаешь, так ведь и вправду небезопасное. И куды теперь крестьянину податься!
– Не фиглярничай, – сухо оборвал Меркулов. – Сейчас ты закроешь свой рот и будешь внимательно слушать, понял? И только когда я тебе разрешу, откроешь его. Если имеешь какие-либо серьезные вопросы, задавай сразу, потом будет уже некогда.
– Имею. Костя, мне срочно нужен сын одного твоего старого друга. Татарской внешности.
– А ты уверен, что он находится там же?
– Моя уверенность в данном случае может проистекать лишь из твоей.
– С чем связано такое желание?
– Фамилия – Сиротин. Звание – полковник из «девятки». Завкадрами того заведения, откуда я прибыл. Нужен мне, извини, «до разрезу». Но ему необходимы определенные гарантии. Мне так кажется.
Костя пожевал губами, подошел к сейфу, покопался в нем, что-то листая. Вернулся к телефону, пощелкал какими-то клавишами и набрал номер. Через полминуты длинных гудков в кабинете послышался голос:
– Вас слушают.
– Гену бы мне, – мягко сказал Меркулов.
– У аппарата, – ответил тот же голос.
– Здравствуй, не узнал, извини. Дядя Костя.
– А-а-а! – обрадованно протянул голос. – Здравствуй, как здоровье? Жена как? Дочка? Настроение?
– Видишь, сколько у тебя вопросов! Хотел бы на все так же хорошо ответить. А твои здоровы?
– Слава Богу. Какая нужда? Ты ж просто так не позвонишь.
– Помнишь, был я как-то у тебя? И со мной – приятель. Высокий такой.
– Помню. Саша, что ли?
– Он самый. Как бы вам увидеться?
– Понял, дядь Кость. Он далеко?
– Рядом.
– Значит, если удобно, то там же, часа через полтора. Можно раньше. Но не позже. Вечер занят. Один, ты понял, дядь Кость?
– Еще бы! – засмеялся Меркулов. – Спасибо, сынок. Папе поклонись. – И пошли короткие гудки. Костя выключил свою «машину». – Ты все понял? Адрес помнишь, этаж последний, дверь справа, квартира двухкомнатная. Транспорт есть?
– Будет.
– Хорошо. Знаешь, почему он сказал «один»? Это чтоб у тебя «хвоста» не было, как в прошлый раз. Ну а теперь давай вернемся к нашим баранам… Мое условие помнишь? Ни звука. Разговор мой носит сугубо частный характер. Поэтому никакой реакции. Проверь-ка еще раз дверь, а то хлопнул с такой силой, что мог вполне сломать ее. А причины никакой не было. Этот хмырь просил отпустить Федотову, что я ему и обещал. Надеюсь, ты не против?
– Я – за.
– Вот и прекрасно, я так и подумал, прежде чем дать свое добро. Тем более что он уже посещал с этой же просьбой Генерального, но тот отфутболил его в мой кабинет. Все, разговоры закончены. Я набираю номер.
Раздались длинные гудки. Потом молодой и бодрый голос спросил:
– Слушаю. Вам кого, простите?
– Меркулов беспокоит, Константин Дмитриевич. Мне бы, если можно, Андрея Васильевича. Будьте так добры.
– Папа! – послышался негромкий крик. – Тебя! Возьми трубочку! Какой-то Меркулов. Зовут Константин Дмитриевич. Он тебе нужен?
– Я вас слушаю, Константин Дмитриевич, – раздался мягкий голос после короткой паузы. – Чем обязан?
Костя выразительно посмотрел на Турецкого. Тот медленно кивнул, ибо трудно было не узнать голоса своего вчерашнего ночного собеседника.
– Вы меня знаете? – помедлив, спросил Костя.
– Еще бы! Кому неизвестен заместитель Генерального прокурора! Но раз вы звоните, значит, не по пустякам. Я внимательно вас слушаю.
– В связи с подготовкой губернаторских выборов и, в частности, вашим, Андрей Васильевич, выдвижением в кандидаты на эту должность возникает ряд вопросов, связанных с избирательной кампанией. Для того чтобы в дальнейшем у нас не возникало непонимания и всякого рода неурядиц, я хотел бы встретиться с вами и обговорить ряд параметров действий. Собственно, это не моя инициатива. Это прямое поручение Генерального, а ему, в свою очередь, рекомендовано провести соответствующие беседы из президентской команды. Так что чем скорее мы сможем встретиться и обговорить имеющиеся вопросы, тем меньше их будет возникать впоследствии. Хочу надеяться.
– Разумеется, – раскатились бархатные интонации по всему кабинету, – я к вашим услугам в любое назначенное вами время, уважаемый Константин Дмитриевич.
– Ну вот и славненько. Тогда не будем откладывать дело в долгий ящик и с вашего согласия встретимся завтра… скажем, в три часа. Вас устроит?
– К вашим услугам.
– Саша, – сказал Меркулов, отключая аппарат, – в этот час ты обязательно должен войти ко мне. Что бы ни случилось. Кровь из носу, понял?