Часть вторая

То утро начиналось в офисе нашей родной «Глории» как обычно. Я торчал с умным видом на своем рабочем месте, у себя в кабинете. Сева Голованов, Кротов и Филя Агеев, основная наша ударная сила, курили на лестнице, трепались. Один только Макс был по-настоящему занят делом: неутомимо выколачивал из своей могучей компьютерной техники какую-то подноготную правду, но и это, похоже, делалось им для себя — дверь компьютерной была нараспашку, что вообще-то случалось очень редко. Взъерошенный Макс то и дело возникал на пороге, смотрел на меня бессмысленными глазами, бросал какую-нибудь неожиданную хреновину, вроде: «Представляешь, у китайцев фиолетовый цвет означает сомнение», — и снова исчезал, едва заслышав, как заскрежетал дисковод, вошедший в соприкосновение с прилетевшей из всемирной сети информацией.

У нас было затишье — такое иногда случалось, поэтому я даже обрадовался, когда услышал в нашей прихожей какие-то голоса. Все же есть справедливость на свете: то было пусто, а то сразу несколько клиентов. Голоса были главным образом женские, отчего даже Макс, выскочивший в очередной раз, чтобы поделиться отловленной им премудростью, на какое-то мгновение прервался, посмотрев в сторону входной двери, а я встал, чтобы встретить долгожданных посетителей, прихватив при этом со стола какую-то папку — для солидности.

Впрочем, как оказалось, радость моя была несколько преждевременной: клиент у нас оказался один, хотя, что называется, представлен был сразу в трех лицах. Лицах трех довольно милых дамочек, нерешительно застывших на пороге нашего роскошного холла. Так уж устроено давно арендуемое нами помещение — с просторной лестничной площадки, чуть ли не прямо с улицы, сначала попадаешь в эту просторную проходную зальцу с пальмами, креслами для посетителей, диваном, журнальными столиками. А уж потом, если такая необходимость не отпадает на первых же минутах, можно попасть и куда-то еще, например в мой кабинет или комнату оперативников.

— Здравствуйте, — сказала одна из дамочек, оказавшаяся чуть побойчее двух других, а может, и не чуть — была она вся яркая, броская, ужасно похожая на очень известную поп-звезду Долли Ласарину, и оттого, наверно, казалась чрезвычайно уверенной в себе — так сказать, имидж обязывал. — Вы кто? — строго спросила она зачем-то увязавшегося за мной Макса, хотя по идее это бы мы с ним должны были задать ей этот самый вопрос.

Наш знаменитый бородач немного ошалел от такого бесцеремонного напора — обычно те, кто к нам обращается, тихи и вежливы и ни на минуту не забывают о том, что они — просители, а мы — вроде как их благодетели.

— Я? — переспросил Макс так недоуменно, будто и впрямь забыл, кто он такой. — Я сотрудник агентства.

Вобще-то Максов видок действовал впечатляюще на любого нового человека — густая, до самых глаз бородища, как у какого-нибудь Карабаса-Барабаса, такая же нечесаная, как и голова, и огромные мудрые глаза. Сейчас же, когда я невольно посмотрел на него взором наших посетительниц, он в своей растерянности почему-то показался мне похожим на деревенского дедка, какого-нибудь пасечника, во сне свалившегося с сеновала — только что соломы не хватало в его спутанных патлах.

Бойкая, та, что спрашивала, повернулась к товаркам:

— Ну и чего мы сюда приперлись-то? Шарашкина контора, и ничего больше. Ну вы посмотрите, — бесцеремонно показала она на толстого нечесаного Макса, — ну какой из него сыщик. Пошли отсюда, девки, поищем что-нибудь посерьезнее.

— А что вам, собственно, надо, — пришел наконец в себя обиженный Макс и повернулся за поддержкой ко мне.

Я шагнул вперед, и взгляды дамочек дружно обратились на меня.

— Совсем другое дело, — буркнула бойкая. — Мы пришли, чтобы сделать заказ, или как там у вас это называется. Нам надо, чтобы кто-то расследовал убийство человека!

— Так бы сразу и сказали, — с гримасой заметил Макс, переставая вообще замечать посетительниц, — дескать, к тебе, шеф, пришли, ты и разбирайся.

Я пригласил клиенток сесть на диван, за один из столиков, что побольше, и, словно с трудом отрываясь от своей никчемной папки с какими-то третьестепенными счетами — пусть видят дамочки, что мы вообще не едим, не спим, а только с утра до вечера распутываем преступления, — торжественно представился:

— Директор детективно-охранного агентства «Глория» Грязнов Денис Андреевич. Располагайтесь, пожалуйста. — Я стоял у дивана как джентльмен и гостеприимный хозяин, ожидая, когда они наконец рассядутся.

— Вы уверены, что справитесь, молодой человек? — заносчиво спросила бойкая, не торопясь оккупировать диван. — У нас, между прочим, дело очень серьезное… Возможно, даже речь идет об этом… о предумышленном убийстве…

— Я весь внимание, — буркнул я вместо ответа на ее идиотский вопрос. И, не дожидаясь, когда они сядут, сам опустился в кресло.

Теперь я мог видеть их всех троих, и от этого зрелища мне почему-то стало весело. Вернее, не почему-то, а оттого, что я сразу вспомнил своего взводного. «Ну, салаги, как у вас жизнь по части женской-то нации?» — ехидно спрашивал он каждый раз у тех, кто возвращался из увольнения. Не без его влияния у меня (да и не только у меня) сложились свои принципы оценки лиц женского пола. В результате я и до сих пор первым делом прикидывал: женился бы я на этой особе или нет. Такой вот у меня был критерий.

К примеру, на «певице», которая вошла первой, я бы жениться ни за что не стал, это однозначно. Как учил нас тот же взводный: «Жена — это тыл, братцы. А слабый тыл — чистая погибель для солдата!» Между прочим, взводный знал, о чем говорил, недаром он был женат на самой знаменитой гарнизонной красавице…

Вторая посетительница была просто не в моем вкусе — небольшого росточка, по-спортивному сбитая, она производила впечатление человека очень целеустремленного и даже сильного. Впрочем, сейчас она молча сверкала по сторонам карими глазами, и видно было, что она постоянно что-то «наматывает на ус», берет на заметку. А вот третья… На третьей я как раз вполне мог бы жениться, если бы этот вопрос встал на повестку дня. Она была очень молода — уж дамой-то ее язык бы назвать не повернулся, и вся какая-то очень естественная — почти ненакрашенная, очень симпатичная, очень русская — этакая сестрица Аленушка, определил я для себя. И еще подумал о несколько странном ощущении: при виде ее хотелось тут же кинуться, чтобы либо помочь ей, либо защитить от недоброты реального мира…

— Нет, но все-таки… — стояла на своем «певица». — У вас есть хоть какое-то документальное подтверждение вашего м-м… профессионализма?..

— Вам что, бумажка нужна или сыщик? — немного рассвирепел я, уловив при этом в глазах «певицы» явную издевку. Но чернявая тут же дернула ее за рукав.

— Ладно тебе, Дарья, кончай выпендриваться! Давай лучше по делу.

«Певица» бросила на нее тот же презрительный взгляд, что достался на мою долю, и сказала, демонстративно не глядя на меня:

— Могли бы, между прочим, предложить даме сесть.

Уела, барыня! А то я ей не предлагал!

— Mea culpa, — как бы возвращая ей издевку, пробормотал я. — Что по-латыни означает: моя вина… — Честно говоря, я рассчитывал, что «певица» с ее-то напором прекрасно усядется и сама, так что, увы, шлея уже попала мне под хвост.

— Ах, пардон! — ляпнул я. — А мне показалось, что вы собираетесь уходить, раз никто не предъявил вам письменных свидетельств… Садитесь, садитесь, пожалуйста.

«Певица» презрительно фыркнула:

— Надо же! Еще и остряк!

Я нисколько не удивился бы, почувствовав, что от нее пахнет вином, вчерашней гулянкой. Я принюхался, благо сидела она ко мне ближе всех. Нет, вином от нее не пахло — только какой-то пряной косметикой. Но все равно жениться бы я на ней не стал ни за какие коврижки. Я даже пожалел, что «сестрица Аленушка», которая мне как раз понравилась, сидит почему-то от меня дальше всех. Интересно, чем она пахнет? Чистым девичьим телом? Хорошим мылом? Да, именно мылом или шампунем, больше от нее ничем не должно было пахнуть, все-таки из сказки девушка…

Суть дела мне излагала почему-то не самая бойкая, а чернявая, которую подруги в процессе разговора именовали то Нюрой, а то и вовсе Нюсей.

— Понимаете, Денис Андреевич, — сказала чернявая, — мы действительно пришли к вам по очень, очень серьезному делу, как уже сказала наша подруга.

— Нисколько не сомневаюсь, — ввернул я, за что тут же и вполне справедливо схлопотал от «певицы».

— А вы все же послушайте, послушайте, — довольно сурово оборвала она, и я подумал, что действительно веду себя несолидно. Раз дамочки пришли, да еще втроем, значит, действительно что-то взволновало их не на шутку!..

— Понимаете, дело в том, что погиб наш хороший знакомый, дорогой всем нам человек, Игорь Кириллович Разумовский. Вы, может, даже читали в газетах о его гибели, это случилось буквально на днях… Если читали — сразу вспомните. Игорь Кириллович был известный бизнесмен. Так вот, у Игоря Кирилловича было довольно необычное хобби — прыжки с парашютом.

— Действительно необычное хобби, — снова не удержался я.

— Это у него от армии, — впервые открыла рот «сестрица Аленушка» и быстро посмотрела на товарок. Чернявая даже подождала немного, не скажет ли «Аленушка» что-нибудь еще, и продолжила:

— Да, от армии. Он когда-то служил в спецназе, так что у него даже значок был — за двести прыжков. Ну такой, знаете, с висюлькой…

Я кивнул — знаю, мол.

— Двести с лишним прыжков! А тут поехал на учебный аэродром под Серпуховом… Теперь все приличные люди авиаспортом занимаются — Якубович, Пельш, другие ведущие, ну потом еще этот… ну в кино все время снимается…

— Хорошо, хорошо, — остановил я ее мучения, — я понял. Итак, поехал ваш знакомый на аэродром и что? Что было дальше, на аэродроме?

— А не раскрылся, видите ли, парашют! — громко сказала вместо чернявой «певица» и с силой хлопнула себя по коленям — похоже, подмывало высказаться покруче, но сдержалась. — Это ж смеху подобно! Эти, на аэродроме, корреспонденту заявили: несчастный случай. Вот скажите, вы поверите? Прыгал, прыгал человек — и в Афгане, и в Чечне, и так просто… а тут нате вам! Сволочи!

— Ну почему же сволочи? — Я действительно не понимал ее возмущения. — Что, по-вашему, не могло быть несчастного случая? Ведь в жизни этого сколько угодно: до поры до времени все было нормально, а тут вдруг бац! Не зря же говорится: кому что на роду написано…

Дамы разочарованно переглянулись между собой.

— Да ни один нормальный человек, который знал Гарика, в такое не поверит! — убежденно воскликнула «певица».

— Послушайте, — снова включилась чернявая, успокаивающе кладя руку ей на колено, — мы именно поэтому к вам и решили прийти, что слишком многое здесь вызывает недоверие. Нам объяснили: смерть произошла в результате того, что не раскрылся парашют. Дело было заведено по факту смерти. Ну вроде бы все понятно: погиб человек, надо хотя бы разобраться. Однако проходит еще несколько дней — один или два, уже не помню, и следователь, ни во что больше не вникая, называет все происшествие, как вы сразу и предположили, несчастным случаем. Все. Дело тут же закрывают в связи с отсутствием события преступления. Но что это такое — несчастный случай в результате нераскрытия парашюта? Это что? Неумелые действия прыгуна? Чья-то халатность при укладке и проверке парашюта? Чьи-то злонамеренные действия? Я в этом ничего не понимаю, но говорят, что, если повредить вытяжной тросик или шнур, парашют может и не раскрыться… А что в реальности установило следствие? Да ничего! Дело открыли и тут же закрыли — так сказать, за очевидностью. И, заметьте, никаких экспертиз, никакой отработки других версий. Больше того, Игоря похоронили спешно, в закрытом гробу, никому из нас даже не дали взглянуть на него при прощании… — На глазах ее показались слезы.

— А в милицию вы обращались? — спросил я уныло. Унылость была вызвана тем, что дело, и на мой взгляд, было очевидно, а стало быть, пока возможности заработка для нас, для «Глории», я здесь не видел. А деньги нам нужны были позарез в течение ближайшей недели — нам предстояли арендные платежи. И поскольку столичная мэрия уже второй раз в этом году поднимала арендную плату, мы автоматически становились банкротами. И вообще, зря я терял с ними время. Какие-то истеричные дамочки, может быть, даже просто любовницы, которым ничего не обломилось при распределении наследства. Этой вот «певице» с голыми плечами наверняка «папик» нужен, какой-нибудь содержатель… Да подобные бабенки такого могут наворотить на пустом месте — и не рад будешь!

— Вот вы спросили насчет милиции, — сказала чернявая Нюся. — Мы обратились, все как положено. А они нам говорят: чего вы, собственно, не в свое дело лезете, если вы ему, покойнику, вообще никто. Мы, говорят, уже все расследовали, произошел несчастный случай. Что вам еще надо? Не мешайте-ка вы людям работать!

— Простите, — остановил я чернявую, — а действительно, кто вы погибшему гражданину?

Повисла какая-то тяжкая пауза, которая мне сильно не понравилась, — похоже, с дамами действительно все так и было, как я предположил.

— Господи, да какое это имеет значение! — с ходу завелась «певица». — Я — старая знакомая погибшего. Это, — она показала на чернявую, — его партнер по бизнесу. А это… — Она состроила какую-то забавную гримасу и посмотрела в сторону «Аленушки».

Заметно было, как «Аленушка» почему-то напряглась, и вообще похоже было, что она с чем-то категорически не согласна. Она сжала губы, отчего лицо ее сразу стало решительным, совсем не тем лицом, на котором только что была написана просьба о помощи.

«Э, да она с характером, — одобрительно подумал я про себя. — Вот решишь, что ангел, женишься на такой, а потом всю жизнь будешь жалеть. Надо же, как обманчива внешность!»

— Позвольте мне, — сказала вдруг «Аленушка», обратившись неизвестно к кому. — Понимаете… Игорь Кириллович — он… ну как бы это сказать…

— А вы, простите, все же кто ему? — спросил я у нее.

— Я? Жена! — прямо, с каким-то даже вызовом, не глядя на спутниц, сказала она. И тут же поправилась немного смущенно, как мне показалось: — Невеста…

— Нет, но какое это все в конце концов имеет значение! — снова возмутилась «певица». — Человека убили, милиция этот факт старается почему-то замять… Не знаю, чтобы не портить отчетность, или, может, чтобы скрыть свою причастность, или увести от ответственности кого-то своего, мало ли! А когда мы, женщины, которые были ему небезразличны, пытаемся привлечь вас, чтобы с вашей помощью установить истину, может быть, даже наказать виновных, вы — вроде бы специалист — не хотите даже толком вникнуть в то, что мы вам говорим. — И закончила совершенно как-то несуразно: — А невест… Невест у Игорька было-перебыло…

«Аленушка» бросила на нее такой затравленный взгляд, что даже мне стало малость нехорошо. Но «певица» этого взгляда словно бы и не заметила, и «Аленушка» замкнулась в себе, снова поджав обиженные губы. И как это я, стреляный воробей, поначалу решил, что на ней можно жениться! Да знаю, знаю я этот тип девиц. Они сплошь и рядом страдают принципиальной честностью: говорят в глаза самую неприятную правду-матку, не думая о том, что причиняют кому-то боль; самый невинный обман оборачивается для них трагедией шекспировских масштабов. Словом, скромница-скромница, а жизнь и себе, и всем, кто рядом, может испортить так, что до самой смерти будешь переживать, зачем ты так поздно ее раскусил…

— Слушайте! — снова решительно взяла вожжи в свои руки чернявая — Мы вам хорошо заплатим! Лена, скажи! — напористо обратилась она к «Аленушке», и та откликнулась, из чего я с удивлением сделал вывод, что ее, оказывается, действительно звали Леной!

— Да-да, — торопливо подтвердила она. — Я хотела сказать, что Игорь Кириллович, он как бы предчувствовал подобную ситуацию и оставил специальную сумму, довольно приличную, в американских долларах. Я об этом узнала уже после его гибели из записки, которую нашла, когда разбиралась с оставшимися после него на работе вещами. Хотите верьте, хотите нет, но я считаю, он предчувствовал то, что с ним должно случиться. Это прямо как мистика какая-то…

— Можно посмотреть на эту записку?

— Да, конечно. Она у меня даже с собой… Вот, пожалуйста.

Я развернул записку. Почерк спокойный — видимо, писал ее автор действительно загодя, в полной безопасности. Я прочел: «Леночка, любимая! Мне не хотелось бы говорить этих слов, которыми я тебе и так уже надоел, да и вообще — любые предсказания, они словно бы накликают беду, но если со мной случится что-то плохое, распорядись деньгами, что лежат в белом конверте в моем сейфе, по своему усмотрению. То есть ты конечно же можешь взять их себе, но я бы очень хотел, чтобы все они или какая-то их часть были потрачены на установление виновников того, что произойдет со мной…» Дата. Подпись.

— Судя по дате, письмо написано не просто загодя, а почти за месяц до злополучного прыжка вашего… м-м… жениха, так?

— Совершенно верно, — подтвердила вместо «Аленушки» чернявая Нюся. — Игорь, очевидно, чувствовал, что за ним охотятся, следят… Я думаю так: кто теперь захапает его фирму, его магазины, наверняка тот и будет, кто его заказал…

Если быть честным, добили меня все же не доводы дамочек. Хотя, наверно, были среди них и те, что могли бы убедить, если бы… если бы мне стали ясны мотивы их хлопот. Добило меня это вот письмо погибшего. И даже не его мистика, не то, что Разумовский заранее знал о своей смерти (что, согласитесь, тоже не может не наводить на размышления), а тот факт, что он завещал заплатить за это расследование приличную сумму. А почему бы, собственно, нам не провести это расследование? Тем более что в этом деле, кажется, есть загадки, на которые никак нельзя закрывать глаза. Тем более что это хорошо оплачивается…

На скорую руку я вытащил из дамочек необходимые данные на погибшего: как зовут, место рождения, записал, где и при каких обстоятельствах произошло трагическое происшествие. Я собирал эти подробности как милицейский следователь и даже подумал, что мне никто не запрещал обратиться за помощью в милицию, хотя, если верить заявительницам, толку от этого обращения не будет никакого. Можно было, конечно, торкнуться на Петровку, в МУР, но родного дядьку, хозяина этого известного всей стране учреждения генерал-майора милиции Грязнова Вячеслава Ивановича, я решил на крайний случай оставить про запас. Не все же время дергать человека по мелочам, надо и совесть иметь…

Напоследок я попросил у посетительниц фотографию погибшего. Дамы с какой-то непонятной мне ревностью посмотрели друг на друга, а потом каждая полезла в свой укромный схрон.

Разбойница вытащила из сумочки кошелек, в клапан которого с внутренней стороны была вставлена игривая фотография: она сама в весьма рискованном купальнике, а на голом плече у нее — голова мужчины с властными правильными чертами энергичного лица. Вот он какой, этот самый владелец магазинов «Милорд», ничего удивительного, что и после смерти его оплакивает целый курятник, этакий хор плакальщиц.

У «сестрицы Аленушки» фотография нашлась довольно большая, на ней у Игоря Кирилловича было сугубо официальное выражение лица — видимо, снимался по какой-то производственной необходимости. У чернявой была маленькая, на паспорт, фотография, спрятанная под обложкой записной книжки. Эта, вероятно, была замужем и спрятала фотку любимого человека так, как если бы прятала от мужа…

Чтобы дамы сразу поняли, что мы тут не лаптем щи хлебаем, я прямо при них дал Максу задание: найти в его огромном досье все относящееся к Игорю Кирилловичу Разумовскому, генеральному директору торговой фирмы «Милорд», известному бизнесмену, владельцу и совладельцу нескольких мощных предприятий самого разного профиля.

Короче говоря, дело неожиданно для меня вдруг как бы само собой пошло, стало даже обретать какие-то реальные очертания, да так шустро, что у меня в голове тут же начал созревать общий план расследования.

— Давайте сделаем так, — предложил я. — Сейчас я позову своих лучших сыщиков, мы все сядем порознь, и каждая из вас расскажет о своих подозрениях, о том, почему она думает, что Игоря Кирилловича убили.

— А зачем порознь? — подозрительно спросила «певица».

— Ну чтобы вы не мешали друг другу, чтобы каждая говорила то, что думает… Чтобы, наконец, получилось быстрее.

— Это правильно, — сказала чернявая.

— Ну и я согласна, — подала голос «певица». — Только вот что… У вас тут курят, нет?

Можно было, конечно, разрешить дамам покурить и здесь, но уж очень все в «Глории», включая самых заядлых курильщиков, не любили сидеть в табачном чаду.

— Ну вообще-то у нас курилка при входе, — начал было я, — но для вас…

— Все понятно! — решительно сказала Долли, вставая. — Не хотите дамам приятное сделать!

— Ладно, не полезем же мы в чужой монастырь со своим уставом! — остановила ее Нюся, вставая тоже. — А ты чего вскочила? — заметила она «Аленушке». — Ты ж не куришь!

— А я за компанию, — усмехнулась «Аленушка».

Галантно решив показать посетительницам, где находится место для курения, уже у входных дверей, не думая ни о чем дурном, лишь как бы невольно ускоряя процесс их исхода, я легко коснулся талии последней в этом шествии — ею была «певица». Та, видимо привычная к грубоватым мужским приставаниям, гневно обернулась:

— Но-но, гражданин начальник! Только без рук!

Я, естественно, отдернул руку — у меня и в мыслях не было ничего такого.

Чернявая, мгновенно оценив ситуацию, ехидно засмеялась, сказав что-то не вполне мне понятное:

— Звезда ты, Дашка, или не звезда? Простые люди к тебе тянутся, а ты бука букой! Эх, Долли, Доли, не понимаешь ты своего счастья! — И как своему, лукаво подмигнула мне: — Правда, Денис Андреевич?

— Не знаю даже, что и сказать — вот до чего вы меня смутили, девушки!

— Ладно прибедняться-то! — сказала разбойница, которую чернявая назвала Долли, и, не обращая никакого внимания на дружно двинувшихся нам навстречу, в офис, моих обкурившихся главных оперативников, довольно фамильярно взяла меня за лацканы, словно собиралась притянуть к себе для поцелуя, и, горячо дыша мне в лицо, пообещала: — Сделайте то, о чем мы вас просим, Денис, и вы увидите, мы умеем быть благодарными.

«Цирк, да и только!» — покраснев, подумал я, наблюдая, с каким изумлением воззрились на меня, стойкого руководителя фирмы, ее лучшие сотрудники.

Филя в нетерпении ждал моего возвращения в офис.

— Слушай, а чего это ты с этой, с Долли Ласариной обнимался?

Я малость опешил:

— Да брось ты, это не она! Просто какая-то похожая шалава, заказчица.

— Дак она шалава и есть, это ж всем известно! — подключился и Сева. — Она это, Денис! Понравился ты ей, наверно, видишь, клинья под тебя бьет. Неужели упустишь такой случай? Ты уж, командир, не посрами родную «Глорию», не ударь в грязь лицом.

— Да пошел ты к черту! — не выдержал я. — Взрослый мужик, а на уме какая-то фигня!.. Вот за это, за то, что ты, Сева, проявляешь к начальству такое неуважение, тебе и придется работать по заявлению этой самой твоей Долли. Глядишь, она и на тебя глаз положит. Понял?

— Пока нет, — засмеялся Сева, — только почему она моя-то? На меня она глаз то ли положит, то ли нет, а на тебя-то уже положила!

Вот такая, братцы, у нас в «Глории» веселенькая атмосфера. Просто не сыщики, а студенты перед сессией.

— Ну раз уж у тебя такая к ней слабость, тебе с ней и толковать, с этой звездой. — Я на скорую руку посвятил мужиков в свою затею: — Значит, так, джентльмены! Сейчас разговариваем с каждой порознь и выявляем в первом приближении все, что может навести на соображения о причинах этого убийства. Если это убийство, конечно, о чем после разговора мы будем знать достоверно… Алексей Петрович, вы беседуете с чернявой, пардон, — я заглянул в блокнот, — с Анной Викторовной. Ты, Филя, и ты, Сева, как я уже сказал… с Дарьей Валентиновной. Ну а я сам — с Еленой Романовной.

— Хитрый, — сказал Сева. — Себе помоложе выбрал.

— Ну, знаешь! Брось завидовать. Хотел звезду — получай звезду!

Когда все кончилось и мы, спровадив наших необычных посетительниц, смогли наконец прийти в себя, я спросил мужиков:

— Ну и что вы обо всем этом думаете?

— А чего тут думать? — легкомысленно бросил Сева Голованов. — Взбесившиеся бабенки, и все дела. Никогда, честно говоря, такого полоумного гарема не видел. И ведь, кажется, должны были бы перегрызться, а они вон вроде как подружки.

— Да, — сказал я. — Аномалия.

— Да какая там аномалия! — не согласился Филя Агеев. — Просто никак не свыкнутся с мыслью, что хахаля больше нет. Или как это там теперь называется? Папик?

— Страшное дело, что с народом творится, — задумчиво поддержал меня Алексей Петрович. — Этакие новые русские женского пола. Видите ли, поверили, что и впрямь можно все купить, и даже саму смерть попробовать переиграть — были б только деньги…

— А что? Почему бы и нет? — воодушевился Сева. — Не вижу причин отказываться от этого дела. Наша главная задача что? Наша главная задача — молотьба и хлебосдача! Вроде бы все это ерунда, а вроде бы и нет, если подумать хотя бы над тем, с чего это наша доблестная и неспешная милиция так поторопилась прикрыть это дело. Ведь всего несколько дней прошло, еще поди и всех обстоятельств толком прояснить не успели! Нет, тут, наверно, все же что-то есть перспективное!

Он иногда бывает очень логичен и убедителен, наш Всеволод Михайлович Голованов, бывший майор и бывший разведчик, о чем свидетельствовал одобрительный гул. Похоже, Сева выразил общее настроение.

— Как бы то ни было, мужики, аванс-то вот он! — Я поднял вверх хорошую пачку зеленых американских денег. — Ну что, мозговой штурм или как?

Теперь, когда мы были близки к консенсусу, как говаривал один товарищ, первым нашим побуждением было сесть в кружок и пересказать друг другу то, что удалось выяснить каждому по отдельности. Мы были готовы обсудить проблему со всех сторон. Такая у нас в «Глории» сложилась традиция.

Начался этот обмен информацией, естественно, с меня:

— Итак, что я теперь, братцы, знаю со слов Елены Романовны? Погибший был бизнесменом, человеком очень богатым, владельцем сети магазинов и прочего разнообразного имущества, а также человеком с очень разнообразными связями. В последнее время у него возникали некие конфликты, связанные с его бизнесом. В частности, Елена Романовна поведала о сравнительно недавнем конфликте на таможне, об аресте партии пришедшего в адрес Разумовского товара. Арест, по ее предположению, был произведен из-за конкурентной борьбы с фирмой некоего Анатолия Суконцева. Кроме того, в этом инциденте, как Елене Романовне показалось, были даже задействованы какие-то уголовные элементы. Она даже утверждает, что один из этих уголовников носит кличку Кент, которая, как вы понимаете, нам пока ничего не говорит. Помимо всего прочего она вскользь упомянула о существовании некоего дневника, в котором погибший фиксировал основные события своей жизни. Думает, что дневник мог бы пролить какой-то свет на случившееся, но не уверена, что может предоставить его нам — покойный несколько раз просил ее «в случае чего» отослать эти записи в ФСБ. Ну это мы еще с ней поработаем…

— Моя «звезда» знает гораздо меньше, — подхватил у меня эстафету Сева. — Она действительно «звезда», то есть больше занята собой, чем окружающим миром. — Сева с легкой обидой фыркнул. — Естественно, ее рассказ подтверждает, что этот Игорь Кириллович был очень большой человек.

— Обижена она на него, — заметил Филя. — Вроде бы собирался на ней жениться, а сам… Одно слово — поматросил и бросил.

— Это как же он ее матросил-то? — с чего-то вдруг заинтересовался Макс. — Вроде девушка не первой молодости и не самая застенчивая…

— Ишь ты! Слепой слепой, а все заметил, — засмеялся Сева. — Да вот так: водил ее на многие официальные мероприятия, знакомил с разными нужными ему людьми и всюду представлял не как знаменитую певицу, а как свою жену…

— А почему он должен был ее представлять как певицу? — не понял Макс.

— Да потому что она и есть знаменитая певица Долли Ласарина! — торжествующе воскликнул Филя.

— Я ж вам столько времени уже втолковываю, — немного даже рассердился Сева. — Дамочка она, сами видели, эффектная, видная, знаменитая, так что желающих с ней познакомиться было хоть отбавляй, и покойный Грант имел с этого свой интерес… В частности, однажды он, как бы хвастаясь ею, познакомил с ней начальника ГУБОПа, с которым, по ее утверждению, у Разумовского были потом какие-то особые отношения, как дружеские, так и деловые. — Заметив, как Макс иронически поднял брови, поспешил уточнить: — Да-да, именно деловые! Ласарина утверждает, что генерал Гуськов был чуть ли не тайным компаньоном погибшего по бизнесу…

— А вот ты его назвал Грантом, — неожиданно заметил Алексей Петрович Кротов. — Это как понять?

— Это?.. Ну не знаю. Она, Ласарина эта, говорит, что его так звали. Я спросил: это что — кличка, прозвище? Не знаю, говорит, наверно, кличка, но, видимо, чем-то дорогая ему самому — вроде бы даже фирму свою поначалу хотел так назвать, только не «Грант», а «Гранд», а потом подумал и назвал «Милорд» — это, мол, одно и то же. Короче, надо будет поковырять, кличка-то приметная, может, где и засвечена.

Кротов удовлетворенно кивнул. Однако сам говорить не спешил.

— Даже, мужики, и не знаю, как вам сказать, — начал наконец свой отчет и он. — Проверьте, хорошо ли сидите, а то не упасть бы! Скажу самое главное: эта самая Нюся, или Анна Викторовна, с которой я говорил, она, чтобы вы знали, офицер для особых поручений при министре внутренних дел. Погибшего Разумовского, или Гранта, знает очень давно. По ее словам, Грант когда-то был сотрудником КГБ, офицером спецназа, потом уволился. Она обещала всячески помогать нам, но у нее совершенно конкретный интерес: она, как и первая клиентка, считает, что после Разумовского остался дневник, содержащий чрезвычайно важные сведения о преступном мире, о коррумпированных чиновниках, о контактах самого Разумовского, то бишь Гранта, с высшим милицейским начальством. Она просит нас, если мы дневник этот найдем, немедленно уведомить ее, поскольку для руководства МВД такой документ должен представлять интерес чрезвычайнейший. Она гарантирует, что вся необходимая для нашего расследования информация, содержащаяся в этом документе, будет нам предоставлена. Между прочим, типичная для полиции и вообще спецслужб позиция: найди секретный материал, отдай, а потом, может быть, тебе обломятся какие-то крохи.

— Ага, — подхватил Сева. — Проходили. Отдай жену дяде, а сам того…

Как ни удивительно, вся эта история, начинавшаяся с не вполне серьезного явления трех дам, оборачивалась вполне серьезным делом. И когда мы все прочувствовали это, когда точно определили, кто чем занимается, наш мозговой штурм как-то сам собой завершился всегдашним полустуденческим балаганом: Севка балагурил, я отбрехивался, попутно уже прикидывая, как лучше развернуть дело.

Я почему-то жалел, что не знал, да и знать, конечно, не мог, что конкретно предшествовало этому необычному визиту. Ужасно меня занимало помимо всего прочего, как это они, такие разные, собрались вместе, почему выбрали именно наше агентство…

Словом, надо честно сознаться, сегодняшняя встреча произвела на меня впечатление: сразу три женщины, и все такие необычные. Будет грустно, если дело, на которое они нас подрядили, окажется зауряднее самого их визита.

Впрочем, те деньги, которые они посулили, компенсируют и это. Во всяком случае, аванс, который я убрал в свой сейф, позволял на это надеяться…

Тем же днем неудержимый Макс пустился по заданию Дениса в поиск. Он и так-то на свежего человека производил впечатление страшноватое, а уж когда начинал работать и забывал обо всем на свете, то вкупе со своей дикой бородой и отсутствующим, горящим взглядом становился похож и вовсе не то на сбежавшего из больницы психа, не то на только что вылезшего из своего дупла лешего.

Гоняя свою технику, он то крякал от удовлетворения, то гукал, как филин, то хохотал, то рвал на себе волосы, не замечая никого вокруг. Компьютер в эти экстатические минуты словно заменял ему все остальное: жену, детей, которых у него, впрочем, не было, удовольствия, раздражители — словом, чуть ли не саму жизнь. Но уж и полезный выход от такого полоумия следовал выдающийся. Мало того что Макс был гениальный хакер, у него была на плечах голова и какой-то врожденный талант на поиск — то, что у сыщиков называется нюхом. Уж если Макс брался что-нибудь искать или что-нибудь исследовать, можете быть уверены, он выскребал всю интересующую его информацию до донышка — тому, кто шел по Максову следу, редко светили открытия. Причем решения его были иной раз настолько неожиданными, что, казалось, нормальному человеку они просто не могли бы прийти в голову. Как хороший домушник знает, где чаще всего хозяева прячут деньги или ценности — в белье, в банках с крупой, в цветочных горшках, — так и Макс безошибочно угадывал, где может храниться тот или иной напрочь, казалось бы, похороненный документ. Например, однажды он нашел надежнейшим образом законспирировавшегося афериста, совершившего свое преступление в прошлом, по… трудовой книжке. Часто имея дело с самыми разными документами, он вывел для себя некий алгоритм. Где в бывшей Стране советов следует искать самые ранние документальные свидетельства о человеке, которые как бы сохраняются на всю жизнь? Метрика, приписное свидетельство, паспорт — все это не то. А вот трудовая книжка — свидетельство надежное и стабильное, как могильный памятник. Где именно делаются первые записи, когда человек впервые устраивается на работу, или поступает учиться, окончив среднюю школу, или возвращается из армии? В ней, в трудовой книжке, сопровождающей потом человека всю его жизнь, до выхода на пенсию. И те юношеские сведения так и хранятся в ней в самом первозданном, самом незамутненном виде. Вот так по совету Макса Грязнов-старший, дядя Дениса, и нашел Ицхака Боруховича Кацмана, который, двадцать пять лет скрываясь от преследования, стал постепенно, шаг за шагом Игорем Борисовичем Куницыным… Что и требовалось доказать.

Итак, крича, рыча и гукая, Макс прокачал информацию на погибшего бизнесмена Разумовского. А прокачав, присвистнул:

— Вообще-то, мужики, между нами, девочками, его очень даже было за что убивать. Для начала вы все-таки посмотрите, какие за ним бабки!

У погибшего была богатейшая фирма, о которой мы, собственно, уже знали. Но вот чего мы не знали, так это того, что фирме принадлежит несколько зданий в городе — как жилых, так и административных, что ей принадлежит огромная складская территория с подъездной веткой, огромными ангарами-хранилищами, с расположившимися в них же полулегальными производственными мощностями. И все это, заметьте, в черте города, в Черкизове! Он был владельцем, или совладельцем, многих мебельных производств или отдельных их цехов, у него были акции многих фирм, причем тут были и кондитерская «Большевичка», и водочный «Кристалл», и текстильная «Трехгорка», и не очень понятно чем занимающийся, но богатый «Видео-холдинг» — все больше предприятия, в которых недавно или сравнительно недавно происходил передел собственности, смена хозяев — зачастую с искусственным банкротством, с участием милицейского спецназа. И Макс, и сыщики «Глории» обратили на это внимание сразу же. Кроме того, у Разумовского был большой счет в одном из самых могучих столичных банков «Универ-групп» — счет личный, не «Милорда», а кроме того — валютный счет в одном из швейцарских банков, а также собственное автопредприятие, берущее подряды на перевозку грузов на большие расстояния, своя недвижимость на Кипре, свое охранное предприятие и так далее и тому подобное…

Самое интересное, что разыскал всю эту информацию наш счастливчик Макс не по линии налоговых служб, не через городские департаменты приватизации или управления фондом нежилых помещений, что было бы вполне логично, но почти безрезультатно. Он — хвала Максу! — нашел подробную опись имущества Разумовского, включая и его внушительный счет в «Суисс-банке», в базе одной из частных городских нотариальных контор. Как уж это пришло Максу в голову — один господь бог знает, но пришло совершенно правильно: похоже, положение Разумовского действительно было очень непростым, потому что покойный, понимая, что враги обложили его со всех сторон, и предвидя возможность трагического исхода, загодя составил завещание. Не рано, не поздно, как раз вовремя — как какой-нибудь западный миллионер. Он и был миллионер, только не западный, а наш, и уже одно это обстоятельство само по себе таило массу загадок и, естественно, отгадок тоже. Но этим глориевцам еще только предстояло заняться; сейчас же их до крайности заинтересовало завещание, оформленное на имя Извариной Елены Романовны, 1982 года рождения, проживающей по адресу…

— Интересно, — пробормотал себе под нос младший Грязнов, — кто такая эта самая Елена Романовна… Слушай, Алексей Петрович, — спросил он у Кротова, — как думаешь, мы с ней еще не пересекались? — И вдруг сообразил, хлопнул себя по лбу: — Да ведь это же, наверно, она, ну эта «сестрица Аленушка», которая к нам сюда приходила… Помнишь, она еще, кстати, сказала, что она — невеста Разумовского. Не просто же так, не с кондачка же она это ляпнула! Я думаю, Алексей Петрович, этой дамой хорошо бы заняться вам…

— Интересно, почему именно мне? — с некоторым удивлением спросил Кротов, хотя знал, что просто так Денис свои решения не принимает. Раз говорит — значит, есть у него какие-то существенные соображения. И они действительно у главы фирмы имелись.

— Во-первых, вы примерно того же возраста, что и ее погибший… м-м… жених. Во-вторых, мне кажется, вы на него чем-то похожи… внутренне…

— Ну спасибо за комплимент! — усмехнулся Алексей Петрович.

— Да нет, серьезно! Бывший военный, седина… Она вам доверится.

— Ага, — ни к селу ни к городу вставил Макс, — я бы доверился…

— А тебя никто не просит! — отрезал Денис. — Как бы то ни было, Алексей Петрович, вам легче, чем всем другим, будет найти к ней нужные подходы. Но главное — третье. Я думаю, раз там такие деньги, не исключено, что все может обернуться в любой момент какой-нибудь серьезной заварухой — тут нельзя исключать ни пальбу, ни похищения, ни пытки… А в таком раскладе и ваши бойцовские таланты, и ваши уникальные связи в ФСБ или МВД могут оказаться просто незаменимыми… Во всяком случае, они могут нам пригодиться, и даже очень.

— У меня встречное предложение, Денис. Все, что ты говоришь, в общем-то, резонно. Но может, мы выйдем покурим? А заодно обсудим кое-какие детали твоего плана…

Плана у Дениса никакого пока не было, но он понял, чего добивается Кротов: идея с «Аленушкой» ему не понравилась, но он не хочет обсуждать это при всех и ставить Дениса своим сопротивлением в неудобное положение. Ведь главе «Глории» придется либо настаивать на своем, чтобы не ронять собственное достоинство, либо же поступаться самолюбием, опять-таки в ущерб авторитету.

Они вышли на лестницу, и Денис закурил, а некурящий Кротов сказал с ходу, чтобы не затягивать этот неприятный, как ему казалось, для них обоих разговор.

— Извини меня, — сказал он, — но я полагаю, что заниматься описью имущества Разумовского может и кто-то другой… Нет-нет, пойми меня правильно, — заторопился он, заметив, что Денис собрался что-то возразить. — Если и правда начнется стрельба или, не дай бог, случится похищение, я готов подключиться без разговоров в любой момент, принять участие в любых оперативных действиях. Сейчас же позволь мне заняться тем, что я умею, может быть, лучше всего: позволь мне сделать кое-что, чтобы попробовать найти убийцу. Например, я считаю, что совершенно необходимо срочно съездить на аэродром, поговорить с очевидцами. Кстати, судя по тому, что местная прокуратура поспешила закрыть дело, то есть проявила какой-то свой интерес, эта затея с аэродромом тоже может оказаться весьма небезопасной.

— Наверно, вы правы, — легко согласился Денис. Он был человек разумный. — Вообще, похоже, с этим делом легко и просто никому не покажется. Если я, честно, поначалу думал, что все это какое-нибудь фуфло, то теперь я так вовсе не думаю. Мы еще и шагу не успели ступить, а уже с каждой минутой становится все горячее и горячее…

У Макса было чудовищное чутье, чудовищное. И когда это чутье влекло его куда-то так сильно, что он начинал копать всерьез, Макс становился похож на терьера, который схватил в норе лисицу и пытается ее выволочь на свет божий. Охотник видит только его репец, его напряженные задние лапы, слышит хрипы и визги, но точно знает: пес что-то ухватил и вот-вот вытащит наружу. Наш Макс в таких ситуациях не хрипел и не визжал, он как всегда то хрюкал от удовольствия, то хихикал, то гукал, как филин, — словом, давал волю, как он сам говорил, охотничьим инстинктам.

У него были свои представления о следствии, о том, что именно надлежит искать. Пользуясь тем, что на столичном Митинском рынке можно свободно купить базовые данные практически любой организации, а уж что касаемо архива, прошлого, то и подавно, он своевременно обзавелся целой коллекцией подобного рода дисков. Так что довольно быстро и без особого труда он выведал про гебешное прошлое Разумовского, узнал достоверно, что Разумовский в составе одной из спецгрупп КГБ действовал сначала в Афганистане, потом, в самом начале новой истории России, в Чечне… Словом, у него на руках было довольно четко обозначенное жизнеописание Разумовского вплоть до его увольнения из КГБ и включая его не очень долгую службу во Внешторге и его операции в бывших соцстранах. Здесь была и его давняя судимость. Обнаружив, чем дело кончилось — а кончилось оно, как известно, практически ничем, Макс почему-то объявил торжественно на всю контору:

— Не судите, да не судимы будете!

Что уж он там имел в виду — бог его знает, но когда он докладывал о результатах, мы все поняли, что Макс результатами неудовлетворен и продолжит свои изыскания во что бы то ни стало. Пока же нам надлежало довольствоваться тем, что он уже накопал. Ну и, понятное дело, мы конечно же взяли на заметку и колоритное прошлое нашего персонажа. И его очень странную судимость, когда дело, так бодро начатое двумя охранными ведомствами — ФСБ и МВД, как-то само собой ушло в песок, кончилось пшиком. Кстати, тут мы с Максом особо поломали голову и решили, что он поищет что-нибудь, связанное с кличкой Грант. Чем черт не шутит, когда имеешь дело с таким многогранным товарищем, как этот Разумовский? Ну и, конечно, несколько направлений поиска в связи со сделанным Максом форменным открытием — установлением подлинных размеров наследства покойного, о которых, вполне может быть, в таком полном объеме никто, кроме нас, не знал.

— Ты молоток, Макс! — одобрил его работу Денис. — Мы тобой восхищаемся. Таких гениев, как ты, нет и в самой Америке.

— Говно ваша Америка, — заносчиво сказал Макс.

Гений, гений, а любил, чтобы хвалили, как маленький. И Денис добавил:

— Погоди, погоди, я же не про то! То есть я, конечно, говорю, что ты, Макс, самый лучший. Но это еще не все… Ты, благодаря своим хакерским талантам, нас уже убедил, что эта смерть — не случайность, что Разумовского в принципе было за что убирать… Тут мы, безусловно, падаем в знак благодарности тебе в ножки и сразу же начинаем копать там, где ты нам показал. Но ты, по-моему, пока еще сделал не все, не произвел, так сказать, окончательную зачистку, понимаешь? Маленько недокопал.

— Что ты имеешь в виду конкретно? — не понял слегка обидевшийся Макс.

— Что я имею в виду? — повторил Денис. — Ну вот тебе пример. Рассказали же нам дамочки о скандале на таможне, помнишь? Сначала налоговики возбудили дело против этого Разумовского, даже следователя следственного комитета МВД уже назначили, и вдруг — бах! Следователя МВД по шапке, а на его место — следователь Генпрокуратуры. Да не абы как, а чтобы расследовать вымогательство взятки со стороны предыдущего следователя. Во какой поворот! И вот, естественно, встает вопрос: а что там за этой возней на самом-то деле? Была взятка? И вообще — из-за взятки ли ввязалась в это дело Генпрокуратура?

— Вообще-то что-то там такое было, — начал вспоминать Макс. — Что-то мелькало. Какая-то ошибка в интерполовской ориентировке, что ли… Вообще-то там искали контрабандный груз наркотиков, да, по-моему, не нашли. Ну и чтобы не показать, что наркотики упустили, решили возбудить дело по налоговой службе. Липа, конечно, все это, но Разумовский, если он к наркоте хоть каким-то боком причастен, вполне мог бы сильно загреметь. И лететь бы ему до самого низа, если бы не счастливое сочетание обстоятельств.

— И ты веришь в такие вот сочетания обстоятельств? Ну, брат, не ожидал. И это при твоей-то бороде!

— При чем тут моя борода?

— Борода, как известно, признак мудрости. Или зрелости. Ладно, замнем. Короче, я тебя очень прошу, Максик, пошарь получше по этому самому «Милорду», по последним двум годам. Может, все же найдешь документы, о которых ты говорил … Как ты сказал — мелькало что-то?.. А может, найдется что-нибудь поконкретней того, что ты рассказал?.. Понимаешь? Нам ведь пока совершенно неясны мотивы этого так хитро упрятанного убийства. Понимаешь? — еще раз спросил Денис.

— Куда уж понятнее, — буркнул все еще немного обиженный Макс.

Да он у нас всегда так: сначала обидится, если его чуток против шерсти погладишь, а потом кидается на дело с новой энергией и даже, можно сказать, злобой. В хорошем, конечно, смысле этого слова…

Ну вот, а мы, не дожидаясь, когда Макс произведет эту самую «зачистку», кинулись осваивать те его находки, которые уже бесспорно были у нас в руках. Мы же сыщики, знаете ли, а сыщики в чем-то сродни археологам: сняли один слой, нашли черепок, другой. А от чего черепки, что это был за предмет — фиг его знает, установить пока нельзя. То ли чайник, то ли ночная ваза. Чтобы установить, нужны еще обломки, то бишь черепки, а значит, нужно за первым слоем снять еще один, и все это аккуратненько, чтобы не повредить или, не дай бог, не потерять, а то и вообще не прозевать потенциальную находку в земле или куче другого мусора.

Такая вот у нас, сыщиков, извините, поэзия…

Вот уж сколько времени Алексей Петрович Кротов подвизается на ниве частного сыска, и подвизается, кажется, успешно, но каждый раз, начиная новое расследование, он испытывает какое-то внутреннее неудобство: все ему кажется, что в свое время, уйдя из армии, сменив, пусть и не от хорошей жизни, разведку на детективное агентство, он занялся не своим делом.

Его делом было — уйти от слежки, законспирироваться, если надо — передать сведения или найти способ получить их, если надо — вступить в схватку с противником — все равно, врукопашную ли, с использованием ли какого угодно оружия — нож, пистолет, вертолет, танк — все равно! А про автомобиль или автомат — и говорить нечего. Он знал, как не выдать тайну и как заставить говорить противника, знал восточные единоборства и радиосвязь, умел уходить от погони и догонять, не зная ни сна, ни отдыха, умел носить смокинг, курить сигары, соблазнять дам, да мало ли что он умел! И все это было ему теперь как бы и не нужно, словно вся предыдущая его жизнь пошла псу под хвост…

А впрочем, это у него всегда такое настроение, когда новое расследование только-только начинается. Все кажется каким-то мелким, антипатичным, каким-то неразрешимым ребусом, а главное — не знаешь, за что хвататься, с чего начинать. Прямо хоть бросай все и иди наниматься куда-нибудь в охрану или садись на пенсию (вот смеху-то!).

В этом смысле он иногда даже завидовал Денису. Вот ведь черт рыжий! Мальчишка по сравнению с ними со всеми, ничего еще толком в жизни не нюхал, а вот есть у него эта хватка, талант, если угодно: умеет угадать в самом сложном клубке проблем ту ниточку, за которую надо тянуть, чтобы в конце концов все начало распутываться… Главное — правильно сделать этот вот первый шаг, потом-то все покатится словно само собой, словно по рельсам, но поначалу…

Чтобы войти в рабочее состояние, он внимательно перечитал еще раз место в показаниях Елены Извариной, то есть «Аленушки», где говорилось о том, как покойный в последний раз попал на аэродром. Из текста получалось так: Разумовский, словно предвидя, что с ним должно произойти, поначалу от поездки отказывался и поехал в тот раз как бы случайно, за компанию.

— Но почему же он все-таки согласился поехать? — спросил у Извариной Денис.

— Не знаю, — ответила «Аленушка». — Сначала сказал, что, раз я отказалась с ним ехать, он тоже намерен просто побыть дома… Но тут ему позвонил один приятель из его аэродромной компании — Усатый… То есть это у него прозвище такое — Усатый… Хотя у него и правда усы. Да вы наверняка его знаете, он телеведущий. Позвонил: «Приезжай, без тебя компания не компания…» Ну Игорь и дрогнул…

Конечно, надо будет найти этого ведущего, поговорить с ним. Сомнительно, чтобы он сам напрямую был замешан в этом деле, а вот осуществлять волю какого-то заинтересованного лица — почему бы и нет? Но сначала все же аэродром. Прямо на месте порасспрашивать как следует о том, что произошло. У непосредственных очевидцев всегда всплывают в рассказах детали, прошедшие мимо внимания дознавателей.

Собираясь, он подумал, кого ему в этот раз лучше изобразить. Ну не журналистом же туда заявляться. Журналистов, «журналюг», во-первых, недолюбливают. А во-вторых, привечают тогда, когда хотят похвастаться. Пусть даже и бедой. Или когда хотят что-то изменить. А у них там чем хвастаться, что можно изменить? Да они небось досыта все настоялись на ушах, пока начальство и милиция разбирались что к чему. Так что журналист, лишний свидетель позора, им и задаром не нужен. Вряд ли нынче сослужат хорошую службу и его корочки детектива частного агентства… Нет, тут, пожалуй, лучше всего действовать неофициально. Так что пусть он сегодня будет сердобольным другом, однополчанином погибшего. При случае бросит ненароком что-то вроде того, что, мол, вот судьба: в Чечне парень выжил, а здесь… Это должно сработать…

Аэродром оказался милый, какой-то уютно-провинциальный — невысокое здание служб, грунтовое поле, над полем — как-то совсем по-домашнему надувающийся на шесте под ветром полосатый чулок метеорологов. По краям поля — несерьезные спортивные самолеты — все больше «аннушки», тренировочные «Яки» да целая стайка свесивших лопасти вертолетов — тоже все больше стареньких, «Ми-4», которые так удобны для разведки в горах…

От аэродрома веяло чем-то родным, доброжелательным, но и здесь у Алексея Петровича дело не спешило идти: аэродромный персонал, чуть ли не весь умещавшийся в одной комнате, хотя ему и посочувствовал, когда он назвался другом погибшего, за подробностями посоветовал обращаться все же в милицию. При этом ему довольно прозрачно намекнули, что и милиция не заинтересована в том, чтобы подробности несчастного случая стали достоянием широких масс.

— Я не широкие массы, — возразил Алексей Петрович, — я всего-навсего друг. А у вас ведь должен быть журнал полетов, разрешение на прыжки в заданном квадрате или как там у вас это называется… Разве нет? Я сам в армии служил, я знаю…

— Ну у нас тут не армия, — отрезал старший в этой комнате и по возрасту, и, видимо, по положению. — Если милиция даст разрешение — покажем вам все документы какие следует…

— Вот, блин, судьба! — бросил Алексей Петрович давно заготовленную фразу. — В Чечне каждый день по несколько вылетов — и ничего. А здесь — на ровном месте, можно сказать, — и на тебе!

— А где в Чечне? — спросил вдруг второй летун, что помоложе, в форменном пиджаке без погон.

— Ну под Курчалоем, — ответил не задумываясь Алексей Петрович. — Еще в районе Ведено. В Ханкале, конечно, стояли…

— Ладно тебе, Иван, — сказал, услышав это, молодой офицер тому, что постарше. — Что мы конторских крыс из себя строить будем! Покажи ты ему, что можешь…

Офицер, названный Иваном, показал молодому кулак. Он хотел сделать это исподтишка, незаметно, но Алексей Петрович все равно заметил это движение, пока еще не очень хорошо понимая, как его толковать. Впрочем, дело тут же начало и проясняться, поскольку — ах какая жалость! — сразу выяснилось, что журнал офицеры показать все же не смогут. Не смогут по той причине, что как раз сегодня он якобы был изъят для следствия.

— Мы бы и без дневника, так рассказали, что могли. Но тут с нас типа слово взяли, — словно извиняясь, пояснил молодой, — пока следствие не закончится.

Алексей Петрович насторожился еще больше: он прекрасно помнил, как разорялась певица по поводу того, что милиция закрыла дело за отсутствием факта преступления. А раз так, значит, эти двое дурят ему голову. Но для чего? Чем это вызвано?

— А знаете что? — решился вдруг на что-то старший. — Мы вам все же поможем. У меня тут заключение экспертизы, так я вам прочту его из своих рук, чтобы вы знали, в чем там суть дела. Хорошо? Вот видите, бумага на бланке, печать, подпись. — Он показал заключение издали. — Но только при одном условии: все для внутреннего пользования, вы ничего пока не разглашаете. Согласны?

— Согласен, — буркнул Алексей Петрович. Что ему еще оставалось делать в такой ситуации? И старший начал читать, запинаясь, ставя неправильные ударения и кое-что на ходу явно опуская.

«Несчастный случай, — читал Иван, — на аэродроме авиационно-спортивного клуба РОСТО произошел во время прыжка группы парашютистов с высоты 800 метров. Прыжки протекали в условиях внезапно начавшегося сильного порывистого ветра. Спортсмен… ну, это неважно… А, вот. По команде инструктора спортсмен имярек выпрыгнул из салона „Ан-2“… Несмотря на то что прыжок совершался с самым простым и надежным отечественным парашютом Д-5, основной купол парашюта не раскрылся. Конструкция Д-5 предполагает, что в этом случае на высоте 300 метров автоматически раскрывается запасной парашют. Однако на этот раз запасной парашют раскрылся с запозданием в две — две с половиной секунды, что привело к фактически свободному падению спортсмена. В результате ничем не смягченного удара о землю пострадавший мгновенно скончался на месте приземления… Специальная комиссия РОСТО, изучавшая обстоятельства гибели спортсмена, пришла к выводу, что сам парашют находился в абсолютно исправном состоянии. Но при прыжке из-за сильного порыва ветра имел место удар спортсмена о фюзеляж самолета, в результате чего произошел самоотцеп карабина, что, в свою очередь, привело к отказу основного купола парашюта. Установлено также, что так называемая расчековка, автоматическое раскрытие запасного парашюта, началась вовремя, на расчетной трехсотметровой отметке. Однако спортсмен, поддавшись, вероятно, чувству неподконтрольного страха, какое-то время держал запасной купол руками, из-за чего раскрытие произошло на две секунды позже. Как показывают простейшие расчеты, именно этих секунд и не хватило для того, чтобы остановить падение…» Вот такая петрушка, — сказал Иван, убирая бумагу в папку.

— Вы говорите, он в Чечне служил? — уточнил второй летун.

— Мало того, — не моргнув глазом солгал Алексей Петрович, — в ВДВ! — И подумал: «Да простит меня погибший за это вранье».

На всякий случай он все же решил показать летунам фотографию Разумовского. Летуны, переглянувшись, начали внимательно, с неестествено повышенным вниманием всматриваться в нее, причем на этот раз к ним присоединился и третий, до сих пор не подававший признаков жизни.

— Кажется, он, — осторожно изрек наконец Иван.

— А черт его знает, — с сомнением сказал второй. — Тот вроде как помоложе был… А у вас что — какие-то сомнения?

Сомнение у меня было только одно: погибший был слишком опытным парашютистом, чтобы не справиться с каким-то учебным парашютом. Все-таки двести прыжков — это неплохая школа. Я сказал об этом своим собеседникам.

Они быстро переглянулись.

— Двести прыжков! — изумленно присвистнул тот, что помоложе. — Или вы что-то путаете, или погибший от нас что-то скрывал.

Алексей Петрович не стал спорить на тему, кто именно путает и скрывает. Что-то во всем этом было не то.

Что они скрывают? В чем тут дело? Бумага явно правдоподобная. Но почему они так отреагировали на фотографию? Почему такой тайной стал журнал и как это его может не быть на месте, если он, как и у моряков, должен все время находиться на командном пункте — ведь полеты-то продолжаются!.. Еще вопрос: с какой стати столь опытный спортсмен прыгает на примитивном учебном парашюте, да еще и ошибается, как перворазник, хотя из показаний свидетельниц можно было понять, что прыжкам с парашютом Разумовский предпочитал прыжки с парапланом.

Он вспомнил все эти мгновенные переглядывания собеседников, вспомнил, как неожиданно побледнел старший, когда он сказал им про двести прыжков, и вдруг понял: да они же просто запуганы! Как он сразу не понял, что за каждым их словом, за каждым движением стоит смертельный ужас. Да, вряд ли они помогут ему докопаться до правды…

Но понял Алексей Петрович и другое: он на верном пути, а потому просто обязан продолжать поиск, и продолжать его неформальным способом. Сейчас стало совершенно очевидно, что обращение в милицию даст ему еще меньше, чем визит в аэроклуб…

Выйдя за ворота аэродрома, он огляделся. Вот как раз то, что ему надо — питейное заведение. Ресторан, столики с подачей пива и прочими мужскими радостями. Наверняка здесь отмечают удачи и неудачи в воздухе, наверняка завсегдатаи этого заведения из местных могут многое порассказать.

Он прикинул еще раз — имидж человека, разыскивающего однополчанина, годился и здесь. «Проканает!» — неожиданно для самого себя сказал Кротов на воровском жаргоне.

Алексей Петрович пристроился к мужикам, сосавшим пиво прямо из горлышка. То ли дело, подумал он, раньше — сидишь где-нибудь с кружкой, потягиваешь… Или стоишь. Но с кружкой. А теперь все на ходу — даже девки и те сосут из бутылки… А больше всего ему не нравилось баночное. Баночное он вообще не признавал еще с тех, с заграничных времен — это не пиво, это моча. Так, для вони, как говорил один его контрактник…

Эти, к которым он пристроился, никуда не бежали, сидели под тентом на открытой веранде рядом с аэродромным полем. Один из них был похож на деревенского — здоровый, мордатый, не по-московски румяный. Одним словом, лимита. Строитель какой-нибудь. Второй был тоже, по всему, не коренной житель. Это был явный люмпен, если не бомж. Причем они с мордатым, похоже, давно знали друг друга, может, даже корешевали, потому как мордатый, судя по всему державший стол, пусть и покровительственно, но все же беседовал с ним о чем-то… семейном, что ли… Но явно не о футболе. Судя опять же по некоторым признакам поведения, Алексей Петрович сразу догадался, что мордатый, в отличие от люмпена, имеет работу. Люмпен же, наверно, таковой не имел, да, видать, не особо к ней и рвался, а слегка покровительственный тон приятеля терпел безо всякого ущерба для собственного самолюбия. Во всяком случае, не похоже было, чтобы он комплексовал по поводу своей социальной неполноценности, больше того, в отличие от мордатого к чужаку был доброжелателен. Когда Кротов спросил, можно ли пристроиться с ними рядом, широко махнул рукой.

— А чего там, вставай, места не купленные.

Второй такое скоропалительное решение не одобрил.

— Мы вообще-то друга ждем, — сообщил он.

На что второй тут же наложил свою резолюцию:

— А ничего страшного. В крайнем случае мы тебя, земеля, потесним. Или откупиться попросим. — Последнее было сказано вроде бы в шутку, но Алексей Петрович подумал, что, наверно, подтекст у люмпена был вполне серьезный: если бы ты, мол, мне поставил, то я бы, хоть и ненадолго, а избавлялся бы от своей зависимости от мордатого. Так что определенная корысть со стороны люмпена тут проглядывалась, и хоть была невелика, эфемерна, а все же могла сослужить Алексею Петровичу хорошую службу.

— Об чем речь! — сказал Кротов, подталкивая к нему одну из своих бутылок. — Если надо — мы завсегда. Мы порядки знаем. — Порядок у жлобов, вроде мордатого, был один: халяву жри хоть в три горла, за свое — удавись. Но немного покривить душой для пользы дела было не грех.

Мордатый не одобрил его щедрого жеста с бутылкой, но говорить ничего не стал, только давал всем своим видом понять, что не одобряет приятеля, тут же откупорившего бутылку, что Кротов для него как был человек чужой, так чужим и остался, а у них двоих — компания. Он даже полуотвернулся от Кротова, чтобы тот не понял по губам, о чем они говорят. Судя по всему, мордатый продолжил тот разговор, который начался у них до его прихода: «А Зинка говорит… А я ей говорю… На футбол, блин, уже не сходи!..»

Разговор у них увядал по мере того, как кончалось пиво. Алексей Петрович на всякий случай проверился, глянул по сторонам. Поблизости никого, кого следовало бы остерегаться. Не принимать же в расчет мужичка с детской коляской. Выгнала небось сноха: мало ли что пенсионер, не хрена зря штаны протирать. Все располагало к беседе, и, улучив момент, Кротов предложил:

— Ну че, мужики, я возьму?

Мордатый опять было дернулся возражать, но люмпен, хитро подмигнув, остановил его. Ему, очевидно, казалось, что Алексей Петрович ничего не заметил.

Кротов взял десяток бутылок пива и три тараньки. Вот теперь он вроде как становился полноправным участником разговора. Он вообще-то пиво не очень жаловал, но тут приходилось делать вид, что он наверху блаженства.

— От не понимаю я, — предложил он тему, — которые баночное пьют. Так, моча какая-то. — Он, конечно, малость придуривался, чтобы перестать окончательно быть белой вороной, но самую малость. А вообще-то ему было сейчас легко — что думал, то и говорил. — Вот в бутылках — это да. Особенно если «Балтика»…

— Не, я больше «Клинское» уважаю, — возразил люмпен.

Тема, придуманная Кротовым, оказалась настолько актуальной, что в конце концов не выдержал и мордатый.

— Это все говно, — сказал он вдруг. — Лично я «Оболонь» уважаю. Даже больше, чем чешское или там немецкое…

— Да ну его, немецкое! — показал свою осведомленность люмпен. — Оно горькое больно. Ну а насчет того, что «Оболонь» — самое лучшее, это ты того… загнул.

— Что загнул?

— Да оно ж хохлацкое, это пиво-то!.. Как оно может быть хорошим, если они нас всех, москалей то есть, ух как не любят! Мы им теперь как будто первые враги на деревне стали! А всё эти коммуняки, блин! Дружба народов, дружба народов! Вот она и пошла боком эта дружба. Не. Ты мне про эту «Оболонь» лучше не говори!

— Ну ты даешь! Я ж про пиво, а вовсе не про Кучму толкую!

— И я про пиво, — был непреклонен люмпен.

Тема оказалась неисчерпаемой, однако тут Алексей Петрович подумал, что пора уже, пора выруливать к его безалкогольной цели.

— Мужики, — сказал он, подталкивая к обоим еще по бутылке, — вы же тут частенько, наверно, стоите? Ну пиво-то пьете? Может, подсобите маленько.

— А чего ж не подсобить! — тут же откликнулся люмпен, снова незаметно подмигнув мордатому. Во всяком случае, ему самому казалось, что незаметно. Дескать, давай, выставим лоха как следует.

Но второй его не поддержал.

— Помочь, конечно, можно, но смотря в чем. Что-то личность у тебя какая-то подозрительная, дядя. Ты чего, опер, что ли?

Да-а, похоже, Алексей Петрович его недооценил. Мордатый-то он мордатый, а видно, уловил несоответствие между его не вполне естественным повышенным интересом к пиву и какой-то непонятной ему целенаправленностью.

— Да ну, какой я опер, вы чего, ребята! Просто братана я ищу, братан у меня пропал несколько дней назад — исчез, как его и не бывало. Ну понятно, тревожимся все: не плохое ли чего случилось. — Алексей Петрович снова оглянулся. Вроде бы дядька-пенсионер прислушивается к разговору. Или ему кажется? Пенсионер тут же демонстративно занялся коляской — он тряс ее одной рукой, не выпуская другой бутылку с пивом…

— Ну это дело серьезное, — согласился люмпен. — Сейчас многие пропадают. Раз — и нету. Он у тебя чем занимался-то?

— Братан-то? Да бизнесом. Типа купи-продай.

— Ах, би-изнесом! — так разочарованно протянул люмпен, как будто этот вымышленный брат занимался бог знает каким постыдным делом. — Может, он захапал себе все денежки из фирмы да и свалил куда-нито за рубеж.

— А чего вы его здесь-то ищете, почему? — спросил мордатый, вдруг назвав Алексея Петровича на «вы».

— А потому что он вроде как здесь пропал-то. Поехал с парашютом прыгать — это он всех предупредил. Сегодня, мол, еду на аэродром с парашютом…того… И пропал.

— А чегой-то он с парашютом? — заинтересовался люмпен, уже сам придвигая к себе очередную бутылку. — Чего это он?

— Да хобби у него такое. Их, этих бизнесменов нынешних, хрен поймешь. Не знают, куда деньги еще потратить, во сколько нахапали. Он вообще-то в десантных войсках служил, вот он сюда и ездил все время — молодость вспомнить…

— А-а, — сказал одобрительно мордатый. — Войска дяди Васи. — И показал Алексею Петровичу запястье, на котором были выколоты крылышки с парашютом и буквы «ВДВ». — Тогда понятно. Это у нас у всех слабость такая… Я вот специально сюда пиво хожу пить, здесь на парашюты посмотреть можно.

— Вот-вот, и братан мой такой же. Все с дружком таким же чокнутым ездил. Дружок у него, телеведущий. Ну этот, усатый, да вы его знаете, его все знают.

Мордатый даже тараньку свою на время оставил в покое.

— Когда, говоришь, он у тебя пропал?

— Да дней семь уж прошло…

— Да, бывает, — сказал мордатый неопределенно, хотя интерес его был явно неслучаен. — Нет, ничего мы про это не знаем, а стало быть, и помочь не можем. Правда? — Он толкнул в бок собиравшегося что-то сказать люмпена. Тот лишь кивнул, не глядя ни на Кротова, ни на мордатого.

И все. Как заколодило. Чего Алексей Петрович только ни делал. Но теперь даже пиво их не брало.

Кротов достал фотографию Разумовского.

— Вот он, братан мой. Видели, нет?

— А хер его знает… Мало ли их тут… — угрюмо сказал мордатый. А люмпен потянул фотографию к себе.

— Ну вроде видел… Ага, он точно с этим усатым с телевидения приезжал… Только они как бы врозь были. Усатый-то, он не прыгает, он летает. Самолет учится водить. А чего ему, бабки есть…

И все.

Только когда Алексею Петровичу надоело вливать в них пиво и они расставались, вконец закосевший люмпен сказал Кротову на ухо, повиснув на прощание у него на плече:

— Слушай, земеля, уходи ты лучше отсюда, покуда цел. Там, блин, ребята очень серьезные замешаны. Брату твоему все равно уже ничем не поможешь, а шею себе запросто свернешь тоже…

Больше ничего Алексею Петровичу выжать из собутыльников не удалось. Но как он понял со всей очевидностью, причиной смерти Разумовского был никакой не несчастный случай, а некие «серьезные ребята». Но почему же, в таком случае, дело было закрыто милицией и вообще, как бы узнать, о каких именно «серьезных ребятах» идет речь, кому понадобилось таким вот экзотическим способом убивать простого бизнесмена…

Кто-то осторожно тронул его сзади за локоть. Алексей Петрович оглянулся. Дедок с коляской. Настороженно зыркая по сторонам, он сказал ему одними губами:

— Я случайно слышал ваш разговор… Вообще-то, я зря, наверно, к вам лезу… у меня принцип такой: никогда не суйся не в свое дело… да и опасно ведь… кому ж охота… Знаете что, ничего я пока не скажу, дайте мне как-нибудь незаметно фотографию посмотреть. — Он толкал впереди себя коляску так, словно закрывал ее своим телом от какой-то опасности. — Давайте вон за те кусты, что ли, зайдем. Как будто отлить. Хорошо? Только вы как бы сами по себе, а я сам по себе.

Он отстал, как будто занимался проснувшимся мальцом, стоял какое-то время склонившись над коляской. Так что Алексею Петровичу пришлось какое-то время его там, за кустами, ждать. Едва поравнявшись с ним, пенсионер протянул руку за фотографией, вгляделся в нее.

— Да, это он… Я, знаете, был случайный свидетель. — Он вернул фотографию, словно она жгла ему руки. — Вот что я хочу вам сказать. Я сам видел, как этот человек, которого вы ищете, — он показал пальцем на тот карман, в который Алексей Петрович спрятал фотографию, — словом, я, может, последний, который видел его живым… Я, знаете ли, дед, меня часто выгоняют с коляской гулять — дыши, мол, воздухом сам и внука прогуливай. Нет, я внука люблю, но тут мне как бы выбора не оставляют, неприятно, знаете ли… Но, извините, не про меня речь. Ну вот, гуляешь, гуляешь и зайдешь, пока тепло, пивка попить… Знаете, считаю, что заслужил за долгую жизнь право хотя бы на это. — Алексей Петрович терпеливо ждал, когда он скажет то, из-за чего рискнул его догнать. И пенсионер, заметив наконец нетерпение на его лице, на этот раз решительнее, чем прежде, оборвал себя. — Извините. Так вот, неделю назад этот человек, которого вы ищете, видимо уже после прыжков, сидел в том кафе, около которого и вы, и я сейчас стояли. Мы многие сюда ходим как в театр — знаете, новые лица, москвичи, да среди них столько известных… Ходим посмотреть на них и многое, поверьте, замечаем. Так вот, москвичи, которые сюда приезжают, они всегда потом идут всей компанией в это кафе, как бы отмечают очередной прыжок или полет. У кого что… Как я понимаю, такая традиция… Так вот, в тот день этот человек, — он снова показал на карман, где лежала фотография, — он сидел один, и мне показалось, он ждал кого-то. А потом к нему подсели несколько человек… И знаете, мне не показалось, что он им был рад. Он, знаете, как среди волков среди них оказался… Он, наверно, был мужественный человек, он не испугался, нет, но стал очень напряжен… Я его еще пожалел мысленно, даже подумал: может, мне на всякий случай милицию вызвать? Может, тут ничего и не случится, но если что-то замышляется нехорошее — милиция наверняка это предотвратит. Но я уже сказал — у меня принцип, поэтому для такого шага мне надо было собраться с силами. — Он вдруг снова прервал себя: — А он вам правда брат, этот человек?

— Нет. — Пенсионер вызвал у него такое трогательное доверие, что Алексей Петрович нарушил все принципы и, не задумываясь, сказал ему правду: — Нет, он мне не брат и не друг. На самом деле я сыщик…

— А-а, — с непонятной интонацией протянул пенсионер. — Ну это даже лучше… Хотя я тоже хорош: правда, что брат, неправда. Какое это имеет значение, верно? Если с человеком беда? Это ж ведь с любым может случиться, верно? Они, гады, как волки, а мы все такие беззащитные, они стаями, а мы все поодиночке… Ну вот, они окружили его, взяли в кольцо… Это было очень похоже на похищение, знаете… Тем более что все они называли друг друга каким-то кличками, как будто это и правда была банда…

— А вы случайно не запомнили эти клички? — встрепенулся Алексей Петрович.

Пенсионер тревожно оглянулся по сторонам, стало видно, что он боится, и боится не на шутку.

— А про это обязательно говорить? — уныло спросил он. — Хотя что я?.. Наверно, я должен это сказать… Того человека, которого вы ищете, они называли Грант. А у этих, у волков, как я говорю, было много кличек — их было человек пять или шесть. Маня, Чугунок, но чаще других называли двоих: какого-то Кента — этот, по-моему, у них был старший — и еще одного, которого звали Мастерила. Они, знаете, были очень похожи на убийц… И вот они так сидели, пока на улице не начались крики: ах, ах, несчастный случай, ах, ах, не раскрылся парашют! Какой ужас!

— И что, действительно кто-то разбился?

— Да-да, действительно. Я хотел пойти посмотреть, но там уже была милиция, они все оцепили, перекрыли выходы на поле. А потом пришла «скорая» и она, знаете, увезла два трупа. Два, вот что удивительно!

— Вы ничего не путаете?

— Да господи боже мой, как я могу путать, если я видел это своими глазами!

— Ну и что было дальше? Вы видели потом, после всего этого человека, которого я ищу?

— Ой, господи, да я же вам об этом и рассказываю. Эти волки, о которых я вам говорил, они вернулись за столик, и все вокруг только и говорили: ах, москвич, ах, друг того усатого, вот рок, вот судьба — и богатый, и здоровый, а вот распорядился господь… Ну и всякое такое… Как ужасно глупо всегда эти слова выглядят рядом со смертью…

— Значит, вы уверены, что этот человек погиб? — спросил у него Алексей Петрович.

— А, господи! Я же вам говорю, я видел, как его увозили. В мешок, на носилки и в карету «скорой». А потом эти… «волки». Один из них сказал, когда крики были сильнее всего: «А молоток ты, Мастерила, классно все заделал! Ни одна сволочь не догадается». А тот, которого звали Кент, тут же цынул на него: «Заткнись, урод!» И тот, знаете, сразу стал как побитая собака…

Вдруг он увидел, что кто-то идет в их сторону, испуганно шарахнулся от Алексея Петровича и решительно двинулся по дорожке в сторону от летного поля.

— Извините, — буркнул он на прощание, — я совсем забыл… Я спешу…

Да, хорошо их тут всех запугали!

— Подождите! — крикнул ему вслед Алексей Петрович. — А вы не знаете, куда его эта «скорая» повезла?

Пенсионер даже остановился.

— Как куда! В нашу больницу, в морг. У нас же тут не Москва… Всегда покойников в больничный морг определяют… — Он не переставая толкал свою коляску, и Алексей Петрович вынужден был чуть ли не бежать за ним, что со стороны, наверно, привлекало к ним лишнее внимание.

— Послушайте, ведь это глупо, — наконец не выдержал он. — Да остановитесь вы!.. Спасибо. Скажите мне самое последнее, и я вас больше не потревожу. «Скорая» ваша была, местная?

— Бригада была точно наша. Я этих мужиков в лицо знаю, я же здесь родился, всю жизнь прожил… Я вам больше не нужен?

— Спасибо вам большое за все, что вы мне рассказали. Спасибо вам за мужество.

— Ну уж издеваться бы не обязательно, — обиженно сказал он.

— Я сказал то, что действительно думаю! — крикнул ему вслед Алексей Петрович.

Зря дед обиделся — Кротов и правда был ему очень благодарен. Самое главное, он теперь знал, где будет искать дальше. Сегодня, пожалуй, уже не успеет, а завтра обязательно наведается в местную больницу…

Денис даже немного удивился, увидев на следующий день, с утра, как в офис «Глории» снова входит их давешняя заявительница. Он, честно говоря, не рассчитывал так скоро встретиться с «сестрицей Аленушкой» снова — вроде пока не было такой необходимости. Но вот же «вдова» (ну а как ее еще назвать) появилась чем-то порядком испуганная, явно выбитая из привычной колеи и, волнуясь, сказала ему:

— Знаете, Денис Андреевич, после того, что вчера произошло, я хочу вам все-таки передать кое-какие бумаги покойного Игоря Кирилловича, может быть, хоть они помогут вам в расследовании. — С этими словами она положила руку на основательно чем-то набитый большой пластиковый пакет.

— А что с вами такое случилось? — спросил Денис, зачарованно глядя на этот пакет…

И она ответила, начав рассказывать о том, что же, собственно, выбило ее из седла — то вновь переживая безысходность происходящего, то удивляясь собственному везению.

Кажется, и впрямь существовала какая-то высшая сила, которая если уж и не берегла, то сочувствовала ей.

…Вчера Лена по совету все той же Нюси собралась увезти с работы последние вещи, принадлежавшие Игорю Кирилловичу. Забрала его кожаное пальто, которое с весны ждало своего часа, осенних холодов, были здесь также удобные туфли из необыкновенно мягкой кожи, в которых он ходил на работе, были какие-то мелочи, бумаги, а самое главное — два обнаруженных ею в сейфе тетрадных блока, тех самых, что относились к его дневнику. Лена, увидев их под кипой других бумаг, до которых руки у нее дошли в самый последний момент, обрадовалась им как родным. Обрадовалась тому, во-первых, что оба они были почти наполовину заполнены текстом (один больше, другой меньше). А во-вторых… Денису она об этом не говорила, но как раз планировала в ближайшие выходные поехать в Жуковку, на Игореву дачу.

Она даже созвонилась с Иваном Аверьяновичем, с которым наконец познакомилась, увы, на Игоревых похоронах. Дядька обрадовался ей, как дочке: «Приезжайте, приезжайте, Леночка, хоть чистым воздухом подышите, посмотрите, какой бывает в природе чистый снег, а то киснете там, в этой своей Москве! Приезжайте, буду вас ждать!»

Она решила для себя: наведается в тайник, раз пришла такая необходимость, а заодно вложит новые блоки в тетрадь — от греха подальше. Подальше положишь, поближе возьмешь, любил повторять ее отец. И, как показали дальнейшие события, сделать это — положить подальше — было самое время — похоже, враги Гранта тоже начали охоту за его тайнами.

Однако справедливо говорится, что человек предполагает, а господь располагает. Собрав все в пакет, она доехала до дома, к которому уже почти привыкла, и едва достала ключ, чтобы открыть калитку ограды, как та сама вдруг распахнулась. Над калиткой была установлена камера наблюдения — видимо, дежуривший сегодня охранник, увидев ее на своем экране, поспешил прийти на помощь.

Это был тот самый Александр Федорович, который и с ней, и с Игорем всегда перебрасывался дружескими репликами. Она не была уверена, но, кажется, они с Игорем чуть ли не служили вместе. Во всяком случае, были симпатичны друг другу. И эта симпатия сразу же, с самого первого дня перешла и на нее.

Александр Федорович сидел за своей стойкой, отгороженной от парадного холла прозрачной стеклянной стенкой. Воровато оглянувшись, он поманил ее и сказал, не разжимая губ, что произвело на Лену очень сильное впечатление:

— У вас будет обыск, Елена Романовна, я уже видел постановление. У вас при себе есть, что надо спрятать? Если есть, дайте мне, они сейчас появятся. Я удивляюсь, как вас во дворе-то прозевали, видно, решили, что вы на машине, ждут где-нибудь в гараже… Если успеете, давайте, что нужно, из квартиры — тоже спрячу.

И она, как дурочка, не раздумывая, отдала ему собранный на Басманной пакет. Почему она так сделала? Бог весть. Может, со страху, может, от растерянности. Но уже через какие-то секунды радовалась тому, что поступила именно так, а не иначе. Потому что когда она вышла на своем этаже из лифта, ее тяжело и грубо схватил за предплечье какой-то мужчина в камуфляже и черной вязаной шапочке, которая так легко превращается в печально знаменитую маску, оставляющую вместо лица три дырки на черном фоне: две для глаз и одну для рта. Господи, до чего же хорошо, что пожилой вахтер, пардон, секьюрити, оказался человеком и вовремя предупредил ее.

— Слушаю вас, — совершенно спокойно сказала она мужчине, так спокойно, будто все это происходило не с ней. Хотя, если бы не Александр Федорович, от страха орала бы, наверно, как резаная на весь дом.

— Вы Елена Романовна… Разумовская? — Он явно был, что называется, не в теме. Или представлял не органы, а какую-то самодеятельность. Может, даже бандитов, выдающих себя за работников правопорядка.

— Я Елена Романовна, только не Разумовская, а Изварина. — Она попыталась высвободить руку, но это ей не удалось.

— Неважно, — равнодушно сказал он. — Вот вы-то нам и нужны. Давайте пройдемте! — Он показал ей какое-то удостоверение, в котором Лена ничего не успела разглядеть, кроме его фотографии, жирной печати и казенного герба.

— Куда? — опешила струхнувшая Лена.

— В квартиру.

Где Игорева квартира, он знал, жестко подталкивал ее в ту сторону, а сам говорил в торчащий у него перед носом кривой прутик переговорного устройства:

— Поднимайтесь, хозяйка здесь… Да, понятых не забудьте с улицы прихватить, а то тут такой дом — в понятые никто не пойдет…

— Да что случилось-то! — робко возмутилась Лена, когда мужчина наконец выпустил ее руку, чтобы она могла без помех отпереть дверь.

— Ничего страшного, Елена Романовна. Сейчас у вас, вернее в квартире вашего покойного сожителя, будет произведен обыск.

— Обыск? Почему? Он погиб… его убили… и у него же обыск?

Теперь, когда они вошли в прихожую, он снова придерживал ее за руку. В квартиру пройти не давал, не пускал дальше оставленной приоткрытой входной двери.

Вскоре поднялись и остальные — пять или шесть человек, все в камуфляжной форме и с двумя собаками — одна, овчарка, сразу легла у входа в квартиру — чтобы никого не выпускать. Вторая — не очень большая, но шерстистая, таща за собой женщину-проводника, сразу пошла по комнатам, обнюхивая углы и закоулки — специальность этой, как выяснилось, была искать наркотики. Был тут и еще один сюрприз: помимо тех, что были в камуфляже, неуверенно вошли в коридор и двое в штатском — мужчина и женщина, пойманные на улице, — понятые. Сюрприз заключался в том, что пойманной женщиной оказалась… Нюся, к которой почему-то с подозрительным упорством тянулась четвероногая специалистка по наркотикам. Вновь и вновь обходя квартиру, собака неизменно возвращалась к ней, тыкалась носом в Нюсин плащ и даже пыталась подняться на задние лапы, чтобы вскарабкаться по ее ноге повыше.

— Представляешь, — торопливо рассказывала Нюся, аккуратно отталкивая от себя собачий нос, — иду к тебе в гости, а меня хвать!

Тетка-проводница каждый раз подозрительно смотрела на Нюсю и наконец не выдержала.

— Так. Что у нас в сумочке? — спросила она сурово. Камуфляжные штаны делали ее необыкновенно задастой, а оттого и еще более суровой. — А ну раскройте-ка сумочку!

В сумочке оказались бутерброды с колбасой, которыми Нюся запаслась, выходя утром из дома.

— Вот вам и все наркотики, — криво улыбнулась Лена.

— Ничего, найдем, не сомневайтесь, — сказала, как-то по-мужски супя брови, тетка. — У нас информация верная…

— А все-таки что вы ищете-то? — не поверила в глупость с наркотиками Лена.

— А то вы сами не знаете! — с ненавистью отрезала тетка.

— Это у вас что за собачка, — спросила Нюся, чтобы немного смягчить эту ее суровость.

— У нас это лабрадор, — все так же непримиримо уронила тетка и направилась туда, где шла самая работа — в гостиную, а оттуда в кабинет Игоря Кирилловича.

— Так! — закричал старший. — Хозяйка! Где хозяйка! Идите, присутствуйте, а то потом будете говорить, что мы вам что-то подложили! Понятые здесь?

Понятые были здесь, не было только наркотиков, которые якобы хранились в этой квартире в очень больших количествах. Искали их, надо сказать, довольно странно: то по-настоящему, заглядывая в коробки со стиральным порошком, в кухонные банки, даже в торчащие кверху рожки люстры, а то вдруг начинали зачем-то раскрывать книги, пытаясь что-то из них вытряхнуть, заглядывали в лежащие на столе папки с бумагами, проверяли стержни шариковых ручек, которых в приборе на столе было великое множество. Слава богу, не стали хоть вспарывать диванные подушки…

Искали в письменном столе, в бюро Игоря Кирилловича, под крышкой компьютера, попробовали взломать бюро в его кабинете и тут же почему-то отказались от этой затеи — попросили у Лены ключ, и она его сразу им выдала.

— Все уже успела поспрятать, — злобно сказал, открыв его, старший.

Продолжалось все это часа четыре, если не больше, и в какой-то момент Лене стало понятно, что визитеры не нашли того, что искали, а потому все стали делать ленивее, замедленней. Устали люди, устали собаки, но больше всех устала сама Лена — видно, перенервничала. Она попробовала было подойти к Нюсе, внимательно наблюдавшей, как пришельцы, подняв ковер, простукивают пол, стараясь не обойти ни одну паркетину, но старший прикрикнул на нее:

— С понятыми не разговаривать! — В конце концов тот же старший объявил: — Ну что, радуйся, сучка, что в этот раз мы ничего не нашли. Но это пока, поняла? Пока не нашли!

— А почему вы так себе позволяете разговаривать? — возмутилась за Лену Нюся.

— Ах, виноват, — устало ухмыльнулся старший, — вас забыл спросить.

Но больше не хамил. Лена с благодарностью посмотрела на Нюсю, подписывавшую протокол обыска. Подозвал старший и ее.

— Подпишите. — Он смотрел на нее тяжелым взглядом, изучал. Вдруг спросил: — Вы, собственно, кем покойному приходитесь?

— Я? — снова чего-то испугалась Лена. — Я… невеста.

— Вы здесь прописаны?

— Нет, но мне известно, что я наследница всего этого. — Она повела вокруг рукой.

— Это как же?

— А завещание есть, — не выдержала Нюся. — Они просто не успели зарегистрировать брак, и вот…

— Короче, дамочка здесь не прописана, — истолковал это по-своему старший, — и прав ни на что тут не имеет, поскольку всякое завещание входит в силу только через полгода… Попрошу вас, — он заглянул в протокол, — э-э… Елена… э… Романовна, собрать вещички — и в течение двенадцати часов освободить помещение.

…— Ничего слушать не стал, гад такой, — завершила рассказ Лена. — Мы с Нюсей потом так возмущались! Она говорит: спасибо еще, что не сразу вышибли — у них это просто.

— У кого это у них? — спросил Денис.

— Ну я вот не разглядела удостоверение, а Нюся разглядела, — вздохнула Лена. — Это РУБОП. Нюся считает, что они поэтому и не обратили внимания на то, что мы с ней знакомы… Милиция бы не разрешила…

— Ну вот, уже хоть что-то обозначилось, — сказал Денис. — Хотя, если честно, мало пока что понятно, при чем здесь РУБОП. Какая тут организованная преступность?! Ладно, мы поможем во всем разобраться, — снова неопределенно пообещал он.

— Спасибо, — хлюпая носом, сказала Лена. — Знаете, вышла из дома, забрала свою сумку у охранника и просто не знаю, что дальше делать, так одиноко стало… Ладно хоть Нюся меня поддержала… И знаете что я придумала, Денис Андреевич, насчет того, где жить? Поехала на фирму. Вы у нас там не были, но у нас там очень уютно. Я подумала: ну несколько-то дней я там перекантуюсь, разве нельзя несколько дней или, вернее, ночей поспать на диване? Приезжаю… Ну сколько меня там не было? Всего ничего, несколько часов. А фирма уже опечатана! Бумаги все арестованы, как мне наша главбух сообщила, на складское имущество наложен арест… Вот я и решила прямо с утра ехать опять к вам. Помогите, помогите, Денис Андреевич, я вам хорошо заплачу! Мне бы только узнать — кто это сделал, кто за этим стоит!

И вот тут-то она полезла в ту самую сумку, которую, видно, просто из естественного сочувствия к ней спас секьюрити. Это был большой пластиковый пакет, набитый под завязку. Она едва не скрылась в нем, запустив в пакет руки чуть ли не по локти, потом, буркнув «извините», вытащила свернутое кожаное пальто, положила рядом с собой на диван.

— Тут, знаете, у меня кое-что есть от Игоря… Он не раз говорил последнее время: если со мной что случится — передай вот это, — она вытащила наконец то, что искала — уложенные в отдельный пакет тетрадные блоки, — передай это в ФСБ. Посмотрите, вдруг они вам помогут в расследовании. А заодно и решите — надо это передавать в ФСБ или нет.

— В ФСБ или в милицию?

— Нет, нет, только не в милицию! Из-за милиции у него, по-моему, все эти неприятности и произошли…

— А что это за бумаги? — решил все-таки уточнить обрадованный Денис, не сводивший глаз с пачки извлеченных из пакета тетрадных листов в клеточку, исписанных плотным, буквица к буквице разборчивым почерком.

— Это, как я вам обещала, часть дневника Игоря Кирилловича, — пояснила Лена и с видимой неохотой протянула всю пачку ему. — Даже не знаю, — грустно вздохнула она.

Денис бережно извлек «тетради», перелистнул одну страницу, другую, оживился, спросил, отрываясь от исписанных листков в клеточку:

— Даже не знаю, как вас благодарить, Елена Романовна. Но где же сам-то дневник?

— Точно не знаю… но немножко догадываюсь… Знаете, Денис, я попробую его найти. Если вы, конечно, предварительно скажете, что эти бумаги стоят того…

— Да конечно же, — горячо заверил ее Денис. — И очень даже может быть, что оставленная Игорем Кирилловичем информация сыграет решающую роль в успехе расследования… Только… — он запнулся.

— Что только? — тревожно спросила Лена.

— Только, по-моему, ситуация непредвиденно осложнилась. Мне кажется, Лена, что вам есть смысл пока скрыться.

— Да? И надолго? — с горькой иронией спросила Лена. — Я ведь, между прочим, и обратилась к вам, чтобы вы мне помогли. Послушайте, ну неужели же никто ничего не может сделать? Человека убили — никто ничего не знает. Меня выкидывают на улицу, отбирают фирму, под каким-то липовым предлогом собираются посадить туда кризисного управляющего, о чем мы узнаем в самый последний момент, и опять все делают вид, что ничего не происходит. Я специально обратилась к вам, а вы мне говорите: спрячься и сиди не высовывайся…

— Успокойтесь, пожалуйста, Елена Романовна. Напрасно вы так. Мы ведь вам уже пообещали сделать все, что можно, и мы сделаем! Только поверьте мне на слово, вам все же лучше где-то пересидеть эту заваруху. Береженого, как известно, и бог бережет.

— Да? — неуверенно сказала Лена. — Вы так считаете? И сколько это, по-вашему, должно продолжаться?

— Ну хотя бы несколько дней. Я думаю, что в нынешней ситуации прямой необходимости в вашем присутствии на фирме просто нет. Ведь я правильно понял, что фирма последние дни фактически была под вашим началом?

— Да, вы правильно поняли.

— Ну вот, ну вот. Стало быть, и так и так делать вам там ничего нельзя, раз опечатаны все бумаги, бухгалтерские книги, касса… У вас есть где жить? Может, помочь?

— Нет, спасибо большое.

— Не хотите, как хотите. Только оставьте мне адрес или телефон того места, где вы собираетесь обретаться. А я, если надо будет, вас там найду. Хорошо?

«Куда уж лучше», — грустно усмехнулась про себя Лена.

Иметь с Алексеем Петровичем дело — одно удовольствие. Я уж не говорю про то, что он и внешне весь — военный, военная косточка, пусть уже несколько лет как на гражданке. Честное слово, глядя на него, я сам как-то подтягиваюсь, очень он похож на старого, еще царской закалки офицера. Сухощавый, спортивный, спина прямая, благородная седина, так хорошо всегда у мужчин сочетающаяся со сравнительно еще молодым лицом. Такая седина — она вроде наград, вроде боевых шрамов: сразу видно, человек часто имел дело с опасностями.

Сейчас я слушал его и ловил себя на том, что вряд ли кто-то из нас добыл бы в этой поездке столько же информации. Почему-то там, в подмосковном городке, никто не послал его куда подальше, узнав, что он представитель частного сыскного агентства, почему-то ему, как всегда, удалось разговорить даже не самых разговорчивых очевидцев, опасающихся (и, очевидно, не без основания) за собственное благополучие. Ну а уж то, что у него получилось с местным судмедэкспертом, это и вообще могло иметь место только с одним-единственным из нас из всех — именно с Алексеем Петровичем Кротовым. Потому как судмедэксперт оказался его знакомым еще по Афганистану, и это, конечно, очень поспособствовало успеху миссии Алексея Петровича. Но, пожалуй, лучше все по порядку.

В какой-то момент после разговора с мужиками у пивной ему пришло в голову заглянуть в местные газеты — а как, интересно, они отреагировали на такое нечастое событие, как гибель спортсмена-парашютиста. Он не ошибся: несчастный случай нашел свое отражение в местной прессе. И вот что там было написано. На самолете «Ан-2» группа новичков, имевших 36 часов налета, была поднята на заданную высоту 800 метров. Именно с этой высоты погибший камнем летел до земли, безуспешно пытаясь раскрыть парашют. В итоге — мгновенная смерть при ударе о землю. Расследование было проведено сразу же, по горячим следам. Эксперты пришли к выводу, что в происшедшем действительно сыграло роль роковое стечение обстоятельств: тот самый порыв ветра, удар о самолет, «самоотцеп» карабина и так далее. Было также написано, что спортсмен, вероятнее всего от страха, держал запасной парашют такой мертвой хваткой, что он раскрылся аж на две секунды позже, что и стало фактической причиной гибели парашютиста. Именно этих двух секунд не хватило, чтобы парашют успел затормозить свободное падение тела…

Как ни странно, в газете тоже не было ни имени, ни возраста пострадавшего, и Алексей Петрович даже подумал, а не эту ли публикацию зачитал ему бывший офицер по имени Иван, выдав за заключение экспертизы.

Но из газеты явствовало также, что происшествие имело место в тот самый день, когда погиб Разумовский. Как раз это обстоятельство, а также то, что погибший почему-то совершал прыжок в группе новичков, и укрепило Алексея Петровича в мысли поискать истину у судмедэксперта. Ведь если, как свидетельствовал его информатор у пивной, тело увезли на «скорой», значит, оно должно было неизбежно попасть в руки заведующего патолого-анатомическим отделением местной больницы, поскольку именно он по совместительству был и здешним судмедэкспертом — практика частая в небольших городах Подмосковья…

Этот патологоанатом, лицо которого почему-то показалось Алексею Петровичу страшно знакомым, долго рассказывал о том, насколько уникален этот несчастный случай — просто роковое стечение обстоятельств, и вполне понятно, почему местная прокуратура решила не возбуждать уголовного дела в связи с этой гибелью…

Пока патологоанатом долго и нудно рассказывал обо всем этом, Кротов все мучился, вспоминая, где он мог его видеть раньше. У Алексея Петровича была профессиональная память на лица, и чем дальше, тем все сильнее уверялся он в том, что явно знал медика, даже имел с ним дело. И вдруг тот оборвал себя на полуслове и спросил сам:

— Слушайте, вы весной восемьдесят восьмого под Кандагаром не были?

И тут словно заслонку прорвало, Алексей Петрович разом все вспомнил.

— Ну конечно! Вот откуда я вас знаю! А то замучился совсем — никак не могу сообразить! Вы же, помнится, хирургом были в нашем госпитале…

Медик невесело усмехнулся.

— Да и вы, помнится, были не частным сыщиком, а полковником разведки…

— Майором, — поправил его Алексей Петрович.

Ну конечно, после такого узнавания все стало намного проще.

— Ты понимаешь, майор… — начал судмедэксперт и спохватился: — Ничего, что я на «ты»?

— Ничего, — сказал Кротов. — Меня Алексеем Петровичем зовут. Можно просто Алексеем.

— А я Петр Николаевич, — назвался медик. — Петр, стало быть. Петр — он же камень, как в Евангелии сказано. — Он усмехнулся. Усмехнулся и Кротов, и это означало, что взаимопонимание между бывшими афганцами установилось полное. — Я, значит, вот что могу тебе рассказать, Алексей, по интересующему тебя вопросу… Привезли в тот день с аэродрома двоих. Сначала я осмотрел парня, некоего Федорова, жителя Химок. Сопровождающий милиционер мне объясняет: дескать, вот какой ужас — не раскрылся парашют… Проходит какое-то время — смотрю второго. Около этого почему-то опера. Наши, местные. С ходу объясняют мне: еще один несчастный случай на аэродроме, ругаются: и что это за день такой сегодня! Падение с большой высоты — так, говорят, и пишите. Ну не понравился мне, конечно, этот накат. Что, говорю, увижу, то и напишу. Это вы там, у себя, в обезьянниках командуйте, а здесь командир я. Тогда они заговорили со мной совсем по-другому. Смотри, говорят, лепила, у тебя же семья. Жена в Москве работает, стало быть, часто в электричке ездит, и другой раз очень поздно; дочка, цветок душистый прерий, каждый день в свой девятый класс ходит. Так что смотри сам, тебе, мол, жить… Ну я и дрогнул… Ты вообще видел когда-нибудь человека, упавшего с большой высоты? Это просто мешок — кости все переломаны, множественные кровоизлияния ну и так далее. И все это я только что наблюдал — ну у того парня, которого первым мне на стол положили. А новый, которого опера сопровождали, — весь целехонький. Руки-ноги, цвет кожи, все такое прочее. Я его, как положено, осмотрел — всего-навсего одна травма. И травма, заметь, очень характерная. Но непростая. Я бы сказал, по твоей бывшей специальности. Помнится, у вас — у разведчиков, у диверсантов — есть такой специальный удар для введения в состояние рауша, то бишь легкой потери сознания. Ну ты-то, Алексей, конечно, знаешь, о чем речь: поставленным ударом бьют человека за ухом — и он в отключке. Будь то «язык», будь то часовой — значения не имеет. Ни шума, ни крови, а человек нейтрализован. Но если, между прочим, не рассчитать удара, да особенно если наносить его твердым предметом — рукояткой ли пистолета, свинчаткой, то при некотором навыке летальный исход после такого удара становится неизбежным. А сама травма настолько незаметна, что в определенных условиях под нее можно имитировать смерть от какой-то другой причины — от попадания под колеса автомобиля, от падения с высоты, от гипертонического криза и так далее. Что, собственно, и имело место в том случае, о котором мы сейчас говорим.

— Ну допустим, — согласился Алексей Петрович. — Но как бы то ни было, формально у вас в один день оказались в наличии два погибших парашютиста. Ведь это-то никак не скроешь, тем более что налицо случай, прямо скажем, годящийся для «Книги Гиннесса». Да случись такое — у вас тут, наверно, целый полк следователей землю бы рыл, уже, наверно, и аэроклуб закрыли бы…

— А с чего вы взяли, что имели место два несчастных случая? — не глядя на Кротова, сказал бывший сослуживец, беря в руки скоросшиватель с заключениями экспертизы. — Один. То есть два, конечно, но один в воздухе, а второй — на земле. В воздухе от нераскрытого парашюта погиб некто Разумовский Игорь Кириллович, 45 лет от роду. А Федоров Дмитрий, 26 лет, погиб в результате наезда автомобиля, скрывшегося с места происшествия. Тело Федорова отправлено в город Химки нашей области в металлическом запаянном гробу…

— Я, наверно, не могу этой информацией пользоваться открыто? — спросил задумчиво Алексей Петрович. — Я же тогда подведу тебя под монастырь?

— Да ну вряд ли. Я же одно заключение написал по всей форме — смерть в результате падения с большой высоты, а второе… Ну немного покривил душой… Не знаю, поймете ли вы меня, но у нас тут милиция слов на ветер не бросает, и угроза насчет жены и дочери — это в наших условиях вполне реальная угроза. Я написал, что во втором случае причиной смерти явилась несовместимая с жизнью травма головы, полученная предположительно либо в результате неудачного падения, либо при ударе о какой-нибудь твердый предмет в процессе приземления…Ну а в милиции, похоже, пошли еще дальше, они в своих заключениях просто поменяли покойников местами, так что несчастный случай как бы прикрыл, замаскировал предумышленное травмирование человека, приведшее к летальному исходу.

— То есть, говоря человеческим языком — обычное убийство, — уточнил Алексей Петрович. — Так?

— Так, — кивнул медик. — Но я вам этого не говорил…

Я сидел некоторое время в полном обалдении. Ну что про это скажешь? Ничего не скажешь, кроме того, что дамы наши оказались правы — Разумовского, простого честного бизнесмена, таки убили. Только вот как-то все очень уж сложно задумано для простого-то убийства… Я не заметил, как начал рассуждать вслух:

— Слушайте, Алексей Петрович, ну может, вы что-то проясните, а то я что-то не очень… Ведь смотрите: убрать этого Разумовского было проще пареной репы где-нибудь в городе или по дороге на аэродром и так далее. А его убивают как-то… что называется, через одно место… Каким-то жутко нескладным способом…

— Ну и что же тут нескладного? — не согласился Кротов. — Один профессиональный удар — и все. Да еще в таком месте, где фактически никаких свидетелей, никаких очевидцев. Все что-то вроде видели, а конкретно — никто и ничего. Да и милиция здесь своя, ручная, не то что в столице. Больше того, менты, по всему, точно участвовали в этом деле сами. Без них эта подмена с несчастным случаем вряд ли была бы возможна, о чем, кстати, свидетельствуют и показания моего афганского знакомца…

— Но вы же сами говорите, что ваш этот… пенсионер, он утверждает, что у людей, как бы пленивших Разумовского, были уголовные клички — Мастерила, Кент… Вряд ли уголовники стали бы в открытую действовать в компании с милиционерами. Или что — у милиционеров теперь стали уголовные клички?

— Не знаю, Денис, ничего не знаю. Клички, конечно, надо проверить. По крайней мере будет ясно, какое из наших предположений верно. А потом, почему надо обязательно отметать возможность их взаимодействия? Помните «Восточный экспресс» Агаты Кристи? Читали? Там двенадцать убийц и каждый обязательно должен приложить к убийству руку. А что, если и у нас так же, что, если на Разумовского имели зуб и те и другие и именно поэтому действовали странновато, но зато сообща? Это, конечно, всего лишь мое предположение, но почему бы не проверить и его как рабочую версию?

— Да, пожалуй, — без большой охоты согласился я. — А вы вот мне еще что скажите, Алексей Петрович… Этот удар — ну то, что вы мне про рауш тут говорили, — это обычный удар? Для десантника? То есть как, по-вашему, любой может его применить?

— Да в том-то и дело, что не любой! — вздохнул Алексей Петрович. — Это один их тех спецударов, которым обучают в наших, чекистских школах. Вот я и ломаю голову: какая может быть связь между моей родной некогда Лубянкой и каким-то там коммерсантом. И вообще, есть она, эта связь, или это все чистое совпадение, еще одна случайность? Сейчас ведь много бывших спецназовцев занимаются чем угодно и кому угодно продают свои умения. Возьми хоть меня. — Кротов рассмеялся.

Это был не легкий смех человека, сделавшего свое дело и оттого гуляющего смело. Смех был напряженный, даже невеселый: едва разгадав одну загадку, мы с ходу натыкались на новую. Как в какой-нибудь страшилке про подземелье ужасов: ищешь выход и радуешься, попадая из одной комнаты в другую. Думаешь, что спасен, а оказываешься в ловушке еще более страшной, чем предыдущая…

Сначала Денис хотел забрать принесенные «Аленушкой» записи Разумовского домой, прочитать их там в спокойной обстановке, но не удержался — едва к концу дня в «Глории» стало немного потише, раскрыл одну из «тетрадок», чтобы хотя бы понять, о чем там идет речь, и…не смог оторваться, пока не прочитал все. Это была бомба, да какая!

Он пролистал «тетрадку» назад, нашел наиболее поразившее его место, перечитал еще раз.

«…Я не знал, что делать. Взять барсетку? А если он специально мне ее подсовывает? Хорош я буду, если засыплюсь на такой чепухе! Да нет, вроде не похоже, что специально. Просто нажрался товарищ генерал-майор милиции до зеленых, что называется, соплей, вот и вся разгадка. Не думает же он, в конце-то концов, что я ложку в ухо ношу, что я такой лопух, которого можно поймать вот так, за здорово живешь?! Впрочем, давай-ка посмотрим на ситуацию с самого начала еще раз.

Генерал Гуськов сам пригласил меня на этот вечер по случаю Дня милиции в управление на Житной. Я не напрашивался, не давал ему поводов — просто он решил вдруг сделать мне приятное, выделить среди своих негласных, как он говорит, помощничков. Давно замечаю, что он меня выделяет. Даже кликуху придумал самолично: в шутку зовет меня Павликом Морозовым. Я спросил как-то: почему, мол? Да потому, говорит, что ты ради дела мать родную продашь! Продашь или нет?

У меня и в мыслях не было кого-нибудь ему продавать, но его уверенность в моей подлости следовало поддержать, и я кивнул утвердительно. Я ж понимал, что говорил он это без всякого желания обидеть, напротив, вроде как орден мне выдал. И приглашение это на праздничный вечер — тоже вроде как орден. По-другому, мол, наградить не могу, так пусть хоть так…

Ладно, к делу. Был большой концерт — с Бабкиной, с Газмановым, с какими-то мальчиками на подтанцовках. И вдруг в разгар концерта Гуськов вместе со всеми своими пристебаями поднимается с места, не обращая внимания на очередную скачущую по сцене звезду, движется к выходу из конференц-зала, где все это происходит, и на ходу делает мне знак — давай, дескать, до мэнэ. И уже в коридоре, поймав мой недоуменный взгляд, поясняет под дружное хихиканье шестерок:

— Хватит х…ней заниматься! Концерт потом по телевизору посмотришь, пойдем лучше выпьем — и, обернувшись к своим, представляет: — Это, братцы, Игорь Кириллович Разумовский, умнейший человек! В прошлом жулик, типа фарцовщик, расхититель социалистической собственности, а ныне бизнесмен и мой, пардон, консультант по некоторым… оперативным вопросам. Прошу любить и жаловать!

Все опять угодливо заржали — похоже, восприняли эти слова как очередную шутку шефа. Хотя, надо сказать, все тут, до последней буквы, было чистейшей правдой. Ну разве за исключением того, что я его консультант. Точнее было бы меня назвать его информатором и спонсором. Или стукачом и дойной коровой — это уж кому как нравится. Но о таких мелочах знает сравнительно небольшой круг людей, и пусть так оно и остается. Правда, один полковник из свиты Гуськова (коротко не знаком, а знать знаю, фамилия его Суконцев) царапнул меня шибко пронзительным взглядом — холуи завсегда вокруг конкурентов видят. Ну да это ничего, это мы переживем…

Собственно, далеко от зала мы не ушли — тут же, чуть ли не за сценой конференц-зала, был еще один зал — банкетный, где стояли накрытые столы. Здесь же гужевались уже выступившие артисты. Гусь с ходу направился к Долли Ласариной, давней моей приятельнице, не сводя глаз с ее пышного тела, выползавшего из рискованно декольтированного платья, как паста из тюбика. Нагнулся, ловко чмокнул ее в молочную железу, за что был игриво же потрепан по макушке: «Орел у нас Владимир Андреевич, ух орел! Вся бы наша милиция такая была!» Тут же обретались уже многие чины управления. Кого-то из них я знал, кого-то еще нет. Во всяком случае, того генерала, который, расталкивая всех, кинулся к Гусю, я видел впервые.

— Ба, Леня! — вальяжно протянул ему руку Гусь. — Какими судьбами!

Незнакомый мне генерал как-то нервно дернул лицом, улыбкой на улыбку не ответил.

— А то ты не знаешь, — сказал он довольно, как мне показалось, угрюмо. — Как мы с тобой договаривались, специально вот прилетел, чтобы с тобой повидаться.

— Ну молодец, молодец, — все с той же хамоватой вальяжностью прервал его Гуськов. — Бумаги привез?

— Да как же к тебе — и без бумаг! — так же хмуро отозвался тот.

— Ну и молодец! — все с той же едва улавливаемой издевкой одобрил Гусь. — Ладно, давай погодим пока о делах, праздник ведь. Пойдем-ка сначала выпьем, а? Не против?

В процессе этого разговора мы все, гуськовская свита, стояли у него за спиной, почтительно ожидая, когда освободившийся хозяин знаком даст понять, что мы должны делать дальше.

— Кто это? — услышал я полузадушенный шепот рядом с собой.

— Это Стеценко, начальник Хабаровского УВД, — ответил упорно все это время сверливший меня взглядом полковник Суконцев. Все, сука, знает. Ну что ж, не зря я с тобой, дядя, и так давно уж настороже.

— А… — протянул спрашивавший так, будто ему все сразу стало ясно. Мне же, однако, ясно пока ничего не было.

Гулянка быстро набирала обороты, чему, впрочем, я нисколько не удивился — это дело в нашей стране обычное. Несколько насторожился я, лишь обнаружив, что оба генерала — и Гусь, и хабаровский Стеценко, — говоря что-то друг другу на ухо, выкатились из зала — наверно, чтобы где-то уединиться. При этом, похоже, они и на ходу решали какие-то проблемы, касавшиеся лишь их двоих. У меня, если честно, это вызвало что-то вроде уважения: надо же какие служаки — ради дела даже про пьянку забыли!

Слава богу, пока никто еще не лез лобызаться и никто не уговаривал выпить еще по одной — все-таки гулянка носила полуофициальный характер, и свои предпочитали кучковаться со своими. Впрочем, как пить в не вполне дружественной компании, я обучен давным-давно, на заре своей чекистской юности, поэтому голова у меня была свежей, а взгляд не замыливался, был цепким до самого конца. Тем не менее возвращение генералов я таки проглядел — отвлекло зрелище братания с ГУБОПом разбитных эстрадных красавиц вроде Бабкиной. Ну и их, артистов, понять можно: не хочешь видеть у себя «маски-шоу» — обзаведись друзьями среди героев нужного ведомства…

Вернулись мои генералы так же дружно, как и отбыли. Но имелись в этой занимательной картинке и некоторые отличия: во-первых, с руки хабаровского генерала на руку Гуся перекочевала пухлая барсетка, замеченная мною еще раньше (я посмеялся было про себя: надо же, раньше на доклад в столицу с кейсами приезжали, а теперь достаточно и «пидораски», как зовут урки эту кокетливую сумочку для мужчин; ну что в этот своеобразный бумажник может влезть? Дискета?). Во-вторых, Гусь теперь был еще веселее, а хабаровчанин еще угрюмее, хотя, как я понял по каким-то поздравительным выкрикам из толпы, дело у них сладилось. Хабаровчанина хлопали по плечу, поздравляли с чем-то, он кивал в ответ, а сам так остервенело налегал на водочку, словно вливал ее в себя, торопясь заглушить, залить какое-то горе. Наш же, московский, по всему судя, накачивался с радости — эффект был тот же самый. Хотя и не во всем. Хабаровского в конце концов вывел, крепко держа под руку, ясный, как стекло, молодой порученец, приехавший вместе со Стеценко и ждавший своего звездного часа до поры до времени где-то на подступах к банкетному залу. А Гусь, обведя шумное застолье крепко залитым, но все еще орлиным взором, остановил его почему-то на моей персоне.

— А скажи, Игорек, — обратился он ко мне задумчиво через весь стол. — А не западло ли тебе будет отвести товарища генерала посс…?

Ах ты ж, сука! Чего-то подобного я ждал с самого начала и все же прозевал. Один ноль в пользу лампасника… Однако ж дело есть дело, господа.

— Никак нет, товарищ генерал, не западло! — бойко отбарабанил я. — Хорошему человеку почему не оказать посильную помощь!

— Помощь?! Я те дам помощь! — вскинулся Гусь. — Услугу! Понял? Услугу! — И заржал: — Честь, можно сказать, я тебе оказываю!

Что помощь, что услугу — что в лоб, что по лбу. Начистить бы тебе рыло за такие шуточки, да нельзя… Пока…

Я отвел его в просторный, сияющий нарядной финской плиткой туалет. Здесь он властным жестом вдруг остановил меня, предварительно оттолкнувшись, бросил властно, как и положено настоящему генералу:

— Подожди здесь, я сейчас!

Ну хоть на том спасибо! А то я уж думал, не придется ли мне расстегивать генеральскую ширинку и доставать из его широких штанин… дубликатом бесценного груза… И не успел я так подумать, как в это кафельное царство, едва не сбив меня с ног, ворвался запыхавшийся полковник Суконцев. Я хорошо понял все его телодвижения. Еще бы, он шестерил, шестерил, а тут какой-то член с улицы — и все псу под хвост, и у него уже не первое место в очереди к генеральскому заду, а второе… Не дай бог мне, чужаку, перепадет что-то от генеральских щедрот… Вот уж кто и достал бы «дубликат», и направил бы его куда надо, спасая генерала от позорного облития нарядных генеральских панталон… Впрочем, наверное, я излишне зол. Ну не понравился тебе полковник — так зачем же еще так уничижительно о нем думать. Может, во всем остальном он вполне достойный человек?

Как бы то ни было, выждав приличествующее время, Суконцев вежливо проник в кабинку и вскоре, приобняв отключающегося генерала за талию, но уже с застегнутыми, как положено, штанами, повлек его к выходу, даже не удостоив меня на сей раз взглядом. Хотя мог бы — как же, вырвал у меня кусок из клюва. Триумфатор.

Я проводил их верноподданническим взглядом, попутно обнаружив: что-то в генерале стало не так. Нет, то, что он отключился, меня не смущало — зачем же еще и надираться, если не ради этого? Но ведь не просто же так внезапно возникла у меня в голове эта задачка под названием «найди 10 отличий»! И вдруг меня осенило: барсетка! Я даже выглянул в коридор, чтобы визуально убедиться в правильности своей догадки. Точно! Барсетки не было ни у генерала, влекомого по коридору заботливым Суконцевым, ни у самого сердобольного полковника… Не теряя темпа, я кинулся в кабинку, осчастливленную генералом Гуськовым, внимательно ее оглядел. Барсетки нигде не было видно. Странно! Куда он мог ее пристроить, если она вдруг начала ему мешать? Крючок на двери? Он пуст. Можно было бы прямо с ходу положить ее на белоснежный сливной бачок, но уж здесь-то я ее сразу бы увидел… Впрочем, этот бачок — вернее, его крышка — такой скользкий, такой покатый… Я наклонился, заглянул вниз. Вот она! Благородной желтой кожи, пухлая, вызывающе притягательная, как загорелая ляжка какой-нибудь юной совратительницы… Тьфу, гадость!

Я уж совсем было скрючился, чтобы дотянуться и взять эту гадость в руки, но вдруг стремительно выпрямился, пронзенный новой мыслью: «Спокойно, Грант! Это подстава! Проверка на вшивость!» Но уйти отсюда ни с чем я просто уже не мог. Как мне поступить?! Не взял — значит, ведешь себя неестественно, а значит, чужак. Взял — больше некому, значит, расплачивайся. Чем? Вот вопрос. Я на всякий случай проверился — нет ли где-нибудь в этом царстве интимной гигиены камеры слежения? Камеры не было…

Но, может, зря я все усложняю? Дядя пьяный, и почему бы не объяснить эту потерю чистой случайностью? Еще раз оглядевшись, я вытащил из кармана носовой платок, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, раскрыл барсетку и невольно присвистнул: она была до упора набита долларами. Н-да, хорошенькая случайность. Я прикинул на глаз: тысяч двести, не меньше… Что я, Штирлиц, что ли, в конце-то концов, чтобы заниматься всякими сложными умозаключениями! Он потерял… вернее, не так… Кто-то потерял — откуда ж знать, что это именно он? Итак, кто-то потерял, я нашел. Спохватится хозяин — отдам, жлобиться не буду. Не сявка, никогда не крысятничал. А если не спохватится?

Штирлиц я, не Штирлиц, а тут, конечно, самое главное бы установить, что это за деньги. Я полагаю, ворованное не грех и еще раз украсть, тогда эти деньги станут как бы отмытыми. Минус на минус, как известно, всегда дает плюс.

Итак, что это за деньги? Я думаю, все станет ясно, узнай я, с чем сегодня поздравляли хабаровского генерала. Потому что уже зная, что собой представляет Гуськов, самое логичное было бы предположить, что в барсетке, привезенной Стеценко в первопрестольную, была взятка за некую услугу. Судя по деньгам — услугу очень серьезную.

Я уже прикинул, как запишу в дневник по давней профессиональной привычке: «В туалете МВД найдена барсетка с двумястами тысяч долларов, предположительно принадлежащая генералу Г. и переданная ему (опять же предположительно) в качестве взятки начальником хабаровского управления генералом Стеценко…»

Зачем тебе это надо, тут же подумал я. Ведь попадись ты ненароком с этими деньгами — висеть тебе подвешенным за ноги и с отрезанной мошонкой, пока не сдохнешь…

Я ждал вечер, ждал еще неделю — ничего не происходило. То есть я понимаю, что давать объявления в газету Гуськов не станет, но какое-то самоличное расследование он мог бы провести, верно? Крепко еще раз поразмыслив, я все же решил, что вряд ли это ловушка, слишком уж она для Гуся тонка. Но если никакой ловушки не было, если Гуськов просто забыл барсетку по пьяни, да еще и не вспомнил о ней, то сколько же у него должно быть таких денег, что он может себе позволить поставить крест на двухстах тысячах зеленых?»

И уже под другим числом, позже:

«А предположение мое оправдалось: вчера было сообщено о назначении генерал-майора милиции Стеценко начальником одного из управлений министерства внутренних дел…»

А несколько позже, судя по приписке Разумовского, долетел до столицы ропот хабаровской братвы: совсем, мол, тамошние легавые оборзели. Уже по второму разу обкладывают тех, кто в городе всякий там бизнес крышует. А сами менты, главное, говорят: «А мы ни при чем, все Москва эта гребаная. Переправили им уже двести тонн зеленых — мало, видите ли, подавай им еще двести на подмазку!» А у них ведь, в Хабаровске, не столица, здесь зеленые лопатой не гребут…

Денис сложил листки, аккуратно завернул их в плотную бумагу. Помогут они искать тех, кто причастен к убийству Игоря Кирилловича, не помогут, а только они обязательно должны быть переправлены в Генпрокуратуру, Турецкому. А может, и самому Меркулову. Подумать страшно, что у них прямо под носом творится! Вот только предварительно он обязательно позвонит Елене Романовне — еще раз поблагодарит и, может быть, подбодрит.

В квартире Разумовского к телефону никто не подходил. Поразмыслив, Денис вспомнил, что Елена Романовна в последний раз оставила ему на всякий случай номер своего мобильного. На этот раз он соединился сразу; трубку взяла она сама, и по тому, как закричала куда-то в глубь квартиры: «Папа, ну сделайте же вы потише!» — он понял, что она не придумала ничего лучше, как вернуться домой, к отцу с матерью.

— Спасибо вам огромное, Елена Романовна! Честное слово, даже не знаю, как вам передать, какое огромное! Вы и представить себе не можете, какое колоссальное значение имеют эти бумаги. И не только для нашего расследования, но не побоюсь высоких слов, если не для всей страны, то для Генпрокуратуры — точно! Эх, если бы можно было подержать в руках их все, весь дневник целиком… Я думаю, тогда справедливость восторжествовала бы неизбежно и быстро. А, Елена Романовна? Помните, вы говорили даже, что примерно догадываетесь, где дневник искать…

— Н-не знаю… Я думала… Хорошо, я попробую, Денис. Что, действительно это поможет найти убийц?

— Обязательно! — горячо воскликнул Денис. — Только вы смотрите, действуйте как можно осторожнее. Это атомная бомба, Лена, а те, кто хотел бы воспользоваться ею, вовсе не ангелы…

Теперь материала, связанного с гибелью Разумовского, у нас было достаточно — количество уже готово было перерастать в качество. Более всего при этом раскладе нас интересовали те самые Кент и Мастерила. Кто-то из них вполне мог быть исполнителем, а кто-то — с очень большой вероятностью — имел выход и на самого заказчика. У Алексея Петровича было свое мнение, а я полагал, что скорее всего это именно Кент, неоднократно фигурировавший в показаниях «Аленушки».

Мы обдумывали ситуацию и так и этак — деваться было некуда. Пришло время звонить дядьке. Мне всегда не нравилось, когда меня начинали хоть и в шутку попрекать родственными связями: «А, мол, конечно, у него все получается — с таким-то дядей еще бы не получилось». Между тем и сам я был давно уже не мальчик, чтоб без обиды выслушивать такое, и дядька мой, знаменитый московский сыщик и начальник МУРа генерал-майор милиции Вячеслав Иванович Грязнов, тоже не больно-то рвался заниматься моими мелкими, на его взгляд, делами. Ну помогал на первых порах, а сейчас-то зачем? Не в детском, чай, садике, испытательные сроки все давным-давно уже вышли.

Поэтому я мысленно поежился, снимая трубку. Нельзя сказать, чтобы я не прибегал никогда к этим звонкам, но все они диктовались крайней необходимостью. Я подумал еще раз: крайняя это необходимость — звонить дядьке насчет убийц Разумовского? И сам себе ответил: да, крайняя, без дядьки когда-то я до них доберусь — ведь нет у меня ни возможностей их допросить, ни юридического права задержать для выяснения обстоятельств дела, свидетелем или участником которых они предположительно являются.

И, вздохнув для успокоения совести, я набрал номер.

— А, племянник! — обрадовался дядя Слава. — Давно тебя не слышал. Как дела?

— Дела — лучше не бывает, — бойко ответил я. Дядька не признавал уныния или пессимизма, и потому отвечать ему положено было быстро, бойко и толково.

Но дядьку на мякине не проведешь.

— А если все в порядке, тогда чего звонишь?

— Фу, как неприветливо, — сказал я. — Неужели же я не могу родному дяде позвонить просто так?

— Что-то ты не больно звонишь просто так, — усмехнулся он.

Я не сразу врубился, что у дядьки в преддверии уикенда и встречи с любимыми мною дядей Костей Меркуловым и дядей Сашей Турецким скорее всего сейчас игривое настроение. Я решил больше не тянуть время разговорами вокруг да около.

— Ладно, дядь Слава, — сказал я специальным «просящим» голосом, — ты как всегда угадал. Помощь твоя нужна.

— Ну! А я что говорю! — обрадовался он. — А то «лучше не бывает»! Так и быть, пользуйся моей добротой. Могу — значит, помогу.

Теперь голос его был совершенно серьезен, и я понимал, что сейчас моя задача, как уже сказано, — изложить все четко, толково и по возможности кратко.

— Понимаешь, взялись мы тут за одно заковыристое дельце… Всеми подробностями нагружать тебя не буду, скажу главное. Погиб человек, и у милиции эта гибель проходит как несчастный случай. А родственники, которые, собственно, к нам и обратились, абсолютно уверены в том, что имело место заказное убийство. Мы стали отрабатывать эту версию и уже вышли на предполагаемых исполнителей. Нам бы с ними поработать, допросить, а у нас теперь, с новым УПК, руки совсем коротки. Так что без тебя тут никак, дядь Слав.

Слышно было, как дядька чего-то закряхтел. А может, мне это показалось, может, это что-то закряхтело в трубке, бывает.

— Ну ты, блин, даешь, Денис! Это что ж, я так и буду с тобой каждый раз как нянька…

Но я сразу понял, что и кряхтенье, и ворчанье — все это притворство. Видимо, в педагогических целях — чтоб знал субординацию. А то я ее не знал!

— Да ладно тебе, дядь Слав. Дело того стоит, сам увидишь!

— Да? — с сомнением переспросил он. — Ну давай попробуем. Что хоть за погибший?

— Погибший — известный предприниматель Разумовский… Да ты, может, в газетах даже видел: «Смерть парашютиста». Он был хозяин сети этих знаменитых магазинов — ну знаешь, которые по всей Москве. «Милорд» называются. Прыгнул с парашютом — хобби у него такое было, а парашют якобы возьми да не раскройся…

— Погоди, погоди… «Милорд»… «Милорд»… что-то знакомое. Что-то недавно было, какое-то шумное дело… Слушай, а это не у них тут на днях война с какими-то «Салаками», что ли, вышла?

— С «сардинами». Как раз у них. Они конкуренты — магазины «Милорд» и «Три сардины».

— Ну да, я и смотрю — вроде знакомое что-то. Кстати, насколько я помню, там, в «Сардинах» этих, сын одного нашего генерала всем заправляет. Так что мы с тобой как бы две команды болельщиков… этих, фанатов…

— Интересная мысль! Ну и за кого ты болеешь?

— Конечно, за своих!

— Ты меня, дядька, обрадовал! Он что — такой стоящий генерал?

— Да вроде ничего. В ГУБОПе служит. Фамилия Суконцев. Толковый генерал, только ходу ему не дают, все на вторых ролях держат. А, вот еще чего вспомнил: из-за этого твоего «Милорда» у нас тут тяжба возникла. Твой любимчик дядя Костя Меркулов, вернее его следователь, вчинил иск нашему следователю, милицейскому, что он, мол, неправильно этого «Милорда» прижал.

— Ну да, это как раз тот самый «Милорд» и есть…

— И ты что, как раз это дело расследуешь? Ну ты, брат Пинкертон, и наглец! Далеко шагнешь, если решил саму Генпрокуратуру с МВД и дальше стравливать!

— Да хватит, дядька, тебе издеваться-то! И в мыслях не было никого стравливать! Я всего-навсего хочу найти того, кто убил этого самого Разумовского, ну и, естественно, заказчиков этого убийства.

— Скромное желание. Мы последние тридцать лет только этим и занимаемся, и как видишь, без работы не сидим… Ладно, может, потом поучишь нас, дураков, как чего надо делать.

— Да дядь Слав! Ты хоть выслушал бы меня, что ли!

Дядя Слава, надо сказать, слушать умел. Так что стоило ему угомониться, как я рассказал ему и про аэродром, и про поход Кротова в морг — словом, про все, что нам удалось накопать. Он ловил все на лету, временами от нетерпения даже покрикивал на меня:

— Дальше, дальше, парень, не тяни мое драгоценное время! Про то, что ты говоришь, я уже все понял. — А когда я кончил, подытожил: — Значит, речь у тебя идет о двух объектах нашего, так сказать, повышенного внимания. Во-первых, это некий Мастерила, во-вторых, некий Кент. Кто такой Мастерила, я примерно в курсе. Это штатный палач, а в общем — шестерка, исполнитель, как говорят, очень высокопрофессиональный. Но тебе скорее тут нужен Кент. Кто такой этот Кент, я знаю подробнее. Это известный московский пахан. Встал сравнительно недавно во главе солнцевской ОПГ. Почему недавно? Отсутствовал по причине отсидки. Года не прошло как он вышел, а у меня уже на него руки чешутся — сил нету. Так что я тебе с удовольствием помогу на него выйти. С удовольствием, — повторил он. — Только, если ты не возражаешь, не прямо сейчас, ладно? Сейчас меня уже ребята в Сандунах ждут, а я тут с тобой горе мыкаю!

— Дядь Слав! А вы давайте все трое после Сандунов — прямо к нам, а? В «Глорию»? Устроите мастер-класс, мы вам в рот посмотрим, а? Посидели бы, поокали, я бы вам пивка выкатил… Рядом же!

— Фу какая гадость! Мастер-класс? Пиво? И все это — после бани? Нет, племяш, не будет тебе счастья на чужой беде! Отдых — есть отдых. Но клятвенно обещаю: буду плескаться в бассейне, буду стонать в коварных лапах массажиста, буду пить коньяк и говорить с друзьями о бабах, но помнить буду тебя одного. Все, парень. До завтра!

Ну конечно, насчет завтра он хватанул. Разговор наш продолжился лишь в понедельник, когда ближе к обеду дядька позвонил мне сам.

— Давай, Пинкертон, лети ко мне. Есть гениальная идея по твоему вопросу.

Если дядьке верить, все идеи у него всегда гениальные. Впрочем, не знаю насчет гениальных, но толковых всегда очень много. Я тут же помчался на Петровку — пешком, ножками. Во-первых, рядом, во-вторых, это ж Центр, движение везде одностороннее — на машине запаришься, пока доедешь. А пешком пройтись и приятно, и даже полезно при нашей-то умственной работе.

— Идея Сашке принадлежит, не мне, — сразу признался он. — Мы в пятницу между делом втроем все думали, пока нас банщики ублажали. Все думали, думали. Значит, так. До этого самого Кента добраться трудно. Мне его брать пока не за что — нет на него ничего толком, одни только косвенные улики. Ты — совсем другое дело. Тебе не надо санкций, тебе не надо выдерживать сроков задержания и так далее. Но я-то — государство, а ты никто, частник, понял?

— Ага, давно уже понял, — сказал я и тут же получил выговор:

— Не перебивай старших! Лучше слушай меня как следует. Итак, что я тебе пытаюсь внушить? А вот что. У тебя другая ответственность, но и другой риск. Даже право на риск — и то другое. Этот Кент чрезвычайно опасен. Последнее время он без охраны не ходит даже до ветру. Если едет куда-то — с ним трое телохранов в машине, включая водилу, да к тому же джип сопровождения — еще человек пять, какое-то якобы охранное агентство. Так что все вооружены по самое не балуйся. Все качки и специалисты по единоборствам. Это одно. Второе — Кент и сам штучка та еще. За ним несколько недоказанных убийств на зоне. Мужик он резкий, взрывной, страха не знает — словом, как урки сами это называют, припадочный. Да плюс чутье у него, как у зверя. Урка он настоящий, — сказал дядька с некоторым даже одобрением. — Спроси, почему я так хорошо все это знаю?

— Для меня постарался?

— Не обольщайся, не обольщайся. Вовсе не потому. Просто есть у меня информация, что через этого Кента попрет в Москву новым трактом наркота. Вот я помаленьку и готовлюсь. Чем раньше мы им займемся, тем лучше для дела. Понял?

— Да уж как не понять! Я только вот идеи не услышал. Какой он страшный, этот Кент — это я понял. Что к нему лучше не подходить: охрана там, чутье — это я тоже понял.

— Так ты что, щенок, смеешься? — грозно насупился дядька. — Я толкую серьезно, а ему все хиханьки. На сколько мы с тобой договорились-то? На ящик коньяка, что ли?

— Да ты чего, дядь Слав! Ни на сколько мы с тобой не договаривались, даже речи не было!

— Раньше не было, а теперь есть. Задача сам видишь, какая трудная — ниоткуда к нему не подберешься. В лоб не возьмешь… Стало быть, два ящика…

— Водки! — успел вставить я.

— А хренушки! Коньяка!..

— Ну тогда дагестанского…

— Нехорошо, племяш, с родным дядей торговаться. И потом… дагестанский — фи… Хотя, впрочем, ладно, примем в расчет твою бедность. Итак, шашки к бою.

— Ага, давай к делу, а то я уже думаю, не придется ли мне этот коньяк самому глушить…

— Но-но-но! Вот это оставь. Не надо пошлых намеков. Люди на тебя мозги тратили, а ты… Ладно, давай серьезно. И слушай меня внимательно. По моей информации, этот самый Кент является правой рукой главаря уральской наркомафии, некоего Никона. Этот пахан сидит сейчас в Бутырке, проходит по другому совсем делу, не связанному с наркотой. Сидит давно и крепко. А дела-то надо делать! Наслышан, наверно, какие в ихнем бизнесе деньги крутятся! Вот я и подумал: должен этот Никон процессом как-то руководить. От дел он не отходил, о чем свидетельствует тот факт, что он прилагал определенные усилия, чтобы перевестись поближе к своему наркопредприятию, так сказать. И знаешь, ему это удалось. Как — пока не знаю, но это для нас с тобой сейчас и не очень важно.

— Хотя, может, и наоборот, — вставил я.

— А я говорю — пока неважно! — настоял на своем дядька. — Ну так вот. Руководить надо, а как? Из тюрьмы — много ли накомандуешь? Это ж не больница, скажем, где есть определенные часы посещений. Значит, должен кто-то из тюремного персонала быть у него связником. Причем, заметь, это должен быть не просто человек, который носит туда-сюда «малявы». В «маляве» много не напишешь. Значит, что-то он передает и на словах. А стало быть, должен с кем-то много встречаться. И не просто с кем-нибудь, а с особо доверенным лицом. А поскольку мы даже толком пока не знаем, где находится логово самого Кента, этот связник — единственная зацепка, единственная пока наша возможность выследить Кента и застать его врасплох. Другого шанса просто нету. Ферштейн?

Я тогда не знал того, что знал дядька Вячеслав Иванович. Не знал, что Кент наш прятался не столько от милиции, в которой у него уже была своя агентура и от которой он в крайнем случае рассчитывал просто откупиться, сколько скрывался от владельцев конфискованной им из мебельных фур наркоты — от чеченцев из клана Исмаиловых, подмявших под себя Толика Суконцева, и не только его.

— Ферштейн, — ответил я дядьке и вздохнул немного разочарованно. Честно говоря, думал я, что старшие товарищи предложат какой-то более прямой и более скорый ход. Более короткий, что ли, и более эффективный.

— Ну, ну, не вздыхай, — осудил меня дядька. — Молод еще. Глуп. Не понимаешь своего счастья. Вот я тут на тебя поработал, пошуршал выписками из нашего центрального архива. Считаю, что вот эта личность наиболее подходит для того, о чем мы с тобой говорили. Любуйся — старший прапорщик внутренней службы Матейко Василий Никифорович. Коридорный у того самого Никона. Попробуй, попытка не пытка.

Я встал.

— Спасибо тебе, конечно, огромное. И, конечно, ты прав — попытка не пытка. Ну а если это не он?

— Если не он, — засмеялся дядька, — я тебе еще одного дам. Или двоих. А ты как думал? Как в детективном романчике: лежишь на диване, играешь на скрипке, а преступник крутится у тебя под дверью, ждет, когда ты его соизволишь разоблачить? Фигушки. Без труда ни рыбку съесть, ни на елку влезть!

И с этим невразумительным напутствием едва не вытолкал меня — дал понять, что у него есть и другие дела, более неотложные, чем мое…