Глава четвертая

Возле люка «Софи» бил, гремел барабан. Ему вторил топот отчаянно спешивших людей, взлетавших по трапу, отчего бой барабана казался еще настойчивей. Но лица матросов, кроме новичков, были спокойны, поскольку это был всего лишь сигнал к построению – ежедневный ритуал, который многие члены команды успели исполнить две или три тысячи раз. Каждый бежал на свой боевой пост возле орудия или бухты тросов.

Многое успело измениться в прежнем привычном укладе жизни и службы на «Софи»; иначе обслуживались орудия; озабоченных, напоминающих овец, сухопутных моряков числом в два десятка приходилось тормошить, подгонять, чтобы они знали свое место. Поскольку большинству новичков можно было доверить только самую примитивную работу, да и то под присмотром, на шкафуте судна было так тесно, что люди наступали друг другу на ноги.

Прошло минут десять, пока экипаж судна занимал места на верхней палубе и посты на мачтах. Джек Обри спокойно наблюдал за происходящим, стоя за штурвалом, в то время как Диллон лающим голосом выкрикивал команды, а унтер – офицеры и мичманы судорожно носились взад и вперед, чувствуя на себе взгляд командира и понимая, что от их стараний нет никакого толку. Джек Обри допускал, что будет беспорядок, но не ожидал такого хаоса. Однако его природное добродушие и восторженное чувство, вызванное тем, что под его командованием дело все же сдвинулось с мертвой точки, преодолели праведный капитанский гнев.

– К чему эта суета? – спросил доктор, стоявший рядом с капитаном. – Чего ради они носятся как угорелые?

– Суть в том, что каждый должен точно знать свое место в бою – в чрезвычайных обстоятельствах, – отвечал Джек Обри. – Если они будут стоять и чесать в затылке, толку не будет никакого. Видите, орудийные расчеты заняли свои места; то же можно сказать и о морских пехотинцах сержанта Куина. Полубаковые, насколько я могу судить, на месте; смею предположить, что и на шкафуте вскоре будет полный сбор. Как видите, у каждого орудия канонир, возле него матрос с банником и матрос призовой команды-тот, что с абордажной саблей; если дело дойдет до рукопашной, они присоединятся к абордажной партии. Тут же матрос, который оставит орудие, если нам придется поворачивать реи, скажем, во время боя, и матрос с ведром. Его задача – тушить пожар. А это Пуллингс, который докладывает Диллону о готовности своего подразделения. Значит, ждать осталось недолго.

На тесной квартердечной палубе яблоку упасть было негде: штурман на посту управления; старшина-рулевой за штурвалом; сержант морской пехоты со своими стрелками; мичман – сигнальщик; часть арьергарда, орудийные команды; Джеймс Диллон, писарь и прочие. Однако Джек Обри и доктор расхаживали по шканцам так, будто они были одни. Обри ощущал, как испускает капитанские флюиды, а Стивен нежился в этой командной ауре. Джеку Обри такая обстановка была знакома с детства, для Стивена же все было в новинку. Стивен чувствовал себя так, будто он играет со смертью под стеклянным колпаком: не то сосредоточенные, внимательные люди по другую сторону стекла были мертвецами, призраками, не то он сам был фантомом. Но в таком случае это была странная, ненастоящая смерть; хотя он привык к одиночеству, к ощущению, что представляет собой бесцветную тень в молчаливом мире, теперь у него был спутник, голос которого прочно связывал доктора с реальной жизнью.

– …К примеру, ваш боевой пост будет внизу, в так называемом кокпите. На самом деле это не настоящий кокпит, так же как полубак – никакой не полубак, то есть носовая надстройка. Однако мы называем это помещение кокпитом. Мичманские рундуки будут служить вам операционным столом, где все ваши инструменты уже разложены.

– И там я должен буду жить?

– Ни в коем случае. Мы предоставим вам что – нибудь получше. Даже если вы нарушили Дисциплинарный устав, – улыбнулся Джек Обри, – вы убедитесь, что мы по-прежнему уважаем ученых людей. Во всяком случае, настолько, чтобы вам получить отдельные десять квадратных футов и столько свежего воздуха на квартердечной палубе, сколько сумеете вдохнуть.

Стивен кивнул головой и спустя несколько минут негромко спросил, взглянув в сторону Маршалла:

– Скажите, если бы меня подвергли дисциплинарному взысканию, то этот молодец выпорол бы меня?

– Штурман? – с выражением крайнего изумления воскликнул Джек Обри.

– Да, – отвечал Стивен, внимательно разглядывая его, склонив набок голову.

– Но он же штурман… – произнес Обри.

Если бы Стивен назвал нос «Софи» кормой, а клотик – килем, он бы не настолько ошибся. Но перепутать иерархию чинов, статусы командира и штурмана, офицера и унтер – офицера, означало настолько исказить естественный порядок вещей, разрушить вечную вселенную, что на мгновение разум молодого моряка едва не помутился. Однако Джек, хотя и не был ни великим ученым, ни знатоком стихосложения, достаточно быстро оправился и, изумленно разинув рот не более двух раз, возразил:

– Мой дорогой сэр, я полагаю, вас ввели в заблуждение термины «штурман» и «штурман и командир», – должен признаться, выражения нелогичные. Первый подчиняется второму. Вы должны позволить мне объяснить вам когда – нибудь наши морские чины. Но, во всяком случае, вы никогда не будете подвергнуты телесному наказанию, – добавил он, посмотрев на доктора с откровенной симпатией.

Словно разбив стеклянную стену, ворвался Джеймс Диллон.

– Экипаж построен по боевому расписанию, сэр, – доложил он, приподняв треуголку.

– Превосходно, мистер Диллон, – отозвался Джек Обри. – Начнем проверку тяжелых орудий.

Хотя четырехфунтовая пушка стреляет не очень крупными ядрами, которые не могут пробить двухфутовую дубовую обшивку с расстояния в полмили, как тридцатидвухфунтовое орудие, она все же посылает трехдюймовое чугунное ядро со скоростью тысяча футов в секунду и способна нанести большой урон неприятелю. Так что и такая пушка – грозное оружие. Длина ее ствола – шесть футов, весит она двенадцать центнеров; установлена на массивном дубовом лафете и при выстреле подпрыгивает как живая.

На «Софи» имелось четырнадцать таких пушек, по семь с каждого борта, а два кормовых орудия, установленных на квартердеке, сверкали бронзой. Каждую пушку обслуживал расчет из четырех человек и матрос или юнга, доставлявший порох из крюйт-камеры. Каждая группа пушек находилась под началом мичмана. Пуллингс командовал шестью передними пушками, Риккетс – четырьмя, установленными на шкафуте, и Бабингтон – четырьмя кормовыми.

– Мистер Бабингтон, где пороховые заряды? – холодно спросил Джек Обри.

– Не могу знать, сэр, – заикаясь, отвечал покрасневший мичман. – Похоже, куда-то запропастились.

– Господин унтер – офицер, – сказал командир, – ступайте к мистеру Дею, нет, к его помощнику, так как он болен, и принесите то, что нужно.

Осмотр не выявил никаких других явных недостатков. Но после того как он заставил вкатить и выкатить пушки обоих бортов полдюжины раз-то есть после того, как канониры проделали все операции, за исключением производства выстрела, – лицо у Джека Обри вытянулось и помрачнело. Канониры действовали из рук вон медленно. Очевидно, их учили вести залповый огонь, но почти не обучали стрелять самостоятельно. Похоже, они были вполне удовлетворены, подтаскивая орудия к портам, равняясь на самых медлительных; при этом выполняли упражнения как манекены. Правда, конвойная служба на шлюпе не позволяла морякам испытывать глубокую убежденность в насущной необходимости орудий, и все – таки… «Как бы мне хотелось израсходовать несколько бочонков пороха», – подумал командир, ясно представляя себе графу ведомости: всего по норме снабжения полагается сорок девять полубочонков пороха, в том числе сорок один красного крупнозернистого, семь из них белого крупнозернистого восстановленного пороха сомнительной взрывной силы и один бочонок мелкозернистого пороха для затравки. В каждом из бочонков было сорок пять фунтов, так что «Софи» почти опустошила бы один из них, произведя двойной бортовой залп. «И все – таки, – продолжал он рассуждать, – думаю, надо произвести пару выстрелов. Бог знает, сколько времени заряды пролежали в пушках. Кроме того, – добавил он, повинуясь внутреннему голосу, – вспомни славный запах порохового дыма». А вслух произнес:

– Мистер Моуэт, будьте любезны, спуститесь в мою каюту. Сядьте рядом с настольным хронометром и записывайте, сколько времени пройдет между первым и вторым выстрелом каждой из пушек. Мистер Пуллингс, начнем с вашего подразделения. Номер один. Тишина на носу и на корме.

На шлюпе воцарилась мертвая тишина. В туго натянутых снастях слышалось ровное пение ветра, дувшего с направления в двух румбах в сторону кормы от траверза. Расчет орудия номер один нервно облизывал губы. Их пушка была закреплена по-походному, то есть тесно прижата к порту и принайтовлена.

– Освободить орудие.

Артиллеристы развязали найтовы, прижимавшие орудие к борту и перерезали каболку, закрепленную за казенную часть. Негромкий скрип лафета подтвердил, что орудие освобождено. Матросы удерживали боковые тали, иначе во время качки (делавшей задние тали излишними) пушка поехала бы по палубе, прежде чем была бы подана следующая команда.

– Выровнять орудие.

Матрос, работавший с банником, засунул лом под казенную часть пушки и быстрым движением приподнял ее, в то время как канонир забил клин больше чем наполовину, придав стволу горизонтальное положение.

– Вынуть дульную пробку.

Артиллеристы откатили орудие, так что жерло оказалось на расстоянии около фута от борта. Матрос извлек из него резную раскрашенную дульную заглушку.

– Выкатить пушку.

Лафет туго принайтовили аккуратными мелкими шлагами.

– Порох на полку.

Взяв запальный стержень, канонир сунул его в запальное отверстие и проткнул фланелевый зарядный картуз, помещенный в ствол, насыпал из рога мелкого пороха в запал и на полку, старательно измельчив его. Банщик закрыл порох ладонью, чтобы его не сдуло, а пожарный закинул рог за спину.

– Целься. – К этой команде Джек Обри добавил: – Не изменяя положения! – Он не хотел усложнять задачу вертикальной или горизонтальной наводкой. Два матроса из орудийной прислуги удерживали боковые тали. Банщик опустился на колено, отвернув голову от орудия, и принялся раздувать тлевший фитиль, достав его из кадки (на «Софи» еще не было кремневых замков); юнга – заряжающий стоял со следующим картузом в кожаном футляре с правой стороны сразу за орудием. Канонир, державший запал и прикрывавший порох, склонился к прицелу, глядя вдоль ствола.

– Пли!

В воздух взлетел фитиль. Канонир воткнул его в запальное отверстие. Долю секунды было слышно шипение, затем вспышка и выстрел – грохот взрыва спрессованного в казеннике фунта с лишним пороха. Из жерла вырвались пунцовое пламя и клубы дыма, в воздух взлетели клочья пыжа. Отдача бросила орудие футов на восемь назад, так что оно едва не сбило с ног канонира и остальную прислугу. Все это произошло почти мгновенно, и тут же раздалась новая команда.

– Вставляй запал! – скомандовал Джек Обри, наблюдая за полетом ядра, окутанного белым дымом, который сносило в подветренную сторону. Канонир вставил запальный стержень в отверстие. Ядро, упавшее в неспокойное море ярдах в четырехстах с наветренного борта, взметнуло ввысь столб брызг, затем еще один и, рикошетя по волнам еще с полсотни ярдов, утонуло. Прислуга орудия крепко держала задний трос, чтобы качка не сместила ствол в сторону борта.

– Пробанить пушку!

Матрос окунул банник – швабру из овчины – в пожарное ведро и, склонившись к узкой щели между жерлом и бортом, погрузил банник в жерло орудия. Несколько раз повернув его, вытащил черный от копоти банник, к которому пристал кусок дымящейся тряпки.

– Картуз зарядить!

Юнга – заряжающий уже держал наготове тугой мешок из ткани; банщик вставил его в жерло и со всей силы прибил банником. Канонир, державший наготове запальный стержень, воскликнул:

– Готово!

– Заряжай!

Уже были наготове ядро и пыж, но ядро вырвалось из рук и покатилось, виляя, к носовому люку. Встревоженные канонир, банщик и заряжающий кинулись за ним вдогонку. В конце концов ядро отправили следом за картузом, туго забили пыжом, и Джек Обри скомандовал:

– Выкатить орудие! Вставить запал! Навести орудие! Пли! Мистер Моуэт, – крикнул он в световой люк,-каков был интервал?

– Три минуты и три четверти, сэр.

– Боже мой, боже мой! – вырвалось у капитана. Для того чтобы выразить досаду, у него не хватало слов.

Пушкарям Пуллингса было стыдно и досадно. Расчет номер три разделся до пояса и обвязал головы платками, чтобы ловчее управляться среди вспышек и грохота. Матросы поплевывали себе на ладони, а мистер Пуллингс работал как бешеный со своими ломами, вымбовками и банниками.

– Тишина. Освободить орудие! Выровнять орудие! Дульную заглушку долой! Подтянуть орудие….

На этот раз дело пошло живей – управились за три минуты с небольшим. Но ядро все равно далеко не улетело, а управиться с орудием помогал Пуллингс: сам тащил его за задний трос, при этом рассеянно глядя в небо, чтобы показать, что он тут вроде как ни при чем.

Когда началась стрельба поочередная, Джек Обри помрачнел еще больше. Прислуга первого и третьего орудий оказалась сборищем болванов: средний темп стрельбы на корабле никуда не годился. Древний, допотопный темп. Если бы канониры не справлялись с вертикальной и горизонтальной наводкой, орудуя ломами и гандшпугами, то темп был бы еще медленней. Пятое орудие вообще не выстрелило, так как порох отсырел, и пушку пришлось освобождать от заряда и извлекать из нее картуз. Такое могло случиться на любом судне; жаль, что подобный огрех дважды произошел с орудиями правого борта.

Чтобы произвести залп орудиями правого борта, пришлось привести «Софи» к ветру. В этом заключалась известная деликатность капитана, не желавшего стрелять в сторону конвоя. Почти не имея хода, судно покачивалось с носа на корму, пока отсыревшие картузы извлекались из казенников. Воспользовавшись возникшей паузой, доктор спросил у капитана:

– Объясните мне, пожалуйста, почему те суда держатся так близко друг от друга. Они ведут между собой переговоры или оказывают друг другу помощь? – Он показал в сторону квартердечных сеток, на которых были аккуратно сложены койки.

Следя за его пальцем, Джек Обри целую секунду смотрел на замыкающее судно конвоя – норвежский кэт «Дорте Энгельбрехтсдаттер».

– На шкоты! – вскричал он. – Лево руля. Выбрать парус, живо! Грот на гитовы!

Сначала медленно, затем все быстрее, под туго обрасопленными передними парусами, наполненными ветром, «Софи» ложилась на новый галс. Теперь ветер дул с траверза правого борта, спустя несколько минут она шла в фордевинд, а в следующую минуту легла на курс, идя в бакштаг с ветром три румба с правой раковины. Всюду был слышен непрестанный топот множества ног. Уотт и его помощники недаром ревели и свистели словно бешеные: экипаж «Софи» с парусами управлялся лучше, чем с пушками, и очень скоро Джек Обри смог дать команду:

– Прямой грот ставить! Марсели! Мистер Уотт, верхние цепи, кранец! Впрочем, вижу, вы сами знаете, что делать.

– Есть, сэр, – отвечал боцман, уже карабкавшийся на мачту, позвякивая цепями, которые должны были страховать реи во время боя.

– Моуэт, поднимитесь наверх с подзорной трубой, осмотритесь и доложите. Мистер Диллон, не забудьте про впередсмотрящего. Мистер Лэмб, вы приготовили пыжи?

– Так точно, сэр, – улыбаясь, ответил плотник: очень уж несерьезный был вопрос.

– На мостике! – закричал Моуэт с высоты, где были туго натянуты паруса. – На мостике! Алжирская галера высадила абордажную партию на норвежский кэт. Им еще не удалось захватить его. Мне кажется, норвежцы еще дерутся в рукопашной.

– С наветренной стороны ничего не видно? – спросил Джек Обри.

В наступившей тишине с борта норвежца послышались сердитые пистолетные выстрелы, заглушаемые ветром.

– Так точно, сэр. Вижу парус. Латинский. Идет прямо со стороны ветра. Тип судна не могу различить. Находится на осте… по-моему, чистом осте.

Джек кивнул головой, оглядев с носа к корме и с кормы к носу батареи обоих бортов. И без того человек крупный, он показался вдвое выше. Глаза его, синие как море, сияли необычным блеском; на румяном лице вспыхнула улыбка. Нечто похожее произошло со всем кораблем. Его новый прямой грот и марсели, невероятно увеличившиеся за счет лиселей, добавленных с обоих бортов, подобно командиру, делали судно, с трудом рассекавшее волны, вдвое крупнее.

– Что ж, мистер Диллон, – воскликнул он, – разве это не удача?

Стивен Мэтьюрин, с любопытством наблюдавший за офицерами, убедился, что необычное возбуждение охватило не только Джеймса Диллона, но и всех матросов. Находившиеся поблизости от него морские пехотинцы проверяли кремни в своих мушкетах, а один из них полировал пряжку своей перевязи, согревая ее своим дыханием и счастливо улыбаясь при этом.

– Так точно, сэр, – отозвался лейтенант. – Более удачного случая нельзя было ожидать.

– Семафор конвою: переместиться на два румба влево и убавить парусов. Мистер Ричардс, вы засекли время? Вы должны тщательно записывать время всех эволюций. Скажите, Диллон, о чем же думает этот тип? Решил, что мы ведем бой? Или он ослеп?.. Впрочем, сейчас не время рассуждать… Мы, конечно, возьмем его на абордаж, если только норвежец продержится достаточно долго. Во всяком случае, стрелять в эту галеру мне не хочется. Думаю, вы можете раздать все наши пистолеты и абордажные сабли. А теперь, мистер Маршалл, – произнес Джек Обри, обращаясь к штурману, который, согласно боевому расписанию, сам стоял за штурвалом и отвечал за все маневры шлюпа, – хочу, чтобы вы поставили наше судно лагом к этому проклятому мавру. Можете поставить нижние стаксели, если мачты их выдержат. – В этот момент по трапу поднялся старший канонир. – Что ж, мистер Дей, – произнес Джек Обри, – рад видеть вас на мостике. Вам стало немного лучше?

– Гораздо лучше, сэр, спасибо, – отозвался Дей. – Благодаря этому джентльмену, – добавил он, кивнув в сторону доктора. – Вы просто волшебник, – продолжал он, обращаясь к нему. – Я вновь готов занять мое место на боевом посту, сэр.

– Рад слышать, очень рад. Вам повезло, господин старший канонир, не так ли?

– Совершенно верно, сэр. Ваше лекарство помогло, доктор. Помогло, как в сказке. Так вот как обстоят дела, – продолжал артиллерист, благодушно разглядывая находящийся за милю «Дорте Энгельбрехтсдаттер», корсара и «Софи», с проверенными, перезаряженными, готовыми к бою пушками, прибранной палубой и командой, горящей желанием сражаться.

– Мы здесь проводили артиллерийские учения, – рассуждал Джек Обри, как бы разговаривая с самим собой. – Но этот бесстыжий пес подплыл с наветренной стороны и схарчил нашу киску. И он бы тихо удрал, если бы доктор не привел нас в чувство.

– Таких докторов я еще не встречал, – продолжал Дей. – Пожалуй, я отправлюсь в крюйт-камеру, сэр. Надо наполнять картузы, вам, думаю, они понадобятся, ха – ха – ха!

– Мой дорогой сэр, – обратился к Стивену Джек Обри, измеряя увеличившийся ход шлюпа и расстояние, отделявшее его от атакованного норвежца – возбуждение утроило его силы, так что он мог одновременно заниматься расчетами, беседовать с доктором и решать любые, то и дело меняющиеся задачи. – Мой дорогой сэр, предпочтете ли вы спуститься вниз или же останетесь на мостике? Может быть, вы желаете развеяться, забравшись на марс с мушкетом и вместе со стрелками дадите прикурить негодяям?

– Нет, ни в коем случае, – возразил Стивен Мэтьюрин. – Я отрицаю насилие. Моя задача лечить, а не убивать людей; ну а если уж убивать, то с наилучшими намерениями и только на хирургическом столе. Прошу разрешить мне занять мой пост в лазарете.

– Достойный ответ, – сказал капитан, пожимая доктору руку. – Однако мне не хотелось делать такое предложение своему гостю. Ваше заявление очень утешит моряков, да, по существу, каждого из нас. Мистер Риккетс, покажите доктору Мэтьюрину кокпит. И помогите фельдшеру составить вместе рундуки.

Шлюп с осадкой всего лишь десять футов и десять дюймов не сравнится с линейным кораблем по части сырости, духоты и темноты; однако на «Софи» всего этого было в достатке, и Стивену пришлось попросить принести ему еще одну лампу, чтобы он смог проверить и разложить свои инструменты и скудный запас бинтов, корпии, жгутов и тампонов. Он сидел в кокпите, держа поближе к свету руководство Норткота «Морская практика», и старательно читал: «… разрезав кожу, прикажите тому же ассистенту поднять ее как можно выше; затем круговыми движениями разрезайте плоть до кости». Но в этот момент вошел Джек Обри. На нем были ботфорты, на перевязи шпага, за поясом пара пистолетов.

– Вы позволите мне занять соседнее помещение? – спросил Стивен, добавив по-латыни, чтобы его не понял фельдшер: – Иначе пациенты будут обескуражены: увидев меня с книгой, они решат, что я студент – недоучка.

– Конечно, конечно, – воскликнул Джек Обри, переходя на английский. – Поступайте, как сочтете нужным. Мы высадимся на неприятельском судне, если только догоним его. Но, как знать, они тоже могут попытаться взять нас на абордаж. На этих проклятых алжирских галерах уйма людей. И все как один – головорезы, собаки этакие, – добавил он, весело рассмеявшись, и исчез во мраке.

В кокпите Джек пробыл совсем недолго, но к тому времени, когда он вернулся на квартердек, ситуация решительным образом изменилась. Алжирцы окончательно захватили кэт, и он удалялся с северным ветром; они ставили задний грот и явно рассчитывали угнать судно. Галера находилась неподалеку от кэта, на его правой раковине. На каждом борту у нее было четырнадцать гребцов, и она направлялась прямо к «Софи». Ее огромные латинские паруса были взяты на гитовы. Это было длинное, низкобортное, стройное судно – длиннее «Софи», но гораздо изящнее ее. Очевидно, оно было очень быстроходным и находилось в руках весьма предприимчивых людей. Оно походило на смертоносную рептилию. Совершенно ясно, что намерение галеры состояло в том, чтобы вступить в бой со шлюпом или, по крайней мере, задержать его до тех пор, пока призовая команда не отгонит кэт под ветер на расстояние мили или около того, чтобы скрыться под покровом приближающейся ночи.

Дистанция до него была теперь немногим больше четверти мили, относительные позиции судов постепенно менялись: скорость кэта увеличивалась, и через четыре или пять минут он оказался в кабельтове от наветренной стороны галеры, которая по-прежнему шла на веслах.

Над носовой надстройкой галеры взвилось легкое облачко дыма, и ядро пролетело на уровне стень – краспиц «Софи», после чего до нее докатился гром орудийного выстрела.

– Отметьте время, мистер Ричардс, – обратился Джек Обри к побледневшему писарю. Теперь его бледность приобрела мертвенный оттенок, а глаза округлились.

Джек бросился на нос, успев заметить вспышку выстрела – второй пушки галеры. С ужасным грохотом ядро ударило в лапу лучшего станового якоря «Софи», согнуло ее пополам и, отрикошетив, упало далеко в море.

– Восемнадцатифунтовое ядро, – заметил капитан, обращаясь к боцману, стоявшему на своем боевом посту на полубаке. – Может, даже двадцатичетырехфунтовое. – «Эх, нам бы сейчас двенадцатифунтовые орудия», – добавил он про себя.

На галере, естественно, не было бортовых орудий, только погонные и ретирадные. В подзорную трубу Джек Обри увидел, что носовая батарея состояла из двух тяжелых орудий, еще одного полегче и нескольких поворотных пушек. Разумеется, во время сближения шлюп окажется под продольным огнем галеры. Уже раздавался пронзительный скрежет поворотных орудий.

Джек Обри вернулся на шканцы. Заглушая негромкий взволнованный ропот, он крикнул:

– Тишина на баке и на корме! Тишина! Отвязать пушки! Выровнять пушки! Вынуть дульные пробки! Выкатить пушки! Мистер Диллон, угол возвышения как можно больше. Мистер Бабингтон, скажите старшему канониру, что следующий заряд будет с цепью.

В эту минуту в левый борт «Софи» между орудиями номер один и три угодило восемнадцатифунтовое ядро. Вверх взвился вихрь острых обломков дерева. Иные из них были тяжелые, длиной фута два. Пронесшись над полной людей палубой, один обломок сбил морского пехотинца и, почти утратив силу, ударился о грот-мачту. Мучительные стоны свидетельствовали, что некоторые обломки сделали свое дело. Минуту спустя прибежали два матроса и, оставляя кровавый след, унесли своего товарища вниз.

– Орудия развернуты? – прокричал капитан.

– Так точно, развернуты, – послышался после краткой паузы ответ.

– Сначала открыть огонь из пушек правого борта. Стрелять туда, куда они нацелены. Целить вверх. По мачтам. Правильно, мистер Маршалл, делаем поворот.

«Софи» отклонилась от прежнего курса на сорок пять градусов, подставив галере раковину правого борта. Тотчас в середину судна, чуть выше ватерлинии, ударило еще одно восемнадцатифунтовое ядро. От гулкого удара Стивен Мэтьюрин, накладывавший повязку на сонную артерию Уильяма Масгрейва, вздрогнул и едва не забыл положить еще один шлаг. Однако теперь орудия «Софи» были нацелены на противника, и с правого борта один за другим прозвучали два залпа. За галерой возникли белые фонтаны, а палубу шлюпа затянуло резким, едким пороховым дымом. После выстрела седьмого орудия Джек Обри воскликнул:

– Снова перелет.

Судно легло на другой галс, чтобы произвести залп орудиями левого борта. Облако дыма рассеялось, и Джек Обри увидел, как, дав носовой залп, галера под ударами весел рванула вперед, чтобы избежать огня шлюпа. Залп галеры был дан, когда ее качнуло вверх, и одно из ядер, перебив грота – стень – штаг, откололо большой кусок от эзельгофта стеньги. Обломок упал прямо на голову старшего канонира, когда тот высунулся из главного люка.

– Пошевеливайтесь, там, на орудиях правого борта! – крикнул Джек Обри. – Прямо руль!

Он намеревался снова лечь на левый галс, так как если бы он сумел произвести еще один залп орудиями правого борта, то угодил бы в галеру, двигавшуюся слева-направо. Со стороны четвертого орудия раздался глухой взрыв и ужасный вопль: в спешке матрос, работавший банником, плохо вычистил ствол, и в тот момент, когда он забивал внутрь новый картуз, порох вспыхнул от жара. Его оттащили в сторону, вновь пробанили ствол, вставили новый заряд и сблизились с галерой. Но маневр был произведен слишком медленно: галера легла на новый курс – она могла вертеться волчком, располагая множеством весел. Она быстро уходила на зюйд-вест, подгоняемая ветром, дувшим в ее правую раковину. Поставленные с обоих бортов огромные латинские паруса были похожи на заячьи уши. Норвежский кэт в это время находился на зюйд-осте в полумиле от судна, и их курсы быстро расходились. Смена галса заняла непозволительно много времени и стоила чрезмерно большой потери дистанции.

– Полрумба влево, – скомандовал Джек Обри, встав на поручни подветренного борта и внимательно разглядывая галеру, находившуюся почти прямо по курсу шлюпа в ста ярдах с небольшим и увеличивавшую это расстояние.

– Поднять бом – брамсели! Мистер Диллон, установите орудие на нос. Там остались рым – болты от двенадцатифунтовой пушки.

Насколько он мог видеть, они не нанесли галере никакого ущерба: если бы огонь вели по нижней части алжирского судна, то угодили бы прямо в скамьи, на которых вплотную сидели гребцы – христиане, прикованные к веслам; если же стрелять выше… Тут голова его дернулась в сторону, и треуголка покатилась по палубе: мушкетная пуля, выпущенная с корсара, задела ему ухо. Ощупав его, Джек Обри онемел: рука была в крови. Он спустился с поручней и наклонил голову, чтобы не запачкать кровью драгоценный эполет.

– Киллик! – закричал капитан, наклонившись, чтобы из-за туго натянутой шкаторины прямого грота не потерять из виду галеру. – Принесите мне старый мундир и еще один платок.

Он неотрывно смотрел на галеру, которая с очень коротким перерывом между выстрелами дважды огрызнулась огнем из единственного ретирадного орудия. «Господи, как они быстро управляются с этой двенадцатифунтовой пушкой», – пронеслось в голове у Джека Обри. Марсель – лисели наполнились ветром, и «Софи» увеличила ход. Теперь она заметно догоняла алжирца. Джек Обри был не один, кто заметил это: на полубаке раздалось «ура», которое подхватили канониры левого борта.

– Погонное орудие готово, сэр, – доложил, улыбаясь, Джеймс Диллон. – С вами все в порядке, сэр? – спросил он, увидев окровавленную руку и шею капитана.

– Пустяки, царапина, – отозвался Джек Обри. – Что вы скажете о галере?

– Мы ее догоняем, сэр, – спокойно отвечал первый лейтенант, хотя в его голосе ощущалось нешуточное возбуждение. Внезапное появление доктора вывело его из равновесия, и, хотя многочисленные обязанности не позволяли Диллону много рассуждать, оно не давало ему покоя. При этом больше всего ему хотелось оказаться с абордажной партией на палубе галеры.

– Он же обезветрил, – произнес Джек Обри. – Взгляните на этого хитрого негодяя, орудующего с гротом. Возьмите мою подзорную трубу.

– Да нет же, сэр. Конечно же, это не так, – сердито выдвинул колена трубы лейтенант.

– Ну что же… – отозвался капитан. Двенадцатифунтовое ядро пробило нижние лисели правого борта шлюпа, проделав два отверстия в каждом из них, и, пролетев четыре – пять футов, чуть задело койки. – Нам бы одного или двух таких пушкарей, – заметил Джек Обри. – Маршалл!

– Сэр? – послышался издали голос штурмана.

– Что вы скажете о паруснике с подветренного борта?

– Приводится к ветру, направляется к головному кораблю конвоя.

Капитан кивнул головой:

– Пусть канониры носовых орудий и артиллерийские унтер – офицеры всыплют преследователю. Я сам заменю вас и встану к штурвалу.

– Принг мертв. Прикажете назначить другого канонира?

– Позаботьтесь об этом, мистер Диллон, – отозвался Джек Обри и направился на нос.

– Мы его поймаем, сэр? – дружелюбно спросил седовласый матрос из ждавшей своего часа абордажной партии.

– Надеюсь, Кандолл, очень надеюсь, – отвечал капитан. – Во всяком случае, зададим ему взбучку.

«Этой собаке», – добавил он про себя, вглядываясь через прицел в палубу алжирца. Почувствовав, что палуба начинает подниматься, он схватил фитиль и поднес его к запальному отверстию. Послышалось шипение, грохот выстрела и визг лафета, отброшенного отдачей назад.

– Ура, ура! – взревели матросы на полубаке. Ядро пробило всего лишь отверстие в гроте галеры, но это было первое точное попадание. Раздались еще три выстрела – все услышали удар о что-то металлическое на корме галеры.

– Продолжайте, мистер Диллон, – произнес Джек Обри, выпрямляясь. – Стреляйте туда, куда показывает моя подзорная труба.

Солнце опустилось так низко, что было трудно наблюдать за морем. Прикрыв окуляр свободной рукой, капитан сосредоточил все свое внимание на двух фигурах в алых тюрбанах, хлопотавших возле ретирадной пушки. В кнехт правого борта угодила пуля, выпущенная из мушкетона, и какой-то моряк разразился целым градом непристойных ругательств.

– С Джоном Лейки приключилась беда. Пуля попала ему прямо в его хозяйство, – послышался чей-то тихий голос за спиной капитана.

Рядом с ним раздался пушечный выстрел, но прежде чем галера скрылась в дыму, Джек Обри успел принять решение. Алжирец, по сути, терял ход, поставив паруса таким образом, что, хотя они были наполнены ветром, галера не развивала скорости, – вот почему несчастная, неуклюжая, толстозадая «Софи», старавшаяся изо всех сил, ни на что не обращая внимания, потихоньку догоняла стройную, смертоносную, с изящными обводами галеру. Алжирец что-то затеял, хотя в любой момент мог оторваться. Почему он этого не делал? Чтобы увести шлюп как можно дальше в подветренную сторону от кэта – вот зачем. У галеры была реальная возможность лишить шлюп мачт, обстрелять его продольным огнем (имея на весельном ходу абсолютное превосходство в маневре) и даже сделать «Софи» своим призом. Кроме того, увлечь ее в подветренную сторону от конвоя, с тем чтобы парусник, расположившийся с наветренной стороны, смог перехватить полдюжины судов. Джек Обри взглянул через левое плечо на кэт. Даже если бы он попытался уйти, преследователи все равно взяли бы судно на абордаж, поскольку оно было очень тихоходным, не имея ни брамселей, ни тем более бом – брамселей, – гораздо тихоходнее «Софи». Идя прежним курсом и с прежней скоростью, он никогда не догонит алжирца, если не начнет лавировать, тем более что скоро начнет темнеть. Но упускать корсара нельзя. Долг его был ему ясен; как обычно, выбирать приходилось из двух зол. Но надо было принимать решение.

– Беглый огонь! – скомандовал капитан после первого выстрела. – Орудия правого борта, приготовиться!

Сержант Куин, займитесь стрелками. Как только галера окажется на траверзе, бейте по надстройке за скамьями гребцов. Огонь открывайте по команде.

Бросившись на шканцы, он перехватил взгляд Джеймса Диллона с закопченным от порохового дыма лицом. В нем он увидел гнев, если не враждебность.

– Паруса брасопить! – скомандовал капитан, мысленно отмахнувшись от остальных соображений. – Мистер Маршалл, курс на кэт. – Послышался стон разочарования. Джек Обри скомандовал: – Руль на борт!

«Мы его застанем врасплох, будет он у нас помнить, что такое „Софи“, – добавил он про себя, встав сразу за бронзовым четырехфунтовым орудием на правом борту. Шлюп развил достаточный ход и очень быстро догонял алжирца. Присев, Джек Обри затаил дыхание, направив все свое внимание туда, где за сверкающей бронзой простиралась морская ширь. „Софи“ начала поворот. Весла галеры взмахивали с бешеной скоростью, но было слишком поздно. За десятую долю секунды до того, как галера оказалась на траверзе и шлюп очутился в ложбине зыби, капитан скомандовал: „Пли!“ Бортовой залп прозвучал четко, как на линейном корабле, одновременно выстрелили и все мушкеты, имевшиеся на борту. Дым рассеялся, и грянуло „ура“: в борту галеры зияла брешь, по палубе в отчаянии носились мавры. В подзорную трубу капитан увидел, что ретирадное орудие сорвано с места, а на палубе валяются несколько тел. Но чуда не произошло: руль остался цел, смертоносной пробоины ниже ватерлинии не было. Однако опасности галера больше не представляла, и он сосредоточил свое внимание на норвежце.

– Как ваши дела, доктор? – спросил Джек Обри, появившись в кокпите.

– Терпимо, благодарю. Бой начался снова?

– О нет. Это был просто выстрел в сторону носовой части кэта. Корпус галеры скрыт за горизонтом в направлении зюйд – зюйд-вест, а Диллон только что спустил шлюпку, чтобы освободить норвежцев. Мавры вывесили белую рубаху и просят пощады. Вот канальи!

– Рад слышать. Когда корпус содрогается от выстрелов, трудно зашивать рану. Можно мне взглянуть на ваше ухо?

– Царапина. Как ваши пациенты?

– Мне думается, что жизнь четверых или пятерых из них вне опасности. У одного страшно изувечено бедро. Говорят, его ранило обломком дерева. Неужели это правда?

– В самом деле. Большой кусок дуба с острыми краями способен натворить много бед. И такое часто случается.

– … Вел он себя замечательно. Я подлечил беднягу с ожогом. У другого обломок буквально пронзил насквозь головную часть бицепса, едва не задев локтевой нерв. Но со старшим канониром, который здесь лежит, я ничего не могу сделать при таком освещении.

– Мистер Дей? А что с ним? Я решил, что вы его вылечили.

– Так оно и есть. Я вылечил его от тяжелейшего случая запора, вызванного злоупотреблением хинной коркой. Но сейчас у него проникающая рана черепа, сэр. Мне придется прибегнуть к трепанации. Вон он лежит, вы слышите характерное хрипение? Думаю, до утра с ним ничего не случится. Но как только взойдет солнце, с помощью моей пилки мне придется снять крышку черепа. Увидите мозг своего старшего канонира, мой дорогой сэр, – добавил он с улыбкой. – Или, по крайней мере, его dura mater.

– Боже мой, боже мой, – пробормотал Джек Обри. Его охватило глубокое уныние. Всего лишь незначительная стычка с незначительным результатом, и при этом убиты два хороших матроса. Старший канонир почти наверняка умрет: человек не может жить с проломленной головой – на этот счет не может быть никаких сомнений. Могут умереть и другие – такое часто случалось. Если бы не этот чертов конвой, он смог бы захватить галеру. В такие игры играют вдвоем.

– В чем дело? – закричал капитан, услышав на палубе шум.

– На борту кэта затеяли старинную игру, сэр, – докладывал штурман, когда Джек Обри поднялся на мостик с наступлением сумерек. Штурман был родом из северных провинций – не то с Оркнейских, не то с Шетландских островов, и не то это обстоятельство, не то природный дефект портили ему произношение, причем этот дефект становился особенно заметным в минуты волнения. – Похоже на то, что эти чумные крысы снова принялись резать своих пленников, сэр.

– Подведите шлюп к норвежцу, мистер Маршалл. Призовая команда, ко мне!

«Софи» обрасопила реи, чтобы избежать дальнейшего ущерба, выбрала на ветер фор – марсель и плавно подошла к борту кэта. Джек Обри нашел главный проход на надстройке норвежца и перепрыгнул через поврежденную коечную сетку, следом за ним – отряд мрачных, свирепых на вид матросов. На палубе кровь: валяются три трупа. Пятеро серых как пепел мавров прижались к переборке рубки под защитой Джеймса Диллона: немой негр Альфред Кинг сжимал в руке абордажный топор.

– Уведите пленных, – скомандовал капитан. – Заприте их в носовом трюме. Что случилось, мистер Диллон?

– Я не совсем его понял, сэр, но, должно быть, узники напали на Кинга в твиндеке.

– Как было дело, Кинг?

Негр по-прежнему метал яростные взгляды-товарищи держали его за руки, – и его ответ мог означать все что угодно.

– Твоя очередь, Уильямс!

– Не могу знать, сэр, – отвечал Уильямс со стеклянным взглядом и коснулся полей треуголки.

– Теперь ты, Келли!

– Не могу знать, – ответил Келли совершенно с таким же видом и постучал себя костяшками пальцев по лбу.

– Где шкипер кэта, мистер Диллон?

– Сэр, похоже, мавры выбросили их всех за борт.

– Господи боже! – воскликнул капитан. Однако он знал, что подобное случается нередко. Раздавшийся позади него сердитый шум свидетельствовал о том, что новость стала известна экипажу «Софи». – Мистер Маршалл, – воскликнул он, подойдя к планширю. – Позаботьтесь об этих пленных, хорошо? Не хочу, чтобы с ними что-то произошло. – Капитан осмотрел вдоль и поперек палубу, изучил рангоут и такелаж: повреждений было совсем немного. – Вы приведете кэт в Кальяри, мистер Диллон, – продолжал он тихим голосом, не успев оправиться от известия о дикой расправе. – Возьмите с собой нужных вам людей.

Джек Обри вернулся на шлюп с очень мрачным видом. Не успел он добраться до квартердека, как какой-то гнусный голос внутри его произнес: «Ты же понимаешь, что, по сути, это судно не спасенное, а призовое». Нахмурясь, он отогнал эту мысль, подозвал боцмана и вместе с ним начал обход брига, решая, что следует чинить в первую очередь. Для скоротечного боя, во время которого с обеих сторон было произведено не более пятидесяти выстрелов, шлюп пострадал слишком сильно. «Софи» была наглядной иллюстрацией того, что означает превосходство в искусстве пушечной стрельбы. Плотник и двое его помощников сидели за бортом в беседках, пытаясь заделать пробоину возле ватерлинии.

– Ничего не получается, сэр, – произнес Лэмб в ответ на вопрос капитана. – Мы насквозь промокли, но на этом галсе никак не удается вбить пробку.

– Мы сменим для вас галс, мистер Лэмб. Но как только справитесь с работой, тотчас мне доложите. – Джек Обри посмотрел на темнеющее море и кэт, вновь занимавший свое место в конвое. Смена галса означала удаление от кэта, который стал почему-то дорог ему. «Гружен рангоутными деревами, штеттинским дубом, паклей, стокгольмской смолой, тросами, – настойчиво продолжал внутренний голос. – Можно запросто получить две – три, даже четыре тысячи фунтов…»

– Конечно же, мистер Уотт, – произнес он вслух. Оба поднялись на грот-мачту и стали рассматривать поврежденный эзельгофт.

– Вот эта хреновина и шарахнула бедного мистера Дея, – сказал боцман.

– Неужели? Действительно чертовски большой кусок. Но мы не должны оставлять надежды. Мистер Мэтьюрин собирается… собирается сотворить какое-то чудо с помощью пилы, как только достаточно рассветет. Ему нужно освещение. Он придумал, я бы сказал, что-то необыкновенно умное.

– Ну, конечно, я уверен, сэр, – сочувственно отозвался боцман. – Не стоит и сомневаться, он, должно быть, очень толковый джентльмен. «Какой молодчина, – говорят ребята, – он так ловко отпилил Неду Эвансу ногу и так аккуратно заштопал Джону Лейки его хозяйство. Да и других он подштопал. А говорят, будто он в отпуску, у нас он наподобие гостя».

– Великолепно, – произнес Джек Обри. – Просто великолепно, я согласен. Пока плотник не сможет заняться эзельгофтом, придется заняться пустяками, мистер Уотт. Тросы обтянуты втугую, так что не дай бог, если нам придется спускать стеньги.

Вдвоем они осмотрели с полдюжины других точек, Джек Обри спустился вниз и стал считать суда конвоя. Теперь, после переполоха, они держались близко друг к другу и соблюдали строй. Присев на длинный рундук с положенным на него тюфяком, он заметил, что произнес: «Перенесем в третью графу», поскольку в уме лихорадочно подсчитывал, сколько составят три восьмых от трех с половиной тысяч фунтов стерлингов. Он решил, что такова призовая стоимость «Дорте Энгельбрехтсдаттера». Две восьмых (за вычетом одной восьмой для адмирала) должны составлять его долю прибыли. Не он один вел подсчеты, поскольку каждый член экипажа «Софи» имел право на вознаграждение: Диллону и Маршаллу полагалась одна восьмая; судовому врачу (если он официально внесен в судовую роль), боцману, плотнику и помощникам штурмана – еще одна восьмая. Одна восьмая приходилась на долю мичманов, младших унтер – офицеров. Остальным членам экипажа полагалась остающаяся четверть суммы. Удивительное дело, как ловко справлялись с цифрами умы, не привыкшие к абстрактному мышлению, в результате чего простой сигнальщик знал свою долю с точностью до фартинга. Джек Обри взял карандаш, чтобы не ошибиться в расчетах, устыдился, оттолкнул его в сторону, заколебался, взял снова и стал мелким почерком по диагонали выписывать цифры на листке бумаги, который он тотчас отпихнул от себя, заслышав стук в дверь. Это был вымокший до нитки плотник, пришедший доложить о заделанных пробоинах и о том, что в льялах не больше восемнадцати дюймов воды – «меньше, чем я ожидал, поскольку эта галера дала нам просраться, влепив ядро так низко». Он помолчал, искоса посмотрев на капитана странным взглядом.

– Вот и отлично, мистер Лэмб, – после паузы ответил Джек Обри.

Но плотник даже не шевельнулся; он по-прежнему стоял на затянутом парусиной полу, на котором, в конце концов, образовалась лужица. Но затем его прорвало:

– Если то, что говорят про кэт и про бедолаг норвежцев, выброшенных за борт, может даже ранеными, правда, то ведь рехнуться можно от такого зверства. Неужто нельзя было их просто запереть? И вот еще что. Унтер – офицеры «Софи» хотели бы взять в долю этого джентльмена, – он кивнул головой в сторону каюты Стивена Мэтьюрина, – в знак признания его несомненных заслуг.

– Хорошо, но об этом потом: кэт семафорит.

Поднявшись на шканцы, Джек Обри увидел, что Диллон поднял пестрый набор флагов – очевидно, это было все, что нашлось на норвежце. Из этой абракадабры в числе прочего следовало, что на борту чума и что он намерен отплывать.

– Матросы для перегона судна, приготовиться! – скомандовал Джек Обри. Когда шлюп приблизился к конвою на расстояние кабельтова, он воскликнул: – Эй, на кэте!

– Сэр! – прокричал с борта норвежца Диллон. – Вы будете приятно удивлены, узнав, что все норвежцы целы и невредимы.

– Что?

– Все – норвежцы – целы – и невредимы. – Когда оба судна сблизились, Диллон добавил: – Они спрятались в тайнике в форпике.

– Ах, в ихнем форпике, – пробормотал унтер – офицер, стоявший на руле. На «Софи» воцарилась, по существу, религиозная тишина: все превратилось в слух.

– Держать круто к ветру! – сердито закричал Джек Обри: из-за того, что рулевой расчувствовался, марсели стали заполаскивать.

– Есть круто держать к ветру, сэр.

– И еще их штурман говорит, – продолжал издали лейтенант, —чтобы мы прислали ему судового врача, потому что один из его матросов расшиб палец на ноге, когда быстро спускался по трапу.

– Передайте от меня штурману, – рявкнул Джек Обри, с багровым от натуги и возмущения лицом, голосом, слышным в Кальяри, —чтобы он убирался со своим пальцем сам знает куда…

Тяжело ступая, капитан спустился в каюту, став беднее на 875 фунтов. Вид у него был очень невеселый.

Однако ему было несвойственно долго сохранять такое выражение лица. Когда Джек Обри садился в парусно-гребной катер, чтобы отправиться на адмиральский корабль, стоявший на генуэзском рейде, его лицо обрело свое обычное жизнерадостное выражение. Но, разумеется, оно было достаточно серьезным, поскольку ему предстоял визит к грозному лорду Кейту, Адмиралу синего вымпела и командующему всеми силами флота на Средиземном море. Серьезный вид капитана, сидевшего на корме шлюпки, тщательно умытого, выбритого и затянутого в парадный мундир, подействовал на рулевого и весь экипаж катера, который старательно греб, не глядя по сторонам. Поскольку они должны были прибыть к борту флагманского корабля слишком рано, Джек Обри приказал гребцам сделать круг вокруг «Одейшеса», а затем сушить весла. Оттуда он мог видеть всю бухту, где в двух – трех милях от берега стояли на якоре пять линейных кораблей и четыре фрегата. Ближе к берегу расположился целый рой канонерок и бомбометных судов. Они без устали обстреливали прекрасный город, раскинувшийся на крутом извилистом берегу головной части бухты. Суда, окутанные облаком дыма, швыряли бомбу за бомбой в тесно сгрудившиеся здания, расположенные по ту сторону далекого мола. Издали суда казались маленькими, а дома, церкви и дворцы представлялись совсем крохотными (хотя отчетливыми благодаря прозрачности воздуха), словно игрушечными. Однако непрерывный грохот канонады и низкий гул французской береговой артиллерии казались до странного близкой и реальной угрозой.

Необходимые десять минут прошли; катер с «Софи» приблизился к флагманскому кораблю; в ответ на оклик «Кто на шлюпке?» рулевой старшина произнес: «Софи», что означало, что на борту находится капитан шлюпа. Джек Обри, как полагается, поднялся на борт, отсалютовал шканцам, поздоровался за руку с капитаном Луисом, который проводил его в адмиральскую каюту.

Джек Обри имел все основания быть довольным собой: он привел конвой в Кальяри без потерь; доставил другой в Легхорн, прибыв туда в точно назначенное время, несмотря на штили близ острова Монте – Кристо. Однако он, удивительное дело, нервничал, а мысли его были так поглощены лордом Кейтом, что, увидев в этой великолепной, просторной, залитой светом каюте вместо адмирала пышную молодую женщину, стоявшую спиной к окну, он разинул рот, словно карп, вытащенный на берег.

– Джеки, милый, – произнесла она,-какой ты красивый и нарядный. Позволь, я поправлю тебе галстук. Эй, Джеки, у тебя такой испуганный вид, словно перед тобой француз.

– Куини! Милая Куини! – воскликнул Джек Обри, крепко обняв ее и поцеловав.

– Черт бы меня побрал, кто это еще там любезничает с моей женой? – послышался злой голос с шотландским акцентом, и со стороны балкона вошел адмирал. Лорд Кейт был высокий седовласый господин с красиво посаженной львиной головой и яростными искорками в глазах.

– Это тот самый молодой человек, о котором я вам рассказывала, адмирал, – проговорила Куини, поправляя побледневшему Джеку черный галстук и помахивая перед его носом обручальным кольцом. – Я его купала и брала к себе в постель, когда ему снились кошмары.

Возможно, то было не лучшей рекомендацией в глазах недавно женившегося адмирала, приближавшегося к шестидесяти, но, похоже, послужило объяснением сцены.

– Ах да, я и забыл, – отозвался адмирал. – Прости. У меня столько капитанов, и некоторые из них те еще повесы.

– «… Те еще повесы», – произнес он, сверля меня своими ледяными глазами, – рассказывал Джек Обри, наполнив бокал Стивена и уютно развалившись на своей лежанке. – Я был уверен, что он узнал меня: мы встречались с ним три раза, и каждая новая встреча была хуже предыдущей. Первая состоялась на Мысе, на старом «Ресо», я тогда был мичманом. Он появился на судне две минуты спустя после того, как капитан Дуглас поставил меня перед мачтой и сказал: «Кого это ты, сопляк, приветствуешь?» И капитан Дуглас еще добавил: «Это сущий мерзавец – я поставил его перед мачтой, чтобы он запомнил свои обязанности».

– А что, более удобного места запомнить обязанности он не нашел? – спросил доктор.

– Зато тут очень удобно учить уважению к старшим, – с улыбкой отвечал Джек Обри. – Привяжут на площадке трапа и плеткой – шестихвосткой изобьют тебя до полусмерти. Это называется разжаловать мичмана – унизить его, чтобы молодого джентльмена превратить в рядового матроса. И он превращается в рядового матроса. Он спит и трапезует вместе с ними; любой может огреть его по спине палкой, линьком или выдрать розгами. Я никогда не думал, что он способен на такое, хотя он не раз грозился разжаловать меня. Ведь он был другом моего отца, и я думал, что он расположен ко мне, хотя так оно и было. Однако он исполнил свою угрозу и сделал меня простым матросом. Так продолжалось шесть месяцев, прежде чем он вернул мне чин мичмана. В конце концов, я был ему благодарен, потому что хорошо изучил нижних чинов. В целом они были исключительно добры ко мне. Но тогда я прямо – таки заливался слезами, ха – ха – ха.

– Что же заставило его пойти на такой решительный шаг?

– Все произошло из-за девчонки, смазливой темнокожей девчонки по имени Салли, – отвечал Джек Обри. – Она сбежала со шлюпки частного торговца, и я спрятал ее в бухте троса. Однако мы с капитаном Дугласом расходились и по множеству других вопросов, главным образом касающихся послушания, утреннего подъема, уважения к учителю (у нас на борту был школьный учитель – пьянчужка по имени Пит) и блюда из потрохов. Второй раз лорд Кейт встретил меня, когда я был пятым мичманом на «Ганнибале», где старшим офицером был круглый дурак Кэррол, – не считая пребывания на берегу, больше всего я ненавижу находиться в подчинении полного идиота, который ничего не соображает в морском деле. Он вел себя так оскорбительно, так решительно оскорбительно, что я был вынужден спросить его, не желает ли он встретиться со мной где – нибудь в другом месте. Именно это ему и было нужно: он бросился к капитану и заявил, будто бы я вызвал его на дуэль. Капитан Ньюман сказал, что это чепуха, но что я должен извиниться. Я не мог пойти на это, потому что извиняться мне было не за что,-как видите, правда была на моей стороне. Меня заставили стоять навытяжку перед полудюжиной капитанов первого ранга и двумя адмиралами. Одним из них был лорд Кейт.

– Что же произошло?

– Меня официально обвинили в дерзости. Мы встретились и в третий раз, но я не стану вдаваться в детали, – отвечал Джек Обри. – Любопытная вещь, – продолжал он, с удивлением выглядывая из кормового окна. – Не может же быть такого, чтобы на королевском флоте служило много людей, которые ничего не смыслят ни в обыденной жизни, ни в морском деле, – людей, которых ничто не интересует. И все же получилось так, что я служил под началом по крайней мере двух таких типов. Я действительно решил, что на этот раз моя песенка спета: конец карьере, увы, бедный Йорик. Восемь месяцев я проторчал на берегу, мне было так же тоскливо, как и этому парню в пьесе. Каждый раз, когда у меня появлялась такая возможность, я отправлялся в город и ошивался в этой окаянной приемной Адмиралтейства. Я даже решил, что моря мне больше не видать как собственного носа и я навсегда останусь лейтенантом, получающим полжалованья за сидение на берегу. Если бы не моя скрипка, охота на лис, в которой я участвовал, когда удавалось достать лошадь, то я бы, пожалуй, повесился. В то Рождество я в последний раз видел Куини, не считая одной встречи в Лондоне.

– Она вам приходится теткой или кузиной?

– Ни то ни другое. Но мы, можно сказать, росли вместе. Точнее сказать, она меня вырастила. Я помню ее взрослой девушкой, а не девочкой, хотя она была всего на десять лет старше меня. Это такое славное, доброе создание. У них было поместье – Дамифлоу, оно граничило с нашим парком. После того как моя мама умерла, я проводил в их доме столько же времени, как в нашем. Даже больше, – добавил он задумчиво, разглядывая репитер компаса, висевший у него над головой. – Вы знаете доктора Джонсона – автора словаря?

– Разумеется, – воскликнул Стивен со странным выражением лица. – Самый порядочный, самый достойный из всех современных ученых. Хотя я не согласен ни с чем из того, что он заявляет, за исключением ирландской темы, но я его почитаю, а за то, что он ведет жизнь дикаря, даже люблю этого человека. Более того, меньше недели назад я завидовал ему черной завистью. Странно, что вы упомянули о нем именно сегодня.

– Действительно, совпадение! Он был большим другом их семейства, пока их мать не сбежала и не вышла замуж за итальянца, паписта. Можете себе представить, как страшно расстроилась Куини оттого, что отчим ее был папистом. Правда, она ни разу его не видела. «Кто угодно, но только не папист», – говаривала она. «Я бы лучше тысячу раз выбрала черномазого», – уверяла она. В том году – не то в 1783 – м, не то в 84 – м – мы сожгли тринадцать чучел. Это было вскоре после сражения в проливе Ле – Сент. После этого надолго осели в Дампфлоу – я имею в виду девочек и их старую кузину. Милая Куини, я, кажется, рассказывал про нее прежде, не так ли? Она обучила меня математике.

– По – моему, рассказывали. Если не ошибаюсь, она стала еще и знатоком иврита?

– Совершенно верно. И сечение конуса, и Пятикнижие она знала как свои пять пальцев. Славная Куини. Я был уверен, что она останется старой девой, хотя она была такой хорошенькой. Но какой мужчина свяжет жизнь с девушкой, которая знает иврит? Мне было очень жаль ее: у красотки с таким покладистым характером должна была появиться целая уйма детей. Но она выходит замуж за адмирала, и все кончается счастливо… Только, знаете, он такой старый: уже весь седой и приближается к шестидесяти. Что вы полагаете, как врач, – это возможно?..

– Possibilissima.

– Да неужели?

– Possibile e la cosa, e naturale, – пропел Стивен резким, скрипучим голосом, хотя его обычный голос был довольно приятен. – Е se Susanna vuol possibilissima, – продолжал он, несколько искажая арию Фигаро.

— Да неужто? – спросил Джек Обри с живым интересом. Затем, после некоторого раздумья, добавил: – Мы могли бы попробовать сымпровизировать дуэтом… Она присоединилась к нему в Легхорне. А я-то думал, что наконец-то признаны мои заслуги, мои почетные раны, – со смехом продолжал Джек, – оттого-то я и получил повышение. Ничуть не сомневаюсь, что этим я обязан милой Куини. Но я не сообщил вам самое интересное – и этим я, конечно же, тоже обязан ей. Нам предстоит шестинедельное крейсирование вдоль французского и испанского побережий до самого мыса Нао!

– Вот как? И это хорошее известие?

– Еще бы. Очень хорошее. Не нужно будет сопровождать конвои, сами понимаете. Не надо будет охотиться за мелким жульем, купчишками, ползающими взад – вперед по морю. Французы и испанцы, их торговля, их гавани, их коммуникации – вот наши цели. Лорд Кейт очень серьезно отнесся к необходимости развала их коммерции. Он очень подробно остановился на этой проблеме; по его словам, она не менее важна, чем великие морские сражения, но гораздо прибыльнее. Адмирал отвел меня в сторону и долго рассуждал на эту тему. Он очень проницательный, дальновидный командир; конечно, это не Нельсон, но далеко не рядовой адмирал. Я рад, что Куини вышла за него. И мы никому не подчиняемся – вот что великолепно. Ни один плешивый клоун не станет приказывать: «Джек Обри, вы должны проследовать в Легхорн с грузом свиней для нашего флота», тем самым лишая нас даже надежды на приз. Призовые деньги! – воскликнул он, улыбаясь, и хлопнул себя по ляжке.

Морской пехотинец, стоявший на часах у двери и внимательно слушавший его, кивнул головой и тоже улыбнулся.

– Вы придаете такое значение деньгам? – спросил Стивен Мэтьюрин.

– Я их обожаю, – откровенно признался Джек Обри. – Всю жизнь я был беден и хочу разбогатеть.

– Правильно, – отозвался часовой.

– Мой дорогой старик отец тоже всегда был беден, – продолжал капитан. – Но щедр, как солнечный день. Когда я был мичманом, он ежегодно выдавал мне по полсотни фунтов, что было значительной суммой в то время… или было бы, если бы отцу удалось убедить мистера Хора уплатить ее после первой четверти. Боже, как я страдал на борту старого «Ресо» – счета за питание, за стирку, за обмундирование, из которого я вырос… Конечно же, я люблю деньги. Но, пожалуй, мне нужно идти: пробило две склянки.

Кают-компания пригласила Джека и Стивена отведать молочного поросенка, приобретенного в Легхорне. Их принимали Джеймс Диллон вместе со штурманом, казначеем и Моуэтом. Они погрузились в полумрак: кормовых иллюминаторов в кают-компании не было, не было и световых люков, кроме крохотного лючка у передней переборки. Хотя особенности конструкции «Софи» предусматривали наличие очень комфортабельной капитанской каюты (она была бы даже роскошной, если бы отпилить капитану ноги выше колен), не загроможденной, как обычно бывает, пушками. Это означало, что кают-компания находилась ниже спардека и покоилась на своего рода платформе, наподобие орлопдека.

Обед начался официально и чинно – под великолепной византийской люстрой из серебра, взятой Диллоном на турецкой галере, а трапезу орошало отменное вино, поскольку Диллон был состоятельным, даже богатым по флотским меркам офицером. Все были, пожалуй, чересчур сдержанны: тон должен был задавать Джек Обри – такова его привилегия, и он это знал. Но эта почтительность, это внимание ко всему, что он скажет, требовали слов, стоящих внимания. А это было утомительно для человека, привыкшего к живой и нецеремонной застольной беседе. Здесь же все, что он произносил, было верно, и вскоре от такой нагрузки его настроение стало меняться в худшую сторону. Маршалл и казначей Риккетс помалкивали, время от времени произнося «пожалуйста» и «спасибо», и жевали с ужасающей добросовестностью. Юный Моуэт (тоже гость), разумеется, не произносил ни слова; Диллон вел разговор о пустяках, а Стивен Мэтьюрин был погружен в глубокие раздумья. Нежданно – негаданно положение спас поросенок. Буфетчик запнулся в дверях в то самое время, когда шлюп неожиданно качнуло, и блюдо, которое он держал, упало прямо на колени Моуэта. Раздался хохот, гам, и все снова стали самими собой. Джек Обри удалось уловить подходящий момент, которого он дожидался с самого начала трапезы.

– Итак, джентльмены, – произнес он после того, как все выпили за здоровье короля, – у меня есть новость, которая, думаю, обрадует вас, хотя я должен извиниться перед мистером Диллоном за то, что завел разговор о служебных делах за столом. Адмирал отправляет нас в самостоятельное крейсирование до самого мыса Нао. И мне удалось уговорить доктора Мэтьюрина остаться с нами, чтобы он смог залатать нас, если, не дай бог, к нашим естественным отверстиям враги короля добавят отверстия искусственные.

– Ура! Отлично! Это здорово! Вот это новость! Великолепно! Вы слышите? – радостно закричали все почти одновременно. Лица моряков выражали столько откровенного дружелюбия, что Стивен был крайне растроган.

– Лорд Кейт был в изумлении, когда я рассказал ему о докторе, – продолжал Джек Обри. – Сказал, что завидует нам, потому как умелого врача нет даже на флагманском корабле. Его удивлению не было предела, когда я рассказал ему о том, как доктор вскрыл череп мистера Дея. Он попросил принести ему подзорную трубу, чтобы взглянуть на мистера Дея, нежившегося на палубе под солнцем. Самолично написал приказ о назначении к нам доктора. Я никогда еще не слышал, чтобы прежде на флоте такое происходило.

Присутствующие тоже такого не слышали; приказ надо было обмыть – «три бутылки портвейна, Киллик – чего ты спотыкаешься». Пока доктор сидел, скромно потупив глаза, все поднялись из-за стола, нагнув головы, чтобы не удариться о бимсы, и запели:

– Одно мне только не нравится, – продолжал капитан, пока присутствующие почтительно разглядывали приказ. – Это идиотское повторение слова «хирург». «Настоящим назначаю вас хирургом… возлагаю на вас обязанности хирурга… с предоставлением вам жалованья и питания, какие полагаются хирургу вышеупомянутого шлюпа». Это неправильное обозначение, а неправильное обозначение – анафема для философского ума.

– Я уверен, что оно анафема для философского ума, – отозвался Джеймс Диллон. – Но морской ум такими обозначениями наслаждается, так-то. Возьмем, к примеру, слово «шлюп».

– Вот именно, – произнес Стивен, щуря глаза из-за тумана, которым его обволок портвейн, и пытаясь запомнить определения, которые услышал.

– Как вам известно, шлюп, по существу, представляет собой одномачтовое судно с косым парусным вооружением. Но на военном флоте шлюп может нести прямое парусное вооружение корабля и иметь три мачты.

– Возьмем «Софи», – воскликнул штурман, жаждавший внести свой вклад в разговор. – В действительности, доктор, имея две мачты, она представляет собой бриг. – Он поднял два пальца на тот случай, если этот сухопутный господин не сумеет запомнить такое большое число. – Но как только капитан Обри поднялся на борт судна, оно тоже стало шлюпом, потому что бригом командует лейтенант.

– Или возьмем меня, – вмешался Джек Обри. – Я называюсь капитаном, но в действительности я всего лишь исполняю его обязанности.

– Возьмем, скажем, носовое помещение, где спят матросы, – заметил казначей, ткнув в ту сторону пальцем. – Официальное его название – орудийная палуба, хотя в нем никогда не было пушек. Мы называем спардек спардеком, рангоутной палубой, хотя никакого рангоута там нет. Некоторые называют собственно орудийную палубу аппердеком. Или возьмем этот бриг, который вовсе не настоящий бриг – с его прямым гротом, – а своего рода сноу, гермафродит.

– Нет – нет, мой дорогой сэр, – вмешался Джеймс Диллон, – не принимайте близко к сердцу не слишком точные определения. Мы имеем номинальных помощников капитана, которые на самом деле мичманы; у нас в судовой роли записаны матросы первого класса, которые недавно штаны начали носить, а живут они за тысячу миль отсюда и все еще ходят в школу; мы клянемся, что не трогали бакштаги, хотя то и дело перемещаем их с места на место; мы даем и другие клятвы, которым никто не верит. Нет – нет, можете называть себя как угодно, лишь бы вы выполняли свои обязанности. Флот разговаривает символами, и вы сможете придать словам любое значение.