9
Капитан Рощин приехал в офис «Сигмы» со своей командой — в черных масках и с короткоствольными автоматами, — как и обещал, в начале третьего. Разыграли все как по нотам: всамделишная драка с охраной — под телекамерами, которые время от времени закрывали широкой пятерней — с битьем морд и стекол. Рощин был в ударе: эффектно разбросал навалившихся на него охранников, те разлетелись в разные стороны. Только после этого им была извлечена на свет санкция прокуратуры на обыск и изъятие документов, что продолжались до самого вечера.
Приехали дорогие адвокаты, известные правозащитники, депутаты-либералы, наконец, примчался встревоженный Забельский, которому сразу под нос сунули несколько микрофонов.
— Это очередная беззаконная и беспардонная акция властей, призванная запугать тех, кто стоит на страже свободы слова и мнений в России! — провозгласил Григорий Иванович. — Я обращаюсь от имени наших сотрудников, от имени тех, кому дороги свободомыслие и инакомыслие в нашей стране, встать на ее защиту!
Когда черные маски увезли документацию, а все остальные, включая адвокатов и депутатов, уехали публично возмущаться на РТВ, куда Забельский успел их пригласить на внеочередное ток-шоу, Григорий Иванович облегченно вздохнул и последовал в кабинет Колобова, где теперь мирно беседовали и пили кофе хозяин кабинета и капитан Рощин — уже без черной маски. Он вернулся в офис через другую дверь по выписанному на его имя одноразовому пропуску, в обычном деловом костюме, делающем его похожим на преуспевающего клерка.
— Сидите, сидите, — махнул рукой Григорий Иванович. — Ну как все прошло? Каковы ваши впечатления? По-моему, нормально, а?
— Вы не знакомы? — спросил Колобов. — Это капитан Рощин, а это и есть мой патрон…
— Забельский Григорий Иванович, его босс и всем известный кровосос, — отрекомендовал себя хозяин. — А также полномочный представитель мировой закулисы. Я любовался на вас, господин капитан. Ван Дамм против вас — детский сад.
— Капитан Рощин… — кивнул, пожав руку, Михаил. — Может, у вас есть какие-то замечания? Где-то переиграли?
— Пожалуй, вам и вашим людям не стоит закрывать все время рукой телекамеры, — сказал, подумав, Забельский. — Это отдает дурновкусием. У нас тут не Венеция, слава богу, а вы устраиваете карнавал масок… А если уж по большому счету, то они все одинаково черные. И еще. Пусть ваши орлы лучше показывают прямо в камеру санкцию от прокурора, чтоб были видны подпись и печать. Тогда это возымеет на думающую общественность куда большее впечатление… — Он посмотрел на часы. — Ну все, я с вами прощаюсь, скоро начнется ток-шоу в прямом эфире, там мы вам и тем, кто вас прислал, такое покажем! — Он шутливо погрозил кулаком гостю. — Не пропустите. Через полтора часа начнется. И, надеюсь, мы с вами еще не раз увидимся.
— Вот такие мы, — кивнул Колобов на дверь, закрывшуюся после ухода Забельского. — Непосредственные, витающие в облаках… Публичный политик, император Нерон, можно сказать, играет на публику, которая должна ему восторженно внимать. И с этим ничего не поделаешь… Скажите, Агеев вас еще не хватился?
— Думаю, нет. Я его предупредил, что отлучусь на сегодняшний вечер… Намекнул на интимное свидание. Таким вещам он верит охотнее всего. Сам ходок тот еще…
— Меня больше занимает, верит ли он вам вообще? — прищурился Колобов.
— То есть вы собираетесь меня использовать как своего человека в его окружении?
Колобов не ответил. Он неспешно достал сигару из коробки, раскурил, потом молча протянул коробку гостю. Тот отрицательно покачал головой.
— Не буду же я ему объяснять, где я и чем собираюсь заниматься…
— И чем же? — спросил Колобов. — Если не секрет?
— Вы провели тестирование, и я пришел сдавать вам зачет, если не забыли. Вы дали мне задание на дом: установить, откуда и каким образом прошла утечка информации о том, что мы прослушиваем журналюгу Бородина.
— Но это всего лишь тест, — поднял вверх палец Колобов. — Кое-что вы должны были принести в качестве вступительного взноса.
— Это со мной. — Рощин приложил руку к карману пиджака. — Готовы ли вы принять мой ответ?
— Я вас слушаю, капитан, слушаю…
— Еще в прошлый раз вы предположили, что предупредить журналиста Бородина может кто-то из операторов, работающих на прослушке. Таких всего трое. Я узнал их фамилии. Кроме Бородина прослушивали также его соседа журналиста Слепцова, когда тот у него бывал. Всего по Бородину работали три дежурных оператора, из них двое тех, кто прослушивали и Бородина, и Слепцова. То есть третий оператор про Слепцова не знала.
— Не должна была знать… — уточнил Колобов.
— …Поэтому только она, третий оператор, открылась Бородину. Ибо не сказала ему, что его приятеля тоже прослушивают. Слепцов, когда у него в гостях был Бородин, позвонил в соседний дом, задав, казалось бы, странный вопрос: у них меняли батареи? Зачем ему это? Это было нужно только Бородину.
— Пока логично. И кто она, этот третий оператор?
— Екатерина Сивцова. Наверное, вы, Федор Андреевич, забыли одну вещь: нашим операторам строжайше запрещено нарушать служебную тайну, рассказывая о тех, кого они прослушивают.
— Тем более рассказывать тем, кого они слушают, — кивнул Колобов. — Только с тех пор много воды утекло. А также крови. И денег. Вы, Миша, не обижайтесь на мои поправки, назовем их так, и продолжайте. Все, что вы рассказываете, любопытно. Или это все?
— Нет… Я навел справки о Сивцовой. Живет одна с сыном. Он только что вернулся из армии, нигде не работает.
— Не работает или не может устроиться?
— Отдаю должное вашей проницательности, Федор Андреевич, — улыбнулся Рощин.
— То есть она попыталась его устроить в нашу богоспасаемую «контору», но ей там отказали?
— Да, так оно и было.
— Что ж, ничего удивительного… — пробормотал Колобов. — Это наша национальная черта — создавать на ровном месте себе врагов из друзей, а предателей непременно только из своих… Еще что?
— Сивцова влезла в долги, чтобы содержать сына, как-то его одеть. А совсем недавно она часть долгов вернула. В том числе товарищам по работе.
— Хотите сказать, у нее появились деньги?
— Да, — кивнул Рощин. — При этом ее зарплата не повысилась, второй работы у нее нет и быть не может. Из родственников у нее есть только сестра, та просто живет в нищете. А ее сын, повторяю, нигде до сих пор не работает.
— Что и следовало ожидать, — резюмировал Колобов. — Для этого достаточно влезть в ее шкуру. Через уши этих операторов проходят бесконечные разговоры и переговоры о миллионах долларов, о которых походя рассуждают объекты прослушки… Что ж, считайте, что я дал вам рекомендацию. Уверен, Григорий Иванович возражать не будет. Особенно если принесенный вами материал о беседах Агеева с Корецким произведет на него должное впечатление… Кассета, если я верно понял, у вас с собой?
Рощин достал и протянул кассету своему ново-приобретенному шефу.
— Кстати, запись сделана не с самого начала их беседы. Но тему понять нетрудно. И по сравнению с прежней информацией здесь есть существенные дополнения в свете последних событий.
— А вы сами в курсе того, что здесь записано? — Колобов вставил кассету в диктофон.
— Обижаете… — усмехнулся Рощин. — Или это ваш очередной тест? Если скажу, что не в курсе, вы ведь не поверите?
— Зато проверю, — поддержал его тон Колобов. — И если окажется, что врете, выгоню за профнепригодность.
И нажал клавишу на диктофоне.
«…Андрюша, дорогой вы мой человек! — услышали они характерный хрипловатый и слегка грассирующий голос Корецкого. — Ну что мы с вами об одном и том же. Или вы боитесь, что нас прослушивают?» — «В моем кабинете это исключено, Илья Михайлович», — донесся приглушенный голос Агеева. «Ну раз вы так доверяете свои сотрудникам… Тогда скажите на милость, сколько Гриша вам заплатил, чтоб собрать на меня этот пакостный компромат, или напишите сумму на бумаге, что ли… И я предложу вдвое больше». (Ответ Агеева был неразличим.) «И только-то? — В голосе Корецкого слышалось неподдельное удивление. — Вам ведь приходится еще делиться, не так ли? А Гриша как был жмотом, так жмотом и остался. Даже когда стал беззаветным апостолом свободы слова в России».
Колобов остановил запись.
— Так сколько Агеев отстегивал вам от гонорара, если по совести? — спросил он у Рощина.
— Я знаю, что вы хотите сказать. Вы правы, именно из-за низкой оплаты труда Сивцова нашла Бородина, Агеев — Корецкого, я — вас.
— Но вы, помнится, объясняли это несколько иначе… — заметил Колобов.
— Я все помню. самом деле здесь есть и другая причина. Мне действительно надоело смотреть в рот этому надутому индюку Агееву. Он полагает, будто ему нет равных и лишь он один достоин полноценного вознаграждения. Простите, Федор Андреевич, у вас-то какие были причины ухода из органов?
Колобов не ответил. И снова включил диктофон.
«…Что вас, в частности, интересует?» — послышался голос Агеева. «Прежде всего, какие интересы у Забельского в Чечне. Особенно эта суета с освобождением пленных — это же явно прикрытие, дымовая завеса. Уж я-то знаю Гришу как облупленного. Что именно он прикрывает?» — «Вас понял, — последовал ответ Агеева. — Но ответить пока не могу. Будем искать… А пока, если пожелаете, мы можем передать ему какую-то дезинформацию…» — «Фирма веников не вяжет… — хмыкнул Корецкий. — Не передать, а продать. А у вас, я погляжу, целый ассортимент услуг. Но цена, дорогой мой, зависит от ценности информации о моей персоне, которую вы Грише уже передали, причем за низкий гонорар… Хотя н-не знаю, если честно, да и не хочу знать, что именно вы ему отдали… — продолжал Корецкий. — Теперь эта история с гибелью солдата Капустина, которого Гриша собрался освободить… Освободитель хренов! Что Гриша за просто так, за здорово живешь, не даст ломаного гроша за жизнь неизвестного ему солдатика — это аксиома. И пиар здесь ни при чем. Что вы об этом достоверно знаете?» — «Вы хотите эту историю с Капустиным как-то обыграть?». — «Неослабевающий общественный интерес меня к этому побуждает, — неопределенно ответил Корецкий. — Хотя на первый взгляд там нет ничего такого особенного. Но это, повторяю, только для тех, кто не знает Гришу. Ведь все видели: он и все мы ожидали, когда бедного солдатика ему доставят из Махачкалы. И все видели: он был искренне огорчен, когда этого не случилось. Но Гриша на самом деле был огорчен срывом запланированного мероприятия, а не гибелью солдатика, вы понимаете меня? Так он выглядит, когда у него что-то срывается. Я к этой истории возвращаю вас лишь по причине широкого общественного интереса, который грех не использовать… Кстати, я сейчас подумал: а не послать ли нам туда, в Махачкалу, на место гибели солдата Капустина, телевизионную группу от КТВ! — Голос Корецкого стал выше и возбужденнее. — Чтобы там, на месте, на глазах телезрителя, провести нечто вроде самостоятельного, независимого от военной прокуратуры расследования? Но это нужно как следует подготовить. Вы понимаете меня?» — «И я даже знаю, кто должен будет проводить это расследование… — сказал Агеев. — Ваша несравненная племянница, я прав? Зритель ее любит и поверит каждому ее слову». — «Что ж, отдаю должное вашей проницательности, — помедлив, ответил Корецкий. — А Почему бы нет? У Оли самый высокий рейтинг телевизионной ведущей, к ней замечательно относятся зрители…» — «К Оле Замятиной все относятся хорошо, — согласился Агеев. — И даже слишком хорошо». — «Что вы хотите этим сказать?» — «Например, ваш конкурент, все тот же Забельский. У него, как у собаки Павлова, происходит выделение слюны, когда он ее видит или о ней говорит…»
— Сейчас будет самое интересное, — возбужденно и негромко сказал Рощин.
Колобов искоса взглянул на него. Лицо капитана приняло выражение крайней заинтригованНости, а заблестевшие глаза сузились. Колобов выключил диктофон.
— Миша… Я, кстати, так и не спросил: вы не против, если я вас теперь так буду называть?
— Нет, конечно…
— Я не буду слушать дальнейшее без Григория Ивановича.
— Я вас понимаю… — увял Рощин, поняв, что допустил оплошность.
— Есть вопросы профессиональной этики, которые я не могу обойти. И вам не советую. Лучше скажите в нескольких словах: ваш босс сообщил Корец-кому, что мы знаем о, скажем так, тесной дружбе Замятиной с одним из вице-премьеров правительства?
— Здесь — нет, не сказал, — помотал головой Рощин. — И думаю, пока не скажет. Он не такой дурак. Да, ему кажется, будто он ведет, вернее, старается вести двойную игру — и нашим и вашим. И окончательно рвать с Григорием Ивановичем, как я понимаю, он не собирается.
— Старается усидеть на двух стульях? Ну-ну…
Колобов взглянул на часы и включил телевизор.
Обещанное Забельским ток-шоу уже началось.
— Напоминает товарищеский суд при ЖЭКе, вам не кажется? — спросил Колобов через какое-то время. — ЖЭК-потрошитель, можно сказать.
— Похоже… — осторожно произнес после продолжительной паузы Рощин, удивленно взглянув на собеседника. — Кстати, все они были здесь, когда мы производили выемку документов.
— Вот именно… — кивнул Колобов. — И теперь все произносят такие же правильные слова о засилье цензуры и гонениях на свободу, какие говорили здесь. Что вы на меня так смотрите?
— Вы говорили это Забельскому?
— И не один раз, — кивнул Колобов. — А что вас удивляет? Привыкайте. Свобода, блин. Григорий Иванович, правда, не очень любит, когда ему указывают на его недостатки. Поеживается, сердится, может при случае припомнить, но все равно терпит. Назвался груздем, говорит, — полезай в духовку. Но позволяет это далеко не всем. И это вовсе не значит, что он собирается что-то исправлять… Для него это своего рода охаживание березовым веником в парной. Попробуйте ударить его тем же веником в другом месте. Скажем, в офисе.
— Тут же. подскочат секьюрити и мордой в пол? — поинтересовался Рощин, глядя на экран, где как раз показывали присутствующим на ток-шоу сцену вторжения людей в черных масках в офис Забельского.
— Что-то вроде того… Хотите сказать, что с вами такое никогда не пройдет? — рассеянно спросил, глядя туда же, Колобов. — Что это вы их — мордой в пол? Смотрите внимательно, это, никак, вас показывают? А почему вы здесь без маски?
— У вас слишком ретивая охрана, — буркнул Рощин. — Забельский жаждал достоверности, и он ее получил. Пришлось мне снять маску, показать личико вашему секьюрити, когда я предъявлял удостоверение и он сверял фотографию… Считаете, это прокол?
— Не стоит вам лишний раз светиться без особой на то нужды, — посоветовал Колобов. — Все под Богом ходим. Ну да ладно, кто это заметит или возьмет на заметку… Кстати, что вы собираетесь делать с этой дамой, Сивцовой, кажется, которую так лихо вычислили?
— Да вот думаю… А что вы посоветуете?
— Это проблема вашей убежденности, — ответил Рощин. — Если, конечно, вы до конца уверены, что это она… Вам потребуется помощь?
— Как вы понимаете, заводить на нее дело за разглашение государственной и служебной тайны я не собираюсь, — твердо сказал капитан.
