Часть 6
Жених из лагеря строгого режима
26 января, вторник, 9.00 утра
МИНИСТР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР генерал армии ЩЕЛОКОВ Н.А.
Срочно. Совершенно секретно. С нарочным.
ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ СССР товарищу Рекункову А.М.
Уважаемый Александр Михайлович!
В связи с проводимой нами операцией «Каскад» в воскресенье, 24 января, был арестован при попытке вымогательства бриллиантов у известной цирковой актрисы Бугровой солист Большого театра СССР Борис Буранский, который в течение последних шести лет являлся одним из посредников между лидерами подпольных экономических мафий и бывшим первым заместителем Председателя КГБ СССР генералом Мигуном. Установлено и подтверждается его собственными показаниями, что в период с 1976 по 1982 год лидеры «левой» экономики передали через него Мигуну ценностей на сумму около 4 миллионов рублей. Изобличенный в своей преступной деятельности, Б. Буранский показал, что 19 января с.г. на квартире № 9 в доме 36-А по ул. Качалова между ним и генералом Мигуном произошла ссора. Не зная, что массовые аресты лидеров подпольного предпринимательства производятся без ведома Мигуна Отделом разведки и ГУБХСС МВД СССР, Буранский обвинял в этих арестах Мигуна и грозил, что главари «левой» экономики не простят этого ни Мигуну, ни Буранскому. Во время ссоры генерал Мигун выхватил пистолет и выстрелил в Буранского, пытаясь, возможно, припугнуть последнего, – пуля, не задев Буранского, вылетела в окно. В целях самообороны, показывает Б. Буранский, ему пришлось вступить в борьбу с Мигуном, и в ходе этой борьбы Мигун собственным случайным выстрелом поразил себя в голову. Буранский утверждает, что смертоносный выстрел произведен рукой Мигуна в момент, когда Буранский заламывал ему руку назад, чтобы отнять пистолет. Вслед за этим, боясь расследования и разоблачения своей роли посредника между Мигуном и «левой» экономикой, Буранский инсценировал самоубийство Мигуна: усадил его в гостиной за стол в позе самоубийцы, подделал предсмертную записку и, пользуясь тем, что из-за свадебного шума и музыки в соседней квартире никто, включая телохранителя Мигуна, не слышал звука выстрела, незамеченным покинул квартиру и унес с собой залитый кровью ковер из прихожей, где произошло убийство. С этим ковром он поднялся на 12-й этаж того же дома, в квартиру своей приятельницы актрисы Снежко, которая в это время и по настоящий момент находится в киноэкспедиции. Буранский показывает, что он пробыл в этой квартире до 23.30 ночи, и в ту же ночь сбросил изобличающий его ковер в прорубь на Москва-реке в районе Карамышевской набережной…
Читая под взглядами Каракоза и Рекункова этот документ, я не сдержал в этом месте саркастической улыбки – похоже, я действительно догнал Бакланова в следственном опыте: мы с ним выстроили удивительно похожие легенды. Даже ограбление Бугровой теперь выглядит просто «вымогательством»…
– Что ты улыбаешься? – удивленно спросил Каракоз и перевел взгляд с меня на Генерального, который хмуро и неподвижно, как серый сук, торчал над письменным столом своего кабинета.
Не отрывая глаз от письма, я сунул руку в карман кителя, достал свой следственный блокнот, открыл его на последней странице и молча протянул Каракозу.
– Что это? – спросил он.
– Прочти, – усмехнулся я. – У меня разборчивый почерк.
В блокноте, куда я в свободную минуту набрасываю план действий, было записано еще вчера вечером:
«В течение одного-двух дней Буранский или Сандро Катаури берут на себя убийство Мигуна. Их версия: ссора с Мигуном, первый выстрел Мигуна – в окно, второй во время драки – случайный, смертельный. Затем – инсценировка самоубийства, с ковром – в квартиру Снежко. В соседней квартире – свадьба, шум, выстрелы бутылок шампанского, поэтому на выстрелы в квартире Мигуна никто не обратил внимания. Ночью ковер или сжигают за городом или сбрасывают в Москва-реку. Наши действия – не ввязываться, подлинного местонахождения в это время, то есть алиби Буранского и Катаури не устанавливать, а искать подлинных убийц».
Каракоз прочел эту запись и молча положил ее на стол перед Генеральным. А я тем временем читал дальше письмо министра МВД Щелокова. То, что я прочел, вызвало у меня восхищение. Нет, подумал я, мне еще далеко до этих ребят из Отдела разведки и до Коли Бакланова!
«…Однако версия случайного убийства Мигуна, изложенная Борисом Буранским, вызывает определенные сомнения. Дело в том, что в ходе негласной слежки за Борисом Буранским, произведенной в декабре – январе в ходе операции „Каскад“, выявлены его многочисленные контакты с иностранными корреспондентами, сотрудниками американского, западногерманского и итальянского посольств, а также иностранными туристами. Так, только в этом январе зафиксированы встречи Б. Буранского с корреспондентом американского телевидения Джоном Кантером в валютном баре ресторана „Националь“, сотрудником итальянского посольства Уно Скалтини в загородном ресторане „Архангельское“ и с группой западногерманских туристов в буфете Большого театра. В своих показаниях Буранский оправдывает эти встречи своим артистическим образом жизни и стремлением поехать на вокальную практику в миланскую оперу „Ла Скала“. Однако, по сообщению 8-го Управления КГБ СССР, корреспондент американского телевидения Джон Кантер является агентом ЦРУ, сотрудник итальянского посольства Уно Скалтини женат на дочери американского морского генерала Тэда Фолна, а в группе западногерманских туристов, встречавшихся с Буранским в буфете Большого театра, было двое сотрудников западногерманской разведки. Таким образом, возникает реальное опасение, что Борис Буранский является платным агентом одной из западных разведок, для которых огромный интерес представляли его близкое знакомство с дочерью тов. Л.И. Брежнева, дружба с С. Мигуном и другими руководителями Советского государства. Возникает опасение, что истинной причиной убийства Мигуна является то, что он стал подозревать Буранского в связях с западными разведками. В пользу этой версии говорит и тот факт, что буквально на следующий день после ареста Буранского среди иностранных корреспондентов в Москве начали циркулировать слухи о самоубийстве генерала Мигуна, его связях с арестованными лидерами „левой“ экономики, близких отношениях арестованного Буранского с дочерью тов. Л.И. Брежнева Галиной Леонидовной и вызовах Галины Леонидовны на допросы в Прокуратуру СССР. Не исключено, что эти слухи распространяются для того, чтобы скрыть связь Буранского с одной из западных разведок.
Поскольку разоблачение деятельности иностранных разведок не входит в компетенцию Министерства внутренних дел СССР и вверенной Вам Прокуратуры СССР, считаю необходимым передать материалы предварительного следствия по делу Б. Буранского не Вашему следователю по особо важным делам т. И. Шамраеву, который ведет расследование обстоятельств смерти генерала Мигуна, а в КГБ СССР. Считаю, что и материалы предварительного следствия по делу Мигуна, имеющиеся у следователя т. Шамраева, должны быть незамедлительно переданы в КГБ для скорейшего выполнения указания тов. Л.И. Брежнева по раскрытию истинных причин гибели генерала Мигуна.
С уважением
Н. ЩЕЛОКОВ,
Министр внутренних дел
Москва, 26 января 1982 г.»
«Н-да, – подумал я, – надули они этого беднягу Буранского, – уговорили его признаться всего лишь в драке с Мигуном, но тут же подвели под все это иностранные разведки. И капкан для Буранского захлопнулся – в КГБ он признается даже в том, что был агентом международного сионизма, – это они умеют…»
– Что означают эти ваши записи? – кивнул между тем на мой блокнот Генеральный, когда я молча положил ему на стол письмо Щелокова.
Я молча, но, видимо, достаточно выразительно смотрел на четыре телефонных аппарата на его столе. Он медленно повернул голову в сторону этих аппаратов, вздохнул и, нагнувшись куда-то под стол, выдернул из клемм все четыре телефонных провода, положил их рядом с аппаратами. Теперь кабинет Генерального был отключен даже от кремлевской линии.
– Вы можете говорить все, как есть, – сказал он. – Вчера вечером вас вызвал Леонид Ильич и приказал оказать вам полное содействие. Поэтому все, что в моих силах… То есть вся Прокуратура к вашим услугам. Кроме того, он просил передать вам его соболезнование по поводу смерти вашей девушки…
– Он сказал: пусть Шамраев найдет убийцу, убийца получит на суде высшую меру, кто бы он ни был… – вставил Каракоз.
Я мысленно усмехнулся – когда я найду убийцу, я обойдусь без приговора суда.
– В двенадцать часов мы приглашены к Андропову по этому делу, – сказал Каракоз. – Там будет Щелоков, Краснов, Курбанов и не знаю кто еще. Но если этот Буранский был связан с иностранными разведками, они вправе требовать от нас все материалы расследования… Что ты им на это скажешь?
Я кивнул на свой блокнот.
– Как видишь, о том, что они подсунут этого Буранского в роли убийцы, я знал еще позавчера. Там же записаны и выводы: не ввязываться и не терять время на опровержения.
– Хорошо, – сказал Генеральный. – Чем конкретно мы можем вам помочь?
– Первое, – сказал я. – Мне в бригаду нужен следователь Венделовский. Второе: когда вы пойдете к Андропову, постарайтесь затянуть это совещание максимально…
– А ты не пойдешь? – удивился Каракоз.
В то же время
Девятилетняя Катя Ужович, любительница пирожных «наполеон», сидела в мягком кресле полутемного кинозала; с Катей сидела ее мать, исполненная сознанием важности персоны своей дочери. Но на мать никто тут не обращал внимания, а все – Пшеничный, старший эксперт НТО капитан милиции Нора Агишева и капитан Ласкин – смотрели только на Катю и следили за каждым движением ее лица.
Перед Катей плыли на киноэкране человеческие губы самой разной конфигурации – тонкие, полные, большие, маленькие… Нора Агишева, управляя рычажками дистанционного управления, словно фея-волшебница, вела эти губы по экрану и приставляла к носу, который уже утвердила наша единственная девятилетняя свидетельница.
– Ну-ка, припомни, Катя, такие губы были у человека, который хромал? – спрашивала Агишева. – Или – такие? Или – вот эти?
– Нет, – авторитетно заявляла Катя. – Тот дядя вообще закусил губу, когда я его видела…
– Закусил? – оживилась Нора. – А зубы ты видела? Какие были зубы? Большие?
– Один зуб был железный, – сказала Катя.
– Ну да? – весело воскликнула Нора, стараясь придать этой кропотливой и напряженной работе характер игры. – Ну-ка, посмотрим, какие бывают зубы. Где у нас тут зубы?…
В соседнем кинозале младший эксперт НТО лейтенант Женя Тур работал со свидетелем убийства на станции метро «Маяковская» – Юрием Аветиковым. На киноэкране уже очерчивалось круглое лицо и тонкие белесые брови преступника.
В это же время
Наташа Бакланова вела своего сына Ваську в детский сад. Она держала его за руку, но мальчишка норовил вырваться и прокатиться по ледяной, наскольженной подростками дорожке. У еще закрытого магазина «Лейпциг» стояла длинная очередь заснеженных людских фигур: люди приезжают сюда рано утром со всей Москвы в ожидании импортных товаров – детского и женского белья, косметики, галантереи, игрушек. Три милиционера прохаживались вдоль очереди, следя за порядком. Наташа подошла с сыном к концу очереди, выяснила, что сегодня будут «давать» женские сапоги и заняла очередь – усатый старик в дубленом кожухе послюнявил химический карандаш и написал ей на ладони номер «427». «Но перекличка через каждые полчаса!» – предупредил он ее. «Я успею, – сказала Наташа. – Я только отведу его в детсад, я живо…» И пошла с сыном дальше.
Параллельно ее движению по противоположной стороне проспекта Вернадского двигалась легковая машина с одним из тех «паханов», у которых вчера побывал Светлов.
Тем временем платный агент МУРа и бывший король ростовских домушников по кличке Фикса – Володя Азарин ювелирно открыл отмычкой дверь баклановской квартиры и приступил к незаконному обыску.
– После убийства Нины в нашей игре нет правил, – сказал мне сегодня ночью Светлов. – Мы должны знать, что он носит в своем портфеле, что лежит у него дома в письменном столе, а если потребуется, – я вскрою сейф в его кабинете, прямо у вас в Прокуратуре!…
В это же время
В архиве канцелярии Московского циркового училища Марат Светлов отыскал личное дело Тамары Бакши, выпускницы отделения конно-цирковой эксцентрики. Той самой Тамары, с которой его познакомила пять дней назад моя Ниночка, и с которой он ночевал у меня дома с пятницы на субботу. От имени этой Тамары вчера в 7.45 утра Нине звонила Светлана Агапова, рыжая подруга Мигуна. И от ее имени она назначила Нине это роковое свидание. А может быть, это звонила и сама Тамара? Светлов позвонил в Московский адресный стол и незамедлительно получил справку: Тамара Викторовна Бакши, 1962 года рождения, незамужняя, прописана по адресу: Москва, улица Гагарина.
В это же время
Из рапорта капитана Э. Арутюнова бригадиру следственной бригады И. Шамраеву:
«В ходе осмотра места жительства погибшей на станции метро „Маяковская“ гражданки Агаповой Светланы Николаевны мной установлено: г-ка С.Н. Агапова, 1941 года рождения, врач-гинеколог медпункта при гостинице „Украина“, одинокая, проживала в трехкомнатной квартире по адресу прописки. Квартира обставлена богатой мебелью, с множеством картин-подлинников, подаренных, как это видно из дарственных надписей, Агаповой известными художниками, в том числе Ильей Глазуновым, Расимом Гасанзаде, Яковом Майским-Кацнельсоном и др. Среди картин также работы Сандро Катаури. В туалетных столиках и шкафах обнаружено большое количество драгоценностей и уникальных ювелирных изделий, которые переданы мной в экспертный отдел Алмазного фонда для определения их общей стоимости.
ТАКЖЕ НАЙДЕНО: б (шесть) МУЖСКИХ КОСТЮМОВ 56-го РАЗМЕРА, ДВЕ ДЮЖИНЫ МУЖСКИХ СОРОЧЕК И ДВА ВОЕННЫХ МУНДИРА ТОГО ЖЕ РАЗМЕРА – ПАРАДНЫЙ И ПОВСЕДНЕВНЫЙ – СО ЗНАКАМИ ОТЛИЧИЯ ГЕНЕРАЛА АРМИИ, ЗНАЧКОМ „ЗАСЛУЖЕННЫЙ ЧЕКИСТ СССР“ И ДВЕНАДЦАТЬЮ ОРДЕНСКИМИ ПЛАНКАМИ. ЭТИ МУНДИРЫ, МУЖСКАЯ ОДЕЖДА, А ТАКЖЕ МУЖСКОЙ СЕРЕБРЯНЫЙ БРИТВЕННЫЙ ПРИБОР С ГРАВИРОВКОЙ „ДОРОГОМУ СЕРГЕЮ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ОТ СВЕТЛАНЫ“, ВТОРАЯ ЗУБНАЯ ЩЕТКА В ВАННОЙ И ФОТОГРАФИИ В АЛЬБОМАХ НЕ ОСТАВЛЯЮТ СОМНЕНИЯ В ТОМ, ЧТО:
1. ВЫШЕПЕРЕЧИСЛЕННЫЕ МУЖСКИЕ ВЕЩИ ПРИНАДЛЕЖАЛИ ГЕНЕРАЛУ МИГУНУ.
2. КВАРТИРА ГРАЖДАНКИ АГАПОВОЙ БЫЛА ТАКЖЕ МЕСТОМ ВРЕМЕННОГО ИЛИ ПОСТОЯННОГО ЖИТЕЛЬСТВА ГЕНЕРАЛА МИГУНА.
Обращает на себя внимание тот факт, что хотя квартира гр. Агаповой полна драгоценностями, меховыми шубами из норки, голубых песцов и лисицы и импортной стереомагнитофонной аппаратурой, в квартире НАПРОЧЬ ОТСУТСТВУЮТ КАКИЕ БЫ ТО НИ БЫЛО МАГНИТОФОННЫЕ КАССЕТЫ И ПЛЕНКИ, А ТАКЖЕ БЛОКНОТЫ, ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ И КАКИЕ-ЛИБО ИНЫЕ ЗАПИСИ. В связи с этим возникает предположение, что вышеназванные предметы были изъяты или похищены ДО произведенного мной осмотра и, возможно, теми же лицами, которые на станции метро „Маяковская“ похитили у гр. Агаповой ее сумочку, где, по словам свидетеля убийства Ю. Аветикова, находились магнитофонные кассеты с записями, произведенными негласно на даче у Михаила Андреевича (Суслова)…»
В это же время
Вета Петровна Мигун вышла из станции метро «Киевская», поднялась эскалатором на Киевскую площадь и стала в очередь на автобус № 119. Рядом, в пяти шагах, была стоянка маршрутного такси, но Вета Петровна терпеливо стояла на двадцатиградусном морозе в ожидании автобуса – прямая, строгая пожилая женщина, почти старушка, в заношенном каракулевом пальто. Морозный метельный ветер еще резче заострял сухие черты ее лица и тонкие подобранные губы. Наконец, пришел автобус, его битком заполнила шумная публика, которая по дороге громко обсуждала нынешний небывалый снегопад и аннексию Израилем Голанских высот. Кто-то вслух читал газету:
«За последние пять дней в Москве выпало свыше 20 миллионов кубических метров снега и высота снежного покрова на улицах достигает 36 сантиметров, а в некоторых местах образовались трехметровые снежные сугробы…»
Через пять остановок автобус с надрывом взобрался на крутое, заснеженное взлобье Воробьевских гор, откуда в ясную погоду открывается лучший вид на Москву, миновал Дом гостей Министерства иностранных дел СССР и остановился на противоположной стороне улицы, у проходной киностудии «Мосфильм». Вся публика вышла из автобуса, и Вета Петровна вышла вмеcте с нею. Но, в отличие от этих штатных работников «Мосфильма», у Веты Петровны не было служебного мосфильмовского пропуска, поэтому на студию она пройти не могла и заняла очередь на «массовку» – здесь же, возле проходной, разбитная крикливая ассистентка по актерам вела запись статистов для массовой сцены по фильму «10 дней, которые потрясли мир». Эта ассистентка бесцеремонно оглядывала толпу топчущихся на морозе пенсионеров, которые приходят сюда каждое утро в надежде заработать на съемках трояк к своей пенсии, и покрикивала на них:
– Колчаковцы мне нужны, белогвардейцы! Русские аристократы! А вы на кого похожи? На очередь в собес! Каждый день приходят одни и те же!…
Тут она высмотрела в толпе два или три новых лица и ткнула в них пальцем:
– Вы, вы и вы! Идите сюда! Вот вам пропуск! В шестой павильон, к Бондарчуку! Картина «10 дней, которые потрясли мир»…
Так Вета Петровна Мигун, официальная жена бывшего члена ЦК КПСС и первого заместителя Председателя КГБ СССР, угодила в колчаковцы и проникла на киностудию «Мосфильм». Но вместо шестого павильона она прошла в главный административный корпус и поднялась на 4-й этаж, в приемную директора киностудии Николая Трофимовича Сизова. Однако в столь ранний час Сизов на работу не приезжает, секретарша сказала Вете Петровне, что директор будет к 10, но принять ее не сможет – в 10.00 у него худсовет по фильму «Ленин в Париже».
Вета Петровна вышла из приемной и заняла место у лифта. Мимо нее в директорский кинозал грузчик доставил на тележке стопку металлических коробок с пленкой нового суперфильма «Ленин в Париже», затем с криком: «А звук привезли?!!» пробежал в аппаратную худой взлохмаченный ассистент, потом в зал стали стекаться руководители киностудии и создатели фильма: худой, 75-летний режиссер Сергей Юткевич, снимающий то «Ленин в Польше», то «Ленин в Цюрихе», и с ним его ровесник, маленький, полноватый, с умными глазами сценарист Евгений Габрилович и молодой, с подпрыгивающей походкой кинооператор Наум Ардашников…
Ровно в 10.00 к главному административному подъезду студии подкатила черная «Волга», и бывший председатель Моссовета, бывший генерал и начальник московской милиции, а ныне директор киностудии «Мосфильм», член Союза советских писателей Николай Трофимович Сизов поднялся лифтом на свой четвертый этаж. При выходе из лифта Вета Петровна заступила ему дорогу:
– Здравствуй, Николай…
Толстый, хмурый Сизов, никогда не глядящий в лицо своим подчиненным, хотел пройти мимо, но Вета Петровна взяла его за рукав:
– Подожди! Не узнаешь, что ли?
– А! – вынужден был остановиться Сизов. – Да, узнаю. Извини, у меня в десять худсовет по «Ленину в Париже».
– Ничего, Ленин подождет, – сухо сказала Вета Петровна. – Ты что? Уже не будешь делать кино по Сережиной книге? Я звонила режиссеру, он сказал, что картина остановлена…
– Ну, отложили пока, на время…
– Отложили?! – криво усмехнулась Вета Петровна. – Эх ты, Коля-Николай! Мы тебя из вшивых колхозников в люди вывели! А ты?!
– Извини, я должен идти, – сухо сказал Сизов и сделал движение, чтобы пройти мимо.
Но Вета Петровна вдруг всхлипнула, сразу потеряв свою чекистскую выдержку, и превратилась в просящую старушку:
– Коля! Я прошу тебя – не закрывай его фильм! Ну, что тебе стоит?! Это же будет такая прекрасная картина! Про чекистов, про нашу молодость! Ну, я прошу тебя!… Ведь эта повесть напечатана в журнале «Знамя» и была хорошая рецензия в «Литературке». Коля!…
– От меня ничего не зависит, я получил указание. Извини, я спешу… – с досадой сказал Сизов и, буквально оторвав ее руку от рукава своего костюма, прошел в директорский кинозал. Там сразу же погас свет, и из аппаратной донеслись первые звуки фильма – музыка «Интернационала».
Рукавом каракулевого пальто Вета Петровна отерла слезы и горестно поплелась по коридору в другой, производственный корпус. Чувствовалось, что она бывала здесь не раз и легко ориентируется в сложных переходах из здания в здание. Переодетый в гражданский костюм майор Ожерельев следовал за ней. Сегодня ночью мы решили установить негласную слежку за всеми, кто имел отношение к Мигуну и кого еще не арестовал или не может арестовать Отдел разведки. Но, кроме Веты Петровны и Гали Брежневой, таких почти не оказалось.
В производственном корпусе киностудии Вета Петровна уверенно продвигалась по длинному коридору мимо дверей с табличками «10 дней, которые потрясли мир», «Возрождение», «Лейтенанты», «Ошибки юности», «Мы коммунисты», «Любовь с первого взгляда» и так далее. За дверьми этих комнат трезвонили телефоны, шумели, смеялись и спорили люди, сюда поминутно входили артисты, ассистенты, гримеры, загримированные вожди революции, немецкие и советские генералы, американские шпионы и разнокалиберные киношные красотки всех возрастов. Навстречу Вете Петровне попались даже сразу два Карла Маркса, которые, напропалую ухаживая за смазливой молоденькой ассистенткой, шли в группу «Мы коммунисты»…
И только в одной комнате с надписью на двери «Незримая война» была хмурая, похоронная тишина. Двери этой комнаты были открыты настежь, уборщица выметала в коридор груду бланков с жирным типографским грифом «НЕЗРИМАЯ ВОЙНА», а также фотографии актеров и актрис, карандашные раскадровки и другой бумажный мусор. В самой комнате какой-то рабочий в грязном комбинезоне стоял на стремянке и срывал со стены эскизы декораций несостоявшегося фильма и красочные афиши фильмов, снятых по предыдущим книгам Мигуна: «Фронт без флангов» и «Война за линией фронта». С этих афиш на Вету Петровну смотрели лица самых популярных советских актеров – Вячеслава Тихонова и Светланы Суховей. И юное, круглое лицо артистки Суховей, одетой в чекистскую форму, отдаленно напоминало лицо самой Веты Петровны Мигун…
10 часов 00 минут
В оперативно-полиграфическом цехе МУРа импортные фотомножительные машины штамповали фотороботы-портреты, созданные по описаниям Кати Ужович, Юрия Аветикова и Александра Авдеенко. Если верить Кате, то 19 января вечером из дома 36-А вышел высокий 35-летний блондин с белесыми бровями, правым верхним металлическим зубом и близко посаженными глазами. Получив его портрет, 16 сотрудников 3-го отдела МУРа во главе с Валентином Пшеничным снова разъехались по всем больницам и моргам Москвы.
В это же время
В Главном Управлении Госавтоинспекции СССР на проспекте Мира, дом 82, семидесятилетний старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Тарас Карпович Венделовский извлек в картотеке копию водительских прав, выданных гражданину Гиви Ривазовичу Мингадзе в октябре 1975 года, и сводку полученных им с 1973 по 1978 год штрафов за нарушение правил уличного движения. На копии водительского удостоверения была фотография гражданина Мингадзе, 1945 года рождения, уроженца города Тбилиси. Венделовский здесь же, в картотеке, написал на бланке Прокуратуры СССР «Постановление об изъятии документов» и уложил в свой портфель документы Мингадзе.
В это же время
Бывший король ростовских домушников по кличке Фикса Володя Азарин осторожно закрыл за собой двери баклановской квартиры, спустился в подъезд и вышел на метельный проспект Вернадского. Там он сел в машину к поджидавшему его «пахану» и сказал со вздохом:
– Ничего нет – ни бумаг, ни пленок.
– Ты все осмотрел? – спросил бывший «пахан», а ныне мастер по сборке автомобилей автозавода имени Лихачева.
Володя Азарин выразительно посмотрел ему в глаза:
– Обижаешь!
– Значит, нужно его портфель брать, – сказал «пахан», вышел из машины и вошел в телефонную будку, набрал номер: – Игнат? – сказал он в трубку. – У меня пусто. А где шпингалеты?
– В Колпачном переулке, возле ОВИРа.
Среди миллионов московских разговоров этот короткий разговор не привлек ничьего внимания, а между тем «пахан» понял, что «шпингалеты» – вторая группа московских уголовников, привлеченных Светловым для работы, – сопровождают Николая Афанасьевича Бакланова и находятся сейчас в Колпачном переулке.
В это же время
Толпа родственников и друзей арестованных по операции «Каскад» заправил «левой экономики», как и вчера, осаждала четыре низких окошка Отделения приема передач Бутырской тюрьмы. В этой очереди капитан Колганов высмотрел пожилую, усталую и разом состарившуюся женщину – Галину Леонидовну Брежневу. Заплаканное и густо напудренное лицо, отсутствующие глаза, в руках пакеты с какой-то едой.
Неподалеку от нее дежурный по Отделению пожилой старшина громогласно объявлял:
– Передачи только от прямых родственников! Предупреждаю: никаких знакомых, никаких друзей! Нечего тут арестованных икрой кормить! У них уже запоры от ваших передач!
Часть посетителей, вздохнув, откололась от очереди, несколько человек окружили дежурного, пытаясь внушить ему, что они принесли только лекарства, но старшина был непреклонен:
– У нас тут доктор есть! Он им пропишет лекарства!
Но Галина Леонидовна не уходила из очереди, словно не слышала объявления. Когда до окошка осталось два человека, Колганов протиснулся к ней, сказал негромко:
– Дайте мне вашу передачу, я сдам. У вас все равно не примут…
– А у вас? – спросила она.
– Попробуем… – усмехнулся Колганов.
Затем он низко нагнулся к окошку приема передач и сказал приемщице:
– Зоя, это для Бориса Буранского, камера 317.
Приемщица удивленно вскинула глаза и узнала Колганова:
– Витек, а ты кем приходишься этому Буранскому?
– Сводный брат! – сказал Колганов, глядя ей прямо в глаза.
– Как это «сводный брат»? – не поняла приемщица.
– Ну так, у нас матери разные. Держи передачу, Зоя.
Приемщица, поколебавшись, приняла передачу, открыла пакеты и стала ножом разрезать финскую колбасу, болгарские помидоры.
– Помидоры-то зачем? – удивился Колганов. – Как я могу в помидор подложить что-то?
– А ты не знаешь! – сказала приемщица. – Некоторые туда спиртягу шприцем вводят, насобачились…
Выйдя с Галиной Брежневой из Бутырки на Лесную улицу, Колганов показал ей на милицейскую машину, попросил:
– С вами хочет поговорить один человек. Давайте подъедем…
В это же время
На рабочей окраине Москвы, на улице Гагарина, никто не отвечал на звонки в квартиру, где была прописана Тамара Бакши. Подозревая, что за дверьми его может ждать труп этой Тамары, Светлов вызвал ее соседей и приказал своему шоферу – старшине милиции – вышибить дверь. Но никакого трупа в квартире не было, а трехкомнатная квартира выглядела запущенной: пыль лежала на мебели, цветы на подоконнике засохли, из открытого и выключенного холодильника дурно пахло гнилой капустой.
– Дак она вообще тут не бывает пошти, – сказала Светлову старушка-соседка. – Отец на границе служит, полковник, и мать с ним, а эта прохиндейка домой, может, раз в месяц заглянет…
– А где она работает?
Старушка усмехнулась:
– А где шалавы работают? Где спят – там работают…
11 часов 00 минут
Троллейбус довез Вету Петровну Мигун до площади Пушкина. Она вышла и, семеня и боясь оскользнуться на заснеженном тротуаре улицы Горького, пошла вниз – мимо витрин кондитерского магазина и рыбного магазина «Океан». В витринах кондитерского рдели муляжные торты, а за стеклами витрин «Океана» струи воды омывали огромную и тоже муляжную севрюгу. Но ни настоящих московских тортов, ни тем более севрюги в магазинах не было, а торговали только печеньем и рыбными консервами, и потому очередей возле магазинов не было. Но из магазина в магазин по трафаретному кольцу сновали озабоченные домохозяйки с кошелками и авоськами в руках. У них были зоркие рыщущие глаза и тренированный слух – по малейшим приметам в поведении магазинных грузчиков и продавщиц они вычисляли, что завезли в рыбный и, значит, вот-вот «выбросят» на прилавок какую-нибудь свежую рыбу, или – что в Елисеевском будут «давать» сосиски и кур. Улица Горького – парадная вывеска Москвы – снабжалась куда лучше окраин, и при опыте ежедневной охоты за продуктами здесь можно «достать» даже мандарины.
Но Вету Петровну Мигун не тронула даже подозрительная суета возле магазина «Хрусталь», она свернула за угол, в Большой Гнездиковский переулок.
Здесь, в двухстах метрах от шумной улицы Горького, за резной металлической оградой стоял тихий трехэтажный особняк – Государственный комитет по делам кинематографии, которому подчинены все двадцать три киностудии страны. Вета Петровна вошла в проходную и тут же наткнулась на высокого однорукого вахтера, который сказал сухо, но вежливо:
– Вы к кому?
– Я к министру, хочу на прием записаться…
– Позвоните, – кивнул вахтер на висевший на стене внутренний телефон.
Вета Петровна сняла трубку, сказала телефонистке внутреннего коммутатора:
– Приемную Ярмаша. Приемная? Я хочу попасть к товарищу Ярмашу Филиппу Тимофеевичу. Фамилия? Моя фамилия Мигун Вета Петровна. Да, жена. По какому вопросу? По личному…
Небольшая пауза – секретарша министра попросила Вету Петровну подождать у телефона. Затем Вета Петровна услышала:
– Филипп Тимофеевич в отъезде, будет через неделю.
– Хорошо, – сказала Вета Петровна, – запишите меня через неделю.
– К сожалению, он приедет на один день и снова улетит в Болгарию, на фестиваль…
– Понятно… – произнесла Вета Петровна и повесила трубку.
В это же время
В МУРе, на Петровке, 38, грохотали офицерские сапоги, трезвонили телефоны. В коридорах стоял мат-перемат, арестованных за ночь воров, хулиганов и вокзальных проституток конвоиры вели из внутренней тюрьмы на допросы к следователям. На лестнице лаяла чья-то сыскная собака. На третьем этаже в кабинете Светлова я допрашивал Галину Леонидовну Брежневу. Впрочем, допросом это назвать было трудно, поскольку Галя, в основном, плакала и просила:
– Спасите его! Спасите!
– Галя, кто такой Гиви Мингадзе?
Она отвернула лицо к окну, сказала сухо:
– Я не знаю.
– Неправда. Из-за этого Гиви ваш друг Буранский пытался ограбить артистку Ирину Бугрову и попал в тюрьму.
– Он не грабил. Он пришел за своими бриллиантами…
– Которые вы ей передали, чтобы она «вытащила этого Гиви через своего хахаля», – процитировал я. – Это ваши слова, вы говорили их Буранскому в субботу утром, а Отдел разведки прослушивал. Поэтому они заранее знали, что Буранский придет к Бугровой, и устроили ему там ловушку.
– Да? А я думала, что это Ирка милицию позвала, чтобы не отдавать бриллианты.
– Галя, теперь вернемся к началу. Кто такой Гиви и как могла ему помочь артистка цирка Бугрова?
– Гиви – бывший приятель Буранского и дяди Сергея. Три года назад его посадили в тюрьму за валютные операции. У Бориса остались его бриллианты, и он попросил меня отдать их Бугровой, чтобы она вытащила Гиви из тюрьмы. Ей это ничего не стоит – в нее влюблен начальник всех лагерей и тюрем страны. Как это у вас называется?
– ГУИТУ, – сказал я. – Главное управление исправительно-трудовых учреждений. Но разве не проще было попросить вашего дядю? Одно слово Мигуна – и Гиви был бы на свободе. И вообще непонятно – как его могли посадить, если он был приятель Мигуна?
– Они поссорились, и дядя о нем слышать не хотел.
– Из-за чего поссорились?
– Я не знаю!!! – воскликнула она с каким-то даже надрывом. – Не пытайте меня. Я вам все равно ничего не скажу! Я ничего не знаю!
– Знаете, Галя. Просто Бакланов вас вчера так запугал, что вы боитесь говорить. Но имейте в виду – они проводят «Каскад» и раздуют теперь дело вашего Бориса только для того, чтобы сбросить вашего отца. Я должен знать, о чем говорил с вами вчера Бакланов…
Она не отвечала. Она снова отвернулась к окну – там, за окном светловского кабинета, все шел снег, укрывая мягкими хлопьями и без того заснеженную Петровку и соседний сад «Эрмитаж».
– И вы готовы предать родного отца ради… чего? Галя! – сказал я.
– Папу все равно снимут! – резко повернулась она. – Не сегодня, так завтра, через два месяца. А Боря… Они мне обещали, что они его скоро отпустят.
– Кто – они?
Галя опустила глаза, произнесла:
– Я не могу вам сказать.
– Галя, они вас обманут, – сказал я. – Бакланов, Краснов, Щелоков – они вас обманут. Они уже сейчас шьют Борису связь с иностранными разведками…
Она промолчала. Что ж, подумал я, в конце концов, если она так любит этого Буранского, они могли уговорить ее молчать и пообещали, что чем гибельней для ее отца будет «дело Буранского», тем лучше для нее: после отставки Брежнева Чурбанов с ней немедленно разведется, Буранского освободят, и она счастливо заживет со своим любимым. А папе-Брежневу все равно пора на пенсию, так что никакого особого предательства нет, наоборот – ему лечиться надо, Леониду Ильичу, отдыхать…
В то же время
В отделе кадров Большого театра следователь Тарас Карпович Венделовский получил целую пачку фотографий Бориса Буранского – во весь рост, анфас, в профиль. Действительно, наводчица-домушница Элеонора Савицкая была права: внешность у Буранского была весьма импозантная, с фотографий сразу бросались в глаза горделивая осанка, с немалой долей театральности, холеные руки и лицо, большие, темные, чуть навыкате глаза, длинные черные волосы и уже наметившийся пышный подбородок, подпираемый кружевным жабо. Взглянув на эти фото, любой тюремный надзиратель подтвердил бы первичный диагноз одного из ведущих раскольщиков Бутырской тюрьмы «Доцента» Грузилова: «Артист, психика слабая, за сутки сломается».
Из Большого театра Венделовский отправился в Союз художников СССР за фотографией еще одного арестованного приятеля Мигуна – грузинского художника Сандро Катаури.
В это же время
Светлов приехал в МУР злой, как черт.
– Где Шамраев? – спросил он в дежурке капитана Ласкина.
– У вас в кабинете, допрашивает Галину Брежневу.
Светлов положил перед Ласкиным пачку фотографий, изъятых им на квартире Тамары Бахши из ее семейного фотоальбома.
– Посмотри, пожалуйста, в картотеке «Бл…ского отдела» – нет ли там этой сучки, – приказал он. – Если нет, поезжай в гостиницу «Украина», покажи фотки администратору. И пошуруй по другим злачным местам – к вечеру эту шалаву нужно найти!
В это же время
Выйдя из ОВИРа, Николай Афанасьевич Бакланов подошел к своей запорошенной снегом служебной милицейской «Волге» и увидел, что поджидавший его шофер, старшина милиции Андреев, мирно спит за баранкой на переднем сиденье, разомлев от тепла в хорошо обогреваемой кабине, а машина между тем накренилась на спущенное левое заднее колесо. Бакланов разбудил шофера и молча показал ему на эту беду.
– Ох, еф тать! – засуетился шофер. – Где же это я гвоздя схватил? Но это одну минуту, Николай Афанасьевич, сейчас запаску переброшу…
Он ринулся к багажнику и сунул ключ в замок, но ключ в замке багажника не проворачивался и багажник не открывался.
– Паскуда! – выругался шофер, стуча кулаком по замку багажника. – Не иначе вода в замок попала, замерз, сука!…
Дальше пошли небольшие шоферские хитрости московских водителей: Андреев стал греть ключ над пламенем спички и совать его в замок горячим, но это не помогло.
Бакланов стоял на тротуаре, держа в руке свой неизменный черный кожаный портфель, и с тоской смотрел на эту суету. Хотелось есть, время было уже почти двенадцать. И в этот момент рядом с ним вдруг остановился проезжавший по Колпачному переулку чистенький, сияющий зеленый «жигуленок», и из машины, обрадованный встречей, шел к Бакланову какой-то хорошо одетый в пыжиковой шапке мужчина:
– Николай Афанасьевич, родной! Сколько лет, сколько зим! Не узнаете? А я вас сразу узнал! Ну? Ну, угадайте – кто я? Ну, пожалуйста! Ха! Никогда не угадаете! Михаил Беляков!
Ни фамилия, ни внешность этого веселого мужчины ни о чем не говорили Бакланову, но в жизни следователя такие встречи бывают, как минимум, раз в месяц – ваши бывшие подследственные узнают вас на улице, в ресторанах, в кино, и, в зависимости от срока, который они когда-то получили, либо плюют вам вслед, либо бросаются навстречу с распростертыми объятьями. Похоже, это был второй вариант…
– Ну как же?! – говорил Беляков. – Не помните? А дело Ростовского винтреста в 69-м году помните? Нас тогда 140 человек по делу проходило. Но вы меня тогда не под хищение, а под растяпство подвели, я всего три года получил. Но все! Я теперь честный человек, институт закончил, в «Масшвейторге» работаю. Николай Афанасьевич, за ради такой встречи – в любой ресторан, я приглашаю!
Бакланов припомнил, что действительно вел в 69-м дело Ростовского винтреста, но поди вспомни, кого ты тогда под какую статью подвел!
– Извини, я не могу в ресторан, я занят… – сказал Бакланов.
– Да бросьте! Мы все заняты! А жизнь-то идет! Уходит, подлая! – настаивал Беляков. – Ну, хоть по пивку, Николай Афанасьевич! Ей-богу, кровно обидите! Вы же мне как отец родной, на всю жизнь урок дали! Тут пивной бар рядышком, на Таганке, я как раз туда еду. Пиво обожаю…
Бакланов посмотрел в его просящие глаза, потом – на своего шофера, который, матерясь, безуспешно мучался с замком багажника, потом снова на своего соблазнителя. И спросил:
– А пиво-то есть там сейчас?
– Для меня? – воскликнул Беляков. – Для меня всегда есть! Поехали! Садитесь! Я вас потом в любое место подброшу…
И через семь минут Бакланов и Беляков уже были в шумном, набитом людьми пивном баре неподалеку от знаменитого Театра на Таганке. Влажный пивной дух, теснота за столиками, неяркий свет лампочек, тонущих в сигаретном дыму, очередь за бочковым пивом и какое-то особое духовное родство любителей пива привычно расслабили Бакланова. Беляков цепким взглядом оглядел зал, высмотрел кусок свободного стола и приказал Бакланову:
– Занимайте место, Николай Афанасьевич! А я счас мигом, я без очереди пивка раздобуду! – и ринулся вперед, к стойке: – Братцы, я тут стоял, мля буду! – и уже кричал продавщице: – Олечка, ты мне шесть пива должна!
Бакланов очистил доставшийся им просто чудом уголок столика, поставил у себя между ногами свой черный кожаный портфель, а сияющий Беляков уже нес на столик шесть кружек пенистого пива – по три кружки в каждой руке…
И первые глотки холодного пива ублажили усталую душу Николая Бакланова. Он и не заметил, как стоявший у него за спиной бывший король одесских домушников Фикса изящным движением подменил у него в ногах его черный кожаный портфель на точно такой же. Рядом с Баклановым, не останавливаясь ни на секунду, трещал жизнерадостный Беляков:
– Я, как вышел из тюряги, сказал себе: все! Иду учиться…
В туалете пивного бара, запершись в кабинке, Фикса и Пахан, не читая, фотографировали все извлеченные из баклановского портфеля бумаги.
12 часов 00 минут
Большие напольные часы в старинной тумбе красного дерева мелодично пробили полдень. Из-за светло-дубовой двери кабинета Андропова появилась фигура его помощника – статного розовощекого майора – он произнес негромко:
– Прошу вас, товарищи, к Юрию Владимировичу.
Сидевшие в приемной поднялись и направились к двери кабинета, старательно соблюдая неписаный табель о рангах: сначала гости – Генеральный прокурор СССР Рекунков и с ним министр внутренних дел СССР Щелоков, затем начальник Отдела разведки генерал Краснов и с ним начальник Следственной части Прокуратуры СССР Герман Каракоз, а дальше хозяева – заместители Андропова Цинев, Чебриков, Пирожков, Матросов, начальник Следственного управления КГБ Борис Курбанов.
Из глубины кабинета из-за обширного письменного стола навстречу гостям шел пожилой, плотный, крупноголовый, с залысиной в седых волосах, в импортных очках на жестком, чуть удлиненном лице мужчина с внимательными глазами – Юрий Владимирович Андропов, Председатель КГБ СССР. Он поздоровался с гостями за руку и коротким жестом показал на стол для заседаний, стоящий отдельно от его письменного стола.
Отличный, как на картине, вид на Москву и Кремль открывался из окон этого кабинета. Фигура каменного памятника Дзержинскому в длиннополой шинели стояла на площади спиной к кабинету Андропова и лицом к Москве и Кремлю. И портрет того же Дзержинского висел в кабинете рядом с портретами Ленина, Брежнева и Суслова, причем угол портрета Суслова был уже в черной, как и положено, ленте. Под портретами, на просторном книжном стеллаже – Большая Советская Энциклопедия, Полное собрание сочинений Ленина, труды Брежнева, Дзержинского и большое количество книг на английском языке, включая «КГБ», «Большой террор», и «Горький парк». Отдельно на журнальном столике – свежие «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон Пост», лондонская «Таймс». Все говорило о том, что хозяин кабинета знает английский язык.
Пройдя по застилавшему весь пол кабинета персидскому ковру, гости расселись за столом для заседаний. Андропов, как вежливый хозяин, сел последним, и не во главе стола, а – чтобы не выпячивать свою хозяйскую роль, – рядом с Генеральным прокурором и министром МВД Щелоковым. Помощник вручил ему красную кожаную папку с грифом «Секретно». Но прежде, чем открыть папку, Андропов сказал:
– Собственно, дело, по которому я пригласил вас, вам знакомо. Нужно сказать, что этот январь вообще стал для нас месяцем больших испытаний. Не говоря уже о всяких сложностях в Польше и Афганистане, сразу, в течение одной недели две такие утраты: Сергей Кузьмич Мигун и Михаил Андреевич Суслов. Некоторые западные корреспонденты пытаются даже связать два эти события и дают тем самым пищу для инсинуаций своим газетам и радиостанциям. Я начал с этого потому, что любая нездоровая шумиха вокруг имен руководителей нашего государства отражается на престиже нашей партии и страны. И в свете этого крайне важно объединить наши усилия в расследовании обстоятельств смерти Сергея Кузьмича Мигуна. Мне лично с самого начала это самоубийство показалось странным, а теперь, после сообщения товарища Щелокова о признаниях некоего Буранского…
Со стен кабинета смотрели за окно, на каменную фигуру Дзержинского портреты Ленина, Брежнева, Суслова. Каменный Дзержинский смотрел дальше, на Москву, на проспект Маркса. Метельный ветер сдувал снег с его длиннополой шинели.
В это же время
В широких окнах первого этажа редакции газеты «Известия» стояли большие, броские фотостенды ТАСС, целиком посвященные «новому позорному агрессивному акту Израиля – аннексии Голанских высот». Постояв возле них, Вета Петровна Мигун вошла в телефонную будку и набрала номер, который она знала наизусть уже семнадцать лет. На противоположном конце провода, в квартире Леонида Ильича Брежнева на Кутузовском проспекте, ответили незамедлительно, но настороженно:
– Алло…
– Викторию Петровну, пожалуйста.
– А кто ее спрашивает? – сказал мужской голос.
– Ее сестра.
– Виктории Петровны сейчас нет в Москве.
– А где она?
– Я не могу вам сказать…
– Но, может быть, она на даче? Я звоню уже третий раз.
– Я знаю. Я вам третий раз говорю, Вета Петровна, ее действительно нет в Москве. Она… на юге…
Вета Петровна медленно повесила трубку и стояла в холодной, с выбитым стеклом и продуваемой ветром телефонной будке. Надежды на то, что посвященный дням ее юности фильм «Незримая война» будет снят, не было, но самое обидное – что ее родная сестра Вика не желает с ней видеться. Что ж, решила Вета Петровна, тем хуже для нее и для Брежнева. И с этой мыслью она достала из кармана своей старенькой каракулевой шубы тонкий, без марки конверт, который нашла сегодня утром в почтовом ящике. И не спеша, старательно разорвала этот конверт на мелкие клочки. Затем вышла из телефонной будки и по привычке, присущей чистоплотным московским старожилам, бросила эти клочки в мусорную урну. И, не оглядываясь, пошла в кинотеатр «Россия» на фильм «Пираты XX века».
