Глава 10.

– Послушайте меня, господа хорошие, – сказал Турецкий, обсудив последние сообщения, которые принесли утром собравшиеся в его кабинете следователи и сыщики, – сегодня ночью, закончив изучение дел, я прикинул, что, только соединив их и расследуя совместно, мы сможем вычислить искомого заказчика или нескольких, но действующих по общему плану. Теперь, после похищения трупа одного из убитых, я не только окончательно утвердился в этом мнении, но и прихожу к выводу, что противник у нас достаточно опытный, сильный и, вероятно, беспощадный. Следовательно, в процессе следствия у всех у нас, вместе взятых, и у каждого в отдельности могут возникнуть крупные неприятности…

Он уже понял и другое: ночной телефонный разговор как бы подводил итог тому, что наработано по пяти уголовным делам. «Доброжелатель» все прекрасно знал и, возможно, сам и отдавал приказы об убийствах и похищениях. Он же и предупредил: будете послушными, прекратите дела или приостановите следствие, останемся друзьями. Наглость все-таки никогда не знала границ! Конечно, ни о каком прекращении или приостановлении и речи не идет, хотя… Но тем не менее поставить в известность о ночном разговоре Александр мог только Константина Дмитриевича Меркулова, и то лишь потому, что считал его своим настоящим и верным и надежным другом. Ну еще – Грязнова, поскольку тот в верности и надежности может еще посоперничать с Костей. И все. Этим сидящим в его кабинете молодым людям он не должен был ничего говорить. Только предостеречь.

– Вот поэтому, господа, прошу вас еще раз подумать сегодня, готовы ли вы продолжить расследование данного, очень противного и опасного объединенного дела. Я обязан вас предупредить, ибо имею к тому некоторые основания. Обещаю не держать зла против того, кто откажется. Потому что в дальнейшем никакого снисхождения не будет. И… высоких слов и жестов – тоже не надо. Я – человек простой, всякие слова понимаю, даже ненормативную лексику. Прошу.

Он чуть было не сказал: думайте! Но вовремя схватил себя за язык: не хватало еще, чтобы он уподобился тому вежливому мерзавцу…

Александр видел, что невольно поставил своих коллег не в самые лучшие обстоятельства, но проще теперь, чем потом, когда может быть поздно. И если бы кто-то из них сейчас искренне сказал: «Я сомневаюсь в своих силах» или «Не хотелось бы рисковать, ведь люди все равно погибли и их не вернешь», он бы прекрасно понял говорившего и не обиделся. Но они молчали так красноречиво, что ему стало ясно: все сочли его предупреждение чисто формальным ходом. Чем-то вроде предупреждения судьи: господа, вы обязаны говорить правду, и только правду… Надо подобное говорить – вот он и говорит. Давай, мол, кончай треп и переходи к делу… Да, положение! Вся надежда лишь на то, что преступники не станут размениваться по мелочам, а выберут в качестве главной мишени его, Турецкого. Однако возникает новая дилемма: расследование надо форсировать, но делать это так, чтоб ни одна живая душа о том даже не догадывалась. То есть нигде не светиться. Никому ничего не докладывать. Во избежание прослушки запретить любые разговоры, связанные с делами, в тех помещениях, где она возможна. И так далее и тому подобное. Ничего ситуация? Можно подумать, что прокуратура – сама себе не хозяйка, а расследование ведется в условиях вражеской оккупации, в глубоком подполье, в тылу у фашистов. Ну а разве по большому счету – не так? Если исключить фашистов. А с другой стороны, куда их исключать-то? Не одни – так другие, просто названия разные. И имена.

– Ну что ж, – тяжело вздохнул, чтобы лишний раз подчеркнуть значительность момента, Александр Борисович, – тогда перейдем к следующему вопросу. Поговорим об условиях нашей дальнейшей работы, о распределении обязанностей и эпизодов и займемся отработкой версий.

Последнее слово у всех без исключения вызвало улыбку.

– А что, Коля, – обратился Турецкий к Саватееву, – Вячеслав Иванович перешел на другую работу? Он не говорил?

– Извините, Александр Борисович, я предупредил секретаря, а вам, видимо, не передали. У Вячеслава Ивановича возникло какое-то важное дело, связанное с нашими, но он обещал обязательно подъехать. Так что может быть с минуты на минуту.

– Будем надеяться, – улыбнулся Турецкий. – Итак, господа, прежде чем перейти к самому интересному, хочу вас категорически предупредить…

Без стука открылась дверь, и вошел Грязнов.

– Надеюсь, я не опоздал к самому интересному? – осведомился он без тени улыбки: слышал последнюю фразу Александра.

– Ты, как всегда, вовремя, – успокоил его Турецкий. – У тебя есть что-нибудь новенькое?

– Не без того. Но это касается конкретно Красницкой и взрыва газа на Таганке. Нащупали один любопытный кончик. Интересно?

– Ну так давай, – пригласил его Турецкий.

Сообщение было кратким, но, как говорится, до изумления необходимым именно сейчас, поскольку у следствия было очень мало концов, за которые можно было бы зацепиться. И лишний раз подчеркнуло то обстоятельство, что в подобных делах, да и вообще в их работе, никогда не надо пренебрегать любыми мелочами.

Оказывается, был в жизни покойной Красницкой эпизод, когда ей пришлось побывать в суде. Рассматривалось гражданское дело о наследстве. Не отца Елены Георгиевны – она была единственной дочерью заместителя министра и соответственно прямой наследницей. Но после смерти ее супруга, Генриха Красницкого, неожиданно объявился наследник. Прожив с мужем более двух десятков лет, Красницкая, глубоко разбиравшаяся в мировой литературе, особенно древней, прочитавшая все, что только возможно, о страстях человеческих, даже и представить себе не могла, что у ее верного, обожаемого супруга она – вторая жена. А с первой он развелся еще в молодости, у них был сын-наследник, о котором ни сном ни духом он и сам не знал. Первая жена порвала с ним еще до рождения ребенка, решительно, раз и навсегда, и сына растила одна. Все шло бы и дальше своим путем, но, когда Генрих умер, о нем, естественно, написали в газетах, опубликовали некрологи и так далее – все, что положено большому специалисту, причисленному к когорте «врачевателей бессмертных». Кстати, а чего их тогда врачевать? Короче, именно в эти дни, узнав из газет, первая жена сообщила наконец сыну, кто его отец. Взрослый сын не желал исповедовать материнские принципы. Раз ты – папаша, изволь отдать причитающуюся по закону часть. Не хочешь – заставим. Вполне современный подход к делу. Не можешь сам, ввиду смерти, разберемся с наследниками. Так и началось. Но дело длилось недолго. У ответчицы Елены Георгиевны оказался очень дельный молодой адвокат, поставивший перед истцом такие вопросы, на которые тот не мог найти вразумительного ответа. Тем более что и мать истца отказалась выступать на стороне сына, видимо уже пожалев о своей откровенности с ним. Да и в завещании покойного прежняя семья не фигурировала. Но ввиду того что «наезд» был вполне ощутим, вдове Красницкого пришлось предпринять ряд защитных мер, как-то: усилить дверь дополнительными замками, но главное – составить опись предметов искусства и иных ценностей, хранившихся в квартире.

– И этот список существует, – простенько так заявил Грязнов.

Правда, чтобы узнать об этом, найти адвоката, пошарить по юрконсультациям, нотариальным конторам, пришлось потратить часть вчерашнего вечера и все сегодняшнее утро. Но взгляд полковника Грязнова выражал другое: учитесь, сукины дети, работать! Что б вы делали, если б не я! И он был прав. Оставалось только взглянуть в этот список и заодно поинтересоваться, где был и чем занимался в тот злополучный день несостоявшийся наследник семьи Красницких.

– Помнишь, Саня, у вас в прокуратуре, короткое, правда, время, работал следователем некто Гордеев? Юрий Петрович его звали. Молодой такой, здоровый парень. Белобрысый. С фигурой борца, так примерно на полутяж. Он несколько лет протрубил и отвалил в адвокатуру, переругался с руководством…

– Помню. Хороший был паренек. Я жалел, что его отпустили. Это мы, Славка, старые волки, уже перестали, вернее, научились не скандалить, не кидать заявлений на стол, когда какой-нибудь хрен сверху дает очередную «указивку»: дело прекратить. А Юра воспылал, пошел доказывать… Ну, его быстренько приземлили. Да характер оказался не тот, просчитались. Решили – одумается, а он – послал всех по адресу. У нас хоть Костя был, мы его слушались, а Юрка – то ли действительно от гордых происходит, то ли по другой причине, но ничьих советов слушать не стал, заявление на стол и – две недели на разгрузку стола и сейфа. Жалко, толковый был парень…

– Ну так вот, этот твой толковый парень и является нашим молодым адвокатом, защитившим честь богатой наследницы. Это, кстати, как он мне сам сказал, было едва ли не первым более-менее крупным его делом. С приличным, я имею в виду, гонораром. А вообще-то, насколько я понял, покойница была человеком с очень непростым характером… Так, все, заканчиваю. Юрий Петрович обещал сегодня же найти и вытащить это дело из архива. Имеется там и подробнейшая опись. Значит, есть теперь, что искать. Во-вторых, я дал указание найти следы наследника. За пять с чем-то лет многое могло измениться: наглец – стать Героем России, а его честная мамаша – бомжихой, тьфу, тьфу, тьфу…

Стимулированное рассказом Грязнова, дальнейшее совещание пошло в быстром и деловом темпе. Распределив основные направления и подлежащие расследованию эпизоды, Турецкий взял на себя «ленинку» и вице-премьера. С последним следовало вести себя предельно тактично, молодежи такое поручать опасно: шитых золотом мундиров не любит, может ненароком все испортить и вместо помощи получить классный отлуп.

Славу он попросил помочь следователю Артюше в раскрутке эпизодов со «стражами порядка», разобраться с гаишниками, потому что в данном вопросе, помимо законного расследования, необходимо присутствие опытного глаза, чем Олег Афанасьевич, даже при самом большом к нему уважении, не обладал. Собственный опыт подсказывал двум старшим руководителям, Грязнову и Турецкому, что оба эти деятеля из патрульно-постовой службы, которые парой проходят по двум делам: убийству рецидивиста Голубева и – свидетелями – по делу Комарова, странным образом завязаны и на событиях в Российской государственной библиотеке. Значит, с ними надо вести себя осторожно и умно. К сожалению, люди из их службы, как показывает практика, ни особой совестливостью, ни иными нравственными качествами не отличаются. И криминала в их «славных» рядах предостаточно. Чистить бы и чистить. Да вот некому…

После совещания Грязнов забрал с собой Саватеева и Артюшу и уехал с ними на Петровку, 38. Там, быстро решив самые необходимые вопросы, остальную рутину переложил на плечи своего заместителя, после чего заперся с оперативником и следователем в своем кабинете и велел не беспокоить.

Артюше пришлось заново, со всеми подробностями вспомнить весь тот злополучный вечер. Рассказывая, Олег больше всего боялся увидеть в глазах слушателей насмешку. Или иронию. Или что-то другое, унижающее его человеческое и профессиональное достоинство. Но встретил обратное. И кстати, совсем не сочувствие. Сидевшие рядом с ним муровцы буквально шаг за шагом анализировали его действия и заставляли Олега взглянуть на себя как бы со стороны.

Возникали совершенно неожиданные вопросы. Например, откуда взяли понятых в метро. Пришлось звонить на службу, разыскивать Сережу Самойленко. Тот вспомнил, что с пожилым, услужливым гражданином было легко: он сам вертелся возле дежурной комнаты и охотно согласился быть понятым, а с женщиной было сложнее, пришлось поупрашивать. Да и кто в конце рабочего дня согласится терять время, когда дома дела ждут… Но они же присутствовали и при допросе свидетеля – художника Воротникова. Видели изображенное им лицо убийцы.

Артюша виновато опустил голову.

– Перестань, Олег, – сердито бросил Грязнов. – Тебе вмазали за это? Вот и запомни. А нас теперь интересуют не эмоции, а факты. Адреса понятых записаны. Проверяли? Нет. Вот давайте не будем терять времени.

Несколько телефонных звонков помогли выяснить, что гражданка Никонова Серафима Николаевна действительно проживает по указанному адресу, замужняя, имеет двоих взрослых детей, которые прописаны вместе с ней. Самая обычная семья.

А вот со вторым понятым вопросы возникли сразу. По указанному паспортному адресу действительно пять лет назад проживал гражданин Гаргулис Эльдар Артурович, но он сменил место жительства и, кстати, незадолго до переезда принес в отделение милиции заявление об утере паспорта и водительских прав. Настаивал, что они были у него похищены. Об этом имеется соответствующее заявление. Потерпевшему были выданы дубликаты документов.

– Ну вот вам и первая ласточка, – удовлетворенно заметил Грязнов. – Нельзя исключить, что работали в паре и этот лже-Гургулис страховал Голубева. А дальше логика несложная. Следите. Страховщик увидел, что наш художник выдал практически фотопортрет Голубева, далее, принимается решение изъять рисунок из материалов дела, что и произошло где-нибудь на эскалаторе, а затем попытка убить художника, как, по сути, единственного и важного свидетеля убийства. Но… почему-то убирают самого убийцу. Вот и думайте, в чем причина. Кстати, Коля, заметь себе: надо напрячь марьинский отдел милиции, где был прописан этот Голубев, пусть очертят круг его знакомых, возможно, среди них найдется и наш «крот-писака», вскрывший Олегову папку. Работал, судя по почерку, профессионал. И тебе задание, Олег. Вспомни получше лже-Гургулиса и проверь – Коля тебе поможет – по нашей картотеке и по компьютерным данным. Для начала ограничьте круг лиц, работающих в метро, то есть всех «кротов», а потом добавьте «технарей-писак», что режут портфели, сумки и прочее. Сделайте поправку на парики. Словом, действуйте, не теряйте времени, а я поговорю с Гришей Синевым, послушаю его мнение… И главное – меньше шума, ребята. Сильно подозреваю, что Александр Борисович далеко не все нам сегодня сказал, пугать вас не хотел, поняли? Вот и цените доверие. Тебе говорю, Олег, в первую очередь – по-мужски и без всяких обид…

Синев, которого Вячеслав Иванович вытащил с очередной говорильни по поводу улучшения качества оперативных мероприятий, был несказанно рад своему освобождению. На просьбу начальника МУРа подскочить для нетелефонного разговора откликнулся положительно. И пока Грязнов изучал материалы прекращенного дела по двум убийствам, прибыл на Петровку, 38.

Они были знакомы давно, случалось, «оперативные мероприятия», в которых они принимали участие, пересекались, и тогда приходилось им действовать рука об руку. Словом, можно было кое-что и вспомнить, и всласть поболтать о прошлом. Но Григорий увидел сосредоточенного Вячеслава и быстро сообразил, о чем может идти у них разговор.

– Значит, возобновили следствие и оперативную разработку? – вроде бы наугад спросил он и, увидев кивок Грязнова, усмехнулся: – Ну и правильно. Я еще там твоему пареньку сказал, что не завидую юному «следаку» из следотдела метро. Да и Борису то же самое говорил, а он в городскую перекинул…

– Не знаешь, сам придумал или ему посоветовали? – небрежно поинтересовался Грязнов.

– Думаю, сам. Представь: там Долгачев – «индюк», авторитет, а у Логунова кто? Артюша этот? Я сказал, малый надорвется, вот он, возможно, по-своему и истолковал мой совет.

– Давай, Гриша, все про этого Воробьева и его напарника.

– Во, молодец, Вячеслав. В самый, что называется, корень! Не понравились они мне. Оба.

– Ну… ты полегче, они ж не червонцы, как говорил какой-то деятель, чтоб всем нравится. Не нравится – это категория личная.

– Верно. А тебе самому разве не приходилось вот так: глядишь человеку в глаза и думаешь: сука ты рваная, я ж тебя насквозь вижу!

– Так это тот случай и есть?

– Представь себе! Сержант – мордоворот такой – на вопрос: «Зачем стрелял из автомата и куда?» – застенчиво эдак мямлит: «От страха я…» Ну? А смотрит на тебя, как на вошь. А старший – капитан, тот сработал по силуэту, из «макарова» поставил точку вот сюда, – Гриша постучал себе пальцем по центру лба, – это в темноте и с тридцати примерно метров. Каково? Олимпийский чемпион. И тоже, говорит, с испугу. Мол, тот первым начал, а капитан – закончил. Такая вот рисуется картинка. Ты, кстати, запрос на них не делал? Я поинтересовался, просто так, для общей картины. Оба на отличном счету. Воробьева дважды повышали в звании вне очереди. По ходатайству сверху. Значит, кому-то умеет оказывать хорошие услуги. Ничего на ум не приходит?

– Приходит, Гриша, еще как приходит. Чем они тебе объясняли игру в догонялки и стрельбу по мишени?

– Вот последнее слово сказал правильно. Именно – мишень. Это первое, что сразу мне там пришло в голову. Ты взгляни на расстановку… – Синев взял лист бумаги и карандаш. – Вот – угол дома. Подъезд. Здесь машина Голубева. Здесь – впереди и подальше – машина ГАИ. Они, кстати, из дорожно-патрульной. Так что не совсем ГАИ. Свидетели, они же понятые… ладно, оставим на совести этого Артюши и «индюка», который наплевал на столь явное нарушение. Так вот, свидетели утверждают, что слышали сперва предупреждение и приказ подойти к машине ГАИ, а только потом – стрельбу. Расследование, ты знаешь, подтвердило правомерность действий сотрудников, Воробьев чист. А теперь давай, как когда-то в школе… Голубев выходит из машины. Его окликает сержант, отсюда, довольно далеко. Но Голубев почему-то стреляет сюда, в сторону, в угол дома, где стоит Воробьев. След от пули – тут. Причем Воробьева на фоне стены не видно, я проверял, а Голубев – как на ладони, силуэтом.

– Думаешь, разыграно?

– А тут и ежу понятно. Поставь себя на место капитана – как бы сам поступил? Один к одному. Подставка.

– Похоже, их профессионализм подвел, так?

– Именно. Спонтанно так не действуют. Тут все продумано и подстраховано. Прежде чем убить Голубева, им нужно было, чтобы он хоть разок выстрелил. Неважно куда. Выстрелов было три. В ответ – тоже три. Есть гильзы. При условии, что обоймы были полные, они могли бы такую канонаду поднять – всех бы перебудили в округе. А отделались минимумом. Не знаю, как стрелял Голубев, но Воробьев – мастер, ему наверняка и нужен-то был один выстрел, а остальные – для создания, так сказать, опасной ситуации, пули, понимаешь, кругом свищут…

– Убедительно. Спасибо тебе, Гриша. Ну а вообще как жизнь?

– Это ты меня спрашиваешь? – рассмеялся Синев. – Мне на роду написано уйти в отставку майором.

– Иди ко мне, звезду добавлю.

– А что я буду делать со своими ребятами? Они ж в криминалку уйдут.

– Плохой, значит, ты воспитатель.

– Не во мне дело, – тяжело вздохнул Синев. – Я вон на каждом столбе по объявлению повесил: жду, зову, призываю… А что обещать-то могу? Да любой «браток» получает от хозяина втрое больше и в долларовом исчислении. А ребята молодые, хотят жить нормально. По-человечески. Но я ж не могу их этой человеческой жизнью обеспечить. Только научим, на ноги поставим, а он в какой-нибудь банк уже намылился. Для дяди готовить кадры? А на кой мне это?

– Вот я и говорю, иди ко мне.

– Подумаю. А за ласку – спасибо, Вячеслав.

После ухода майора Синева Вячеслав Иванович еще раз внимательно рассмотрел схему, нарисованную Гришей, и снова удивился, как близко обычно лежит истина. Ее бы только увидеть вовремя. Ну, Гриша-то – орел, и опыта ему не занимать…

Грязнов вновь вернулся к протоколам допроса Воробьева и Криворучко. Что-то его настораживало. Не разночтения, нет. Их, в общем-то, и не было, тем более если договорились заранее. Вот что. Голубев заезжал с дальнего конца дома во двор. Почему? Не знал, с какой стороны идет отсчет подъездов. Потому и проехал весь двор насквозь. А гаишники – те сразу заняли удобную позицию. Опять вопрос: почему? А вот и ответ в протоколе: «Мой напарник тут все ходы-выходы знает». Потому, значит, и опередили, и успели выгодные позиции занять? А киллер что же, удрать от них не мог? Откупиться? Как отмечено в протоколе – пухлый бумажник с деревянными и валютой.

И Вячеслав Иванович пришел к единственному, объясняющему все происшедшее выводу: никакой погони не было, а была четко разработанная засада. Вот на этом надо и строить повторный допрос. Тут они не могли обговорить все до мельчайших деталей, тут они обязательно проколются. Грязнов уже снял трубку, чтобы звонить Турецкому, но вспомнил предупреждение. А если в кабинете у «важняка» уже стоит «жучок»? Телефон-то наверняка прослушивается. «Ха! А сотовый зачем?! Ну-ка, проверим крепость новой связи!»

Парочка долгих сигналов – и Турецкий отозвался:

– Это ты, Славка?

– Я. Вот решил проверить, а заодно…

– Понял тебя, – перебил Турецкий. – Как раз по этому аппарату я сегодня ночью и имел честь получить предупреждение. Ты слышишь меня?

– Слышу, – сник Грязнов. – Но все равно надо срочно увидеться.

– А почему бы и нет? Я тут писанину закончил, выхожу тебе навстречу. Встретимся через пятнадцать минут на углу Рахмановского. Заодно перекусим. Я угощаю…

После окончания утренней планерки у Турецкого Игорь Парфенов, чтобы не занимать долгое время у всех присутствующих, попросил Александра Борисовича уделить ему несколько минут. Они вышли в коридор и на лестничной площадке закурили. Игорь, стараясь говорить короче, изложил Турецкому свои соображения по поводу Комарова. Точнее, это были возражения Ларисы, утверждавшей, что Валерий за рулем никогда не пил. Это либо провокация, либо действительно белый свет стал на уши. И к тому же куда исчезла машина? Никаких следов.

Исходя из этих соображений, Игорь предложил проверить весь путь, проделанный Игорем, Ларисой и ее подругами из библиотеки, чтобы точно обозначить время. Было исходное и было конечное, когда зафиксирована доставка пьяного неизвестного гражданина в милицию. Теперь надо узнать, как распределялось оно, это время, между двумя зафиксированными данными.

Турецкий думал недолго:

– Водить машину умеешь?

– Умею, но…

– Что, прав нет?

– Права – дома. Зачем они без машины?

– А где я тебе шофера возьму?

– Может, попросить Ивасютина?

– Проси. Вот тебе мои документы, береги машину, я позвоню, вам позволят выехать. Валите, ребята и хронометрируйте. Может, вам эти девочки из «ленинки» что-нибудь подскажут. В общем, действуйте, и побыстрее. После обеда машина мне понадобится.

Теперь, предупрежденный руководителем следственно-оперативной группы, Игорь не стал лезть на рожон и привлекать к себе внимание библиотечных стукачей. Он позвонил по Ларисиному телефону, попросил позвать Аню или Лизу. Даме с томным голосом, поинтересовавшейся, кто звонит, робко ответил: «Один знакомый». «Хорошо», – хихикнула понятливая дама.

– Я слушаю, – раздался наконец тихий голос.

– Простите, это Аня или Лиза?

– Аня. А кто со мной?…

– Вы одна или рядом кто-то есть?

– Одна.

– Прекрасно. Слушайте меня. Я тот вчерашний следователь, который был у вас и разговаривал с Ларисой Ляминой. Дело, Аня, очень серьезное. Поэтому я прошу вас помочь мне. Если у вас есть возможность освободиться часа на два, сделайте это срочно. Я подъеду к вам и подожду, где вчера, у бюро пропусков. Я могу рассчитывать на вашу помощь? Но так, чтоб ни одна живая душа о том не знала?

Девушка наверняка растерялась. Она отвечала, что слушает, а сама продолжала молчать. Наконец разродилась:

– Хорошо, я сейчас постараюсь.

Она в самом деле постаралась, так как, подъехав с Ивасютиным через пятнадцать минут к библиотеке, Игорь увидел у входа в бюро пропусков девушку – маленькую, черненькую и робкую. И первый свой вопрос она задала о Ларисе: где она, почему не на работе, почему дома как-то странно отвечают, что ее нет, и ничего больше не говорят. В общем, это был не вопрос, а целая груда восклицаний, на которые Игорь, естественно, тоже не мог дать никакого вразумительного ответа. Он проводил Аню к машине и, памятуя напутствие Турецкого – в машине никаких разговоров не вести, провел с Ивасютиным и девушкой снаружи короткое совещание. Маршрут наметили от Мясницкой. По счастливой случайности Аня запомнила время, когда они закончили поминать Марину Борисовну, и Валера, как звала его Лариса, высадил девушек возле арок метро. Заметили время и поехали к дому, где жила Лариса. На улице Александра Невского немного постояли, чтобы дать время «для разговора – минут пятнадцать, не больше», так говорила Лариса. И затем отправились в Сокольники.

Комарова, как отмечено в протоколе, нашли возле универсама. Отсюда доставили в милицию. Проехали и туда. Весь маршрут занял около часа, точнее, пятьдесят семь минут. Десяток минут можно набросить на вечернюю суету, транспортную неразбериху. К слову, никаких серьезных транспортных аварий на маршруте в тот вечер зафиксировано не было. Но – тем не менее. Что же получается?

Для того чтобы упиться до потери пульса и где-то разбить себе голову – перелом основания черепа – Комарову понадобилось лишь десять-пятнадцать минут. Такое возможно? Да, если иметь дело с законченным алкашом. Но Комаров был трезв как стеклышко. Каков же вывод? И еще он сказал Ларисе, что его определенно преследует гаишная машина. Не останавливает, не проверяет документов, не обгоняет. А идет сзади, словно следит.

И вот два гаишника доставляют его в отделение милиции, проявляя при этом максимум заботы. Он их, видите ли, облевал с ног до головы, а они его подняли из лужи и на руках доставили. Такое же и в героическом сне не приснится! И последнее – кто доставил? А все те же бравые ребята, которые накануне ночью бандита ухлопали.

Лажа, вот как это все называется. Но, пока, увы, всевозможные изыски на этот счет – лишь предположения. Нужны веские и основательные доказательства. Иначе говоря, нужна машина этих самых гаишников и нужны они сами.

Но уж это решать руководителю, а их дело – доложить и сделать свои выводы. К счастью, все говорят, что Турецкий умеет слушать своих помощников и никогда ни на кого не давит.

Аню довезли обратно до библиотеки. Игорь взял ее и Лизин домашние телефоны, все необходимые координаты и обещал в самое ближайшее время позвонить и рассказать, как движется следствие. Возможно, что и их помощь тоже понадобится. Пока же следует молчать. Во избежание, так сказать, кривотолков, сплетен, вообще ненужных слухов.

Загнав машину во двор прокуратуры, Ивасютин расстался с Игорем, сказав, что поедет к себе на работу и попытается как следует поговорить со старшим лейтенантом Тимохиным, «принимавшим» Комарова от гаишников. Собственно, ему-то особо скрывать нечего, никакого преступления он не совершил. Даже, напротив, проявил милосердие – вызвал «скорую». Но это – внешняя сторона дела. А анализ на алкогольное опьянение не сделал. Пахло! Воняло, как из бочки. От доставивших его тоже крепко пахло. Это все – не аргументы. Определенные промашки он, разумеется, допустил, но за это не казнят. Хотя результатом всех этих промашек, вместе взятых, оказалась смерть человека. Словом, надо Тимохина раскачать на полную откровенность. Он мужик, в общем, неглупый, не злой, не рвач, подобно некоторым. Скорее, робкий, не любящий брать на себя ответственные решения. Но на сегодня это, пожалуй, тоже не самый страшный недостаток.

Отпустив Андрея Гавриловича, Игорь бесконечными кривыми коридорами прошел к кабинету Турецкого, но нашел дверь запертой, а в дальнем конце коридора сидящего на подоконнике Грекова.

– Ждем-с? – известной телешуткой поздоровался второй раз за сегодняшний день Игорь.

Петр Николаевич безмолвно протянул слабую, вялую ладонь.

– Вы не заболели, Петр Николаевич? – вежливо осведомился Парфенов. – Что-то вид у вас…

– А-а! – тот сморщил нос, махнул ладонью и отвернулся к окну.

– Затор? – продолжал свои приставания общительный Игорь.

– Если вы имеете в виду общероссийский, то да… Раскопали уже что-нибудь в нашу общую копилку?

– Есть… Не без этого.

– Ну, давайте вместе ждать начальство, – обреченно вздохнул Греков. – Я б им всем яйца поотрывал! – воскликнул вдруг зло и напористо.

Парфенов даже немного опешил:

– Это у кого же?

– У кретинов из ЖСК! Представьте, юноша. – Греков был все-таки старшим следователем и поэтому мог себе позволить подобное обращение с младшим коллегой. – Вам надо домофон какой-нибудь вонючий починить, так вам прикажут ждать, когда соберется правление, да как еще решит и так далее. А теперь – произошло убийство или самоубийство, хотя я уверен в первом. Идет следствие. Квартира опечатана. Может быть, еще не раз придется проводить экспертизы, да мало ли что? Знаете, что эти… – извините, слов не хватает! – делают? Они решением правления вскрывают квартиру, перетаскивают вещи покойного в какое-то занюханное служебное помещение, в подвал, а квартиру продают. Я прихожу, а мне открывает дверь этакий усатый красавец с южных гор. Не знаете, кто на ближайшем, Усачевском рынке торгует?

– По-моему, азербайджанцы.

– Ну вот, стоит этот сын гор и улыбается. «Извини, дорогой, тут давно, понимаешь, другие люди живут…» Ну, каково? Я им говорю, что привлеку к уголовной ответственности. А они смеются и говорят: нет, к административной. Штраф заплатим и разойдемся. У нас, юноша, еще осталась в государстве власть, а? Не слышали?

– Я как-то в последнее время ни радио, ни телевидения не слушал, – засмеялся Игорь. – Но могу сказать с уверенностью, что в наземном транспорте разговоров на эту тему не было. Может, в газетах…

– Вот и я так думаю, – снова вздохнул Греков и окончательно отвернулся к окну, словно обиженный на весь белый свет.

…А капитан Андрей Гаврилович Ивасютин, выйдя из ворот Генеральной прокуратуры, быстрым шагом прошел Столешников переулок и свернул к ЦУМу. На углу Кузнецкого моста как бы ненароком оглянулся и нырнул под козырек ближайшего телефона-автомата. Набирая номер, снова внимательно осмотрелся. Ему ответил низкий мужской голос.

– Андрей это, – сказал Ивасютин.

– Обожди.

– Жду-жду, – вздохнул Ивасютин, сдвигая кепочку на затылок и распахивая дубленку – жарко.

– Слушаю тебя, милок, – раздался спокойный, мягкий и хрипловатый баритон.

– Извините, я интересуюсь насчет птичек.

– Ах, вот что, голубчик! А интерес-то у тебя серьезный?

– Да уж серьезней некуда.

– Понял тебя, мил человек. Что ж, если так невтерпеж, подъезжай сразу уж к Теплому Стану, да пройди вперед, где летом автобусы останавливаются, знаешь? Вот и славненько. Приедешь – и поговорим, и птичек покажем, какие тебя интересуют.

Ивасютин повесил трубку и взглянул на часы: надо бы сегодня обязательно побывать на работе да с Тимохиным побеседовать. По душам.

Ровно через полчаса Ивасютин стоял у названного ему козырька автобусной остановки на Профсоюзной улице. А еще пять минут спустя возле него притормозил микроавтобус «шевроле» с затемненными стеклами. Высунувшийся коротко стриженный водитель подозвал капитана движением указательного пальца. Тот подошел к бровке.

– Извини, это не ты – Андрей? – поинтересовался водитель.

– Я.

– Ты, что ль, птицей интересуешься?

Ивасютин кивнул.

– Прыгай в машину, – кивнул водитель, и дверца тут же отъехала в сторону.

В салоне безучастно сидели еще двое явных «качков». Один из них молча снял с головы Ивасютина кепочку и надел черную шапочку, низко сдвинув ее на глаза капитану. Андрей понял, что так надо, и не стал возражать, хотя вся эта таинственность была рассчитана, конечно, на дурака. Машина шла все время прямо, и капитан отчетливо представлял себе Калужское шоссе, ориентиры на нем и примерно мог догадаться, куда его везли.

Он и не ошибся. Минут через десять машина свернула направо, пошла кружить, вроде как следы запутывать. А на самом деле просто крутилась между новыми коттеджами. Наконец въехала в полную темноту, где урчание мотора стало слышнее. Значит, подземный гараж. Сопровождавший снял с него шапочку, Ивасютин взял свою кепку, и все покинули машину.

Гараж освещался лампами дневного света. Помимо «шевроле» здесь стояла парочка «джипов» и здоровенный серебристый «линкольн». Приехавшие подошли к просторной кабине лифта, и тот поднял их этажом выше.

Провожатый – высокий «качок» – вывел Ивасютина, помог ему снять дубленку, при этом довольно бесцеремонно ощупав его карманы и подмышки, где сыскари обожают носить оружие, и, ничего не обнаружив, унес дубленку и кепочку куда-то в глубину обширного холла.

Несмотря на большие размеры, холл казался уютным. Окна его были забраны светлыми жалюзи, стены же, облицованные желтовато-кремовыми дощечками, похожими на паркет, издавали приятный запах, напоминавший хвойную ванну. Ивасютин сел в одно из кресел, расставленных по всему помещению в беспорядке, и стал ждать.

Неожиданно за его спиной, в полной тишине, вдруг раздался легкий кашель, точнее, покашливание. Капитан неторопливо обернулся и встретился взглядом со стоящим за креслом пожилым человеком, с интересом рассматривающим его. Надо же, неслышно подошел, будто по воздуху!

– Здравствуй, милок, – поздоровался без тени приветливой улыбки пожилой, но руки не протянул, а сел в кресло напротив. Глубоко посаженные глаза его смотрели остро и властно. – Ну вот видишь, и довелось встретиться. А ты все сетовал: как эт так, заочно?!

– Однако ж, вижу, и вы не против? Или обстоятельства заставили?

– Обстоятельства, говоришь? – без улыбки вроде как хмыкнул пожилой. – Сколько ты у меня, Андрюша, голубчик, за последнее-то время получил?

– Около трех тысяч… по-моему, – смутился капитан.

– Баксов, Андрюшенька, баксов. И не около, а ровно три тысячи, как одну копеечку. Или – цент, если желаешь. Вот и нынче хочу не забыть твоих услуг, премию, так сказать, на харчишко с молочишком. Надеюсь, не возражаешь?

Ивасютин пожал плечами таким образом, что это можно было расценить и как скромную благодарность, и как понимание излишней щедрости дающего. Хозяин между тем сунул руку во внутренний карман стеганой домашней куртки и достал заранее приготовленную пачку зеленых купюр. Протянул Ивасютину.

– Добавь еще одну к тем трем, Андрюшенька, – сказал ласково.

– Н-не знаю, как и благодарить, Павел Антонович. – Капитан скромно потупился.

– А ты и не благодари, – показал наконец в улыбке ослепительно белые зубы Павел Антонович, – это ведь не подаяние, а честно заработанное.

Ивасютину показалось, что слово «честно» прозвучало с откровенной издевкой. Но по выражению лица хозяина было трудно что-либо определить. Капитан взял деньги, не считая, сунул в карман.

– Ну а теперь расскажи, милок, что там у вас стряслось?

Ивасютин, не поднимая глаз, словно стыдясь своей слабости, стал подробно рассказывать об утреннем совещании у старшего следователя по особо важным делам в Генеральной прокуратуре, о распределении обязанностей между следователями – членами следственной группы, а также вояже Игоря Парфенова и сделанном им выводе относительно Воробьева и Криворучко.

Павел Антонович слушал внимательно, лишь в самом конце рассказа по-стариковски крякнул и покачал укоризненно головой.

– Да-а… Однако, умеют соображать… Ну что ж, голубчик, считаю, заработал ты свою премию. Видишь вон стол, а на нем листы бумаги. Ручка-то имеется? Вот и славненько. Пойди туда, милок, сядь поудобнее да напиши мне на бумаге, кто у вас там и за что отвечает. Какие эпизоды кто расследует. Давай, а я пока подумаю, что делать будем дальше.

«Ну вот, – запоздало подумал Ивасютин, – теперь уже концы действительно отрезаны…» Возражать он не мог, потому что прекрасно понимал, что дает в руки этого старого человека убийственные козыри против себя. Коготок-то давно увяз – «три тысячи долларов назад», полученных в разное время и за весьма незначительные услуги. А теперь, в соответствии все с той же старой русской поговоркой, пришла пора и птичке… Уж не ее ли имел в виду Павел Антонович на самом деле, называя Воробьева этой кличкой разве что в насмешку?

– Пиши, пиши, не стесняйся, – подбодрил Павел Антонович, словно видя последние внутренние угрызения Ивасютина. А когда он закончил, взял лист бумаги, прочитал, одобрительно кивая, сложил и спрятал во внутренний карман. – Значит, решим так. Вы этого вашего Тимохина взгрейте по служебной части, но шибко не наказывайте. Через недельку-другую найдите возможность поощрить и премировать, я деньжат подброшу без напоминания. Понял, милок?

– Так точно, Павел Антонович.

– Ну а с птичкой-воробышком я сам разберусь. Ты себе сегодня-то дело придумай, а завтра и начинай его искать. Я тебе по секрету скажу: уедет он. Родня обнаружится… где-нибудь в Башкирии, ага. Он и уедет. В отпуск. Без сохранения. А когда вернется, никто не знает. Домой-то к нему разок наведайтесь, да и бросьте, опечатайте, стало быть, квартиру. Там видно будет.

– А как же быть с Криворучко?

– Я ж говорю, не торопись. Я об нем нынче ж подумаю.

– Кабы не опередили.

– А вот это, голубь ты мой, не твоя забота. Выпить хочешь? Или тебе служба не позволяет?

– К сожалению…

– Ну тогда бывай. Рад был близкому знакомству. Ты, надеюсь, умный человек, сам понимаешь, про что можно говорить, а где лучше промолчать. Так что учить не стану. Костик!

Из дальней двери вышел высокий «качок» с дубленкой и кепочкой капитана, увидел кивок хозяина, сам кивнул в ответ и пошел к кабине лифта. Павел Антонович легонько шлепнул Ивасютина по плечу, повернулся и ушел, не добавив ни слова.

И снова – подземный гараж, шапочка на глаза, недальняя дорога.

– Тебе куда? – спросил Костик.

– В Сокольники.

– Понял, командир, – ответил за Костика водитель. – А шапочку уже можешь снять, мы в Москве.

Еще полчаса быстрой езды, и капитан Ивасютин, предварительно оглядевшись и не заметив никого из знакомых, быстро выскочил напротив парикмахерской на Русаковской улице и, бесцельно потолкавшись в книжном магазине, отправился на службу.

Дежурный, увидев его, сказал:

– Андрей, тебя полковник чего-то спрашивал. Говорил, как появишься, сразу поднимись к нему.

Ивасютин зашел в свою комнату, разделся, оглядел себя в маленьком зеркальце, лежавшем на сейфе, застегнул верхнюю пуговицу шерстяной рубашки, пригладил лысеющую голову и отправился к начальнику.

Полковник размышлял, стоя у окна и глядя, как сержант-водитель меняет скат у «уазика».

– Разрешите, товарищ полковник? – вытянулся у двери Ивасютин.

– Чего это ты официально-то? – ухмыльнулся Валуев. – Проходи, садись. Мне сегодня доложили, что тебя включили в группу? Это за какие грехи?

– На нашей территории, – развел руками капитан.

– Да… – Валуев поморщился. – Но я надеюсь, что ты все-таки проследишь, чтоб нам не обломилось?

– А к нам какие претензии? Тимохину маленько всыплем – и все.

– Во-во, не надо репрессий… Ты проследи, Андрей. Я надеюсь на тебя.